Текст книги "Уловка-22"

16. Лючана

Йоссариан впервые увидел Лючану в ночном клубе для офицеров союзных армий, куда ее привел пьяный майор из австрало-новозеландского корпуса. Она сидела в одиночестве за столом: дурак майор не придумал ничего умнее, как бросить ее ради того, чтобы присоединиться к компании своих дружков, оравших непристойные песни у стойки.

– Вот и прекрасно. Я с тобой потанцую, – сказала она, прежде чем Йоссариан успел раскрыть рот. – Но спать со мной я тебе не позволю.

– А кто тебя об этом просит? – спросил Йоссариан.

– Ты не хочешь со мной спать? – воскликнула она с изумлением.

– Я не хочу с тобой танцевать.

Она схватила Йоссариана за руку и вытащила на танцевальную площадку. Танцевала она еще хуже, чем Йоссариан, но она скакала под звуки джаза с таким безудержным весельем, какого Йоссариан отроду не видывал, и это продолжалось, пока ноги у Йоссариана не налились свинцом. Ему стало скучно, он вытащил ее из толпы танцующих и подвел к столу, где в обществе Хьюпла, Орра, Малыша Сэмпсона и Заморыша Джо сидела подвыпившая девица в оранжевой сатиновой блузке, обнимавшая Аарфи за шею. Но едва Йоссариан приблизился к ним, Лючана резко и неожиданно подтолкнула его к другому столу, где они оказались в одиночестве. Лючана была высокого роста, свойская, жизнерадостная, длинноволосая, кокетливая и очень привлекательная девчонка.

– Ну ладно, – сказала она. – Я разрешаю тебе угостить меня обедом Но спать со мной все равно не разрешу.

– А кто тебя об этом просит? – удивленно спросил Йоссариан.

– Ты не хочешь спать со мной?

– Я не хочу угощать тебя обедом.

Она вытащила его из ночного клуба на улицу, потом они спустились по лестнице в ресторан, где кормили по ценам черного рынка. Ресторан был набит хорошенькими, оживленно щебечущими девушками, которые, казалось, давно были знакомы друг с другом. Их привели сюда самодовольные офицеры в мундирах чуть ли не всех союзнических армий. В зале было шумно. Смех и тепло, казалось, волнами перекатывались над головами. Лючана уплетала обед со зверским аппетитом и не обращала на Йоссариана никакого внимания, покуда не очистила последнюю тарелку. Насытившись, она положила вилку и нож, словно ставя точку, и лениво откинулась в кресле.

– Прекрасно, Джо, – промурлыкала она. В ее черных, слегка подернутых дремотой глазах светилась признательность.

– Меня зовут Йоссариан.

– Прекрасно, Йоссариан, – ответила она с виноватым смешком. – Так и быть, я позволю тебе переспать со мной, – объявила она снисходительным тоном, в котором, однако, чувствовалась настороженность. – Но не теперь.

– Я понимаю. Не теперь, а когда придем ко мне. Девушка покачала головой.

– Нет, сейчас я должна идти домой, к мамуле, потому что моя мамуля не любит, когда я хожу в ресторан. Она очень рассердится, если я сейчас же не вернусь домой. Но ты напиши, где ты живешь, – это я тебе разрешаю, – и завтра утром я приду к тебе до работы, а потом я побегу в свою французскую контору. Capisci?[13]13
  Понимаешь? (итал.)


[Закрыть]

Йоссариан не сопротивлялся, когда она чуть ли не целую милю тащила его по великолепным улицам ночного весеннего Рима. Наконец они дошли до автобусного парка, встретившего их оглушительной какофонией гудков, вспышками красных и желтых огней и руганью небритых шоферов, осыпавших чудовищной бранью друг друга, пассажиров и прохожих. Прохожие беззаботными табунками пробегали перед носом у автобусов и, если автобусы их задевали, не оставались в долгу и щедро изрыгали хулу в адрес шоферов. Лючана укатила в облезлом зеленом драндулете, а Йоссариан изо всех сил поднажал обратно в кабаре к волоокой химической блондинке в оранжевой сатиновой блузке. Вот уж действительно находка! Она сама платила за вино, у нее были свой автомобиль, квартира и перстень с камеей цвета лососины. Эта камея с изящно вырезанными фигурками обнаженного юноши и девушки доводила Заморыша Джо до исступления. Девица не соглашалась продать ему перстень, хотя он предлагал ей отдать все, что у всех у них было в карманах, плюс свой мудреный фотоаппарат впридачу.

