Текст книги "Уловка-22"

35. Милоу рвется в бой

Первый раз в жизни Йоссариан обратился с мольбой к живому существу. Он пал на колени и молил Нейтли не делать по собственной воле больше семидесяти вылетов. Этот разговор состоялся после того, как Вождь Белый Овес действительно умер в госпитале от воспаления легких. Нейтли безуспешно просился на его место и не желал слушать Йоссариана.

– Мне придется летать и дальше, – криво улыбаясь, жалобным тоном твердил Нейтли. – В противном случае меня отправят домой.

– Ну и что?

– А я не хочу без нее возвращаться в Штаты. – Она так много для тебя значит?

Нейтли удрученно кивнул:

– Иначе я ее больше не увижу.

– Тогда пусть тебя спишут на землю, – настаивал Йоссариан. – Норму ты выполнил, в летной надбавке не нуждаешься. Если тебя не тошнит от капитана Блэка, почему бы тебе не попроситься на место Вождя?

Нейтли покачал головой.

– Мне не дадут это место. Я разговаривал с подполковником Корном, и он сказал, что или я буду по-прежнему летать, или меня отправят домой.

Йоссариан свирепо выругался:

– Но ведь это – явная подлость!

– Мне все равно. Я сделал семьдесят вылетов, и со мной ничего не случилось. Думаю, ничего не случится, если слетаю еще несколько раз.

– Ничего не предпринимай, покуда я кое с кем ве потолкую, – сказал Йоссариан. Он отравился искать помощи у Милоу, и тот сразу же после разговора с Йоссарианом обратился к полковнику Каткарту. Милоу вдруг возжелал, чтобы его самого почаще посылали на боевые задания.

К тому времени на боевом счету Милоу было уже немало боевых подвигов. Пренебрегая опасностью и игнорируя критику, он по сходной цене продавал Германии нефть и шарикоподшипники. Это приносило хороший доход и помогало поддерживать равновесие двух противоборствующих сторон. Под огнем противника он держался мужественно и благородно. С рвением, явно выходящим за рамки его скромных обязанностей, он взвинтил цены за обеды в офицерской столовой до такой степени, что офицерам и рядовым пришлось отдавать ему все свое жалованье, чтобы хоть как-то прокормиться. Собственно говоря, никто их не неволил, при желании они могли умереть с голоду – Милоу терпеть не мог насилия над личностью и на всех перекрестках твердил о праве индивидуума свободно распоряжаться своей судьбой. Когда его атака на офицерские карманы встречала сопротивление, он, не щадя ни живота своего, ни репутации, продолжал давить с помощью закона спроса и предложения. Стоило кому-нибудь сказать ему «нет», я Милоу нехотя отступал, но даже в обороне он мужественно защищал историческое право свободного человека платить за спасение от голодной смерти такую цену, какую с него запрашивают.

Однажды Милоу был почти застигнут на месте преступления: костлявый майор из Миннесоты обвинил его в грабеже соотечественников, – и что вы думаете! – в результате акции Милоу поднялись как никогда высоко, Когда костлявый майор, негодующе скривя губы, возмущенно потребовал тот самый пай, которым, как утверждал Милоу, владел каждый член синдиката, Милоу доказал, что у него слово с делом не расходится: он принял вызов, начертав на первом попавшемся клочке бумаги слово «пай», и вручил эту бумажку майору таким величественным и надменным жестом, что все знакомые Милоу ахнули от восторга и зависти. Слава Милоу достигла зенита, и полковник Кэткарт, который хорошо знал и высоко ценил воинские доблести своего подчиненного, был поражен, когда Милоу однажды пожаловал в штаб полка и кротким, почтительным тоном обратился с поистине фантастической просьбой – посылать его на самые опасные задания.

– Вы жаждете летать на боевые задания? – изумился полковник Кэткарт. – Скажите, ради бога, зачем?

Скромно потупив взор, Милоу ответил:

– Я хочу выполнять свой долг, сэр. Страна находится в состоянии войны, и я намерен защищать ее с оружием в руках, как это делают все наши парни.

