Текст книги "Уловка-22"

Капеллан недоверчиво выслушал это маловразумительное объяснение.

– Но это невероятно, – сказал он. – Ведь это было бы преднамеренное убийство. Почему бы вам не доложить об этом майору Майору?

– Я докладывал, – горестно сказал капитан, – но майор Майор пообещал, что, если я хоть еще раз заикнусь об этом, он сам перережет мне глотку. – Отшельник не отрывал от лица капеллана испуганного взгляда. – Вы тоже собираетесь перерезать мне глотку?

– Да нет же, нет, – заверил его капеллан. – Разумеется, нет. Вы и вправду живете в лесу?

Капитан кивнул головой, и капеллан посмотрел на его бледно-серое от тоски и недоедания лицо с чувством жалости и уважения. Фигура незнакомца походила на скелет, спрятанный под ворохом лохмотьев, к которым пристали пучки травы. Волосы незнакомца явно соскучились по парикмахерским ножницам. Под глазами расплылись большие темные круги. Издерганный, замызганный капитан являл собой такую печальную картину, что капеллан растрогался почти до слез, а при мысли о бесчисленных суровых лишениях, которые ежедневно приходится испытывать бедняге, капеллан преисполнился к нему сочувствием и почтением. Смиренно понизив голос, он спросил:

– А кто вам стирает белье?

Капитан озабоченно поджал губы:

– Это делает прачка тут с одной фермы. Вещи я держу в трейлере и раз или два в неделю пробираюсь в трейлер, чтобы сменить носовой платок или нижнее белье.

– А что вы будете делать, когда наступит зима?

– О, к этому времени я рассчитываю вернуться в эскадрилью, – ответил капитан с убежденностью великомученика. – Вождь Белый Овес объявил во всеуслышанье, что он скоро умрет от воспаления легких, и я думаю, что мне надо набраться терпения и подождать наступления сырой и холодной погоды. – Капитан озадаченно уставился на священника: – Разве вы об этом ничего не знали? Неужели не слышали? Ребята обо мне только и говорят.

– Я вроде не слышал, чтобы кто-нибудь говорил о вас.

– Хм, ничего не понимаю. – Капитан явно был уязвлен, хотя и продолжал бодро: – Так вот, скоро уже будет сентябрь, так что, думаю, осталось недолго. Если ребята будут спрашивать обо мне, скажите, что, как только Вождь Белый Овес умрет от воспаления легких, я вернусь и начну по-прежнему корпеть над выпусками информационных бюллетеней. Передадите? Скажите, что, как только наступит зима и Вождь Белый Овес умрет от воспаления легких, я вернусь. Хорошо?

Капеллан благоговейно заучил эти вещие слова наизусть – их мистический смысл очаровал его.

– Вы перебиваетесь ягодами, травами и кореньями? – спросил он.

– Что вы, конечно нет! – удивился капитан. – Я прокрадываюсь в столовую через черный ход и обедаю на кухне. Милоу дает мне сэндвичи и молоко.

– А что вы делаете, когда идет дождь?

– Промокаю до нитки, – ответил капитан с подкупающей откровенностью.

– А где же вы спите?

Капитан присел от страха и попятился.

– И вы тоже? – закричал он в отчаянье.

– Да нет же! – закричал капеллан. – Клянусь вам, нет!

– Я знаю, вы тоже хотите перерезать мне глотку! – стоял на своем капитан.

– Даю вам слово, – жалобно начал капеллан, но было слишком поздно: гривастое привидение уже исчезло в пестрой, лоскутной мешанине листвы, теней и бликов. Оно растворилось бесследно, так что капеллан начал сомневаться, видел ли он его вообще. Вокруг происходило столько нелепых событий, что капеллан уже не был уверен, какое из них абсурдная фантасмагория, а какое имело место в действительности. Ему хотелось по возможности скорее навести справки об этом лесном безумце, чтобы узнать, существует ли на самом деле капитан Флюм. Однако первым делом, вспомнил капеллан без всякого энтузиазма, придется умасливать капрала Уиткома, обиженного нежеланием капеллана возлагать ответственность на своих подчиненных.

