Текст книги "Комната в гостинице «Летучий дракон»; Дядюшка Сайлас"

XXII

Через неделю я получила приглашение от кузины Моники.

– Послушайте, – обратился ко мне дядя, – будьте честны. Что дурного говорила леди Ноллис обо мне?

Щеки мои вспыхнули, я не смогла произнести ни слова.

– Много дурного? – продолжал допытываться мой опекун.

Я молчала.

– Я прекрасно это знаю и потому не могу разрешить вам поехать к ней. Я вас не отпускаю.

Единственным утешением для меня было отсутствие Дадли. Но длилось оно недолго. Кузен вернулся откуда-то и становился все назойливее. Оказывается, он не мог жить без меня. Он говорил, что готов ради меня на все.

– Если так – уезжайте и никогда не возвращайтесь! – решительно сказала я.

Но этого он не мог сделать.

– Матильда, сердце мое, я никого не любил так, как вас. У меня ни гроша за душой, но я стою многих богачей. Так что выходите за меня замуж и будете счастливы.

– Что вы хотите сказать? – вскрикнула я; мне казалось, что я сплю и вижу жуткий сон. – Вы просите моей руки?! Но разве я давала вам повод? Напротив, вы всегда внушали мне только ужас. Уйдите!

Дадли протянул руку, будто желая обнять меня, но не посмел. Я слышала, как, уходя, он бормотал ругательства. Обезумев от гнева, я постучала в дверь к дяде.

– Войдите, – произнес он своим сухим и ясным голосом.

– Ваш сын меня обидел, – с порога произнесла я.

Дядя с холодным любопытством осмотрел меня с ног до головы.

– Обидел? Боже мой! Вот до чего дошло! И как именно? Я даже не знал, что Дадли здесь.

– Это просто низость. Зная, что я его не выношу, он осмелился просить моей руки!

– О! – протянул дядя. – Только и всего? И это вы называете обидой?

Я смутилась.

– Милочка, – насмешливо начал он, – вы жестоки и не понимаете, что сами во всем виноваты. У вас есть один друг – это зеркало, поверьте ему. Оно скажет в защиту Дадли, что влюбиться в вас и сойти с ума немудрено. И каков же спрос с таких безумцев?! Да, наконец, безумие ли это и уже сама ваша ненависть к Дадли не есть ли начало любви?

Я хотела возразить, но дядя остановил меня жестом.

– Нет, выслушайте меня. Во всей Англии вы действительно не найдете более достойной партии. Единственный недостаток Дадли – бедность, но зато он вас любит. Это не человек, а бриллиант. Правда, неограненный. Он весь отдался спорту. Я знавал много молодых людей, которые посвящали все свое время скачкам. От них немного пахло конюшней, но в целом это были отличные малые… Мне бы не хотелось, чтобы сын мой сегодня же покинул дом, а потому прошу вас отложить окончательное решение на две недели, а до тех пор, Матильда, об этом больше ни слова.

Он провел весь вечер с Дадли. Очевидно, отец преподавал ему уроки женской психологии, потому что с тех пор каждый раз за завтраком под своей салфеткой я находила прелестный букетик, к которому, впрочем, не прикасалась. В течение двух оговоренных недель Дадли редко показывался мне на глаза, но всегда был одет в изящный охотничий костюм и со шляпой в руке. Обращался он ко мне исключительно следующим образом:

– Униженно прошу вас простить меня. Я просто потерял голову, мисс, и не знал, что говорю.

Я молчала. Две недели прошли быстро. В это время я совсем не видела дядю. Сердце мое страшно забилось, когда однажды дождливым утром Гусак пригласил меня к нему на пару слов.

– Вы видели в коридоре чемоданы Дадли? – спросил дядя Сайлас.

– Видела, – осторожно ответила я.

– На них указан пункт назначения – он уезжает по дуврской дороге в Париж. Все его будущее зависит от вас – покинет ли мой сын Бертрамхолл с надеждой в сердце или же в отчаянии.

Я все же нашла в себе силы произнести отказ. Губы моего дяди побелели, а в глазах вспыхнул не предвещавший ничего хорошего огонь. Он со вздохом молвил:

– Да будет воля твоя.

Лицо его стало какого-то пепельного оттенка. Я переживала страшные угрызения совести, точно я убиваю этого старика.

– Я должна вас оставить, сударь? – тихо спросила я.

