Текст книги "Комната в гостинице «Летучий дракон»; Дядюшка Сайлас"

XVII

Следующей ночью, часа в два, меня разбудил грохот кареты. Я выглянула в окно: действительно, во дворе остановилась карета. Я видела, как с экипажа были сняты чемоданы, и какой-то мужчина довольно высокого роста вошел в дом. Мне показалось, что это прибыл вызванный доктор. Я стала прислушиваться, подбежав к дверям. Но в комнате больного было тихо, а через пять минут, когда я вновь выглянула в окно, двор был уже пуст. Утром я спросила у Милли о самочувствии ее отца.

– Ему лучше, – последовал короткий ответ.

– А он разве не вызывал доктора? – продолжила я свои расспросы.

– Зачем? – удивилась она.

– Ночью я слышала, как кто-то приезжал в карете.

Нам подали завтрак.

– Гусак, чья карета сегодня приезжала? – на правах хозяйки поинтересовалась Милли.

– Не было никакой кареты, – ответил старый слуга. – Никакая карета не приезжала к нам с тех пор, как у нас появилась мисс Матильда.

– Но я видела карету, – возразила я с негодованием.

Лицо Гусака пожелтело, он замолк. Прошло несколько дней. Однажды я с удивлением заметила в коридоре доктора Брайли. Он входил к моему дяде с пачкой бумаг в руке. Меня он не видел.

– Так это доктор Брайли такой худой, высокий и в черном сюртуке? – воскликнула Милли, когда я поделилась с ней новостью. – Теперь понятно. Это, видно, он тогда приехал.

– Нет, Милли, – сказала я, – то был не доктор, я бы узнала его фигуру.

После обеда мы отправились в парк рисовать. Было тепло, несмотря на зимний день, но высидеть больше четверти часа без движения было невозможно. Мы поднялись и стали прогуливаться, чтобы согреться, как вдруг услышали чей-то разъяренный голос и увидели за деревьями старого Хоукса, который бил свою дочь палкой. Кровь закипела во мне.

– Что вы делаете? – закричала я.

Бедная девушка молчала, хотя по ее правой щеке текла кровь.

– Отец, смотри! – вскрикнула она.

Но он все-таки и в третий раз ударил ее своей узловатой палкой. Я вмешалась и пригрозила, что пожалуюсь дяде.

– Из-за вас ее учу! – закричал Хоукс. – Она вам калитку открывает.

– Неправда, – сказала Милли, – мы переходим через ручей.

– Дядя взыщет с вас, – добавила я.

– Наплевать, – ответил Хоукс, щелкнул пальцами и ушел.

Мэг стояла неподвижно на прежнем месте и отирала кровь рукой, а руку передником.

– Бедненькая, я заступлюсь за вас, – сказала я.

Она высокомерно устремила на меня свой сумрачный взгляд. Но я исполнила свое обещание, тем более что дядя послал за мной. Он отдохнул, успокоился и беседовал с Брайли, который, сидя за столом, перебирал бумаги. Доктор протянул ко мне обе руки, но к его сердечной ласковости примешивалась какая-то обеспокоенность.

– Посмотрите, доктор, – сказал дядя, привлекая меня к себе, – на эти лилии и розы и скажите после этого, что в Бертрамхолле дурной воздух! Ни один врач не может оценить мою систему. А она заключается в двух правилах: прежде всего здоровье, потом воспитание. Франция – страна просвещенная, вот туда-то мы и поедем, милая Матильда, знакомиться со светом.

На лице доктора появилось скептическое выражение.

– Я забыл, – сказал он, прерывая дядю, – как зовут вашего банкира.

Дядя сухо и коротко ответил, а затем остановил на мне подозрительный взгляд, словно желая удостовериться, поняла ли я смысл поведения доктора Брайли. Доктор тотчас простился с нами. Когда он уехал, я пожаловалась на Хоукса. Дядя покачал головой.

– Милое дитя, – сказал он, – не нужно вмешиваться в домашние ссоры.

– Но он был очень груб со мной и с Милли.