Подходя к поляне, капеллан молил бога, чтобы капрал Уитком ушел, – тогда бы он мог спокойно раздеться, тщательно вымыться по пояс, напиться воды, полежать на кровати и, возможно даже, вздремнуть. Но его ждало еще одно огорчение и еще один удар: когда он вернулся в палатку, капрал Уитком уже был сержантом Уиткомом и в качестве такового сидел на его стуле и его иголкой и ниткой пришивал к рукаву своей рубашки сержантские нашивки. Капрала Уиткома повысил в звании полковник Кэткарт, который хотел немедленно видеть капеллана на предмет беседы по поводу писем.

– О нет! – простонал капеллан, опускаясь на койку. Его нагревшаяся фляжка была пуста, и сейчас он был слишком подавлен, чтобы вспомнить о мешке Листера[14]14
  Специальный мешок для дезинфекции и хранения воды.


[Закрыть], висевшем в холодке между палатками. – Не могу поверить. Просто не могу поверить, что кто-то всерьез полагает, будто я подделывал подпись Вашингтона Ирвинга.

– Да не о тех письмах идет речь, – уточнил капрал Уитком, упиваясь досадой капеллана. – Он хочет поговорить насчет писем родственникам убитых и раненых.

– Об этих письмах? – удивился капеллан.

– Совершенно верно, – злорадствовал капрал. – Он собирается всерьез намылить вам шею за то, что вы не разрешили мне рассылать их. Видели бы, как он уцепился за мою идею, когда я сказал, что письма можно отправлять за его подписью. За это он и повысил меня в звании. Он абсолютно убежден, что письма помогут ему попасть на страницы «Сатердэй ивнинг пост».

В голове у капеллана окончательно все перепугалось.

– Но откуда он знает о существовании самой этой идеи?

– Я пошел к нему и сказал.

– Что?! Что вы сделали? – визгливо переспросил капеллан и вскочил на ноги в припадке несвойственной ему ярости. – Вы хотите сказать, что и вправду обратились через мою голову к полковнику, даже не спросив на то моего разрешения?

На лице капрала Уиткома появилась бесстыжая, презрительная ухмылка.

– Совершенно верно, капеллан, – ответил он. – И если желаете себе добра, не вздумайте что-нибудь предпринимать. Вряд ли полковнику Кэткарту понравится, что вы поцапались со мной из-за того, что я подал ему эту идею. Поняли, что к чему, капеллан? – продолжал капрал Уитком, перекусывая черную нитку и застегивая рубашку…

– …Это поможет мне даже попасть на страницы «Сатердэй ивнинг пост», – самодовольно улыбаясь, хвастался полковник Кэткарт. Он энергично расхаживал по кабинету и срамил капеллана: – А у вас не хватило извилин оценить эту идею. Вы обрели хорошего помощника, капеллан, в лице капрала Уиткома. Надеюсь, что у вас хватит извилин оценить хотя бы это.

– Сержанта Уиткома, – поправил капеллан и тут же спохватился.

Полковник Кэткарт свирепо вытаращил глаза. – Я и сказал «сержанта Уиткома», – возразил он. – Хотелось бы, чтобы вы слушали хорошенько, вместо того чтобы выискивать у других ошибки. Вы ведь не хотите всю жизнь быть капитаном, а? Решительно не понимаю, как вы сможете достигнуть большего, если будете вести себя подобным образом. Капрал Уитком считает, что, когда на дворе сорок четвертый год двадцатого столетия, нужны свежие идеи, а вы еще живете по старинке, и я склонен согласиться с ним. Замечательный парень, этот капрал Уитком! Ну ладно, отныне все будет по-другому.

Полковннк Кэткарт с решительным видом уселся за стол к, отыскав чистую страницу в своей памятной книжке, ткнул в нее пальцем.

– Я хочу, чтобы, начиная с завтрашнего дня, – сказал он, – вы с капралом Уиткомом писали письма соболезнования всем ближайшим родственникам убитых, раненых или попавших в плен летчиков нашего полка. Я хочу, чтобы это были искренние письма. Пусть они изобилуют подробностями из личной жизни погибшего, чтобы не возникало ни малейшего сомнения, что я прекрасно знаю людей, о которых вы пишете. Ясно?

Капеллан непроизвольно сделал шаг к столу с намерением протестовать.

– Но, сэр, это невозможно! – выпалил он. – Мы не настолько хорошо знаем наших людей.