– Но, Милоу, вы и так выполняете свой долг? – воскликнул полковник Кэткарт, оглушив Милоу громовыми раскатами жизнерадостного хохота. – Вряд ли найдется в нашем полку человек, который сделал бы для нас столько, сколько вы. Кто, например, угостил нас хлопком в шоколаде?

Милоу покачал головой задумчиво и грустно:

– В военное время мало быть исправным начальником столовой, полковник Кэткарт.

– Вполне достаточно, Милоу. Не знаю, что на вас нашло.

– Нет, недостаточно, полковник, – твердо возразил Милоу. Он взглянул в лицо полковника подобострастно и так серьезно, что полковник насторожился. – Кое-кто начинает поговаривать…

– Ах, так вот оно что! Сообщите-ка мне их имена, Милоу, и я позабочусь, чтобы говорунов посылали на самые опасные задания.

– Нет, полковник, боюсь, что они правы, – проникновенно сказал Милоу. – Родина послала меня за океан в качестве пилота. И мне следовало бы побольше времени проводить в воздушных боях и поменьше в столовой.

И хотя полковник Кэткарт был очень удивлен, все-таки слова Милоу вызвали в нем сочувствие.

– Ну. хорошо, Милоу, если вы действительно так считаете, мы все устроим, как вы хотите. Вы давно за океаном?

– Одиннадцать месяцев, сэр.

– И сколько на вашем счету боевых вылетов?

– Пять.

– Пять? – переспросил полковник Кэткарт.

– Пять, сэр.

– Пять? Гм… – Полковник Кэткарт задумчиво поскреб щеку. – Это ведь нехорошо?

– Это ужасно! – крикнул Милоу резким, срывающимся голосом.

Полковник Кэткарт струхнул.

– Наоборот, это очень хорошо, Милоу, – торопливо поправился полковник. – Это совсем неплохо.

– Нет, полковник, – сказал Милоу с протяжным, грустным вздохом. – Это не ахти как хорошо. Хотя я весьма вам признателен за великодушные слова.

– Но это и в самом деле не так уж плохо, Милоу. Совсем неплохо, если вспомнить всю вашу прочую полезную деятельность. Пять вылетов, говорите? Только пять?

– Только пять, сэр.

– Только пять… – Полковник пытался догадаться, к чему клонят Милоу, и припомнить, не получал ли он прежде по вине Милоу синяков и шишек. – Пять – это очень хорошо, Милоу, – решительно заявил он, отбросив всякие сомнения. – В среднем это почти один боевой вылет на каждые два месяца. Держу пари, что вы даже не включили в эту цифру еще один, когда бомбили своих.

– Включил, сэр.

– Включили? – спросил полковник Кэткарт, слегка удивленный. – Но ведь, по существу, в тот раз вы не поднимались в воздух, а? Если память мне не изменяет, мы с вами находились рядом на контрольно-диепетчерском пункте.

– Но это был мой налет, – с удовольствием вспомнил Милоу, – я его организовал, я дал самолеты и боеприпасы. Все шло по моему плану и под моим общим руководством.

– О, разумеется. Милоу, разумеется. Я не спорю. Я просто проверяю цифры, чтобы убедиться в справедливости ваших утверждений. А вы включили бомбардировку места у Орвьетто? Помните, в тот раз, когда мы заключили с вами контракт?

– О нет, сэр. Я не считаю себя вправе включить этот налет в свой послужной список, поскольку в то время я находился в Орвьетто, руководя с земли огнем зенитных батарей.

– Это ничего не меняет, Милоу. Все равно это была ваша военная операция. И, признаться, вы провели ее блестяще. Мы не попали в мост, но зато получили изумительмый узор бомбометания. Помню, как генерал Пеккем прекрасно о нем отозвался. Нет, Милоу, я настаиваю, чтобы вы приплюсовали и Орвьетто к своим боевым вылетам.

– Ну, если вы настаиваете, сэр…

– Да, да, настаиваю, Милоу. Итак, смотрите, у вас уже набралось шесть боевых вылетов. А это чертовски здорово, Милоу! В самом деле, здорово! За пару минут повысить цифру на двадцать процентов, доведя ее до шести, – это совсем недурно, Милоу, совсем недурно.

– Но у других пилотов по семидесяти вылетов, – заметил Милоу.