Он быстро поднял голову. Мне показалось, что его глаза метнули молнию, которая обожгла меня.

– Оставить меня? О да! Уходите.

Я бесшумно выскользнула из комнаты. Гусак, бродивший по коридору с пучком перьев в руке, делая вид, что сметает со стен пыль, окинул меня вопросительным взглядом. Я услышала, как дядя позвал Дадли, который, вероятно, ждал в соседней комнате окончания нашего разговора. Вечером мы с Милли болтали у камина, когда вдруг вошла старуха служанка и сказала моей кузине:

– Ну, полно болтать, мисс. Идите-ка ухаживать за отцом.

– А что, он опять болен? – спросила я.

Служанка посмотрела на меня сердито, и я поняла, что я в ответе за все несчастья этой семьи.

– Пойдемте вместе, – предложила я Милли.

Она нехотя последовала за мной. Мы сели и стали разговаривать шепотом, чтобы не разбудить больного. Я винила себя в его болезни. Милли слушала мои признания, но тепло от камина и слабый свет ночника подействовал на нее усыпляюще, и я осталась наедине с мыслями о Дадли.

Вдруг я увидела, что дверь приоткрывается и в проеме появляется человеческое лицо – самое страшное, какое только могло представить мое воображение. Эта особа была смертельно бледна, когда смотрела на больного в постели. Я до того была расстроена, что вообразила, будто это и в самом деле привидение, и пошла прямо на него, чтобы прогнать. Но каков был мой ужас, когда я убедилась, что это действительно мадам Ларужьер собственной персоной. С пронзительным криком, который разбудил Милли, я отскочила назад и стала вопить:

– Смотрите! Смотрите!

В это время призрак исчез, а я схватила кузину за руку и продолжала кричать:

– Милли! Милли!

Бедная девочка ничего не понимала, но испугалась еще больше, обняла меня, и мы упали возле постели моего дяди.

– Что такое? – спросила она, вся дрожа.

– Да разве вы ее не видели?! – почти в истерике крикнула я.

– Кого? Что такое, Матильда?

Но я не могла сдержать рыданий и побежала к себе.

– Милли, – кричала я, – ничто в мире теперь не заставит меня приходить сюда по вечерам!

– Но почему, боже мой? – не понимала она.

Всю ночь за мной ухаживала Мэри. На следующий день она привела ко мне доктора Джолкса. Он расспросил меня, назначил диету и щадящий режим дня и пообещал, что я больше не увижу привидений.

Я уже начинала приходить в себя, когда однажды утром Милли сообщила мне, что отец решил отослать ее в какой-нибудь французский пансион, но сначала ей придется пробыть некоторое время в Лондоне вместе с миссис Джолкс. Когда я выразила искреннее огорчение по этому поводу, дядя обещал, что вскоре я смогу присоединиться к Милли, если только пансион окажется в самом деле таким хорошим, как о нем пишут. Мы с кузиной стали обсуждать, как будем переписываться, и без конца прощались. Наконец, я проводила Милли до самой мельницы, и экипаж увез ее. Потеряв его из виду, я расплакалась, а Мэри утешала меня: «Ведь через три месяца увидитесь, мисс».

На обратном пути мне встретилась Мэг Хоукс. Она подбежала и, поравнявшись со мной, проговорила:

– Послушайте, мисс, отец следит за мной. Я скажу вам что-то важное. Никогда не оставайтесь наедине с мистером Дадли.

Я хотела было расспросить Мэг, но из-за кустарника показался Дикон Хоукс, и я промолчала. Впрочем, Мэг была уже далеко. Вечером, когда сумерки окутали землю, а огонь еще не зажигали, дядя потребовал меня к себе. Я вошла и долго стояла молча.

– Дядя, – наконец, произнесла я.

– Ах, это вы, дитя мое! Милое мое дитя! Добрый ангел, я позвал вас, и вы пришли. Матильда, выслушайте мольбу несчастного старика и вашего второго отца. Я не хотел больше говорить с вами об этом, но не могу молчать. Это гордыня внушила мне такое решение. Колесо фортуны раздавило меня, и толпа, бежавшая за ним, попирала ногами мои останки. Мне осталось только одно – уповать на моего сына, последнего представителя нашего рода. Его недостатки – моя вина, это лишь результат дурного воспитания. Но от его будущего зависит мое будущее, а главное – судьба Милли. Мы все ждем вашего решения. Дадли любит вас, как любят лишь в молодости. Так бывает только раз в жизни. Если я потеряю его, я потеряю все. Стоя у края могилы, я преклоняю перед вами колени, Матильда, – закончил свою тираду дядя, действительно опускаясь передо мной на колени.