– Груб с вами? Слушайте, Матильда: человек, на которого вы жалуетесь, очень для меня полезен. Он, правда, невоспитан, но честен. Не беспокойтесь, вам не придется больше жаловаться на Хоукса. Пока моя возлюбленная племянница находится под кровом своего старого дяди Сайласа, ничто не должно ее ни оскорблять, ни огорчать. До свидания, Матильда.

Я ушла и в маленькой комнате, служившей нам гостиной, встретила мистера Брайли с саквояжем.

– А, вот и вы! – воскликнул он. – Мне хотелось бы переговорить с вами наедине. – И, беспокойно взглянув на дверь, он продолжил: – Довольны ли вы своей жизнью здесь?

– Довольна.

– А вам не скучно в обществе вашей кузины?

– Я сошлась с Милли, – честно ответила я.

– Слава богу. Хорошо ли с вами обращаются слуги, вежливы ли они?

– Как вам сказать. Тут есть один старик, которого зовут Хоукс, и у него дочь. Это настоящие дикари! Они получили приказ не пускать нас дальше известной границы в парке.

– Какой границы?

Я объяснила. Доктор занес это в записную книжечку.

– Уже три месяца как вы здесь, – сказал он потом. – Познакомились ли вы с кузеном?

– Нет, – это было все, что я смогла ответить.

– Гм! А бывает у вас кто-нибудь из соседей? – продолжал свои расспросы мистер Брайли.

– Никто. Но я была к этому готова.

– Лучше бы вам жить с леди Ноллис!

– О, конечно! Но, право, мне здесь неплохо, уверяю вас. Дядя предупредителен.

– Послушайте, мисс, помните на всякий случай, что я всегда к вашим услугам. Вот вам мой лондонский адрес. – И он протянул мне карточку. – Пожалуйста, не потеряйте. А Мэри всегда с вами? Пускай она не отходит от вас ни на шаг. Сожгите письма леди Ноллис, а то она слишком откровенна. Ну, я заболтался с вами. Прощайте.

XVIII

Однажды чудесным утром доложили о приезде моей почтенной кузины. Лицо ее посвежело, на губах, как всегда, играла улыбка. Мы встретились, точно две пансионские подруги. Радостные восклицания перемежались поцелуями. Леди Ноллис очень ласково отнеслась к Милли. При встрече кузины Моники с дядей Сайласом мы не присутствовали – он пожелал говорить с ней наедине, а потом она мне рассказала, как все прошло.

– Когда я увидела его, то едва поверила своим глазам. Блуждающий взгляд, седые волосы и совсем бледное лицо. И голос у него был такой невыносимый, когда он спросил: «Не правда ли, я очень изменился?» – «Да, – ответила я, – вы изменились, но ведь и я изменилась». – «Ах, Моника, вы поступили со мной как все. На меня налетели и стали клевать, как заклевывают индюки раненого товарища». Ну, тут я ему возразила: «Послушайте, Сайлас, я не желала бы с вами ссориться. Забудем все, что можно забыть, простим друг другу от всего сердца и по крайней мере будем вести себя, как следует порядочным людям, раз я у вас в гостях». – «Лично я ничего не имею против вас, – сказал он на это. – Но посмотрите на мою бедную дочь, которая так невоспитанна. Дети мои погибли». – «Да в чем же моя вина? – закричала я. – Вы собираетесь мстить мне за них?» – «Нет, – пробормотал он, – я не буду мстить. Я умер для страстей и постепенно схожу в могилу. Дайте вашу руку, Моника. Примирение так примирение. Забвение!»

После этого пригласили нас с Милли. Я вынуждена была сказать, что мне очень понравился Бертрамхолл. Милли он поцеловал.

– Бедняжка, дикая моя девочка! – сказал дядя. – Своим видом ты обязана отчасти и кузине леди Ноллис.

– Дядюшка! – возмутилась леди Ноллис.

– Ах, я старый болтун! Это вас раздражает, милая! – заметил он. – А между тем все недоразумения между нами разрешены.

– Хорошо, – сказала Моника, – но, пожалуйста, никаких иронических замечаний и насмешек. – И она нехотя протянула ему обе руки, которые дядя долго держал в своих, тихонько посмеиваясь.

– Хотелось бы мне, чтобы вы у нас переночевали, дорогая Моника, но знаете, откровенно говоря, у нас нет свободной кровати.