Когда Йоссариан вернулся, ее уже не было. Никого не было. Йоссариан тут же покинул клуб и в глубоком унынии побрел по темным опустевшим улицам. Йоссариан редко скучал, когда бывал в отпуске, но теперь ему было грустно. Он остро завидовал Аарфи: тот сейчас наверняка развлекается где-нибудь со своей кошечкой. Он брел по улице, возвращаясь в офицерскую квартиру, и чувствовал себя по уши влюбленным и в Лючану, и в блондинку в оранжевой блузке, и в красивую богатую графиню и ее красивую богатую невестку, которые жили этажом выше, хотя уж они-то никогда не позволили бы ему дотронуться до себя или хотя бы пофлиртовать с ними. Они были людьми экстра-класса: Йоссариан не знал точно, что такое экстра-класс, но он знал, что графиня и ее невестка относятся к этой категории, а он – нет, и ему было известно, что они об этом догадываются. Ему опять захотелось оказаться на месте Аарфи и чтобы рядом была та блондинка. А ведь он знал, что в ее глазах он и ломаного гроша не стоит. Она о нем наверняка даже не вспомнит.

Однако, когда Йоссариан вернулся в квартиру, Аарфи был уже там. Йоссариан уставился на него так же пристально и удивленно, как утром над Болоньей, когда Аарфи торчал в носовой части самолета – зловещий, таинственный и неистребимый.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Йоссариан.

– Вот-вот, спроси его! – воскликнул разъяренный Заморыш Джо. – Пусть он расскажет, что он здесь делает.

С протяжным театральным стоном Малыш Сэмпсон изобразил большим и указательным пальцами пистолет и сделал вид, что стреляет себе в висок. Пятнадцатилетний Хьюпл мерно жевал разбухший комок жевательной резинки и с наивным, бездумным выражением на лице жадно слушал разговоры взрослых. Аарфи выколачивал свою трубочку, лениво постукивая ею по ладони, и ходил взад-вперед по комнате с чрезвычайно самодовольным видом, явно гордясь произведенным им замешательством.

– Разве ты не пошел домой к этой девке? – спросил Йоссариан.

– Разумеется, я не пошел к ней домой, – ответил Аарфи. – Надеюсь, вы понимаете, что я не мог отпустить ее одну искать дорогу домой?

– Что ж она не позволила тебе остаться?

– Она хотела, чтобы я остался, можешь не сомневаться, – хихикнул Аарфи. – Не беспокойтесь за старого, доброго Аарфи. Но я не мог разрешить себе воспользоваться тем, что очаровательное дитя выпило чуточку больше, чем нужно. За кого вы меня принимаете?»

– Подонок ты! – воскликнул Йоссариан и устало опустился на диван рядом с Малышом Сэмпсоном. – Какого дьявола ты не уступил ее, если она самому тебе не нужна?

– Вот видишь, – сказал Заморыш Джо, – у него не все дома.

Йоссариан утвердительно кивнул и с любопытством взглянул на Аарфи:

– Слушай, Аарфи, а может, ты девственник? Аарфи снова захихикал. Разговор его забавлял.

– За меня не беспокойтесь. Со мной все в порядке. Но милых и славных девушек я не трогаю. Я знаю, с кем что можно, а с кем – нельзя. А эта – очень милый ребенок. Она из богатого семейства. Да, между прочим, я заставил ее снять перстень и выкинуть его из окна машины.

Заморыш Джо взвился, как от приступа невыносимой боли.

– Что ты сделал! – завизжал он. Чуть не плача, он набросился с кулаками на Аарфи. – За это тебя убить мало, тварь паршивая! Грязный греховодник! У него грязные мысли, ведь верно? Ведь верно – у него грязные мысли?

– Грязнее не бывает, – согласился Йоссариан.

– Слушайте, ребята, о чем вы говорите? – спросил с неподдельным изумлением Аарфи, втягивая голову в свои пухлые, как подушки, округлые плечи. – Эй, послушай, Джо, – попросил он с мягкой неловкой улыбкой, – перестань меня колотить.

