Текст книги "Уловка-22"

– Может быть, моему отцу? – высказал догадку Данбэр. – Он всю жизнь работал не покладая рук, но ему все время не хватало денег, чтобы послать нас с сестрой учиться в колледж. Теперь он умер, так что можешь держать свои доллары при себе.

– Ну а если мы теперь выясним наконец, кому принадлежит по праву моя малярия, тогда все будет в порядке, – сказал уоррэнт-офицер. – Не то что я против малярии. Есть у меня малярия или нет, богаче я все равно не стану. Но не могу же я смириться с тем, что свершилась несправедливость. Почему мне должна была достаться чужая малярия, а тебе – мой триппер?

– Мне достался не только твой триппер, – сказал ему Йоссариан, – но и твои боевые вылеты. Ты их не выполнил, и мне придется летать, пока меня не укокошат.

– Тогда еще хуже. Где же здесь справедливость?

– Две с половиной недели назад у меня был друг, по имени Клевинджер, который считал, что здесь заложена величайшая справедливость…

– …Все устроено в высшей степени разумно, – злорадствовал Клевинджер, весело посмеиваясь. – Как тут не вспомнить еврипидовского «Ипполита»: распущенность Тезея вынудила его сына стать аскетом, а это, в свою очередь, привело к трагедии, погубившей их всех. Эпизод с девицей из женского вспомогательного корпуса послужит тебе уроком и заставит понять, как пагубна половая распущенность.

– Этот эпизод заставит меня понять, как пагубно ходить за шоколадом.

– Неужели ты не видишь, что во всех своих неприятностях частично виноват ты сам? – с явным удовольствием продолжал Клевинджер. – Не попади ты тогда в Африке в госпиталь из-за своего венерического заболевания, ты вовремя отлетал бы свои двадцать пять заданий и отправился бы домой до того, как погибшего полковника Неверса заменил полковник Кэткарт.

– Ну а ты? – спросил Йоссариан. – Ты же не подцепил триппер в Маракеше, а оказался в таком же положении.

– Не знаю, – признался Клевинджер с напускной озабоченностью. – Наверное, я чем-то прогневил бога.

– Ты серьезно этому веришь? Клевинджер расхохотался:

– Нет, конечно, нет. Просто захотелось тебя подразнить…

…Слишком много опасностей подстерегало Йоссариана, и он не мог предусмотреть каждую. Гитлер, Муссолини и Тодзио, например, задались целью его прикончить. Лейтенант Шейскопф с его фанатичной приверженностью к парадам и усатый высокомерный полковник, обуреваемый желанием чинить суд и расправу, тоже жаждали его доконать. Под стать им были Эпплби, Хэвермейер, Блэк, Корн, сестры Крэмер и Даккит. Йоссариан почти не сомневался, что все они желают ему погибели. А уж относительно техасца и контрразведчика он и подавно не заблуждался. Буфетчики, каменщики, кондукторы автобусов всего мира – даже они желали его смерти. Землевладельцы и арендаторы, предатели и патриоты, линчеватели, вымогатели, злопыхатели – все жаждали вышибить из него мозги. Это была та самая тайна, которую приоткрыл ему Сноуден во время налета на Авиньон: они норовят его прикончить, Сноуден доказал это своей кровью, расплескавшейся по полу хвостового отсека.

К тому же существовали еще и лимфатические железы. Они тоже могли свести Йоссариана в могилу. Почки, нервные клетки, кровяные тельца. Опухоль мозга. Лейкемия. Рассеянный склероз. Рак. Болезни кожи. Костные, легочные, желудочные и сердечно-сосудистые заболевания. Болезни головы, болезни шеи, болезни груди, кишечные заболевания и множество всяких других. Миллиарды доброкачественных клеток день и ночь молча бились, как дикие звери, выполняя чудовищно сложную работу по поддержанию в добром здравии организма Йоссариана, но каждая из них в любой момент могла оказаться предателем и врагом. Болезней было такое множество, что только люди с больной психикой, такие, как Йоссариан и Заморыш Джо, были способны постоянно о них думать.