– Да, но им никогда не придумать ничего похожего на хлопок в шоколаде. Уверяю, Милоу, вы делаете даже больше, чем требует ваш пакет акций в синдикате.

– Но зато у других и слава, и возможность продвинуться, – продолжал настаивать Милоу обиженно. Казалось, он вот-вот захнычет. – Сэр, я хочу драться наравне с остальными. Вот почему я пришел к вам. Я тоже хочу получать ордена.

– Разумеется, Милоу. Нам всем следовало бы побольше бывать в боях. Но такие люди, как мы с вами, сражаются иным способом. Взять, к примеру, мой послужной список, – произнес полковник Кэткарт с заискивающим смешком. – Держу пари, далеко не все знают, что у меня самого на счету только четыре боевых вылета.

– Да, сэр, – согласился Милоу. – Не знают. Все думают, что у вас только два вылета. Причем один из них – это когда Аарфи летел в Неаполь, где вы собирались купить на черном рынке холодильник, но ошибся в расчетах и загнал самолет за линию фронта.

Полковник Кэткарт смущенно покраснел и решил сменить тему.

– Ну что ж, Милоу, не нахожу слов, чтобы выразить свое восхищение вашим намерением. Если это действительно для вас так важно, я распоряжусь, чтобы майор Майор дал вам те шестьдесят четыре задания, которых вам недостает до семидесяти.

– Благодарю вас, полковник, премного благодарю вас, сэр. Вы и не представляете, что это значит.

– Ах, не стоит благодарить, Милоу, я прекрасно понимаю, что это значит.

– Нет, полковник, полагаю, вы не знаете, что это значит, – возразил Милоу. – Кому-то ведь придется немедленно принять от меня руководство синдикатом. Это довольно сложная штука, а меня могут в любое время сбить.

Услышав это, полковник Кэткарт просиял и жадно потер руки.

– Знаете, Милоу, мы с подполковником Корном, пожалуй, были бы не против принять от вас синдикат, – предложил он небрежным тоном, едва не облизываясь при мысли о столь приятной перспективе. – Нам очень пригодится наш опыт с продажей помидоров на черном рынке. Только скажите, с чего нам начинать.

Милоу взглянул на полковника ласково и бесхитростно:

– Благодарю вас, сэр, вы очень добры ко мне. Во-первых, вам придется позаботиться об обессоленной диете для генерала Пеккема и обезжиренной – для генерала Дридла.

– Подождите-ка, возьму карандаш. Что дальше?

– Затем кедры.

– Кедры?

– Да. Из Ливана.

– Из Ливана?

– В Ливане у нас закуплены кедры, которые нужно отправить на лесопильню в Осло, где иэ них сделают щепу для строительства на мысе Код. Оплачивается при доставке. И кроме того, зеленый горошек.

– Зеленый горошек?

– Да, идет морем. Несколько барж зеленого горошка идет морем из Атланты в Голландию для уплаты за тюльпаны, которые отправлены в Женеву, чтобы расплатиться за сыр, предназначенный для Вены. Дэ-вэ.

– Дэ-вэ?

– Да, это значит – деньги вперед. Габсбурги не заслуживают доверия.

– Подождите, Милоу.

– И не забудьте об оцинкованном железе на военных складах Флинта. В полдень восемнадцатого четыре грузовика оцинкованного железа должны быть отправлены самолетом в Дамаск на переплавку. Условия: франко-вагон, Калькутта – два процента, десять дней, раз в два месяца. «Мессершмитт» с грузом конопли отправить в Белград в обмен на полтора самолета С—47 с финиками из Хартума, от которых мы никак не можем избавиться. Деньги за португальские анчоусы – мы их продали обратно Лиссабону – израсходуйте на оплату египетского хлопка, который приходит на наше имя из Мамаронека, а также закупите как можно больше апельсинов в Испании. За нараньясы всегда платите наличными.

– За нараньясы?

– Так называют в Испании апельсины. Да, и не забудьте о Пилтдаунском человеке[19]19
  Останки человека эпохи палеолита, найденные в Пилтдауне (Англия) в 1911—1915 гг.


[Закрыть].

– О Пилтдаунском человеке?