– Это неважно, – резко сказал полковник Кэткарт и вдруг дружески улыбнулся. – Капрал Уитком принес мне проект письма, годного на все случаи жизни. Послушайте:

«Дорогая миссис, мистер, мисс или дорогие мистер и миссис! Трудно выразить словами то глубокое личное горе, которое я испытал, когда ваш муж, сын, отец или брат был убит, ранен или пропал без вести». Ну и так далее. Мне кажется, что эта начальная фраза довольно точно выражает мои чувства. Послушайте, поскольку у вас к этому делу не лежит душа, может быть, вы предоставите капралу Уиткому полную свободу действий? – Полковник Кэткарт выхватил из нагрудного кармана свой длинный, упругим мундштук и, сгибая его двумя руками, точно это был не мундштук, а инкрустированное слоновой костью и ониксом кнутовище, продолжал: – Это один из ваших недостатков, капеллан. Капрал Уитком сказал мне, что вы не доверяете своим подчиненным ответственную работу. Он говорит, что вы лишены инициативы. Надеюсь, вы не собираетесь спорить со мной, а?

– Нет, сэр, – капеллан покачал головой. Он чувствовал себя постыдно нерадивым – и потому, что не доверял подчиненным ответственную работу, и потому, что был лишен инициативы, и потому, что его действительно так и подмывало поспорить с полковником Кэткартом. Неподалеку от штаба находился тир, и всякий раз, когда раздавался выстрел из пистолета, внутри у капеллана все обрывалось. Он никак не мог привыкнуть к звукам выстрелов. Его окружали кули с помидорами, и сейчас он был почти убежден, что когда-то в далеком прошлом он уже стоял в кабинете полковника Кэткарта, точно при таких же обстоятельствах; окруженный такими же кулями с помидорами. Сцена казалась такой знакомой, хотя и всплывала откуда-то из глубин памяти. Поношенная одежда капеллана запылилась, и он смертельно боялся, что от него пахнет потом.

– Вы все принимаете слишком близко к сердцу, капеллан, – сказал полковник Кэткарт грубоватым тоном взрослого человека, втолковывающего ребенку очевидные истины. – Это еще один ваш недостаток. Ваша вытянутая физиономия повергает всех в уныние. Хоть бы увидеть когда-нибудь, как вы смеетесь. Ну-ка, капеллан. Если вы сейчас насмешите меня до колик, я подарю вам целый куль помидоров. – Он помолчал несколько мгновений, не сводя глаз с капеллана, и торжествующе расхохотался: – Вот видите, капеллан, я оказался прав. Вы не смогли меня насмешить до колик.

– Нет, сэр, – кротко согласился капеллан, медленно, с заметным усилием проглатывая слюну. – Только не сейчас. Я умираю от жажды.

– Тогда выпейте. Подполковник Корн держит в своем столе виски. Вам надо заглянуть как-нибудь вместе с нами в офицерский клуб и хорошенько повеселиться. Почему бы вам не попытаться иногда развеяться? Надеюсь, вы не считаете себя лучше других только потому, что вы – лицо духовное.

– О нет, сэр, – поспешно заверил его капеллан. – К тому же я все последнее время посещал вечерами офицерский клуб.

– Как вам известно, вы всего-навсего капитан, – продолжал полковник Кэткарт, пропустив мимо ушей замечание капеллана. – Хоть вы и священник по профессии, по званию вы – всего лишь капитан.

– Да, сэр. Я это знаю.

– Вот и прекрасно. Кстати, вы правильно сделали, что сейчас не засмеялись. Я все равно не дал бы вам помидоров, тем более, как сообщил мне капрал Уитком, вы уже взяли один, когда были здесь сегодня утром.

– Утром? Но позвольте, сэр! Ведь вы сами мне его дали.

Полковник Кэткарт настороженно поднял голову.

– Разве я сказал, что не давал вам? Я просто сказал, что вы взяли его. Не понимаю, если вы его не украли, почему вас так мучает совесть? Я вам дал его?

– Да, сэр. Клянусь вам, что вы сами мне его дали.