Заморыш Джо вел список смертельных заболеваний и располагал их в алфавитном порядке, чтобы в любой момент разыскать любую болезнь, занимавшую в данный момент его воображение. Он буквально не находил себе места, когда какая-нибудь болезнь попадала не в ту графу или когда он не был в состоянии добавить к своему списку ничего новенького. Обливаясь холодным потом, он врывался в палатку к доктору Дейнике, моля о помощи.

– Скажи ему, что у него опухоль Юинга, – подсказывал Йоссариан доктору Дейнике, когда тот приходил посоветоваться, как поступить с Заморышем Джо. – И подкинь еще к этому меланомку. Заморыш Джо обожает продолжительные болезни, но еще больше ему нравятся болезни, бурно протекающие.

Ни о той, ни о другой болезни доктор Дейника и понятия не имел.

– Как ты ухитряешься удерживать в памяти столько названий? – спросил он, и в голосе его послышалось высокое профессиональное уважение.

– Я выучил их в госпитале читая «Ридерс дайджест». Боясь всяких заболеваний, Йоссариан порой испытывал искушение навсегда переселиться в госпиталь и прожить там остаток дней своих, распростершись в кислородной палатке, в окружении сонма врачей и сестер. И чтоб обязательно поблизости точил нож о нож хирург, готовый по первому сигналу броситься что-нибудь вырезать у Йоссариана. А на что можно надеяться в эскадрилье? Взять хотя бы аневризму. Разве в эскадрилье ему спасут жизнь, если вдруг у него обнаружится аневризма аорты? Нет, что ни говорите, а в госпитале Йоссариан чувствовал себя куда спокойней чем за его стенами, хоть и испытывал к хирургу и к скальпелям такое же отвращение, как и ко всей прочей медицине. Но в госпитале он мог в любое время поднять крик, и к нему, по крайней мере, бросились бы на помощь. А начни он орать за стенами госпиталя о том, о чем, собственно говоря, все должны кричать во весь голос, его попросту упрятали бы в тюрьму или в психиатрическую больницу. Он часто думал: распознает ли он первый озноб, лихорадку, колотье в боку, головную боль, отрыжку, чих, сонливость, покраснение на коже, хрипоту, головокружение, провалы памяти и другие симптомы заболеваний, могущие оказаться неизбежным началом неизбежного конца?

Кроме того, он боялся, что доктор Дейника откажет ему в помощи. После того как он выпрыгнул в окошко из кабинета майора Майора, он еще раз пришел к доктору Дейнике. Предположение Йоссариана подтвердилось.

– Чего тебе бояться? – спросил доктор Дейника, поднимая свою миниатюрную черноволосую головку и недовольно глядя на Йоссариана слезящимися глазами. – Что же тогда сказать обо мне? На этом паршивом островишке я растерял весь свой бесценный медицинский опыт, а в это время другие врачи пополняют свои знания. Ты думаешь, мне приятно сидеть тут целыми днями и отказывать тебе в помощи? Я бы особенно не переживал, доведись мне отказать тебе в Штатах или, скажем, в Риме. Но говорить тебе каждый раз «нет» на Пьяносе, поверь, – это нелегко.

– Ну так и не говори. Освободи меня лучше от полетов.

– Да не могу я освободить тебя, – пробубнил доктор Дейника. – Сколько раз тебе повторять?

– Нет, можешь. Майор сказал, что ты – единственный человек в эскадрилье, который имеет право освободить меня от полетов.

Доктор Дейника опешил:

– Так тебе сказал майор Майор? Когда?

– Когда я настиг его в железнодорожной выемке.

– Так сказал майор Майор? В выемке?

– Нет, он сказал это в кабинете, после того как мы вылезли из выемки и впрыгнули в окно. Он просил не говорить об этом никому. Так что ты не очень-то трезвонь.

– Какой ты все-таки гнусный тип! Трепач и лгун! Ему видите ли, велели никому не говорить! А не сказал ли он, каким это образом я смогу освободить тебя от полетов?

– Черкануть на бумажке, что я на грани нервного истощения, и отправить бумажку в штаб полка. Доктор Стаббс в своей эскадрилье то и дело списывает людей, а почему ты не можешь?