– Смитсоновский институт в настоящее время не располагает средствами, чтобы уплатить требуемую нами цену за второго Пилтдаунского человека. Но деятели института ждут кончины одного горячо любимого богатого мецената, который собирается завещать им нужную сумму.

– Святые угодники! Я не успеваю записывать!

– Франция готова закупить у нас столько петрушки, сколько мы сможем выслать, и нам надо ее переправить, поскольку мы нуждаемся во франках для обмена на лиры, а затем на пфенниги, чтобы, как только придут финики, уплатить за них пфеннигами. Кроме того, я закупил гигантскую партию бальзового дерева, чтобы распределить его между всеми синдикатскими столовыми.

– Бальзовое дерево? Для чего столовым бальзовое дерево?

– Хорошее бальзовое дерево, полковник, в наши дни не так-то легко достать. По-моему, не стоит упускать удачный случай.

– Да, по-моему, тоже не стоит, – неуверенно проговорил полковник. Сейчас он походил на человека, страдающего морской болезнью. – Полагаю, что цена подходящая?

– Цена возмутительная! – сказал Милоу. – Несусветная! Но, поскольку мы купили бальзу у одного из наших филиалов, мы с удовольствием заплатили сумму, которую с нас запросили. И потом – присмотрите за шкурами.

– Шкурами?

– Да, шкурами. В Буэнос-Айресе. Их необходимо выдубить.

– Выдубить?

– Да, в Ньюфаундленде. И отправить пароходом в Хельсинки пэ-бэ-эр, до того как наступит оттепель. До наступления оттепели в Финляндии все идет пэ-бэ-эр.

– По безналичному расчету? – догадался полковник Кэткарт.

– Отлично, полковник. Вы не лишены способностей. И кроме того, лимонные корки…

– Корки?

– Корки – для Нью-Йорка, эклеры – для Танжера, свинину – в Мессину, маслины – в Афины, бисквит – на остров Крит.

– Милоу!

– Но не вздумайте возить уголь в Ньюкасл[20]20
  «Возить уголь в Ньюкасл» – английская пословица, равнозначная русской «В Тулу со своим самоваром».


[Закрыть].

Полковник Кэткарт всплеснул руками.

– Милоу, подождите! – закричал он чуть не плача.

– Так не пойдет! Вы, как и я, незаменимы! – Он отшвырнул карандаш и нервно вскочил со стула. – Милоу, об этих дополнительных шестидесяти четырех вылетах не может быть и речи! И вообще, вы больше ни разу не полетите. Если с вами что-нибудь случится, все пойдет прахом.

В знак признательности Милоу благодушно кивнул головой:

– Сэр, значит ли это, что вы запрещаете мне впредь летать на боевые задания?

– Да, Милоу, я запрещаю вам впредь летать на боевые задания, – объявил полковник суровым и непреклонным тоном.

– Но это несправедливо, сэр, – запротестовал Милоу

– А как насчет моего послужного списка? Другим пилотам – и слава, и награды, и популярность. А я должен страдать только потому, что в поте лица своего руковожу столовой?

– Конечно, Милоу, это несправедливо. Но я не представляю, что тут можно сделать.

– Может быть, кто-то другой будет выполнять за меня боевые задания?

– А что, если действительно кто-то другой будет выполнять за вас боевые задания? – задумчиво произнес полковник Кэткарт. – Ну, скажем, бастующие шахтеры из Пенсильвании или Западной Виргинии?

Милоу покачал головой:

– Их слишком далеко придется везти. А почему бы не заставить пилотов из нашей эскадрильи, сэр? В конце концов, все, что я делаю, я делаю для них. В благодарность за это они должны что-то сделать и для меня.

– А что, если действительно заставить пилотов из вашей эскадрильи, Милоу? – воскликнул полковник Кэткарт. – В конце концов, все, что вы делаете, вы делаете для них. В благодарность за это и они должны что-то сделать для вас.

– Что справедливо, то справедливо, сэр.

– Разумеется, что справедливо, то справедливо.

– Они могли бы летать по очереди, сэр.

– Действительно, Милоу, почему бы им по очереди не летать за вас на задания!

– А кто будет получать награды?

– Вы будете получать награды, Милоу. И если кто-то заслужит медаль, летая за вас, то эту медаль получите вы.

