Текст книги "Комната в гостинице «Летучий дракон»; Дядюшка Сайлас"

II

Я села на свое место, отец снова принялся ходить по комнате. Минут через двадцать он приблизился ко мне и уселся перед камином.

– Это еще не все. Надо, чтобы у тебя была гувернантка. Необходимо закончить твое образование и придать тебе тот лоск, о котором в свое время не позаботились. Уже полгода как уехала мисс Эртон, а ты все это время ничем не была занята.

Помолчав, он сказал:

– Доктор Брайли спросит у тебя ключ. Он спросит тебя, от чего он, и ты ему, только одному ему, скажешь.

– Но, – возразила я, – как же я найду его без вас?

Отец улыбнулся – так иногда светит солнце зимой. Он редко улыбался.

– Ты права, малютка. Но мы предусмотрительны. Я подумал об этом. Матильда, мы живем уединенно, и ты, конечно, полагаешь, что у меня нет друзей. Но это не так. У меня есть верный друг – друг, которого я не знал прежде. Скоро он меня посетит. Когда он приедет, точно не знаю. Не спрашивай его имени. Узнаешь в свое время. Мы вместе с ним кое-куда поедем, а ты, кажется, боишься остаться без меня.

– Вы обещали уехать с ним? – вскрикнула я в страхе.

– Обещал? Нет, малютка, но ему отказать нельзя. Я должен быть готов отправиться в путь по первому зову. Выбора у меня нет. Да я на это и не сержусь. Запомни хорошенько мои слова: не сержусь. – И он опять улыбнулся.

Я внимательно слушала. Со стороны можно было подумать, что у отца помутился разум. Но мне это даже не приходило в голову. Я только поняла, что путешествие необходимо, если отец к нему готовится. Только что же это за гость такой, который может увезти с собой человека, столь преданного своим книгам и своей дочери, и куда? Разумеется, это мой дядя Сайлас, родственник, которого я никогда не видела и о котором если и говорили, то украдкой. Как-то, когда мне было еще лет четырнадцать, мадам Реск чистила пятно на ковре в гостиной, а я наблюдала. Она так устала стоять наклонившись, что, наконец, подняла голову и увидела на стене портрет красивого молодого брюнета в охотничьем костюме.

– Ведь это дядя Сайлас? – спросила я.

– Да, малютка, – ответила коротко мадам Реск и принялась опять чистить ковер.

– Какой он красавец!

– Красавец-то красавец, но это было сорок лет тому назад, а с годами люди меняются.

– А почему папу так огорчает дядя Сайлас? – спросила я.

– Что такое? – послышался знакомый голос.

Я отступила, увидела отца и покраснела.

– Чего ж ты испугалась? – проговорил отец. – Ты ничего дурного не сделала. Ты хочешь знать, почему меня огорчает твой дядя? Он человек очень умный, но с большими недостатками, и от этого он несчастлив. Разум не принес ему пользы. Ошибки свои он давно искупил, а что касается несчастий, то хоть они не так ярки, как мои, но страшны… Тебе, дитя, пока вполне этого достаточно. Не думай о дяде. Когда-нибудь сама узнаешь его лучше.

Отец вызвал к себе мадам Реск, и, вероятно, другим слугам тоже были отданы соответствующие распоряжения, потому что с тех пор я ни от кого не слышала о дяде Сайласе. Но любопытство мое не прошло. Молодой человек в охотничьем платье продолжал занимать мои мысли.

Спустя две недели после странного разговора с отцом в библиотеке я сидела поздно вечером у окна и вдруг увидела на фоне обнаженных деревьев, покрытых инеем, странную фигуру в чем-то сером, которая показалась мне почти белой в лунном свете. Когда она вплотную приблизилась к окну, я позвонила, а сама выбежала в переднюю, встретила там Бранстона и сказала ему:

– Какая-то женщина. Прогоните ее, пожалуйста.

Бранстон подошел к окну и сурово спросил:

– Что вам угодно?

Ответа нельзя было разобрать.

– Ничего не слышу, – продолжал Бранстон. – Не угодно ли вам войти через парадную дверь?

Он ушел и вскоре вернулся со словами:

– Мисс Матильда, к вам приехала гувернантка.

Раздались шаги отца. Он подтвердил, что приехала гувернантка, мадам Ларужьер, которую ему очень рекомендовали, а я при первом же взгляде на свою новую наставницу испытала отвращение, недоверие и страх. Серый призрак произвел на меня чересчур сильное впечатление. На другой день я познакомилась с ней ближе. Она не была красавицей. Волосы ее показались мне чересчур черными и густыми и не гармонировали с бледным лицом, покрытым бесчисленными морщинами. Она, в свою очередь, смерила меня взглядом с ног до головы.