– А что дальше происходит с людьми, которых Стаббс списывает? – насмешливо спросил доктор Дейника. – Может быть, ты не знаешь, что их прямехонько отправляют обратно на боевые задания? А доктор садится в лужу. Конечно, я могу освободить тебя, заполнив бумажку, что ты не годен для полетов, но ты забыл об «уловке».

– «Уловке двадцать два»?

– Именно. Допустим, я освобожу тебя от полетов, но мое решение должно быть одобрено штабом полка. Там и не подумают его утвердить. Тебя-то вернут на боевые задания, а вот что будет со мной? Скорее всего, отправят на Тихий океан. Нет уж, благодарю. Я вовсе не собираюсь ради тебя испытывать судьбу.

– А может, все-таки стоит попытаться? – не сдавался Йоссариан. – Что хорошего ты нашел здесь, на Пьяносе?

– Пьяноса – ужасная гадость. Но все-таки это лучше, чем Тихий океан. Я был бы не против, если бы меня отправили куда-нибудь в цивилизованное место, где время от времени я сумел бы подработать на абортах. Но на тихоокеанских островах нет ничего, кроме джунглей и муссонов. Я сгнию там заживо.

– Ты и здесь гниешь.

Доктор Дейника рассвирепел не на шутку.

– Вот как? Зато по крайней мере я приду с войны живым, а вот о тебе этого с уверенностью я не могу сказать.

– Черт побери, ведь как раз об этом и идет речь! Именно поэтому я и прошу тебя спасти мне жизнь.

– Спасение жизней – не мое дело, – хмуро возразил доктор Дейника.

– А что же – твое дело?

– Не знаю. Мне сказали, что я обязан соблюдать профессиональные этические нормы и никогда не давать показаний против других врачей. Послушай, ты думаешь, что только твоя жизнь в опасности? А что в таком случае сказать обо мне? Эти два шарлатана, которые помогают мне в медсанчасти, до сих пор не установили, что со мной.

– Может быть, у тебя опухоль Юинга? – саркастически спросил Йоссариан.

– Ты всерьез так думаешь? – испугался доктор Дейника.

– Откуда мне знать, – нетерпеливо ответил Йоссариан. – Я твердо знаю только одно: что мне еще придется полетать. Как ты думаешь, меня собьют? У меня уже пятьдесят один вылет.

– Уж налетал бы пятьдесят пять, – посоветовал доктор Дейника. – С твоим дурацким характером ты еще ни разу не выполнил нормы.

– Так как же, черт побери, я ее выполню? Стоит мне приблизиться к норме, как полковник Кэткарт снова ее увеличивает.

– Ты никогда не выполнишь норму, потому что то и дело убегаешь в госпиталь или уезжаешь в Рим. Выполнил бы свои пятьдесят пять заданий – и все было бы в порядке. Тогда ты имел бы право отказаться летать. А я подумал бы, как тебе помочь.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Что ты обещаешь?

– Обещаю, что я, возможно, подумаю, как тебе помочь, если ты выполнишь свои пятьдесят пять заданий и если уговоришь Макуотта отметить меня в полетном листе. Мне надо получить надбавку, за полетное время, не садясь в самолет. Я боюсь самолетов. Ты читал об авиационной катастрофе в Айдахо три недели назад? Шестеро погибли. Кошмар!.. Не знаю, кому это нужно, чтобы я летал четыре раза в месяц ради какой-то надбавки. Мне и без того хватает нервотрепки. А тут еще дрожи от страха, что разобьешься.

– Я треплю себе нервы по той же самой причине. Не ты один.

– Угу, но я еще здорово нервничаю из-за этой опухоли Юинга, – похвалился доктор Дейника. – Тебе не приходило в голову, почему у меня все время озноб и заложен нос? Пощупай мой пульс.

Йоссариана тоже волновали опухоль Юинга и меланома. Словом, несчетные беды лезли из всех щелей. Когда он размышлял над тем, какое множество болезней и трагических происшествий подстерегает его на каждом шагу, он просто поражался, как это он ухитрился до сих пор сохранить отличное здоровье. Это было какое-то чудо. Каждый день его жизни был рискованной и опаснейшей схваткой со смертью. И целых двадцать восемь лет ему удавалось ежедневно выходить победителем из этих схваток.