Я подняла его и стала целовать его руки, которые были простерты ко мне.

– Матильда, сжальтесь. Во имя отца, память которого так дорога вам, помогите нам. Своим отказом вы убьете меня!

– Дядя, – воскликнула я, – пощадите меня! Я не могу! Никогда я не смогу согласиться на то, о чем вы просите!

– Хорошо, – ответил он глухим голосом. – Настаивать я не буду, но вы подумайте. Это еще не последнее ваше слово.

Он вышел из кабинета в спальню, решительно заперев за собой дверь, и мне показалось, что я услышала его крик. Страшная мысль пронзила мой мозг: что, если он покончил с собой? Я чуть не бросилась к нему со словами согласия на устах, но вспомнила Дадли, и меня вновь охватило непреодолимое отвращение к нему.

Через полчаса Гусак сказал Мэри, что ему приказано отвезти на станцию багаж молодого хозяина. Я вздохнула с облегчением. Теперь мне хотелось доказать дяде, что я могу быть ему полезна. Перед тем как лечь спать, я постучалась к нему. Дядя сидел в кресле, прямой как палка. Взгляд его был мрачен, лоб нахмурен, и какая-то двусмысленная улыбка скользила по его губам, пока он слушал мою несвязную речь.

– Благодарю, вы поистине ангел, Матильда, – заговорил он, наконец. – Но если бы я сказал, что мне для спасения нужно двадцать тысяч фунтов стерлингов, вы бы от меня убежали.

– Нет, возьмите эту сумму.

– Увольте, я не могу принять такую жертву, – с достоинством проговорил дядя Сайлас.

Однако я узнала, что у дяди почти всю ночь пробыл нотариус и что они детально обсуждали способы извлечь хоть какую-то пользу из подписи несовершеннолетней. В законе не нашлось ни малейшей лазейки. Утром следующего дня дядя, встретив меня, проговорил:

– Я не спал и много думал, Матильда, и вот я пришел к вам. Я не могу согласиться. Да, Матильда, я не могу принять ваше великодушное предложение.

– Я в отчаянии! – искренне воскликнула я.

– Верю и ценю вашу щедрость. Но на то есть причины. К тому же станут говорить, что я вас опутал. Я хорошо знаю свет. А между тем через три недели в этом имении все опишут.

Я не понимала, что это означает, однако припомнила прочитанные романы – будто бы существует какой-то узаконенный грабеж, который называется описью.

– О, дядя, милый дядя, этого не случится! – с чувством воскликнула я.

– Слушайте: я не знаю, когда будет опись, но через две недели в любом случае вы покинете Бертрамхолл. Вы уедете во Францию к моей дочери и останетесь там, пока я буду разбираться со своими делами. Напишите об этом леди Ноллис. Несмотря на ее нерасположение ко мне, я к ней хорошо отношусь, и вы можете сообщить ей о своей предстоящей поездке. Попросите также, чтобы она не забывала мою бедную Милли, когда меня не будет на свете.

Помолчав, дядя Сайлас прибавил:

– И еще прошу вас: непременно покажите мне письмо. Я хотел бы, чтобы не было никаких недоразумений, а то Моника может придраться к какому-нибудь слову.

Разумеется, я была охвачена энтузиазмом, который мне внушило удивительное бескорыстие дяди, и письмо мое к леди Ноллис его вполне удовлетворило.

XXIII

Я пошла гулять с Мэри после завтрака и на лестнице встретила Дадли. Он, кажется, выходил от дяди. Овладев собой, кузен робко обратился ко мне:

– Мне хотелось бы, мисс, сказать вам одно слово ради вашей же пользы.

Я взглянула на него и остановилась.

– В самом деле, я, кажется, вел себя как идиот. Однако есть вещи, которых я никогда не сделаю.

Я совершенно не поняла, о чем говорит кузен, к тому же голос у него был хриплый, и от него пахло вином.