Но Заморыш Джо не переставал его колотить до тех пор, пока Йоссариан не вытолкал Заморыша в спальню. Потом и сам Йоссариан понуро поплелся к себе, разделся и лег спать.

Утром кто-то начал тормошить Йоссариана.

– Зачем вы меня будите? – пробормотал он. Это была Микаэла, добродушная, жилистая горничная с приветливым желтоватым лицом. Она разбудила его, чтобы сказать, что там за дверью его дожидается гостья, по имени Лючана. Йоссариан не поверил своим ушам. Лючана вошла…

Его заинтересовало, почему она отказывается снять розовую сорочку, скроенную наподобие мужской майки с узенькими лямками на плечах. Он заставил ее признаться, что сорочка скрывает шрам на спине. Она долго отказывалась показать шрам и напряглась, как стальная пружина, когда он кончиком пальца провел по длинному изломанному рубцу от лопатки до поясницы. Он вздрогнул, представив себе госпиталь ночью, когда в коридорах призрачно мерцают редкие лампочки и дежурные врачи бесшумно ступают на мягких подошвах. Сколько кошмарных ночей провела Лючана под наркозом или извиваясь от боли в госпитальной палате, где все навечно пропахло эфиром, испарениями, дезинфекцией и человеческим мясом, гниющим под наблюдением людей в белых халатах. Лючана была ранена во время воздушного налета.

– Где? – спросил он и, затаив дыхание, ожидал ответа.

– В Неаполе.

– Немцы?

– Американцы.

У него защемило сердце. Она сразу стала ему симпатична, и он спросил, пойдет ли она за него замуж.

– Ты сумасшедший, – сказала она с довольным смехом.

– Почему же это я сумасшедший? – спросил он.

– Потому что я не могу замуж…

– Почему ты не можешь замуж?..

– Потому что я не девственница, – ответила она. – А кому нужна девушка, которая не девственница?

– Мне нужна. Я на тебе женюсь.

– Я не могу выйти за тебя…

– Почему ты не можешь выйти за меня?

– Потому что ты сумасшедший.

Йоссариан наморщил лоб.

– Ты не хочешь выйти за меня замуж, потому что я сумасшедший, и говоришь, что я сумасшедший, потому что я хочу на тебе жениться? По-твоему, это правильно?

– Да.

– Ну, раз мне нельзя на тебе жениться, значит, остается просто…

Она резко, с угрожающим видом выпрямилась.

– Почему это ты не можешь на мне жениться? – в ярости спросила она, готовая влепить ему затрещину в случае нелестного ответа. – Только потому, что я не девственница?

– Что ты, что ты, дорогая! Потому, что ты – сумасшедшая.

Она уставилась на него вне себя от возмущения и вдруг откинула голову и расхохоталась от всего сердца. Отсмеявшись, она ласково посмотрела на него. Великолепная нежная кожа на смуглом лице стала еще темнее, кровь, прилившая к щекам, сделала Лючану еще красивее, глаза подернулись дымкой. Он затушил свою и ее сигареты, и, не говоря ни слова, они опять обнялись. Но именно в эту секунду в комнату, не постучавшись, ввалился томившийся без дела Заморыш Джо. Он намеревался узнать, не хочет ли Йоссариан прошвырнуться по городу. На мгновение Заморыш Джо остолбенел, затем попятился и пулей выскочил из комнаты. Йоссариан еще проворнее вскочил с постели и закричал Лючане, чтобы она одевалась. Девушка растерянно глядела на него. Он поспешил захлопнуть дверь перед носом Заморыша Джо, который уже успел вернуться с фотоаппаратом в руках. Однако Заморыш Джо ухитрился-таки вклинить башмак между дверью и косяком и не собирался убирать ногу.

– Впустите меня! – настойчиво умолял он, кривляясь и дергаясь, как маньяк. – Впустите меня!

Заморыш Джо на секунду перестал давить на дверь и улыбнулся сквозь щель обворожительной, по его мнению, улыбкой.