18. Солдат, у которого двоилось в глазах

Своим крепким здоровьем Йоссариан был обязан физкультуре и спорту, свежему воздуху и благотворному влиянию коллектива. Однако в один прекрасный день, когда инструктор по физической подготовке на базе в Лоури Филд приказал всем выходить на зарядку, рядовой Йоссариан поспешил в амбулаторию и пожаловался на боли в боку.

– Мотай отсюда, – сказал дежурный врач, который в это время ломал себе голову над кроссвордом.

– Мы не имеем права говорить ему: «Мотай отсюда», – сказал капрал. – Относительно желудочных больных поступило новое распоряжение. Мы обязаны держать их под наблюдением в течение пяти дней, потому что многие из них умирают, после того как мы их выставляем за дверь.

– Ну ладно, – проворчал врач. – Подержите его под наблюдением пять дней, а потом пусть мотает отсюда.

У Йоссариана отобрали одежду и поместили его в палату, где он был вполне счастлив, поскольку поблизости никто не храпел. Наутро в палату влетел молоденький англичанин – подающий большие надежды ординатор – и осведомился у Йоссариана насчет его печени.

– По-моему, у меня что-то не в порядке с аппендиксом, – сказал ему Йоссариан.

– Да, с аппендиксом у вас неважно, – с апломбом заявил англичанин. – Если ваш аппендикс не в порядке, мы вас оперируем. Оглянуться не успеете, как вернетесь в часть. А вот приди вы к нам с жалобой на печень, вы могли бы целый год водить нас за нос. Видите ли, печень для нас – темный лес. На сегодняшний день мы знаем твердо только то, что печень существует. Мы имеем более или менее ясное представление о том, как функционирует здоровая печень, но все остальное для нас, откровенно говоря, – туман. В конце концов, что такое печень? Возьмем, к примеру, моего отца. Он умер от рака печени, хотя ни разу в жизни не болел, пока его не свалил рак. Человек понятия не имел, что такое боль. Правда, меня все это мало трогало, поскольку я отца терпеть не мог. Но мать обожал. Вы знаете, так бывает…

– А чем здесь занимается офицер английской медицинской службы? – захотелось узнать Йоссариану. Офицер засмеялся:

– Расскажу, когда увидимся завтра утром. И снимите вы этот дурацкий пузырь со льдом, пока не умерли от воспаления легких.

Больше Йоссариан англичанина не видел. Самой приятной особенностью госпитальных врачей было то, что Йоссариан никогда не видел их дважды. Они приходили, уходили и исчезали навсегда. На следующий день вместо английского ординатора в палату пожаловала группа незнакомых Йоссариану врачей. Они принялись расспрашивать Йоссариана об аппендиксе.

– Аппендикс как аппендикс, – сообщил им Йоссариан. – Вчера доктор сказал, что все дело в печени.

– Может быть, и в самом деле это печень, – заметил седовласый врач, начальник отделения. – Что говорит анализ крови?

– Анализа крови еще не делали.

– Сделать немедленно. Мы не можем рисковать с подобными пациентами. Нужно застраховаться на случай, если он умрет. – Начальник отделения сделал пометку в записной книжке и обратился к Йоссариану: – Пока что положите на живот пузырь со льдом. Это очень важно.

– У меня нет пузыря.

– Так достаньте. Здесь где-то должен быть пузырь со льдом. Если боль станет невыносимой, дайте нам знать.

На десятый день появилась новая группа врачей и принесла Йоссариану скверную новость: он абсолютно здоров и должен немедленно убираться из госпиталя. В самую последнюю секунду его спас пациент, лежавший напротив через проход: у этого человека вдруг начало все в глазах двоиться. Ни с того ни с сего он сел в постели и заорал:

– У меня все в глазах двоится!

Медсестра взвизгнула и упала в обморок. Со всех сторон сбежались врачи со шприцами, рефлекторами, трубками, резиновыми молоточками и сверкающими скальпелями. Более громоздкий инструментарий вкатили на тележке. Поскольку на всех врачей не хватало пациентов, специалисты выстроились в очередь, толкая друг друга, препираясь и покрикивая, чтобы передние поторапливались, – ведь и другие тоже хотят отличиться. Вскоре лобастый полковник в очках с роговой оправой установил диагноз.