– Тогда придется поверить вам на слово. Хотя ума не приложу, почему мне вдруг захотелось дать вам помидор. – Полковник Кэткарт многозначительно переложил стеклянное пресс-папье с одного края стола на другой и взял остро отточенный карандаш. – Хорошо, капеллан, если у вас все, то я должен заняться чрезвычайно важными делами. У меня уйма дел. Как только капрал Уитком разошлет с дюжину этих писем, дайте мне знать, и мы свяжемся с издателями «Сатердэй ивнинг пост». – Лицо полковника, осененное внезапной мыслью, просветлело. – Послушайте! По-моему, мне нужно еще разок добровольно предложить командованию послать наш полк на Авиньон. Это ускорит дело.

– На Авиньон? – Сердце капеллана забилось с перебоями, а по спине поползли мурашки.

– Совершенно верно, – поспешил подтвердить полковник. – Чем скорее у нас будут убитые, тем скорее мы добьемся своего. Мне хотелось бы, если удастся, попасть в рождественский номер. У него тираж больше, я полагаю. – И, к ужасу капеллана, полковник снял трубку, чтобы предложить свой полк для налета на Авиньон.

А после полковник снова допытался вышвырнуть капеллана из офицерского клуба. Это было в тот вечер, когда пьяный Йоссариан поднялся из-за стола, опрокинув стол и намереваясь нанести Кэткарту удар карающей десницей, что вынудило Нейтли окликнуть Йоссариана, а полковника побледнеть, постыдно обратиться в бегство и по пути наступить на ногу генералу Дридлу, который брезгливо поморщился и приказал немедленно вернуть капеллана в офицерский клуб. Все это ужасно расстроило полковника Кэткарта – и страшное, как смерть, имя «Йоссариан», прозвучавшее подобно похоронному колоколу, и ушибленная нога генерала Дридла. Кроме того, полковник Кэткарт обнаружил еще один недостаток в капеллане: было совершенно невозможно предсказать заранее, как отнесется генерал Дридл к капеллану при очередной встрече. Никогда не забыть полковнику Кэткарту вечера, когда генерал Дридл впервые заметил капеллана в офицерском клубе. Подняв свое багровое, распаренное от духоты и виски лицо, он пристально посмотрел сквозь желтоватые клочья табачного дыма на капеллана, который, стараясь не бросаться в глаза, в одиночестве стоял у стены.

– Н-да, дьявол меня разрази, – прохрипел генерал Дридл, и его косматые седые брови грозно сдвинулись, – А ведь это, никак, капеллан? Хорошенькое дело: служитель господа бога околачивается в таких местах и якшается с кучкой грязных пропойц и картежников.

Полковник Кэткарт чопорно поджал губы.

– Не могу, сэр, не согласиться с вами, – живо откликнулся он подчеркнуто-пренебрежительным тоном. – Просто не понимаю, что творится с нынешними священниками.

– Они стали лучше – вот что с ними творится, – глубокомысленно пробормотал генерал Дридл.

У полковника Кэткарта застрял ком в горле, но он быстро овладел собой.

– Так точно, сэр. Они стали лучше. Вот это самое я и хотел сказать, сэр.

– В таких заведениях капеллану самое место. Находясь в гуше пьяниц и картежников, он лучше поймет их душу и скорее завоюет их доверие. А как же, черт побери, иначе он добьется, чтобы они верили в бога?

– Вот это самое я и имел в виду, сэр, когда приказал капеллану приходить сюда, – вкрадчиво пролепетал полковник Кэткарт.

Фамильярно обняв капеллана за плечи, он отвел его в угол и суровым тоном вполголоса приказал каждый вечер являться на дежурство в офицерский клуб, чтобы находиться среди офицеров, когда они пьют и играют в карты, ибо только так можно понять их душу и завоевать их доверие.

Капеллан согласился и стал каждый вечер приходить на дежурство в офицерский клуб, чтобы быть в гуше офицеров, которые хотели всеми правдами и неправдами избавиться от его общества. Это продолжалось до тех пор, пока однажды вечером за столом для пинг-понга не вспыхнула потасовка и Вождь Белый Овес без всякого повода, просто так, развернулся и двинул полковника Модэса прямо в нос, отчего полковник Модэс шлепнулся задом на пол, а генерал Дридл неожиданно разразился плотоядным смехом. И в эту минуту генерал заметил капеллана, который, по-совиному выпучив глаза, удивленно смотрел на него. Генерал Дридл окаменел. На мгновение он вперил в капеллана злобный взгляд – его веселого настроения как не бывало, – затем раздраженно повернул обратно к бару, покачиваясь на своих коротких кривых ногах, как матрос на палубе. За ним испуганно трусил полковник Каткарт, тщетно надеясь, что подполковник Корн придет ему на помощь.