– Моя не есть Заморыш Джо, – начал он объяснять совершенно серьезно. – Моя есть ужасно известный фотокорреспондент из журнала «Лайф». Ужасно большая картинка на ужасно большая обложка. Я сделаю из тебя большую звезду Голливуда, Йоссариан. Много-много динаров.

Когда Заморыш Джо чуть-чуть отступил, чтобы взвести затвор и снять одевающуюся Лючану, Йоссариан захлопнул дверь.

Заморыш Джо решил фотографировать через замочную скважину. Йоссариан услышал щелчок затвора аппарата. Потом Заморыш Джо бросился в атаку на дверь. Когда Лючана и Йоссариан были полностью одеты, Йоссариан дождался очередной атаки Заморыша Джо и неожиданным рывком распахнул дверь. Заморыш Джо влетел в комнату и плюхнулся на пол, как лягушка. Йоссариан проворно проскочил мимо него, ведя за собой Лючану. Они выбежали на лестничную площадку. С шумом и грохотом, задыхаясь от смеха, они вприпрыжку побежали по лестнице и, когда останавливались перевести дух, касались друг друга лбами, не переставая смеяться.

Внизу, почти у самых дверей, они встретили Нейтли, замученного, грязного и несчастного. Галстук съехал набок, рубашка была измята, он брел, держа руки в карманах. Вид у него был виноватый и подавленный. Они сразу перестали смеяться.

– Что случилось, малыш? – сочувственным тоном поинтересовался Йоссариан.

– Опять промотался дотла, – смущенно ответил Нейтли, криво усмехаясь. – Не знаю, что теперь делать.

Йоссариан тоже не знал. Последние тридцать два часа Нейтли тратил по двадцать долларов в час на свою обожаемую красотку и в результате промотал все жалованье, а также солидное вспомоществование, которое он получал ежемесячно от своего состоятельного и щедрого папаши. А это значило, что он долго теперь не сможет проводить время со своей пассией. Она не позволяла ему ходить рядом с ней, когда разгуливала по панели, приставая к другим военным, и впадала в ярость, если замечала, что он плетется за ней на расстоянии. Он мог бы, конечно, околачиваться у ее дома, но никогда не был уверен, дома ли она. Без денег она ему ничего не разре шала. Секс сам по себе ее не интересовал.

Капитан Блэк бывая в Риме, ставил своей целью купить именно возлюбленную Нейтли – только для того, чтобы позднее помучить Нейтли подробным рассказом о проведенном с ней времени. Нейтли при этом чуть ли не лез на стену, доставляя тем самым капитану Блэку огромное удовольствие.

Лючану растрогал несчастный вид Нейтли, но едва они с Йоссарианом вышли на залитую солнцем улицу, как она снова начала хохотать, как сумасшедшая. Высунувшись в окно. Заморыш Джо умолял их вернуться и божился, что он вправду фотокорреспондент журнала «Лайф». Лючана весело бежала по тротуару, постукивая высокими белыми каблучками, и тащила за собой Йоссариана, как на буксире. Она и на улице оставалась такой же страстной, озорной и изобретательной девчонкой, какой была накануне во время танца и, видимо, вообще всегда. Йоссариан обнял ее за талию, и так они дошли до угла. Там она высвободилась, достала зеркальце, поправила волосы и намазала губы.

– Почему бы тебе не попросить у меня разрешения записать на бумажке мою фамилию и адрес, чтобы разыскать меня, когда в следующий раз приедешь а Рим? – предложила она.

– Действительно, – согласился он, – почему бы тебе не разрешить мне записать на бумажке твою фамилию и адрес?

– Почему? – спросила она задиристо, и рот ее внезапно скривился в горькой усмешке, а в глазах блеснул гнев. – Чтобы ты разорвал эту бумажку на мелкие клочья, едва я скроюсь за углом?

– Почему я должен ее разорвать? – смутившись, запротестовал Йоссариан. – Что за чертовщину ты мелешь?

– Разорвешь, я знаю, – настаивала она. – Разорвешь на мелкие клочья через секунду после того, как я уйду, и пойдешь, важно задрав нос, очень гордый тем, что высокая, молодая, красивая девушка, по имени Лючана, позволила тебе переспать с ней и не попросила денег.

– Сколько ты хочешь попросить? – спросил он.