– Менингит, – с пафосом провозгласил он. – Хотя… особых оснований для такого диагноза нет.

– Тогда почему же менингит? – спросил майор, сдержанно хихикнув. – А почему, скажем, не острый нефрит?

– А потому, что я менингитчик, а не остронефритчик, вот почему, – возразил полковник. – И я не намерен уступать парня кому-нибудь из вас, уважаемые почковеды. Только через мой труп. Я прибежал сюда раньше вас всех. В конце концов врачи пришли к согласию. Они сошлись на том, что понятия не имеют, почему у солдата все в глазах двоится. Солдата увезли из палаты в изолятор и объявили в госпитале двухнедельный карантин.

В госпитале Йоссариан встретил День благодарения; праздник прошел спокойно, без суматохи. К сожалению, обед все-таки привнес долю праздничной суеты, хотя индейка, надо отдать ей должное, была весьма недурна. Столь разумно Йоссариан еще никогда не проводил День благодарения и посему дал священную клятву, что отныне каждый День благодарения будет проводить в тихом госпитальном уединении. Но уже на следующий год он на рушил клятву и провел праздник в номере гостиницы за интеллектуальной беседой с женой лейтенанта Шейскопфа, на шее которой болтался медальон, подаренный ей подругой Дори Дуз специально для подобных случаев жизни. Жена лейтенанта Щейскопфа распекала Йоссариана за то, что он относится к Дню благодарения цинично, без души, хотя она, так же, как и он, не верила в бога.

– Пусть я такая же атеистка, как и ты, – заявила она тоном превосходства, – но все-таки я чувствую, что нам есть за что благодарить бога. Так зачем же стыдиться своих чувств и прятать их?

– За что же, например, я должен благодарить бога? Ну назови, – нехотя вызвал ее на спор Йоссариан.

– Ну… – жена лейтенанта Шейскопфа запнулась на секунду, подумала и не совсем уверенно проговорила: – За меня.

– Еще чего! – усмехнулся Йоссариан. Она удивленно изогнула брови.

– А разве ты не благодарен богу за то, что встретил меня? – спросила она и обиженно надулась. Гордость ее была уязвлена.

– Ну конечно, я благодарен, милая.

– А еще будь благодарен за то, что ты здоров.

– Но ведь здоровым всю жизнь не будешь. Вот что огорчает.

– Радуйся тому, что ты просто жив.

– Но я могу в любой момент умереть. И это бесит.

– И вообще все могло быть гораздо хуже! – закричала она.

– Но все могло быть, черт возьми, и неизмеримо лучше! – запальчиво ответил он. – И не уверяй меня, будто пути господни неисповедимы, – продолжал Йоссариан уже более спокойно. – Ничего неисповедимого тут нет. Бог вообще ничего не делает. Он забавляется. А скорее всего, он попросту о нас забыл. Ваш бог, о котором вы все твердите с утра до ночи, – это темная деревенщина, недотепа, неуклюжий, безрукий, бестолковый, капризный, неповоротливый простофиля!.. Сколько, черт побери, почтения к тому, кто счел необходимым включить харкотину и гниющие зубы в свою «божественную» систему мироздания. Ну вот скажи на милость, зачем взбрело ему на ум, на его извращенный, злобный, мерзкий ум, заставлять немощных стариков испражняться под себя? И вообще, зачем, скажи на милость, он создал боль?

– Боль? – подхватила жена лейтенанта Шейскопфа. – Боль – это сигнал. Боль предупреждает нас об опасностях, грозящих нашему телу.

– А кто придумал опасности? – спросил Йоссариан и злорадно рассмеялся. – О, действительно, как это милостиво с его стороны награждать нас болью! А почему бы ему вместо этого не использовать дверной звонок, чтобы уведомлять нас об опасностях, а? Или не звонок, а какие нибудь ангельские голоса? Или систему голубых или красных неоновых лампочек, вмонтированных в наши лбы? Любой мало-мальски стоящий слесарь мог бы это сделать. А почему он не смог?

– Это было бы довольно грустное зрелище – люди разгуливают с красными неоновыми лампочками во лбу!