– Хорошенькое дельце, – проворчал генерал Дридл, усаживаясь за стойку и хватая жилистой рукой пустую стопку. – Да, хорошее дело, когда служитель господа бога околачивается в подобных местах и якшается с кучей грязных пропойц и картежников.

Полковник Кэткарт вздохнул с облегчением.

– Так точно, сэр! – с готовностью подхватил он. – Разумеется, это хорошее дело.

– Тогда какого же черта вы ничего не предпринимаете?

– Что вы сказали, сэр? – переспросил полковник Каткарт, хлопая ресницами.

– Вы думаете, если ваш капеллан околачивается здесь каждый вечер, это делает вам честь? Стоит мне появиться здесь, и он тут как тут.

– Вы правы, сэр, абсолютно правы, – ответил полковник Кэткарт. – Это вовсе не делает мне чести, и я намерен сию же минуту что-нибудь предпринять.

– А разве это не вы приказали ему приходить сюда?

– Нет, никак нет, сэр, это подполковник Корн. Я намерен его сурово наказать.

– Не будь он капелланом, – пробормотал генерал Дридл, – я бы вывел его на улицу я пристрелил на месте.

– А он вовсе не капеллан, сэр, – услужливо сообщил полковник Кэткарт.

– Не капеллан? Тогда какого черта он носит на воротничке крест?

– А он носит на воротничке не крест. Он носит серебряный лист. Он подполковник.

– Так у вас капеллан в звании подполковника? – спросил изумленный генерал Дридл.

– О нет, сэр. Мой капеллан всего лишь капитан.

– Тогда какого черта он носит на воротничке серебряный лист, если он всего лишь капитан?

– Он носит на воротничке не серебряный лист, сэр. Он носит крест.

– Вон отсюда, болван! – закричал генерал Дридл. – Или я тебя выведу на улицу и пристрелю на месте!

– Слушаюсь, сэр.

Полковник Кэткарт вышел от генерала Дридла и вышвырнул капеллана из офицерского клуба, в точности так же, как два месяца спустя он выставил капеллана, когда тот попытался настоять, чтобы полковник Кэткарт отменил свой приказ об увеличении нормы боевых вылетов до шестидесяти. Попытка окончилась жестокой неудачей.

Теперь капеллан находился на грани полного отчаяния, его поддерживала лишь мысль о жене, которую он любил всей душой, да с пеленок привитая ему вера в мудрость и справедливость бессмертного, всемогущего, всеведущего, человеколюбивого, вездесущего, антропоморфического, говорящего по-английски, англо-саксонского, проамериканского господа. Правда, вера эта уже начала колебаться. Слишком много раз жизнь испытывала крепость его веры. Конечно, существовала библия, но ведь библия – это книга, как «Холодный дом», «Остров сокровищ», «Этан Фром» и «Последний из могикан». Однажды он случайно подслушал, как Данбэр сказал, что загадку мироздания, возможно, разгадают круглые невежды, не способные даже понять, откуда берется дождь. А что, если Данбэр прав? Неужели шесть тысяч лет назад всемогущий бог со всей его безграничной мудростью действительно боялся, что людям удастся построить башню до небес? И где вообще, черт побери, находятся эти самые небеса? Наверху? Внизу? Но ведь ни низа, ни верха нет в конечной, но беспредельно расширяющейся вселенной, в которой даже огромное, горящее, ослепительное, царственное солнце постепенно остывает, что в конце концов приведет к гибели Земли. Чудес на свете нет. Молитвы остаются без ответа, и несчастья с равной жестокостью обрушиваются на праведников и грешников. И капеллан, уступая здравому смыслу, усомнился в вере своих отцов. Быть может, он отказался бы и от своего призвания, и от своей миссии и подался бы рядовым в пехоту или в артиллерию или, возможно, даже капралом в десантные войска, если бы не пара таинственных явлений, таких как голый человек на дереве, привидевшийся ему несколько недель назад во время похорон несчастного сержанта, и загадочное, не выходящее у него из головы вдохновенное обещание пророка Флюма, данное им только сегодня: «Как только наступит зима, я вернусь».