– Дурак! – крикнула она с чувством. – Я не собираюсь просить у тебя денег.

Она топнула ногой и замахнулась на него. Йоссариан испугался, как бы она не трахнула его сумкой по физиономии. Но вместо этого она написала фамилию и адрес и сунула ему листок.

– Держи. И не забудь разорвать на мелкие клочья, как только я уйду, – съехидничала она и закусила губу, чтобы не расплакаться. Потом она улыбнулась ему безоблачной улыбкой, пожала руку, прошептала с сожалением: «Аddiо», на миг еще раз прижалась к нему и, высоко подняв голову, удалилась – грациозно, с полным сознанием собственного достоинства.

Минуту спустя Йоссариан разорвал полоску бумаги и пошел в противоположном направлении, важно задрав нос, очень гордый тем, что красивая молодая девушка переспала с ним и не попросила денег. Он был весьма доволен собой, покуда не заглянул в столовую Красного Креста, где принялся за бифштекс, сидя рядом с другими военнослужащими, щеголявшими военной формой самых немыслимых цветов и покроев. И тут внезапно на него нахлынули мысли о Лючане. Сейчас он безумно скучал по ней. Вокруг него в столовой сидели грубые безликие люди в военной форме. Он почувствовал непреодолимое желание снова очутиться с ней наедине и стремглав выскочил из-за стала. Он выбежал на улицу, намереваясь отыскать в водосточной канаве клочки бумаги, но дворник, поливавший из шланга мостовую, давно смыл их.

Йоссариану не удалось найти Лючану и вечером – ни в ночном клубе для офицеров союзных армий, ни в душном шикарном ресторане, где под стук деревянных подносов с изысканными блюдами и под щебетание яркой стайки очаровательных девиц резвились прожигатели жизни. Йоссариан не мог даже найти тот ресторан, где встретился с Лючаной. Он лег в постель и во сне снова уходил от зенитного огня, и Аарфи снова подло крутился около него, бросая недобрые взгляды.

Утром он отправился искать Лючану. Он был готов обойти все французские конторы в любом конце города. Но никто из прохожих не понимал, о чем он спрашивает, и тогда он в ужасе побежал куда глаза глядят.

А потом он вернулся к себе, быстро собрал пожитки, оставил для Нейтли все деньги, которые были у него в бумажнике, и на транспортном самолете помчался обратно на Пьяносу, чтобы принести извинения Заморышу Джо за то, что выставил его из спальни. Но извинений не потребовалось, потому что Заморыш Джо находился в преотличнейшем настроении. Заморыш Джо улыбался от уха до уха, и от этого Йоссариану стало не по себе: он сразу понял, чем это пахнет.

– Сорок боевых заданий, – с готовностью отрапортовал Заморыш Джо. Он чуть не пел от радости. – Полковник снова подняв норму.

Новость ошеломила Йоссариана.

– Но ведь я налетал тридцать два задания, черт побери. Еще три – и я свободен.

Заморыш Джо безучастно пожал плечами.

– А полковник хочет сорок, – повторил он. Йоссариан оттолкнул его с дороги и опрометью кинулся в госпиталь.

17. Солдат в белом

Йоссариан кинулся в госпиталь, решив, что скорее останется в нем до конца дней своих, чем сделает еще хоть один боевой вылет свыше тех тридцати двух, что уже были на его счету. Десять дней спустя он передумал и вышел из госпиталя, но полковник увеличил количество боевых вылетов до сорока пяти. Йоссариан снова кинулся в госпиталь, решив, что скорее останется там до конца дней своих, чем сделает еще хоть один вылет свыше тех шести, которые он успел прибавить к своему счету.

Йоссариан мог ложиться в госпиталь в любое время – как из-за болей в печени, так и из-за своих глаз: докторам никак не удавалось установить, что с его печенью и что с его глазами, ибо каждый раз, жалуясь на печень, он отводил глаза в сторону. Он мог вкушать блаженство на госпитальной койке до тех пор, пока в палату не привозили хоть одного настоящего больного. Йоссариан был еще достаточно крепок, чтобы перенести без излишних треволнений чужую малярию или грипп. Он отлично переносил удаление чужих миндалин, а чужие геморрой и грыжа вызывали у него всего лишь слабую тошноту и легкое отвращение. Но более серьезные заболевания соседей дурно отражались на его собственном здоровье. В таких случаях ему хотелось поскорее смотать удочки.