– А кто будет умирать, если его собьют? – Кто летает, тот и умирает. В конце концов, Милоу, что справедливо, то справедливо. Только, видите ли, какое дела…

– Тогда вам придется увеличить норму боевых вылетов, сэр?

– Я-то ее повысил бы, но не уверен, подчинятся ли летчики. Они и так злятся, что я взвинтил норму до семидесяти. Но если б мне удалось уговорить хотя бы одного, то, вероятно, и другим пришлось бы смириться.

– Нейтли готов летать и дальше, сэр, – сказал Милоу. – Мне только что сообщили под большим секретом, что он готов на все, лишь бы остаться в Европе с любимой девушкой.

– Так вот Нейтли и будет летать дальше, – объявил полковник Кэткарт и на радостях хлопнул в ладоши. – Да, Нейтли будет летать. И на сей раз я действительно увеличу норму вылетов сразу до восьмидесяти и заставлю позеленеть от злости генерала Дрвдла! А заодно, это хороший повод опять послать эту грязную крысу Йоссариана в бой, где ему, может быть, свернут шею.

– Йоссариана? – Честное, простодушное лицо Милоу выразило глубочайшую озабоченность, и он задумчиво покрутил кончик рыжеватого уса.

– Да, Йоссариана. Я слышал, он ходит повсюду и бубнит, что, поскольку от отлетал положенное, война для него закончилась. Может быть, он и отлетал положенное ему, но он не отлетал положенного вам. А? Ха! Ха! То-то он удивится, когда узнает!

– Сэр, Йоссариан – мой друг, – возразил Милоу. – И мне тяжело было бы думать, что по моей вине ему пришлось снова рисковать головой. Я многим обязан Йоссариану. Нет ли какого-нибудь способа сделать для него исключение?

– О нет, Милоу, – назидательно изрек полковник Кэткарт, шокированный таким предложением. – У нас нет любимчиков. Мы должны относиться ко всем одинаково.

– Ради Йоссариана я готов пожертвовать всем, что у меня есть, – мужественно продолжал Милоу отстаивать Йоссариана. – Но поскольку у меня ничего нет, следовательно, и жертвовать мне нечем. Не так ли? Стиле быть, Йоссариан должен рисковать наравне с другими.

– Что справедливо, то справедливо.

– Да, сэр, что справедливо, то справедливо, – согласился Милоу. – В конце концов, Йоссариан не лучше других, и он не имеет права на какие-то особые привилегии…

– Конечно, не имеет, Милоу Что справедливо, то справедливо.

На сей раз Йоссариан не успел прибегнуть к спасительным мерам: полковник Кэткарт объявил свой приказ о повышении нормы вылетов до восьмидесяти в конце того же дня. Йоссариан не успел ни отговорить Нейтли от участия в этом налете, ни даже вступить в тайный сговор с Доббсом, чтобы убить полковника Кэткарта. На следующее утро, едва забрезжил рассвет, внезапно прозвучала тревога, в столовой еще не приготовили приличного завтрака, а летчиков уже затолкали в грузовики, которые вихрем помчались сначала к инструкторской, а затем на аэродром, где тарахтящие бензозаправщики уже перекачивали бензин в самолетные баки, а оружейные команды спешно поднимали лебедками тысячефунтовые фугаски в бомбовые люки. Все носились сломя голову, и, как только самолеты заправились, пилоты сразу же начали заводить и разогревать моторы.