– А что, по-твоему, это не грустное зрелище, когда люди корчатся в агонии и обалдевают от морфия? О, бесподобный и бессмертный бракодел! Когда взвешиваешь его возможности и его власть, а потом посмотришь на ту бессмысленную и гнусную карусель, которая у него получилась, становишься в тупик при виде его явной беспомощности. Видно, ему сроду не приходилось расписываться в платежной ведомости. Ни один уважающий себя бизнесмен не взял бы этого халтурщика даже мальчиком на побегушках. Жена лейтенанта Шейскопфа боялась поверить своим ушам. Она побледнела и впилась в Йоссариана тревожным взглядом.

– Милый, не надо говорить о нем в таком тоне, – сказала она шепотом. – Он может покарать тебя.

– А разве он и так мало меня наказывает? – горько усмехнулся Йоссариан. – Ну нет, это ему даром не пройдет. Нет, нет, мы обязательно проучим его за все несчастья, которые он обрушивает на наши головы. Когда-нибудь я предъявлю ему счет. И я знаю когда – в день Страшного суда. Да, в тот день я окажусь совсем близко около него. И тогда стоит мне протянуть руку – и я схвачу этого деревенского придурка за шиворот и…

– Перестань! Перестань! – завизжала жена лейтенанта Шейскопфа и принялась колотить его по голове.

Йоссариан прикрылся рукой, а она лупила его в припадке бабьей ярости, пока он решительно не схватил ее за запястья.

– Какого черта ты так разволновалась? – спросил он недоуменно и, как бы извиняясь, добавил: – Я думал, ты не веришь в бога.

– Да, не верю, – всхлипнула она и разразилась бурным потоком слез. – Но бог, в которого я не верю, – он хороший, справедливый, милостивый. Он не такой низкий и глупый, как ты о нем говорил.

Йоссариан рассмеялся и выпустил ее руки.

– Давай не будем навязывать друг другу своих религиозных взглядов, – любезно предложил он. – Ты не верь в своего бога, я не буду верить в своего. По рукам?..

Это был самый бестолковый День благодарения в его жизни. Йоссариан с удовольствием вспоминал прошлогодний безмятежный двухнедельный карантин в госпитале. Правда, идиллия потом была нарушена: срок карантина истек, и ему снова напомнили, что он должен убираться вон и отправляться на войну. Услышав эту скверную новость, Йоссариан сел в постели и заорал:

– У меня все в глазах двоится!

В палате началось вавилонское столпотворение. Отовсюду сбежались специалисты и окружили его плотным кольцом. Носы самой разнообразной конфигурации склонились над ним так низко, что каждый квадратный дюйм его тела ощущал прохладные ветерки, вырывавшиеся из ноздрей господ специалистов. Врачи пускали ему в уши и глаза тоненькие лучики света, атаковали его колени и подошвы резиновыми молоточками и вибрирующими иглами, брали кровь из его вен и высоко поднимали первые попавшиеся под руку предметы, чтобы проверить его периферийное зрение.

Бригаду врачей возглавлял солидный, дотошный джентльмен, который поднял палец перед носом Йоссариана и требовательно спросил:

– Сколько пальцев вы видите?

– Два! – сказал Йоссариан.

– А сколько пальцев вы видите сейчас? – спросил врач, подняв два пальца.

– Два, – сказал Йоссариан.

– А сейчас? – спорсил доктор и не показал ничего.

– Два, – сказал Йоссариан. Лицо врача расплылось в улыбке.

– Клянусь святым Иовом, он прав! – ликуя, объявил врач, – У него действительно все в глазах двоится.

Йоссариана отвезли на каталке в изолятор, где лежал солдат, у которого двоилось в глазах, а в палате объявили еще один карантин на две недели.

– У меня все в глазах двоится! – заорал, солдат, у которого все в глазах двоилось, когда вкатили Йоссариана.

– У меня все в глазах двоится! – заорал изо всех сил Йоссариан, подмигивая солдату.

– Стены! Стены! – заорал солдат. – Отодвиньте стены!

– Стены! Стены! – заорал Йоссариан. – Отодвиньте стены!

Один из врачей сделал вид, будто отодвигает стены.