В госпитале было так тихо и спокойно: никто не требовал от Йоссариана никакой полезной деятельности.

Все, что от него требовалось, – это или умереть, или поправиться. А поскольку он и ложился вполне здоровым, то поправиться ему особого труда не стоило.

Жить в госпитале было гораздо приятнее, чем летать над Болоньей или кружиться над Авиньоном с Хьюплом и Доббсом у штурвалов и со Сноуденом, умирающим в хвостовом отсеке. За стенами госпиталя Йоссариану доводилось видеть больше нездоровых людей, чем в самом госпитале, а серьезно больных в палатах лежало совсем немного. Смертность в госпитале была гораздо ниже, чем за его стенами, да и сама смерть выглядела жизнерадостней, хотя, разумеется, и здесь некоторые умирали без особой нужды.

Процесс переселения в мир иной был изучен в госпитале досконально. Здесь умирали четко и по правилам. Одолеть смерть врачи не могли, но зато ее заставляли вести себя прилично. Врачи научили смерть хорошим манерам. Держать ее за порогом было невозможно, но, уж коль скоро она поселилась под крышей госпиталя, ей приходилось вести себя, как воспитанной леди. Людей отправляли из госпиталя на тот свет тактично и со вкусом. Смерть здесь не бросалась в глаза, не была такой грубой и уродливой, как за стенами госпиталя. Здесь не взрывались в воздухе, подобно Крафту или покойнику из палатки Йоссариана, и не коченели в ослепительном сиянии летнего дня, как окоченел Сноудеи в хвостовом отсеке самолета.

Здесь люди не исчезали в загадочном облачке, как это произошло с Клевинджером. Их не разрывало на куски окровавленного мяса. Они не тонули в реке, их не убивало громом, не засыпало горным обвалом, их тела не кромсали зубчатые колеса заводских станков. Их не изрешечивали пулями-грабители, им не всаживали нож под ребро во время пьяной потасовки в пивной, им не раскраивали черепа топорами в семейной междоусобице. Здесь никого не душили. Здесь люди умирали корректно, как джентльмены, от потери крови на операциях или без лишнего шума испускали дух в кислородной палатке, В госпитале не вели со смертью игры в прятки или в кошки-мышки, как это делалось за стенами госпиталя. Здесь не было ни голода, ни мора, здесь детей не душили в колыбелях, не замораживали в холодильниках и они не попадали под колеса грузовиков. Здесь никого не забивали до смерти, здесь никто не травился газом на кухне и не бросался под поезд метро, не выбрасывался в окно отеля, летя камнем с ускорением шестнадцать футов в секунду в квадрате, чтобы шлепнуться о тротуар с жутким стуком и лежать на глазах у прохожих отвратительной кучей, истекая кровью и розовея вывихнутыми пальцами ног.

Одним словом, Йоссариан был уверен, что в госпитале лучше, хотя и здесь имелись кое-какие недостатки. Его лечили, но как-то без души. Распорядок дня, вздумай человек ему следовать, был слишком жестким, а обслуживающий персонал – не всегда тактичным. Поскольку настоящим больным все же удавалось иной раз пробиться в госпиталь, Йоссариан не мог рассчитывать на то, что в палате его ждет интересная и веселая компания. К тому же и развлечения были довольно скудные. Йоссариану пришлось признать, что в госпиталях нынче стало не то: ведь шла война, и чем ближе госпиталь находился к линии фронта, тем более заметно ухудшался качественный состав его обитателей. Особенно это чувствовалось, когда госпиталь оказывался в зоне боев. Напряженность на фронте немедленно давала себя знать в госпитале. Со здоровьем у людей становилось все хуже и хуже, по мере того как они глубже увязали в войне.

Когда Йоссариан в последний раз очутился в госпитале, он встретил там солдата в белом, у которого со здоровьем дело обстояло так плохо, что, стань оно хоть чуточку хуже, он бы умер, что, впрочем, вскоре и произошло.