Разведка донесла, что в это утро немцы собираются отбуксировать из сухого дока Специи вышедший из строя итальянский крейсер и затопить его у входа в гавань, чтобы помешать союзным войскам воспользоваться глубоководным портом, когда они займут город. На сей раз данные военной разведки оказались точными. Когда самолеты подошли к гавани с запада, длинный корабль находился на полпути к месту затопления, и они разнесли крейсер вдребезги. Каждое звено отличилось прямым попаданием, и летчики очень гордились этим. Но вдруг они оказались а пучине мощного заградительного огня: зенитки били отовсюду, со всего огромного подковообразного, гористого побережья. Даже Хэвермейеру пришлось прибегнуть к самым диким противозенитным маневрам, когда он увидел, какое большое расстояние еще нужно пройти, чтобы выскользнуть из зоны зенитного огня, а Доббс, ведя самолет, делал «зиги», когда надо было делать «заги», и зацепил крылом соседний самолет, снеся ему напрочь хвост. Крыло машины Доббса обломилось у самого основания, и самолет бесшумно пошел камнем вниз, не оставляя за собой ни огня, ни дыма. Оторвавшееся крыло вертелось медленно и деловито, словно барабан бетономешалки, а сам самолет с нарастающей скоростью падал носом вниз, пока не врезался в воду. От удара море вспенилось, и на темно-голубой глади выросла белая лилия, а едва самолет скрылся под водой, лилия опала бурлящей россыпью яблочно-зеленых пузырей. Все было кончено за несколько секунд. Никто не выпрыгнул с парашютом. А в самолете, которому Доббс снес хвост, погиб Нейтли.

36. Подвал

Узнав о гибели Нейтли, капеллан чуть сам не умер. Он сидел у себя в палатке и, нацепив очки, корпел над бумагами, как вдруг зазвонил телефон и с аэродрома сообщили о воздушной катастрофе. Внутри у капеллана как будто все оборвалось. Дрожащей рукой он положил трубку на рычаг. Другая рука тоже дрожала. Несчастье было столь громадно, что не умещалось в сознании. Погибло двенадцать человек – как это чудовищно, страшно, невероятно! Ужас рос. Сколько раз капеллан безотчетно просил бога, чтобы смерть миновала Йоссариана, Нейтли, Заморыша Джо и остальных его друзей, а потом раскаивался и бранил себя: ведь молясь за благополучие своих друзей, он тем самым вымаливал смерть для других, совершенно неизвестных ему молодых людей. Сейчас молиться было слишком поздно, а ничего другого он делать не умел. Сердце тяжело стучало, стук его, казалось, доносился откуда-то извне. Он понял, что отныне, когда он сядет в кресло зубного врача, или взглянет на хирургические инструменты, или окажется свидетелем автомобильной катастрофы, или услышит крик в ночи, сердце его будет так же неистово биться о ребра и он будет ощущать такой же, как теперь, ужасный страх перед смертью. Он понял, что отныне, когда будет смотреть бокс, в голову ему обязательно полезет мысль о том, что однажды он упадет в обморок на тротуаре и проломит себе голову или что его ждет неминуемый разрыв сердца и кровоизлияние в мозг. Он не был уверен, суждено ли ему еще увидеть свою жену и малышей. «Да и стоит ли, – размышлял он, – вообще возвращаться к жене? – Капитан Блэк посеял в его душе сильные сомнения относительно женской верности и стойкости женского характера. И впрямь ведь, думал капеллан, существует множество других мужчин, которые с половой точки зрения больше бы устроили его жену. Теперь, когда он задумывался о смерти, он всегда думал о жене, а когда он думал о жене, всегда боялся потерять ее.

Наконец капеллан собрался с силами, угрюмо насупился и заставил себя зайти в соседнюю палатку за сержантом Уиткомом. Они отправились на аэродром в сержантовом джипе. Чтобы не дрожали руки, капеллан сжал кулаки и положил их на колени. Он стиснул зубы, стараясь не слушать, как сержант Уитком радостно щебечет по поводу трагического происшествия: двенадцать убитых означали еще двенадцать официальных, за подписью полковника Кэткарта, писем соболезнования ближайшим родственникам погибших. А это давало сержанту Уиткому основание надеяться, что на пасху в «Сатердэй ивнинг пост» появится наконец статья, посвященная полковнику Кэткарту.