– Вот так достаточно?

Солдат, у которого двоилось в глазах, слабо кивнул головой и рухнул на подушки. Йоссариан тоже слабо кивнул головой, не сводя восхищенного взора с талантливого соседа. Солдат работал по классу мастеров. У такого таланта стоило поучиться – равняться на мастеров всегда, полезно. Однако ночью талантливый сосед скончался. Йоссариан понял, что, подражая ему, пожалуй, можно зайти слишком далеко.

– Я все вижу раз! – поспешно закричал он. Новая группа специалистов, вооруженных медицинскими инструментами, собралась у его постели, дабы удостовериться, что он говорит правду.

– Сколько пальцев вы видите? – спросил главный, подняв один палец.

– Один, – ответил Йоссариан. Врач поднял два пальца.

– А сколько теперь?

– Один.

– А теперь? – спросил он, подняв десять пальцев.

– Один.

Врач обернулся к коллегам в крайнем изумлении.

– Он действительно все видит в единственном числе! – воскликнул он. – Наш курс лечения оказался весьма эффективным.

– И весьма своевременным, – проговорил врач, задержавшийся у постели Йоссариана после ухода специалистов. Это был высокий свойский парень с заостренным, как головка снаряда, черепом и с подбородком, заросшим рыжеватой щетиной. Из его нагрудного кармана торчала пачка сигарет. Прислонившись к стене, он с беспечным видом прикуривал новую сигарету от старой.

– Дело в том, что тебя приехали проведать родственники. Ты не беспокойся, – добавил он, смеясь, – это не твои родственники. Это мать, отец и брат того парня, который умер ночью. Они ехали к умирающему из самого Нью-Йорка. Ты самый подходящий из того, что у нас есть.

– О чем вы говорите? – подозрительно спросил Йоссариан. – Я пока что еще не умираю.

– То есть, как это не умираешь? Мы все умираем. А куда же еще ты держишь путь с утра и до вечера, если не к могиле?

– Но ведь они приехали повидать не меня, – возразил Йоссариан. – Они приехали повидать своего сына.

– Им придется довольствоваться тем, что мы им предложим. Для нас один загибающийся малый нисколько не хуже и не лучше другого. Для людей науки все умирающие на одно лицо. Так вот что я хочу тебе предложить. Ты им разреши войти, и пусть они на тебя полюбуются несколько минут, а я за это никому не скажу, что ты втираешь очки насчет печеночных приступов.

Йоссариан отодвинулся от него подальше.

– А вы знаете, что я втираю очки?

– Конечно, знаю. Доверься нам, – дружески усмехнулся доктор и прикурил новую сигарету. – Неужели ты думаешь, что кто-нибудь верит в твою больную печень? А зачем ты пристаешь к медсестрам? Если ты хочешь убедить людей, что у тебя больная печень, забудь о бабах.

– Чертовски высокая цена за то, чтобы выжить. Что же вы меня не разоблачили, если видели, что я симулирую?

– А на кой черт мне это нужно? – удивился доктор. – Мы все тут втираем очки друг другу. Я всегда не прочь протянуть руку помощи и договориться с хорошим человеком, чтобы помочь ему остаться в живых, при условии, что он готов оказать мне такую же услугу. Эти люди приехали издалека, и мне бы не хотелось их разочаровывать. Стариков мне всегда жалко.

– Но ведь они приехали повидать сына.

– Они прибыли слишком поздно. Возможно, они даже и не заметят никакой разницы.

– Ну а вдруг они начнут плакать?

– Это уж наверняка. Для этого они, собственно, и приехали. Я буду стоять за дверью и слушать и, если дело примет скверный оборот, тут же вмешаюсь.

– Все это звучит довольно дико, – задумчиво проговорил Йоссариан. – Зачем им нужно видеть, как умирает их сын?

– Этого я не понимаю, – признался доктор. – Но так уж водится. Ну, договорились? Все, что от тебя требуется, – немного поумирать. Разве это так уж трудно?

– Ладно, – сдался Йоссариан. – Если всего несколько минут… И вы обещаете постоять за дверью… – Он начал входить в роль. – Послушайте, а вы, может, меня забинтуете для большей убедительности?