26. Аарфи

В известном смысле все это случилось по вине Йоссариана: не передвинь он на карте во время великой осады Болоньи линию фронта, майор де Каверли не улетел бы в командировку и пришел бы ему на помощь. А не набей майор де Каверли квартиру для нижних чинов бездомными девицами, Нейтли, возможно, и не влюбился бы в свою красотку. Впервые он встретил ее в комнате, где ярые картежники резались в очко, не обращая никакого внимания на полуголую девку. Сидя в жестком желтом кресле и украдкой поглядывая на нее, Нейтли был очарован той непробиваемой флегматичностью и скукой, с которыми она принимала всеобщее пренебрежение к собственной персоне. Она так искренне, от души зевнула, что это произвело на Нейтли сильнейшее впечатление. Он был потрясен ее героическим поведением.

Вскоре она зашевелилась, натянула блузку, застегнула туфли и ушла. Нейтли выскользнул за ней. И, когда два часа спустя Йоссариан и Аарфи вошли в офицерскую квартиру, они застали там Нейтли и эту девку.

– Она собирается уходить, – сказал Нейтли каким-то слабым, странным голосом.

– А почему бы тебе не дать ей денег, чтобы она осталась с тобой до вечера? – посоветовал Йоссариан. – Она мне вернула деньги, – признался Нейтли. – Сейчас она устала от меня и хочет поискать кого-нибудь еще.

Девица, совсем одевшись, остановилась и с явным призывом поглядывала на Йоссариана и Аарфи. Она показалась Йоссариану привлекательной, он подарил ей ответный, красноречивый взгляд, но отрицательно покачал головой.

– Э… барахло! Скатертью дорога. – невозмутимо заявил Аарфи.

– Не говори так о ней – горячо запротестовал Нейтли, и в голосе его послышались мольба и упрек. – Я хочу, чтобы она осталась со мной.

– А чего в ней такого особенного? – с шутовским удивлением ухмыльнулся Аарфи. – Обыкновенная шлюха.

– Не смей называть ее шлюхой!

Немного постояв, девица равнодушно пожала плечами и прогарцевала к выходу. Убитый Нейтли кинулся открывать ей дверь. Он приплелся назад, словно оглушенный, на его нервном лице было написано неподдельное горе.

– Не беспокойся, – посоветовал Йоссариан как можно мягче, – ты, наверное, сумеешь ее найти. Мы ведь знаем, где околачиваются все шлюхи.

– Пожалуйста, не зови ее шлюхой, – попросил Нейтли чуть не плача.

– Прощу прощения, – пробормотал Йоссариан.

– По улицам слоняются сотни шлюх, нисколько не хуже этой, – хохотнув, проговорил Аарфи с презрительными нотками в голосе. – Ну с какой стати ты ринулся открывать ей дверь, будто ты в нее влюблен?

– А мне кажется, что я в нее влюблен, – признался Нейтли стыдливым, отчужденным голосом.

В комическом недоумении Аарфи наморщил свой выпуклый багровый лоб.

– Ха-ха-ха! – засмеялся он, довольно хлопая себя по бокам. – Шикарно! Ты – и вдруг влюблен в нее! Ей богу, шикарно!

В этот день у Аарфи должно было состояться свидание с девицей из Красного Креста, окончившей Смитовский колледж[15]15
  Один из наиболее аристократических колледжей в США.


[Закрыть], дочерью владельца крупного химического завода.

– Я хочу, чтобы ты заткнулся! – в отчаянии закричал Нейтли. – Я даже не желаю об этом говорить с тобой.

– Аарфи, заткнись, – сказал Йоссариан.

– Ха-ха-ха! – продолжал Аарфи. – Представляю, что бы сказали твои родители, если бы узнали, около кого ты здесь увиваешься. Ведь твой отец – выдающаяся личность.

– Я не собираюсь ему ничего говорить, – решительно заявил Нейтли. – Я не собираюсь говорить ему о ней ни слова, пока мы не поженимся.

– Поженитесь? – Аарфи прямо-таки лопался от самодовольства и веселья. – Хо-хо-хо-хо! Теперь ты несешь явную чушь. Да ты еще молод, чтобы понимать толк в истинной любви.