Над летным полем стояла тяжкая, давящая тишина, точно некий волшебник околдовал и безжалостно сковал все вокруг. Благоговейный ужас объял капеллана. Такой огромной, пугающей тишины капеллан еще никогда не ощущал. Почти двести человек, усталых, исхудалых, с растерянным и унылым видом, стояли с парашютными ранцами у инструкторской мрачной, недвижимой толпой. Казалось, они не желают, да и не могут сдвинуться с места. Капеллан отчетливо слышал слабое поскрипывание песка под своими каблуками. Глаза его метались по застывшему скопищу поникших фигур. Тут он заметил Йоссариана и безмерно обрадовался, но тут же застыл, пораженный мрачным, пришибленным видом Йоссариана, глубоким отчаянием, которое он прочитал в его остановившихся, точно подернутых наркотической дремой глазах. И тогда капеллан понял, что Нейтли действительно мертв. Пытаясь избавиться от этой мысли, он протестующе замотал головой, на лице его отразилась мука, и всего его как будто парализовало. Ноги оледенели, и он почувствовал, что сейчас рухнет наземь. Нейтли – мертв. Все надежды на то, что это ложный слух, пошли прахом. Только теперь он впервые различил едва слышимое бормотание толпы, непрестанно и четко повторявшей имя Нейтли. Нейтли мертв – мальчика убили. Где-то в горле зарождался скулящий вой, подбородок задрожал, глаза наполнились слезами, капеллан заплакал. На цыпочках он двинулся к Йоссариану, чтобы с ним вместе разделить горе…

В этот момент чей-то грубый, жесткий голос властно произнес:

– Капеллан Тэппман?

Капеллан удивленно обернулся: перед ним с вызывающим видом стоял кряжистый, усатый, большеголовый полковник с гладкими розовыми щеками. Вид у полковника был весьма задиристый. Прежде капеллану не доводилось встречать этого человека.

– Да. А в чем дело?

Пальцы полковника до боля стиснули руку капеллана. Он попытался высвободиться, но безуспешно.

– Пройдемте.

Озадаченный капеллан испуганно отпрянул:

– Куда? Зачем? И вообще, кто вы такой?

– Вам бы лучше подчиниться, святой отец. – почтительно-печальным тоном сказал худощавый майор с ястребиным лицом, неожиданно выросший у другого плеча капеллана. – Мы действуем от лица правительства. У нас к вам несколько вопросов.

– Какие вопросы? В чем дело?

– Вы ведь капеллан Тэппман? – резко спросил дородный полковник.

– Это он, он, – заверил Уитком.

– Следуйте за ними! – прикрикнул на капеллана капитан Блэк, недобро ухмыляясь. – Если желаете себе добра, садитесь-ка в машину.

Чьи-то руки настойчиво потащили капеллана к машине. Он хотел позвать на помощь Йоссариана, но тот стоял слишком далеко и не услышал бы. Кое-кто из стоявших поблизости начал поглядывать на капеллана с любопытством. Сгорая от стыда, капеллан низко опустил голову и уже без всякого сопротивления позволил усадить себя на заднее сиденье штабной машины. Он оказался между толстым розовощеким полковником и тощим унылым майором с елейным голосом. Капеллан машинально протянул им руки, решив, что они пожелают надеть на него наручники. Впереди сидел еще один офицер. За руль сел здоровенный солдат из военной полиции со свистком и в белом: шлеме. Капеллан не осмеливался поднять глаза, покуда крытая легковая машина, переваливаясь из стороны в сторону, не выехала из расположения эскадрильи и не помчалась по ухабистой дороге.

– Куда вы меня везете? – робким, виноватым голосом спросил капеллан, все еще не смея поднять глаз. Он вдруг подумал, что его задержали по подозрению в причастности к воздушной катастрофе и смерти Нейтли. – Что я такого сделал?

– Вам бы лучше помолчать! Вопросы будем задавать мы, – сказал полковник.

– Ну, зачем же таким тоном?.. – сказал майор. – Так неуважительно…

– Тогда попросите его, чтобы он молчал и предоставил. нам возможность задавать вопросы.

– Заткнитесь, пожалуйста, святой отец, и дозвольте уж нам задавать вопросы, – доброжелательным тоном сказал майор. – Так оно для вас будет лучше.

– Вовсе не обязательно называть меня святым отцом. Я не католик.

– И я тоже, святой отец, – сказал майор. – Просто я очень благочестивый человек, и мне нравится называть всех служителей господа святыми отцами. – Наш майор считает, что в окопах не встретишь неверующих, – поддел майора полковник и фамильярно ткнул капеллана кулаком в бок. – Ну-ка, капеллан, просветите его. В окопах попадаются неверующие, а?

– Не знаю, сэр, – ответил капеллан, – мне не приходилось бывать в окопах.