– Старикашка, – продолжал он, – наполовину того, свихнулся. Он не думает что говорит. У меня волосы встают дыбом, честное слово. Здесь всё хотят описать, понимаете, и я не могу вытянуть из них ни единого су. А старикашка как скала, и у него куча моих обязательств. Клянусь вам, я нисколько не лгу, когда говорю, что я в тисках. А Брайли написал мне, что наследство мне тоже не достанется, потому что Арчер и Слей наложили запрет. Дело в том, видите ли, что я подмахнул однажды по требованию вашего опекуна некую бумажонку, дьявол меня побери! Я был тогда пьян в стельку. Я буду жаловаться. Я докажу, честное слово!

– Право, я ничего не понимаю, – сказала я. – Позвольте мне пройти.

– Еще минутку. Я уезжаю в Австралию на «Чайке» пятого числа сего месяца, вечером я буду уже в Ливерпуле, и, если так угодно Богу, вы меня никогда больше не увидите.

Кажется, голос Дадли задрожал.

– Вы не хотите пожать мне руку, Матильда? – продолжал он. – Договоримся с вами. Вы сегодня обещали двадцать тысяч фунтов своему опекуну. Подпишите мне эти деньги, и уже сегодня ночью я увезу вас из Бертрамхолла куда захотите – например, к вашей кузине Ноллис.

– Вы хотите увезти меня от опекуна за двадцать тысяч фунтов стерлингов?! Да вы забываете, что я и без этого могу видеть свою кузину, леди Ноллис, когда захочу.

– Ах, вы!.. – только и смог он произнести. – Вы ошибаетесь на мой счет. Я хочу показать вам истинное положение вещей, а где же ваши глаза? Здравый смысл у вас есть? Чего я от вас хочу? Одного. Чтобы вы выслушали меня хладнокровно, как взрослая женщина! Окажите услугу мне, а я спасу вас.

Тут Дадли заглянул мне в лицо.

– Вам нужны деньги? – спросила я презрительно.

Между тем Мэри стала покашливать внизу, у лестницы, желая показать, что мы слишком долго разговариваем.

– Кажется, я вам сказал, какая сумма мне нужна. Скорее отвечайте: да или нет?

– Нет, тысячу раз нет! – вскрикнула я.

«За кого он меня принимает? – подумала я. – Он вовлекает меня в заговор против дяди, которому эти деньги пригодились бы гораздо больше».

– Ну хорошо, – проговорил он, – пусть будет, как решено.

Я позвала Мэри, и мы ушли в свою комнату.

– Хотите чаю? – спросила меня Мэри, видя, что я побледнела.

– Какая дерзость! Какая наглость! – возмущалась я. – Нет, не нужно мне чаю. Я сейчас пойду к дяде.

Тот выслушал меня, ни разу на меня не взглянув. Когда я закончила, презрительное восклицание сорвалось с его губ. Дядя поднялся и начал ходить взад-вперед по комнате. Наконец, он заговорил:

– О чем думал, по-вашему, Дадли?

– Он, очевидно, принимал меня за дурочку.

– Конечно. Но вы не подали ему надежду?

Я отрицательно покачала головой, и дядя успокоился:

– Не бойтесь, он вас не обидит. Немного ему осталось пробыть в Англии, и все это время ноги его не будет в Бертрамхолле.

Дядя сел и уронил голову на руки.

– Переменим тему, – сказал он, наконец, и подал мне письмо Милли, написанное по-французски.

Необходимость выражаться на иностранном языке сдерживала ее излияния, однако я поняла, что пансион ей очень понравился и что у нее уже есть подруги. Также нельзя было сомневаться, что она желает поскорее увидеться со мной. Письмо Милли было не запечатано, потому что его вложили в другое письмо – от начальницы пансиона. Дядя вскрыл его. Ответ мне тоже нужно было передать ему, потому что адрес Милли дядя держал в тайне. Местопребывание Милли должно было в скором времени стать местом встречи для всех нас и нашим убежищем.

Через неделю я прочитала в ливерпульской газете, что «Чайка» уходит в Мельбурн. В числе пассажиров значился Дадли Руфин. Я облегченно вздохнула.

XXIV

Можно сказать, я осталась одна в огромном доме. От нечего делать я однажды вместе с Мэри пошла бродить по замку. Странно, но меня будто тянуло в эти длинные мрачные коридоры. Некоторые из них походили на какие-то ловушки и западни. Из окна одной комнаты с довольно ветхой деревянной обшивкой я увидела четырехугольный двор, который видела уже раньше из другого окна. Эта комната сообщалась с меньшей: в толстой стене был сделан проход.