– Как зовут мадемуазель? – спросила она. – Матильда? Милое имя. Отлично. Я уверена, что Матильда будет усердной ученицей – не правда ли? – и я полюблю ее. Что вы знаете, моя девочка? Музыку, французский язык знаете?

Я рассказала, в каком направлении шли мои занятия до сих пор. Она несколько раз перебивала меня словами: «Я вам все это объясню получше». Мадам Ларужьер, в чем я потом убедилась, действительно любила все объяснять как можно лучше. Но объяснения ее редко были ясны, и когда я спрашивала ее о чем-нибудь, она сердилась. Она была чересчур высокого роста и напоминала мужчину. На меня она смотрела слишком пристально, со странной улыбкой, прижав к губам большой костлявый палец. Иногда она целыми часами глядела в окно, не обращая внимания на окружающее, не то что-то замышляя, не то торжествуя от чего-то, или вдруг начинала хохотать, что особенно меня пугало.

III

В Англии вы не найдете ни одного старого дома, в котором не обитали бы призраки. Ноуль не составлял исключения. Рэйчел Руфин, красавица времен королевы Анны, умершая от любви к жениху, убитому в Голландии, по ночам ходила по галереям и коридорам, и временами слышалось шуршание ее шелковых юбок. Никто ее не видел, но без труда можно было различить легкий перестук ее каблучков, вздох и иногда, когда бывала гроза, рыдания. Также по замку бродил некий господин с факелом. Чаще всего он посещал библиотеку. Его, напротив, нельзя было услышать – только увидеть. Пламя его факела оживало только при особых обстоятельствах. Тогда он махал им над головой, и это было дурным знаком: следовало ожидать какой-нибудь беды. Такое случалось уже дважды за последнее столетие. Не знаю, известна ли была гувернантке эта легенда, но и я, и Мэри очень испугались, когда она спросила, кто это ходит по коридору и по лестнице после полуночи. Два раза она даже открывала дверь и спрашивала, кто там. В ответ на это призрак побежал прямо на нее, и так быстро, что она едва успела захлопнуть дверь, отскочив назад. Когда мадам поведала мне об этом, признаюсь, я порядочно струсила, но потом решила, что все это сказки. Через неделю, однако, я перестала храбриться.

Я лежала в постели, а Мэри пошла за лампой, поставив на столик зажженную свечу. Я заснула, прежде чем она возвратилась, но, когда проснулась, свеча была погашена и кто-то крался по коридору. Я вскочила, хоть сначала и не подумала ни о чем ужасном. Мне хотелось, чтобы Мэри принесла огня. Вместо этого стояла кромешная темнота, и чья-то голая нога коснулась моей.

– Мэри! – закричала я.

Не последовало никакого ответа. Только послышалось шуршанье платья и чье-то дыхание на лестнице, которая вела на верхний этаж. Я вернулась в спальню, оледенев от ужаса. Шум, произведенный дверью, разбудил Мэри, которая спала уже целых полчаса. Вскоре после этого Мэри, в честности которой я никогда не сомневалась, рассказала, что она встала чуть свет и хотела привязать ставень, как вдруг увидела в окнах библиотеки такой свет, какой бывает, когда человек с факелом предвещает беду.

Это стечение обстоятельств сделало меня суеверной, и я стала мало-помалу подчиняться ненавистной гувернантке. Странные причуды были у мадам. В дурную погоду мы ежедневно гуляли на террасе перед домом. Обыкновенно угрюмая, мадам становилась милой и ласково спрашивала меня: «Не устали ли вы еще? Не холодно ли вам, милочка?»

Меня сначала это удивляло. Но однажды я подняла голову и увидела, что в окно за нами наблюдает отец. Как мне было вести себя с этой женщиной? Она внушала мне страх. Я боялась оставаться с ней в классной, когда смеркалось: она обыкновенно подсаживалась ко мне и впадала в мрачную задумчивость. Заметив, что я смотрю на нее, она брала Библию, раскрывала ее и подолгу не переворачивала страниц. Меня страшно обидело, когда отец позвал меня к себе однажды утром и сказал:

– Зачем ты огорчаешь мадам? Она редкая женщина и любит тебя, а ты неблагодарна. Она даже попросила дать ей право наказывать тебя. Не бойся, я не позволил ей этого, но что же мне остается думать о тебе? Смотри же, будь послушна и почтительна с мадам.

– Отец, – ответила я, задетая за живое, – я делаю все, что она приказывает, и ни в чем не могу себя упрекнуть.