– В таком случае, – сказала в ответ леди Ноллис, – будет очень мило с вашей стороны, если вы позволите Милли и Матильде по крайней мере неделю провести у меня в гостях, в Ливерстоуне.

Дядя удивился, рассыпался в благодарностях, но не решился отпустить нас в гости тотчас.

– Со временем – пожалуй, – сказал он. – Это будет такое счастье.

Когда леди Ноллис простилась с дядюшкой, мы пошли проводить ее до кареты.

– Послушайте, милочка, – сказала она, когда мы очутились в парке, – непременно приезжайте в Ливерстоун. Просто необходимо, Милли, чтобы вы познакомились с людьми. А где ваш брат, голубушка? Он старше вас?

– На два года старше, но где он – не знаю.

Она погналась за журавлями, которых заметила на берегу ручья, а леди Ноллис тихо сказала мне:

– Говорят, что он в индийском полку. Хотелось бы верить. Этот несчастный ни на что больше не годится. А теперь расскажите мне подробно, какую жизнь вы ведете в Бертрамхолле.

Я поведала ей обо всем и, между прочим, о карете, которую видела ночью.

– Приятное местечко, нечего сказать! – воскликнула кузина в волнении. – Как бы мне хотелось, чтобы вы переехали в Ливерстоун. Бертрамхолл – такой уединенный замок, а дядя ваш – столь странный человек. Не люблю я ни того, ни другого.

Через неделю дядя пригласил меня к себе. Он опять страдал и был обложен подушками.

– Матильда, – проговорил он, – позвольте представить вам моего сына. Эй, Дадли, где ты?

Высокий молодой человек, небрежно растянувшийся в низком кресле – вследствие чего я и не заметила его, когда вошла, – неспешно поднялся. Я с ужасом узнала в нем того самого субъекта, который напугал меня когда-то в аббатстве Скорсдейл и которого позже я встретила в Ноуле в числе разбойников, напавших на меня, когда я с гувернанткой возвращалась с прогулки.

XIX

Я оцепенела и не могла оторвать глаз от этого молодчика, пробудившего во мне неприятные воспоминания.

– Подойди-ка, дикарь, – сказал мой дядя с горделивой улыбкой. – Твоя кузина – Матильда.

– Как поживаете, мисс? – спросил молодой человек.

– Что за мисс? Мисс! Она для тебя Матильда, а ты для нее Дадли.

– Ну, пусть Матильда, – сказал мой кузен и протянул мне руку.

– Кузину надо поцеловать. Будь же любезнее, иначе я перестану считать тебя своим сыном, – сказал дядя полушутя-полусерьезно.

Дадли схватил меня за обе руки и потянулся ко мне. Я испугалась поцелуя и отступила на шаг назад. Дядя засмеялся:

– В мое время двоюродные братья не считались посторонними.

Я собрала все свое мужество и сказала:

– Я не впервые встречаю этого господина, вашего сына, – я не могу назвать его кузеном. Первый раз я видела его в аббатстве Скорсдейл, а затем в парке Ноуля однажды вечером…

– О господи, я никогда не бывал в этих местах! – вскрикнул Дадли с чувством, так что можно было подумать, будто я и в самом деле ошиблась.

– Матильда, мой сын никогда еще не лгал, – проговорил дядя.

Молодой человек рассыпался в клятвах и заверениях.

– Довольно, честное слово! – прервал его отец.

Мы обменялись с Дадли Руфином рукопожатием, после чего дядя Сайлас велел ему, чтобы он шел ужинать.

– Красавец, не правда ли? – обратился ко мне дядя. – Горжусь им. Открытая честная душа. А какие правильные черты лица, а? Осталось только освоиться в светском обществе…

Я с удивлением слушала эту тираду.

– А теперь расскажите-ка, что такое, в самом деле, с вами случилось.

Я выполнила его просьбу. Дядя улыбнулся ледяной улыбкой.

– Ах, милочка, да ваше приключение в аббатстве и пикник, который вас напугал, совсем не так ужасны. Если бы мой сын и был там, я не вижу причин, почему бы ему в этом не признаться. А когда вы узнаете его получше, то увидите, какой у него кроткий характер.