Сам Аарфи был большим специалистом по части истинной и бескорыстной любви, поскольку он уже был искренне и бескорыстно влюблен в отца Нейтли, надеясь после войны получить у него тепленькое местечко в качестве вознаграждения за дружбу с Нейтли. Окончив колледж, Аарфи так и не нашел места в жизни. Теперь это был ведущий штурман, который легко прощал своим однополчанам, когда они поносили его на чем свет стоит каждый раз, когда он сбивался с курса и вел самолеты прямехонько в зону зенитного огня. На сей раз он сбился с курса на улицах Рима и так и не нашел свою девицу из Красного Креста – выпускницу Смитовского колледжа, дочь владельца химического завода. Он сбился с курса и во время налета на Феррару, когда погиб самолет Крафта. Он еще раз сбился с курса во время еженедельного «полета за молоком» в Парму. А однажды, когда Йоссариан, сбросив. бомбы на беззащитный объект, закрыл глаза и с душистой сигаретой в руке прислонился к бронированной стенке, Аарфи решил вывести самолеты к морю через Ливорно. Внезапно они попали под огонь зениток. В ту же секунду Макуотт завизжал в переговорное устройство:

– Зенитки, зенитки! Где мы, черт возьми? Что за дьявольщина?

Йоссариан тревожно захлопал глазами и нежданно-негаданно увидел вспухающие черные клубочки зенитных разрывов, которые рушились на них сверху, и благодушное, дынеобразное лицо Аарфи. Тот с приятным изумлением таращил свои крохотные глазки на подбиравшиеся к ним взрывы. Йоссариан остолбенел и потерял дар речи. Ноги у него внезапно стали как ватные. Набирая высоту, Макуотт затявкал в переговорное устройство – он требовал указаний. Йоссариан вскочил было, чтобы посмотреть, где они находятся, но не смог не только сдвинуться с месте, но даже шевельнуть пальцем. Он весь взмок. Замирая от ужасного предчувствия, он взглянул на свой пах. Страшное бурое пятно быстро ползло вверх по рубашке, точно некое морское чудовище намеревалось сожрать его. В него попали! Сквозь набухшую штанину на пол стекали струйки крови. У Йоссариана остановилось сердце. Еще один мощный удар потряс самолет. Йоссариана передернуло от отвращения, и он завопил, призывая Аарфи на помощь.

– Мне оторвало мошонку! Аарфи, мне оторвало мошонку! – Но Аарфи не слышал, и Йоссариан, наклонившись, потянул его за руку: – Аарфи, помоги мне! – взмолился он чуть не плача. В меня попали! В меня попали!

Аарфи медленно обернулся, неизвестно чему ухмыляясь.

– Что?

– Я ранен, Аарфи! Помоги мне!

Аарфи дружески улыбнулся и пожал плечами.

– Я тебя не слышу, – ответил он.

– Но ты хоть видишь меня? – недоверчиво вскричал Йоссариан и указал на лужу крови. – Я ранен! Помоги мне, ради бога! Аарфи, помоги мне!

– Я по-прежнему тебя не слышу, – невозмутимо пожаловался Аарфи, приставив пухлую ладонь рупором к побелевшей ушной раковине. – Что ты говоришь?

– Так… пустяки, – ответил Йоссариан упавшим голосом. Внезапно он устал от собственного крика, от всей этой безнадежной, выматывающей нервы, нелепой ситуации. Он умирал, и никто этого даже не замечал.

– Что? – заорал Аарфи.

– Я говорю: мне оторвало мошонку! Ты что, не слышишь меня? Меня ранило в пах!

– Я опять тебя не слышу, – гаркнул Аарфи.

– Я говорю: пустяки! – завопил Йоссариан, чувствуя безысходный ужас.

Аарфи снова с сожалением покачал головой и приблизил вплотную к лицу Йоссариана свое непристойное, молочно-белое ухо.

– Друг мой, говори, пожалуйста, громче. Говори громче!

– Оставь меня в покое, мерзавец! Ты, тупой, бесчувственный гад, оставь меня в покое! – Йоссариан зарыдал. Ему хотелось молотить Аарфи кулаками, но у него не было сил даже приподнять руку. Он свалился в глубоком обмороке.