– Ты не можешь быть судьей своих поступков. Ступай и исправься.

Тут я не выдержала и разрыдалась.

– Не плачь, Матильда. Не плачь, деточка. Довольно, довольно. Это уже чересчур.

Он поцеловал меня и велел уйти.

IV

Мадам Реск ненавидела гувернантку, она даже уверяла, что гувернантка ворует вино и водку. Моя добрая Мэри тоже ее не любила. Раздевая меня по вечерам, она сердито ворчала:

– И откуда взялась эта Ларужьер? Неужели она из Женевы? У нее такой немецкий акцент. Где она служила? Никто и не знает, за исключением хозяина. Но она постоянно вам выговаривает. Как бы вы не заболели от ее придирок.

В самом деле, я страдала и доставляла этим удовольствие мадам Ларужьер. Я постоянно трепетала, как бы она не вошла ночью ко мне в спальню. Она мне снилась. Иногда мне казалось, что с факелом в руке она ведет меня в библиотеку, мы крадемся, как преступники, подходим к шкафу, я поворачиваю ключ с содроганием, а она мне шепчет что-то непонятное на ухо.

В самом деле, однажды мы шли с ней вдвоем. Было уже довольно поздно. Я просила мадам, чтобы она поторопилась, но она жаловалась на усталость, садилась чуть не на каждом шагу, и мы теряли время.

– Что это за дым? – спросила она.

– В деревне Скорсдейл, на станции железной дороги.

– А, на станции железной дороги. Куда же она идет?

Я ответила, и она больше ничего не говорила. Наконец, мы дошли до развалин старого аббатства. Тут царило безмолвие.

– Спустимся на кладбище, – сказала мадам.

А кладбище находилось по другую сторону ручья.

– Нет, – ответила я. – Идите без меня. Я устала и подожду здесь.

Она подняла юбку, перебралась через ограду кладбища и пошла вдоль развалин. Под сводом ворот аббатства сидел молодой человек с простодушным лицом, с большими белокурыми бакенбардами, в шляпе, сдвинутой набекрень, и в вульгарной зеленой куртке с золочеными пуговицами. Он курил трубку и, не вставая, кивнул мадам, которая, к моему удивлению, перекинулась с ним несколькими словами. Слов я не поняла, но вскоре господин в зеленой куртке поравнялся со мной. Покусывая ручку своего хлыста, он бесцеремонно осматривал меня, и я смутилась. Взглядом я искала мадам, но она была поглощена созерцанием руин.

– Не обижая вас, мадемуазель, могу сказать, что вы сама красота, – произнес он.

С двусмысленной улыбкой он прошел дальше, а я стала кричать:

– Мадам! Мадам!

Не спеша, она вернулась, пожурила меня за детский страх и принялась есть сандвичи, коробку с которыми я взяла с собой, а потом заговорила о другом:

– В Ноуль на несколько дней должна приехать ваша родственница?

– Да, завтра обещала приехать моя кузина леди Ноллис.

– Как хорошо! Говорят, она премилая. Мне хотелось бы с ней познакомиться.

На следующий день, однако, мадам лежала в постели и не способна была двигаться. Ревматизм помешал ей даже поднять голову.

– Ах, какая жалость! – воскликнула она. – Я не увижу леди Ноллис. Ох, какая боль в ушах!

И она старательно закутала голову старым красным кашемировым платком.

V

Леди Ноллис была дамой зрелых лет, но еще стройной, с открытым взглядом веселых глаз. Волосы ее отливали серебром.

– Матильдочка! – воскликнула она, обнимая и целуя меня. – Узнаете ли вы свою кузину Монику? Когда-то вы были совсем ребенком. Дайте-ка взглянуть на вас при свете. Боже мой, да вы копия своей бедной матери! Те же очаровательные глаза, и совсем на вас не похожа, Августин.

– Тем лучше, – произнес мой отец с улыбкой; он был в таком хорошем настроении, в каком я давно его не видела.

– Честно сказать, вы никогда не считались красавцем, Августин. Но ведь это правда, дитя мое. Разве не так, Августин?

– Свидетельствовать против себя не в обычаях англичан, Моника.

Отец вдруг переменился. Теперь я поняла, что ему необходима была подруга. Что значило для него общество такой девчонки, как я?

Мы чудесно провели день, и отец позднее обыкновенного удалился в свою библиотеку. Когда мы остались одни, леди Ноллис сказала:

– Хотелось бы знать, как вы ладите с отцом. Ведь когда-то он был светским человеком… Это вы рисовали?

– Я.

– Недурно. А играете?