Солдат в белом походил на толстую пачку бинта с темной дыркой наверху, надо ртом, и из этой дырки, как украшение, торчал градусник. Когда обитатели палаты наутро обнаружили, кого им ночью тайком подложили в палату, – все, за исключением техасца, стали шарахаться от солдата с сострадательно-брезгливыми гримасами на лице. Люди собирались в дальнем углу палаты и злобным, раздраженным шепотом судачили о нем, возмущались тем, что их так подло провели, подсунув им этого солдата, крыли его на все корки, поскольку он был живым напоминанием о тошнотворно-неприглядной реальности. Всех пугало, что солдат будет стонать.

– Не знаю, что и делать, – мрачно изрек летчик-истребитель, бравый юнец с золотистыми усиками. – Увидите, он будет стонать ночь напролет.

Но за все время пребывания в палате солдат в белом не издал ни звука. Единственным человеком, отважившимся подойти взглянуть на солдата, был общительный техасец. Несколько раз в день он подходил потолковать с солдатом насчет того, что порядочным людям надо бы предоставлять больше голосов на выборах. Он начинал разговор одним и тем же неизменным приветствием:

– Ну что скажешь, приятель? Как делишки? Остальные обитатели, облаченные в казенные вельветовые халаты коричневого цвета и облезлые фланелевые пижамы, избегали их обоих. Все мрачно размышляли, откуда взялся этот солдат в белом, кто он такой и как он там выглядит под бинтами.

– Он вполне здоров, поверьте мне, – сообщал техасец бодрым тоном после очередного визита вежливости к солдату. – Сними с него бинты – и он окажется самым обыкновенным малым. Просто он малость стесняется, пока не пообвык. К тому же он ни с кем здесь не знаком. Почему бы вам не подойти к нему и не познакомиться? Он вас не укусит.

– О чем ты, черт тебя побери, болтаешь? – вспылил Данбэр. – Да понимает ли он вообще, о чем ты мелешь?

– Конечно. Он понимает все, что я говорю. Не такой уж он глупый. Парень как парень, все в норме.

– Да он хоть слышит тебя?

– Вот этого я не знаю, но в том, что он понимает, – нисколько не сомневаюсь.

– А ты хоть раз видел, чтобы у него шевелилась марля надо ртом?

– Что за идиотский вопрос? – беспокойно спрашивал техасец.

– Почему же ты уверен, что он дышит, если марля и то не шевелится?

– Как ты вообще можешь утверждать, что это он, а не она?

– А вот ты скажи: глаза у него там, под бинтами, прикрыты марлевыми салфеточками?

– Он хоть раз шевельнул пальцами ног или дернул мизинцем?

Техасец пятился, все более и более конфузясь:

– Что за идиотские вопросы? Вы, друзья, должно быть, все с ума тут спятили? Лучше бы подошли к нему да познакомились. Я вам серьезно говорю: он славный парень.

На самом деле солдат походил не столько на славного парня, сколько на туго набитое, стерилизованное чучело. Благодаря стараниям сестер Даккит и Крэмер солдат выглядел ухоженным. Они аккуратно проходились щеточкой по бинтам, намыленной тряпочкой обтирали гипс на руках, ногах, плечах, груди и бедрах. Несколько раз в день они влажными полотенцами стирали пыль с тонких резиновых трубок, тянувшихся от солдата к двум большим закупоренным бутылям. Одна бутыль стояла на подставке рядом с кроватью, и жидкость из нее сочилась в руку сквозь прорезь в бинтах, другая – на полу, и в нее через цинковую трубку стекала жидкость из паха. Сестры то и дело до блеска протирали стеклянные сосуды. Они гордились этой работой, как исправные домохозяйки. Особенно старалась сестра Крэмер, хорошо сложенная девица с полноватым лицом, вроде бы красивым, но начисто лишенным обаяния женственности. У сестры Крэмер был хорошенький носик и отличная, нежная кожа, усыпанная очаровательными веснушками, которые Йоссариан терпеть не мог. Солдат в белом чрезвычайно волновал сестру Крэмер. Часто ни с того ни с сего ее бледно-голубые, невинные, круглые, как блюдца, глаза извергали такой бурный поток слез, что Йоссариан чуть с ума не сходил.

– Откуда вы, черт вас возьми, знаете, что здесь, под этими бинтами, вообще кто-то есть?