Дядя откинулся на подушки.

– Ну, спокойной ночи, – завершил он нашу беседу.

– Дадли приехал, – шепнула Милли, поджидавшая меня за дверьми. – Он приехал к отцу за деньгами. Ему дают без конца, а мне никогда.

Все, что я узнала от Милли о ее брате, было не особенно приятно. Она боялась его. Бертрамхолл он посещал редко и больше двух недель подряд дома не жил. На другой день за завтраком Дадли присоединился к нам. Он выкинул странную штуку: бросил на пол свою шляпу, а затем подхватил ее ногой так ловко, что она сама наделась ему на голову.

– Какой забавный, не правда ли? – сказала Милли и расхохоталась.

Кажется, он предполагал произвести на меня благоприятное впечатление этим фокусом, но я хранила серьезность и не подавала ему ни малейшей надежды на сближение. После двух-трех слов, обращенных к Милли, он ушел, при этом вдребезги разбив свою трубку, которую хотел держать непременно на самом носу. Куски трубки шалун поднял и сделал вид, что проглотил их. Милли пришла в восторг от этой проказы.

К моему великому удовольствию, в течение дня он больше не появлялся, но Милли потом сказала мне, что мой опекун жестоко пожурил сына за недостаточное внимание ко мне. В самом деле, Дадли стал вдруг преследовать нас. Он заикался и краснел, и в моем присутствии ему было не по себе, но, по-видимому, он был убежден, что его белокурые бакенбарды просто неотразимы. Вообще Дадли мог бы и в самом деле сойти за красавца, но мне трудно быть беспристрастной. В выражении его лица было нечто низменное и гнусное. Держался он тоже с отвратительной вульгарностью. С каждым днем новоиспеченный кузен становился все фамильярнее.

– Хочешь выпить чего-нибудь? – спросила у него однажды Милли.

– Нет, но я буду любоваться вами. А если хотите, чтобы я выпил, то только в вашей компании.

Он вытащил охотничью флягу из кармана, взял графин и сделал грог.

– Наверху у старикашки сейчас священник, – сказал он, смакуя сей напиток. – Мне надо с ним лично поговорить, но нет возможности дожидаться. Духовная особа желает воспользоваться какой-нибудь частицей наследства дяди Августина. Сидит и сидит. А я мог бы уже сделать три мили за это время. Вот дьявол!

Он поднял ноги, точно клоун.

– Милли, девочка моя, взгляни, пожалуйста, скоро ли они закончат. Скажи им, что я теряю время.

Милли бросилась, как стрела, выполнять распоряжение брата.

– Так-то, мисс. Разве можно держать молодого человека в таких тисках? Выудить из отца несколько шиллингов мне стоит громадных трудов, а между тем старикашка получает теперь изрядные суммы. И мне ведь тоже завещано кое-что.

Этот деликатный намек на завещание моего отца взволновал меня, а я принадлежу к тем людям, которые краснеют, когда пытаются быть равнодушными. Щеки мои вспыхнули. Это дало Дадли повод разразиться каким-то диким смехом, которым он хотел меня, кажется, окончательно пленить. Он закричал:

– Вы дьявольски хороши собой, Матильда! Когда старикашка предложил мне вас расцеловать, не понимаю, почему я не воспользовался случаем. Но, тысяча чертей, сегодня-то вы мне не откажете!

Одним прыжком этот молодчик оказался возле меня и протянул руки. Я вскочила, задыхаясь от гнева.

– Черт возьми, да уж не хотите ли вы меня ударить? Экая вы злюка, Матильда! Так-то вы слушаетесь опекуна. Что касается меня, то я исполняю его волю.

– Не подходите, мистер, я закричу, – решительно заявила я.

– Господи! Все на один манер. И чего делать столько шуму из пустяков.

Дадли пожал плечами и ушел. Милли нашла меня одну. Я была в ярости. Я пошла бы и пожаловалась, но священник все еще сидел у дяди. Мало-помалу я успокоилась. С дядей случился страшный припадок. Одно время думали, что он уже не выкарабкается. Его спасло только кровопускание.

– Ну и натура! – сказал мне доктор, которого пригласили. – А ведь он ежедневно только и делает, что разрушает свой организм. Врачи бессильны, если пациенты им не помогают.