– Немного, – смущенно ответила я.

– И очень хорошо играете! Я уверена в этом. Но какие же удовольствия вы себе позволяете? Бедняжка! В этом доме от скуки можно умереть.

– Отец хотел отправить меня в путешествие вместе с мадам и с доктором Брайли. Сам он поедет, только если ему позволит доктор…

– Что это еще за доктор Брайли? И с какой стати он распоряжается у вас в доме? Уж если ехать, то, разумеется, отец должен сам вас сопровождать. А как зовут вашу гувернантку?

– Мадам Ларужьер.

– Я хотела бы познакомиться с ней. Что же ее не видно?

– Она больна сегодня, – с некоторой заминкой ответила я.

– Больна? Что такое?

– У нее ревматизм, лихорадка.

– Пошлите кого-нибудь ее предупредить. Я хочу с ней повидаться, – не терпящим возражений тоном сказала кузина.

– Я сама схожу.

VI

Мадам полулежала в кресле и делала вид, что читает.

– Вам лучше, мадам? – поинтересовалась я, войдя в комнату.

– Во всем теле ломота.

– Леди Ноллис хочет повидаться с вами.

– Вы знаете, что больным не наносят визитов, – возразила гувернантка неожиданно живо. – И я не могу говорить, у меня болят уши. – Она прикрыла глаза и издала страдальческий стон.

Несмотря на свою наивность, я инстинктивно почувствовала, что мадам разыгрывает комедию. Когда я рассказала кузине о ее болезни, та достала успокоительные капли из своей дорожной сумки и легкими шагами направилась к больной. Ларужьер хотела закрыть дверь на задвижки, но не успела. Я слышала стук в ее спальне.

– Я хочу вам помочь, – проговорила кузина Моника, стуча в дверь ее комнаты.

Ответа не последовало. Мы вошли. Мадам, закутавшись в одеяло, уткнулась головой в подушки и притворилась спящей. Леди Ноллис наклонилась над ней:

– Я леди Ноллис. Покажите мне ваше ухо, – но не добилась от нее ни слова.

Если бы гувернантка сказала: «Оставьте меня в покое, мне уже лучше», она избежала бы неловкости. Но присутствие духа ее покинуло, и леди Ноллис при свете лампы увидела ее профиль.

– Так вот какова мадам Ларужьер! – воскликнула она презрительно.

Мадам выпрямилась на постели. Она страшно покраснела, разволновалась, а я при этом чуть не расплакалась.

– Вы с тех пор успели выйти замуж? – продолжала кузина.

– Да, я вышла замуж, миледи, – ответила мадам. – Я думала, вы знаете. И я не могу долго оставаться гувернанткой. Надеюсь, в этом нет ничего дурного.

– Полагаю, вы уже дали удовлетворительное объяснение мистеру Руфину.

– Разумеется, но объяснять тут особенно нечего.

– В таком случае я ему сама все объясню, – угрожающим тоном проговорила кузина.

– И он ответит, что я свято исполняю свой долг. Сколько шума из-за пустяков, – дерзко заметила мадам. – Хорошее лекарство, нечего сказать.

– Кажется, вы уже выздоровели.

– Вы развлекли меня, миледи. Теперь мне хотелось бы поспать. Мне необходим покой.

– Матильда, пойдем, – сказала леди Ноллис, не взглянув больше на отвратительное и страшное лицо гувернантки, которая злобно улыбалась, точно хотела ее укусить.

– Давно у вас эта гувернантка? – поинтересовалась кузина.

– Она уже месяцев десять у нас живет.

– А кто вам ее рекомендовал? – продолжала расспросы Моника.

– Не знаю. Отец мне ничего не говорил. Он сам ее нашел.

Леди Ноллис нахмурилась.

– Вот безумец! – пробормотала она. – А вы ее любите?

– Иногда она приводит меня в ужас, – ответила я, нервно передернув плечами.

– Она дурно обращается с вами? – забеспокоилась Моника.

– О нет!

– Отчего же вы ее боитесь?

– Мне стыдно признаться, вы рассмеетесь, но в ней есть что-то сверхъестественное, – пробормотала я.

– Пожалуй. А главное, как она притворилась больной, чтобы я ее не узнала!

– Кто она такая? – спросила я кузину с любопытством.

– Говорит, что она мадам Ларужьер.

– Но, милая кузина, скажите, умоляю вас…

– Я поговорю с вашим отцом, а вы меня, пожалуйста, не расспрашивайте.

– Скажите только… – все же попыталась я продолжить расспросы.