– Не смейте так говорить со мной! – негодующе отвечала она.

– Но все-таки – откуда? Вы ведь даже не знаете, кто это такой!

– Что значит «кто такой»?

– Ну кто, по-вашему, под этими бинтами? Вы бы лучше оплакивали кого-нибудь другого. И с чего вы вообще взяли, что он еще жив?

– Какие чудовищные вещи вы говорите! – воскликнула сестра Крамер. Она в отчаянии повернулась к Данбэру, ища у него защиты. – Заставьте его прекратить эти разговоры, – попросила она Данбэра.

– А может, под бинтами вообще никого нет? – отозвался Данбэр. – Может, эти бинты прислали сюда шутки ради?

Она в испуге попятилась от Данбэра.

– Вы с ума сошли! – вскричала она, затравленно озираясь. – Вы оба сумасшедшие.

Затем появилась сестра Даккит, и, пока сестра Крэмер меняла солдату в белом бутыли, сестра Даккит загнала Йоссариана и Данбэра в кровати. Менять бутыли для солдата в белом было делом нетрудным, поскольку та же самая светлая жидкость протекала через него снова и снова без заметных потерь. Когда бутыль с питательным раствором, стоявшая у локтя солдата, опорожнялась, бутыль на полу наполнялась почти доверху. Тогда из обеих бутылей выдергивали соответствующие шланги, бутыли меняли местами, и жидкость снова струилась по прежнему маршруту.

Менять бутыли для солдата в белом было простым делом для тех, кто этим занимался, но не для тех, кому приходилось чуть ли не каждый час наблюдать за этой процедурой. У обитателей палаты эта процедура вызывала недоумение.

– Почему бы не соединить бутыли напрямую и не ликвидировать промежуточное звено? – спрашивал артиллерийский капитан, с которым Йоссариан бросил играть в шахматы. – За каким чертом им нужен солдат?

– Интересно, чем он заслужил такую честь? – вздохнул уоррэнт-офицер, малярик, пострадавший от комариного укуса.

Разговор происходил после того, как сестра Крэмер, взглянув на градусник, обнаружила, что солдат в белом мертв.

– Тем, что пошел на войну, – высказал предположение летчик-истребитель с золотистыми усиками.

– Мы все пошли на войну, – возразил Данбэр.

– А я о чем? – продолжал уоррэнт-офицер, малярик. – Почему это случилось именно с ним? Я не вижу никакой логики в божественной системе наград и наказаний. Посмотрите-ка, что произошло со мной. Подцепи я за пять минут блаженства на пляже вместо проклятого комариного укуса сифилис или триппер, тогда я, может, и сказал бы, что на свете есть справедливость. Но малярия! Малярия! Почему, скажите на милость, человек должен расплачиваться за свой блуд малярией?

Уоррэнт-офицер в недоумении покачал головой.

– А взять, к примеру, меня, – сказал Йоссариан. – Однажды вечером в Маракеше я вышел из палатки, чтобы раздобыть плитку шоколада, а получил триппер, предназначенный для тебя. Девица из женского вспомогательного корпуса, которую я прежде в глаза не видел, заманила меня в кусты.

– Да, похоже, что тебе и в самом деле достался мой триппер, – согласился уоррэнт-офицер. – А я подхватил чью-то малярию. – Хотел бы я, чтобы все раз и навсегда встало на свои места: пусть каждый получает то, что заслужил. Тогда я, пожалуй, еще поверю, что мир устроен справедливо.

– А я получил чьи-то триста тысяч долларов, – признался бравый капитан истребительной авиации с золотистыми усиками. – Всю жизнь я только и делал, что гонял лодыря. Подготовительную школу и колледж кончил чудом. Единственное, чем я занимался в жизни по-настоящему, – это любил смазливых девчонок: они почему-то считали, что из меня получится хороший муж. Все, что мне надо от жизни после войны, – жениться на девушке, у которой деньжат побольше, чем у меня, и продолжать любить других смазливых девчонок. А триста тысяч монет достались мне еще до того, как я родился, – от дедушки. Старик разбогател на торговле помоями в международном масштабе. Я знаю, что не заслужил этих денег, но будь я проклят, если от них откажусь. Интересно, кому они предназначались по справедливости?