– Возможно, ему необходима перемена климата? – спросила я.

Доктор Джолкс лишь покачал головой.

– Тут не столько болезнь, сколько отрава, – сказал он. – Он принимает опий в разных видах – то как сироп, то как пастилки. А это крайне опасно. Наступит время, когда он раскается.

Доктор Джолкс закончил свою речь тем, что прописал рецепт и пообещал приехать ночью, а пока просил нас посидеть возле больного.

XX

Мы сидели с Милли по обеим сторонам камина, и нас преследовала одна и та же мысль: зачем он принимает опий? Иногда дядя подавал признаки жизни – у него шевелились губы. Страшно было видеть его заострившееся лицо с закрытыми глазами и компрессами, приложенными к вискам. Длинное худое тело вытянулось на постели, укрытое большими одеялами. Оно было неподвижно, как труп.

Наконец, Амур предложила Милли сменить ее. Я попросила кузину согласиться, потому что та совсем изнемогла. Сама я осталась сидеть рядом с дядей. Мне было страшно, в особенности когда он вздыхал или стонал. Через час старуха сказала:

– Свечи догорают, пойду-ка я за новыми.

– Но у нас есть еще ночник, и в камине огонь горит, – возразила я, потому что мне жутко было даже на короткое время оставаться наедине с этим полумертвецом.

– Господин любит, когда много света, – возразила старуха.

Я услышала, как она заперла за собой двери, потом стала подкладывать дрова в камин, но они плохо горели. Поднявшись, я решила думать о кузине Монике, о веселых и приятных вещах, но в голову лезли мысли о том, как много комнат в этом доме и как длинны коридоры, отделяющие меня от всего живого. Над камином поблескивало огромное зеркало. Под ним, на каминной полке, лежала маленькая Библия. Я взяла ее и стала читать. Но, переворачивая листы, увидела, что она переложена широкими полосами бумаги, на которых было что-то отмечено, напечатан какой-то текст, вписаны имена и фразы. На других просто стояла подпись «Дадли Руфин» круглыми неправильными буквами. Когда я положила Библию на место, мне показалось, что кто-то пошевелился в комнате, а между тем не было слышно ни малейшего шума, и я невольно бросила украдкой взгляд в зеркало.

Дядя встал. Он подошел ко мне почти вплотную, одетый в свой длинный белый халат, и поэтому казался какого-то сверхъестественного роста. Минуту он стоял, нахмурившись, затем дотронулся до меня, протянул руку через плечо и схватил Библию, сказав шепотом мне на ухо:

– Соблазненная змием, она вкусила запретный плод.

Он подошел к окну, раскрыл его и стал смотреть на темное небо. Холод был сильный, но дядя не обращал на него внимания. Наконец, он опять сел на свою кровать. Старуха все не шла. Как только она явилась, я сейчас же убежала. У себя в спальне я еще долго не могла заснуть. Я все представляла дядю Сайласа таким, каким он отразился в зеркале. На другой день доктор Джолкс объявил, что опасность миновала, но больному нужен абсолютный покой.

После обеда мы опять встретили мистера Джолкса. Он шел к Мэг Хоукс, которая, как он нам объявил, заболела. Милли тоже отправилась к Мэг, и я последовала за ней. Дикон Хоукс вошел на мельницу вместе с нами.

– Что вам угодно? – спросил он недовольно.

– Говорят, ваша дочь серьезно больна. Вероятно, мы могли бы чем-то ей помочь.

– Да, порядочных денежек она мне обойдется, не хуже ее покойной матери.

– Доктор лечит ее бесплатно.

– А сиделка ей разве не нужна? А лекарства? А потерянное время?

Он стал крошить табак на подоконник, не спросив о состоянии дочери, и потом закурил трубку.

– Плохо дело, – заключил доктор, выходя из соседней комнаты, откуда доносились стоны.

Доктор уехал, а мы прошли прямо к Мэг. Красавица лежала в постели, бледная и апатичная. Мы всячески ухаживали за ней, но она нас даже не поблагодарила. Я подумала бы, что она даже не заметила нашего присутствия, если бы не поймала удивленный взгляд, устремленный на меня. Несколько недель прошло, а мы ежедневно бывали у Красавицы. Она оставалась угрюмой и молчаливой. Милли до того была возмущена ее неблагодарностью, что отказалась ходить вместе со мной на мельницу.