– Какая любопытная! – воскликнула кузина, целуя меня. – Впрочем, пусть отец ваш поступает как хочет. Прогоним печальные мысли.

– Вы что-то знаете, но не хотите мне сказать.

– О, желала бы я ничего не знать… Кстати, что такого сверхъестественного вы находите в мадам?

Я стала делиться своими впечатлениями. Моника внимательно слушала меня.

– А часто она пишет? – спросила она. – И получает ли сама письма?

На мой утвердительный ответ леди Ноллис вдруг оглянулась, потому что вошла горничная Мэри.

– Вы спите рядом с мисс Руфин?

– Да, миледи.

– Никто не входит в ее спальню?

– Только я одна, миледи.

– А гувернантка?

– Нет, миледи.

– Ваше лицо мне нравится, Мэри. Вы, кажется, хорошая девушка. Берегите свою хозяйку. А когда я приеду на Рождество, я о вас не забуду. Полагаю, вы заслуживаете награды. Смотрите только, Матильда, чтобы больше не было разговоров о привидениях.

Кузина стала осматриваться вокруг. Глаза ее остановились на маленьком овальном портрете ребенка с нежными чертами лица, обрамленного золотистыми локонами, и с задумчивым, загадочным, совершенно особенным выражением глаз.

– Кажется, я уже видела когда-то это личико, но, должно быть, я тогда сама была ребенком. Мне ведь уже сорок девять лет. Удивительной красоты мальчик, – заметила леди Ноллис.

– А внизу у нас висит портрет моего дяди Сайласа во весь рост, – проговорила я.

Кузина вздрогнула:

– Я как раз думала о нем. Не правда ли, как странно? Может быть, это тоже его портрет?

Она встала и, взяв детский портрет в рамке, прочитала на оборотной стороне полустертую надпись: «Сайлас Руфин».

– Странно. Удивительный портрет, – задумчиво проговорила она.

– А большой портрет тоже удивительный. Такой таинственный. Я часто о нем размышляла.

– Им была занята не одна только ваша головка, Матильда. Увы! А человек он любопытный…

– Расскажите мне о нем, кузина! Отца я не смела расспрашивать, Реск и Мэри тоже молчат, а ведь должна же я узнать когда-нибудь всю правду, и лучше от родных, чем от чужих.

– Вы правы, милая. Но от вас ведь не скрывают, что ваш дядя еще жив и живет в Дербишире. Отец ваш очень богат. Сайлас – его младший брат. У него никогда не было дохода больше тысячи фунтов в год. Но на это можно прожить – немало герцогских детей получают столько же. Но Сайлас страшно расточителен. Дурного я о нем не скажу, но он любил развлечения, удовольствия, играл, проигрывал, и вашему отцу часто приходилось платить за него огромные долги, чтобы спасти честь семьи. Но отец ваш все ему прощал. Он добрый человек и большой оригинал. Не мог он простить брату только неравного брака. Однако они примирились, и при таких обстоятельствах, при которых другие обязательно рассорились бы навсегда. Вы ничего не слышали?

– Нет, ради бога, расскажите! – в нетерпении воскликнула я.

– Уж лучше бы я молчала. Вашего дядю обвинили в убийстве.

Я невольно взглянула на овальный портрет.

– Да, – сказала кузина, тоже взглянув на портрет, – разве можно поверить?

– Конечно, он не виновен?

– Разумеется, – ответила леди Ноллис с усилием, – но неприятно само подозрение. Соседние землевладельцы отвернулись от него. И без того Сайлас был оскорблен презрением, которое выказывали его жене. Отец ваш убежден, впрочем, что преступления не было.

– И я тоже! – воскликнула я.

– Очень хорошо, Матильда Руфин, – сказала моя кузина с печальной улыбкой. – Одним словом, ваш отец хотел преследовать всех клеветавших на Сайласа, но никто из адвокатов не взялся за дело. Дядя ваш вызвал своих обвинителей на дуэль, но никто не захотел с ним драться. Министр по просьбе вашего отца хотел дать его брату какой-нибудь пост, чтобы возвысить его в общественном мнении, но место для него нашлось только в колониях. Однако отец ваш не хотел и слышать об этом. Чтобы утешить Августина, ему было предложено пэрство. Мистер Руфин отказался и порвал со своей партией. Все это он сделал ради Сайласа. Денег Августин, впрочем, давал ему немного. Он стал выдавать брату по пятьсот фунтов стерлингов в год и поселил в одном из своих имений. Сайласу недостаточно этих денег.

– Вы живете неподалеку от него, в одном графстве. Часто ли вы видели его, кузина?

– Нет, – коротко ответила леди Ноллис.