– По-моему, это прекрасная мысль, – одобрил врач.

Йоссариана щедро забинтовали.

Дежурные сестры повесили на обоих окнах шторы, приспустивших так, что комната погрузилась в унылый полумрак. Йоссариан вспомнил о цветах. Врач откомандировал дежурную сестру, и вскоре та вернулась с двумя куцыми букетиками увядших цветочков, источавших резкий тошнотворный запах. Когда все было готово, Йоссариану велели улечься в постель. Затем впустили посетителей. Они нерешительно переступили порог, словно чувствовали себя незваными гостями. Они вошли на цыпочках с жалким, виноватым видом: впереди – убитые горем мать и отец, за ними – брат, коренастый, широкоплечий, насупившийся моряк.

Мать и отец стояли, прижавшись друг к другу, точно только что сошли с пожелтевшей фотографии, сделанной по случаю какого-то ежегодного семейного торжества. Оба были маленькие, сухонькие и важные. У женщины было продолговатое, овальное, задумчивое лицо цвета жженой умбры. Строгий пробор разделял ее жесткие, черные, седеющие волосы, гладко зачесанные назад. Она скорбно поджала тонкие губы. Отец стоял как одеревенелый и выглядел довольно забавно в своем двубортном, с подложенными плечами пиджаке, который был ему явно тесен. Несмотря на малый рост, старик был широкоплеч и жилист. На его морщинистом лице курчавились серебряные усы, из-под морщинистых век текли слезы. Было видно, что чувствовал он себя в высшей степени неловко. Он неуклюже переминался с ноги на ногу, держа в обожженных солнцем натруженных руках черную фетровую шляпу и прижимая ее к лацканам пиджака. Бедность и постоянный труд наложили на этих людей свой отпечаток. У брата вид был весьма воинственный: круглая белая шапочка лихо сдвинута набекрень, кулаки сжаты, из-под насупленных бровей он метал по комнате свирепые взгляды. Все трое тесной кучкой устремились вперед. Они ступали бесшумно, как на похоронах, и, подойдя вплотную к кровати, уставились на Йоссариана.

Возникла мучительно тяжелая пауза, грозившая затянуться до бесконечности. Наконец Йоссариану стало невмоготу, и он покашлял. Первым заговорил старик.

– Он выглядит ужасно, – сказал он.

– Он ведь болен, па.

– Джузеппе… – сказала мать, усевшись на стул, и положила на колени свои жилистые руки.

– Меня зовут Йоссариан, – сказал Йоссариан.

– Его зовут Йоссариан, ма. Йоссариан, ты что, не узнаешь меня? Я твой брат Джон. Ты меня знаешь?

– Конечно, знаю. Ты мой брат Джон. – Вот видите, он узнал меня! Па, он знает, кто я. Йоссариан, это па. Скажи папе «Здравствуй».

– Здравствуй, папа, – сказал Йоссариан.

– Здравствуй, Джузеппе.

– Его зовут Йоссариан, па.

– Как он ужасно выглядит! Я не могу этого вынести, – сказал отец.

– Он очень болен, па. Врач сказал, что он умрет.

– Не знаю, можно ли верить докторам. Они ведь такие мошенники.

– Джузеппе… – снова тихонько сказала мать, и в ее надтреснутом голосе послышалось невыразимое страдание.

– Его зовут Йоссариан, ма. У нее уже память стала не та, Йоссариан. Как они к тебе здесь относятся, малыш? Уход сносный?

– Вполне сносный, – ответил Йоссариан.

– Это хорошо. Только никому не позволяй помыкать собой. Ты здесь нисколько не хуже других, хоть ты и итальянец. У тебя такие же права, как у всех.

Йоссариан поморщился и закрыл глаза, чтобы не видеть своего брата Джона. Ему стало не по себе.

– Нет, ты посмотри, как он ужасно выглядит, – заметил отец.

– Джузеппе… – сказала мать.

– Ма, его зовут Йоссариан, – нетерпеливо прервал ее брат, – ты что, забыла?

– Неважно, – перебил его Йоссариан. – Если ей хочется, она может называть меня Джузеппе.

– Джузеппе… – сказала мать.