– Слушайте, поблагодарите, когда выздоровеете, мисс Милли, – посоветовала я Мэг.

– Я никого не благодарю, – высокомерно ответила Красавица.

– Но вы бы доставили мне удовольствие.

Вдруг она схватила мою руку, поднесла ее к губам и облила слезами.

– Вы хотите сказать мне что-нибудь, Мэг?

– Ничего, мисс, – со слезами проговорила она. – Зачем мне благодарить Милли? Разве она пришла бы ко мне, если бы не вы? А вы для меня – все равно что отец и мать и лучше всех на свете, и я бы умерла за вас, мисс.

Я была озадачена этим признанием, мне хотелось самой расплакаться, и я расцеловала бедняжку. Через некоторое время она выздоровела и сказала мне:

– Мисс Матильда, больше не посещайте меня, а то отец станет меня наказывать за то, что я не выпрашиваю у вас денег. Не навещайте меня больше, а придет время – я вас отблагодарю.

XXI

Доктор Брайли приехал в Бертрамхолл в сопровождении неизвестного мне маленького рыжего человечка. Оба ожидали меня в комнате дяди. Когда я вошла, дядя поднял голову с необыкновенным достоинством.

– Я послал за вами, потому что от вас у меня нет тайн. Дорогой племяннице должно быть известно все, что касается ее интересов. Садитесь. Вот господин судья, – саркастически продолжал он, – находит, дорогая Матильда, что я вас обкрадываю. Не так ли, мистер?

– Строго говоря, – холодно сказал доктор, – вас упрекают в том, что вы присваиваете не принадлежащее вам и пользуетесь им. По-моему, тут уместнее термин «мошенничество», чем «воровство».

Сайлас Руфин сдержал себя и разразился рассыпчатым смехом.

– В самом деле?

– Да, – спокойно ответил доктор Брайли, – вы обращаете плату за помол в свою пользу, продаете кору, делаете уголь.

Я невольно подумала о заборчике, за который Мэг не пускала меня и Милли.

– У вас имеются донесения каких-нибудь шпионов? Нечего сказать, благородно, мистер!

– Нам незачем прибегать к услугам шпионов. Наша обязанность следить за тем, чтобы этой молодой особе не было нанесено никакого ущерба, – парировал доктор Брайли.

– Ее родным дядей? – с наигранным возмущением воскликнул дядя Сайлас.

– Никем, – бесстрастно отозвался доктор.

– И что, у вас имеются доказательства?

– Со мной прибыл управляющий шотландским имением мисс Руфин. С вашего позволения, мы осмотрим лес, – не отвечая на вопрос, проговорил мистер Брайли.

– Итак, не имея никаких доказательств, вы обвиняете меня в присутствии моей племянницы в корыстном отношении к ней. Хорошо, что я так стар, мистер. Было время, когда я наказывал каждого оскорбившего меня.

– Вы ошибаетесь. Я лишь исполняю свой долг.

– Ну, а я защищаю свои права, мистер! – закричал дядя. – И запрещаю вам и вашему шотландскому управляющему осматривать земли, находящиеся в моем распоряжении, и прошу вас не посещать больше Бертрамхолл, пока я здесь!

– Прощайте, мистер, – произнес доктор Брайли, скорее опечаленный, чем разгневанный. – А вы, мисс, можете ли уделить мне минуту времени?

– Ни секунды, – прервал его дядя, и в глазах его вспыхнула ярость. – Если вам угодно говорить с моей воспитанницей, то только при мне.

Доктор устремил на меня взгляд, исполненный невыразимого сочувствия.

– В таком случае я повторю, мисс, то же, что уже вам говорил: если понадоблюсь, я всегда к вашим услугам и готов действовать по первому вашему знаку.

– Вашу руку, доктор, – проговорила я, готовая расплакаться.

Когда доктор ушел, дядя стал его чернить и обвинять в том, что он завидует моему благосостоянию и деньгам, которые выделены дяде завещанием моего отца.