Офицер с переднего сиденья круто обернулся и вызывающе спросил:

– Но ведь на небесах-то вам тоже не приходилось бывать! А ведь вы знаете, что небеса есть, а? – Или не знаете? – спросил полковник.

– Вы совершили очень тяжкое преступление, святой отец, – сказал майор.

– Какое преступление?

– Этого мы пока не знаем, – сказал полковник. – Но намерены выяснить. Одно лишь мы знаем наверняка: преступление ваше весьма серьезно.

Скрипнув шинами, автомобиль свернул с дороги и, слегка замедлив ход, подкатил к штабу полка, а затем, обогнув здание, – к черному ходу. Офицеры вышли из машины и препроводили капеллана по шаткой деревянной лестнице вниз, в подвал – сырую, мрачную комнату с низким цементным потолком и неоштукатуренной каменной стеной По углам свисала паутина. Огромная сороконожка промчалась по полу и скрылась под водопроводной трубой. Капеллана усадили на жесткий стул с прямой спинкой. напротив пустого маленького столика.

– Пожалуйста, располагайтесь поудобней, капеллан, – сердечно предложил полковник, включая ослепительно яркую лампу и направляя ее свет в лицо капеллану Он положил на стол медный кастет и коробок спичек. – Будьте как дома.

Глаза у капеллана полезли на лоб. Зубы начали выбивать мелкую дробь, руки и ноги стали ватными, слабость разлилась по телу Он понимал, что теперь они могут делать с ним все, что им заблагорассудится. Здесь, в подвале, эти жестокие люди могли избить его до смерти, и никто не вмешается и не спасет его, никто, кроме разве этого набожного, благожелательного, остролицего майора. Между тем благожелательный майор приоткрыл водопроводный кран так, чтобы вода с шумом лилась в раковину, и, вернувшись, положил на стол рядом с медным кастетом длинный тяжелый резиновый шланг.

– Ну что ж, все прекрасно, капеллан, – приободрил его майор. – Если вы не виновны, вам бояться нечего. Чего вы так испугались? Ведь вы же не виновны?

– Еще как виновен, – сказал полковник. – Виновен с головы до пят.

– Но в чем я виновен? – взмолился капеллан, все более теряясь. Он не знал, у кого из этих людей просить пощады. Офицер без знаков различия притаился в дальнем углу. – Что я такого сделал?

– Именно это мы и собираемся выяснить, – ответил полковник и придвинул капеллану клочок бумаги и карандаш. – Будьте любезны, напишите-ка вашу фамилию. Только своим собственным почерком.

– Своим почерком?

– Вот именно. Где-нибудь на этой бумажке.

Когда капеллан расписался, полковник отобрал у него бумажку и положил рядом с листом бумаги, который он вынул из папки.

– Видите, – сказал полковник майору, который из-за его плеча с чрезвычайной серьезностью рассматривал оба документа.

– Почерк как будто разный, а? – высказал предположение майор.

– Я говорил вам, что это – его работа.

– Какая работа? – спросил капеллан.

– Капеллан, для меня это тяжкий удар, – с глубокой, печальной укоризной в голосе проговорил майор.

– О каком ударе вы говорите?

– Слов не нахожу, как вы меня разочаровали!

– Чем? – все более исступленно допытывался капеллан. – Что я такого сделал?

– А вот что, – ответил майор и с видом человека, обманутого в своих лучших надеждах, швырнул на стол клочок бумаги, на котором только что расписался капеллан. – Это не ваш почерк.

От удивления капеллан быстро-быстро заморгал.

– Как это – не мой? Мой!

– Нет, не ваш, капеллан. Вы снова лжете.

– Но ведь я только что расписался у вас на глазах, – в отчаянии закричал капеллан.

– Вот именно, – сокрушенно возразил майор. – Именно у нас на глазах. Поэтому вы и не можете отрицать, что это написано вами. Человек, который пишет чужим почерком, способен на любую ложь.

– Кто это пишет чужим почерком? – спросил капеллан. В припадке злости и негодования он забыл обо всех своих страхах. – Вы сошли с ума! Что вы такое городите?

– Вас просили расписаться, как вы обычно расписываетесь, а вы этого не сделали.

– Как это не сделал? Чей же это еще почерк, если не мой?