Я быстро открыла дверь и очутилась лицом к лицу с огромным скорпионом. Нет, это был не настоящий скорпион – так я назвала мадам Ларужьер, скорпион не произвел бы на меня столь ужасающего впечатления. Моя бывшая гувернантка сидела в высоком кресле. Я не верила своим глазам и молча смотрела на нее. Та обернулась, смутилась, точно я застала ее на месте преступления, но тут же вскочила на ноги и бросилась ко мне.

– Милая Матильда! Вот неожиданность! Я в восторге, боже мой! И вы тоже рады – я вижу по вашему лицу. Вот, наконец, я и вернулась, ваша бедная гувернантка!

– Я думала, что вы во Франции, – сказала я через силу.

– Была, была, но вернулась. Мистер Сайлас Руфин написал начальнице пансиона, чтобы она прислала гувернантку, и мне выпало на долю отвезти вас в пансион. И как вы меня здесь нашли?

– Совершенно случайно, – пробормотала я. – Но зачем вы скрываетесь?

– Я не скрываюсь! Я действую так, как требуют. Ваш дядя боится кредиторов и желает, чтобы все делалось скрытно.

– Вы давно в Бертрамхолле?

– Да уж неделю. Боже, какая скука! Я рада, Матильда, что вы здесь. Одиночество мне ужасно надоело.

– Вы же меня терпеть не можете! – воскликнула я.

– Ах, объяснимся. Я вас не люблю? За то, что вы донесли на меня вашему отцу? Знаете ли, тогда я искала письма доктора Брайли. Вы даже не представляете, какой он интриган, и я хотела найти доказательства тому, что он собирается вас разорить. Но вы мне помешали. Естественно, вы подумали совсем другое и лишили меня доброго имени. И все же я не сержусь на вас. Доказательством этому мое желание стать вашим ангелом-хранителем. Я говорю совершенно серьезно. – И гувернантка разразилась смехом.

– Уйдемте отсюда скорее, мисс, – проговорила Мэри.

Но мне хотелось закончить этот разговор.

– Отец мой отказал вам, дядя сделает то же самое, когда обо всем узнает.

Но та лишь ухмыльнулась и закатила глаза.

– Вы думаете, милочка?

– Я уверена в этом, – резко ответила я. – Я уже не ребенок и никого не боюсь.

Впрочем, я схватила Мэри за руку, и мы со всех ног бросились в темный коридор, а потом на лестницу. Однако не сделала я и двадцати шагов, как услышала позади шуршание шелка: мадам следовала за мной по пятам. Вместе со мной она вошла к дяде. Тот взглянул на нее с презрением, а на меня с гневом и спросил:

– Что вам нужно?

– Пусть мадемуазель объяснится, – сказала мадам, делая при этом глубокий реверанс.

Я рассказала все, что знала о мадам Ларужьер.

– Это правда? – сурово спросил он.

Мадам принялась плакать, молитвенно сложив руки и требуя правосудия.

– Она лжет, – упорно твердила я.

– Позвольте, милочка, – начал дядя, – эта дама явилась ко мне от начальницы пансиона, где обитает Милли, с наилучшими рекомендациями. Вы, вероятно, ошиблись.

Я запротестовала, но он сделал вид, что не слышит.

– Все, Матильда, довольно. У вас бывают галлюцинации, я знаю. Мадам Ларужьер пробудет с нами всего три недели. Призовите на помощь свой здравый смысл и не ставьте меня в затруднительное положение подобными детскими выходками.

– Мадемуазель могла бы извлечь пользу из моего присутствия, если бы пожелала, – сказала гувернантка, вытирая глаза. – Я могла бы с ней позаниматься.

– Но, дядя, эта женщина ненавидит меня! – закричала я с негодованием.

Он сочувственно улыбнулся, а мадам продолжала:

– Если вы позволите, я начну уроки.

– Разумеется, – ответил дядя. – Племяннице нужно получше освоить французский язык. Говорите с ней как можно больше по-французски. Когда окажетесь в Париже, вы еще будете меня благодарить, милочка. А теперь оставьте меня, – заключил дядя, целуя мне руку.