Его ранило в бедро, и, когда, придя в себя, он увидел, что над ним на коленях хлопочет Макуотт, он испытал облегчение, несмотря на то, что румяная, одутловатая морда Аарфи с безмятежным любопытством выглядывала из-за плеча Макуотта. Йоссариан чувствовал себя скверно. Он слабо улыбнулся Макуотту и спросил:

– А кто остался за штурвалом?

Макуотт никак не отреагировал. С возрастающим ужасом Йоссариан набрал воздуху в легкие и что было сил громко повторил свой вопрос. Макуотт поднял глаза.

– О боже, как я рад, что ты жив! – воскликнул он, шумно и облегченно вздохнув. Добрые, славные морщинки у его глаз, запачканные маслом, побелели от напряжения. Макуотт накручивал один виток бинта за другим, прижимая толстый тяжелый ком ваты к внутренней стороне бедра Йоссариана. – За штурвалом Нейтли. Бедный малыш чуть не разревелся, когда услышал, что в тебя попали. Он все еще думает, что тебя убили. Тебе перебило артерию, но, по-моему, мне удалось остановить кровь. Я впрыснул морфий.

– Впрысни еще.

– Так часто нельзя. Когда почувствуешь боль, я впрысну еще.

– У меня и сейчас болит.

– Как я рад, как я рад, мы попали к черту в ад! – Сказал Макуотт и впрыснул еще одну ампулу морфия в руку Йоссариана.

– Когда ты скажешь Нейтли, что я жив… – начал Йоссариан и снова потерял сознание. Перед глазами его поползла клубнично-красная желатиновая пленка, и густой баритональный гул накрыл его с головой.

Йоссариан очнулся в санитарной машине и, увидев унылый птичий нос Дейники и его пасмурную физиономию, ободряюще улыбнулся доктору, но через несколько секунд сознание покинуло его, перед глазами закружились лепестки роз, потом все почернело, и непроницаемая тишина поглотила его.

Он проснулся в госпитале и тут же снова уснул. Когда он опять проснулся, запах эфира улетучился, а на кровати через проход лежал Данбэр в пижаме и утверждал, что он вовсе не Данбэр, а Фортиори. Йоссариану почудилось, что Данбэр тронулся. Когда Данбэр сообщил, что он Фортиори, Йоссариан скептически скривил губы и после этого день или два проспал непробудным сном, а открыв глаяа, увидел, что вокруг суетятся сестры. Он поднялся и осмотрел себя. Нитки шва у паха впивались в его тело, как рыбьи зубы. Когда, прихрамывая, он пересек проход между койками, чтобы рассмотреть фамилию на температурном листе, висевшем над кроватью Данбэра. Пол под ним покачивался, как плот у пляжа. Оказалось, что Данбэр прав: он был уже вовсе не Данбэр, а второй лейтенант Антони Фортиори.

– Что за чертовщина?

А. Фортиори встал с постели и сделал знак Йоссариану следовать за ним. Хватаясь за все, что попадалось на пути, Йоссариан захромал за ним по коридору. Они вошли в соседнюю палату, где лежал суетливый прыщавый молодой человек со скошенным подбородком. При их приближении суетливый молодой человек поспешно поднялся на локте. А. Фортиори ткнул большим пальцем через плечо и сказал:

– Сгинь, мразь!

Суетливый молодой человек спрыгнул с кровати и убежал. А. Фортиори залез в кровать и снова стал Данбэром.

– Это был А. Фортиори, – пояснил Данбэр. – В твоей палате не было пустых коек, так что мне пришлось надавить на него своим чином и заставить перебраться на мою койку. Давить чином – очень приятная штука. Тебе надо как-нибудь тоже попробовать. А впрочем, попробуй прямо сейчас, потому что, судя по твоему виду, ты вот-вот грохнешься на пол.

Йоссариан и вправду чувствовал, что вот-вот грохнется на пол. Он обернулся к соседу Данбэра, пожилому человеку с морщинистым лицом и впалыми щеками, ткнул пальцем через плечо и сказал:

– Сгинь, мразь!

Человек оцепенел от ярости и выпучил глаза.

– Он майор, – пояснил Данбэр. – Почему бы тебе не поставить перед собой более скромную цель и не попытаться стать на некоторое время уоррэнт-офицером Гомером Ламли? Кстати, в этом случае отец у тебя будет губернатором штата, а сестра – невестой чемпиона по лыжам. Скажи ему просто, что ты капитан.