XXV

Вскоре я убедилась, что нахожусь в плену в Бертрамхолле. Однажды с Мэри я подошла к решетке и нашла ее запертой на замок. В парке ко мне подбежала Красавица. Она увлекла меня в сторону от Мэри и быстро проговорила:

– Послушайте, мисс, мне нужно сказать вам пару слов. – Она прислушалась и спросила: – Вы видели его?

– Кого? – не поняла я вопроса.

– Дадли, – пояснила Мэг.

– Дадли? Но ведь он в море и, должно быть, уже далеко отсюда.

– Он живет в фельтрамской гостинице, а сегодня приходил на мельницу. Чего вы так испугались?

Я готова была упасть в обморок от услышанного.

– Есть, впрочем, чего бояться, – продолжала Красавица. – Не к добру они снюхались с моим отцом и целый день курят вместе. Отец мой, разумеется, не знает, что мне все известно, ведь мой милый Том Брайс мне все рассказал. Они что-то задумали сделать с вами.

– Но ведь дядя не знает, что его сын здесь? – предположила я.

– Как не знает?! Во вторник они провели всю ночь возле вашего дядюшки. Пришли к нему и ушли, точно воры, – сообщила Мэг.

– Но откуда же Брайс знает, что они замышляют против меня что-то дурное? – недоумевала я.

– Видите ли, Дадли плакал и говорил отцу: «Не могу решиться», а отец ему отвечал: «Кому же это приятно, но только нет другого средства. У вас ноги великолепные, и это очень кстати». Тут он увидел Брайса и прикрикнул на него: «Ты что тут делаешь?» Брайс бросился прочь, потому что боится Дадли, который в случае чего прихлопнет его, как муху, да и моего отца боится. Ведь отец легко может подстрелить его, как браконьера.

– Но почему же он думает, что против меня какой-то заговор? – все еще ничего не понимая, спросила я.

– Ну, это его секрет, я не могу вам все рассказать, – ответила Мэг и вздрогнула: ей показалось, что кто-то идет.

Потом она успокоилась.

– Надо уезжать из Бертрамхолла, – решительно сказала я.

– У них все под замком… Дайте-ка мне скорее записочку к даме, что живет в Ливерстоуне. Брайс великолепно обделает дело. Он-то, положим, не бог весть чего стоит, но любит меня, и я могу из него хоть веревки вить. Отец мой завтра будет на мельнице. Приходите-ка в час, если мельница будет работать, а мы с Брайсом будем вас ждать. Только будьте осторожнее с вашей Ларужьер: она часто видится с Дадли. И главное, никому ни словечка. Да благословит вас Бог.

В человеке часто кроются особые силы, о которых он не подозревает, пока обстоятельства не вызовут их наружу. Поначалу я просто окаменела от ужаса, а потом во мне произошла перемена. Я повела себя с удивительным хладнокровием, которое поразило меня саму. Вернувшись, я нашла в себе мужество говорить с мадам. Я слушала ее и отвечала, я даже улыбалась. Я гуляла по коридорам, в отчаянии смотрела на эти стены, на двери и потолки, но не смела ничего говорить даже моей милой Мэри – иначе весь план мог рухнуть.

Прошла ночь. С первым солнечным лучом ко мне вошла мадам. Мы стали болтать как ни в чем не бывало, и я предложила ей пройтись со мной до соседней деревушки Бертрам, чтобы сделать кое-какие покупки ввиду нашего скорого отъезда. Она бросила на меня подозрительный взгляд, но я себя не выдала.

– Хорошо, – согласилась Ларужьер.

Может быть, и она играла комедию. Но тогда я еще надеялась, что, не зная о приказании, отданном привратнику, она сама проводит меня до соседнего городка, и я оттуда уже не вернусь, а помчусь в Ливерстоун. На всякий случай я написала письмо леди Ноллис, чтобы отдать его Тому Брайсу.

«Милая кузина, – в спешке писала я, – помогите мне. Дадли вернулся и скрывается где-то неподалеку, хотя все уверяют, будто он уехал, и я сама видела его имя в списке пассажиров. Вновь объявилась мадам Ларужьер. Эти стены – тюрьма, и всюду я вижу глаза моих тюремщиков. Теперь я боюсь своего дядю больше чем кого-либо. Если бы я знала о его намерениях, пусть даже и самых худших, я была бы смелее. Ведь вы любите меня. Сжальтесь же надо мной. Я в отчаянном положении. Спасите меня. О, милая, ради бога спасите меня, я схожу с ума! Ваша Матильда».

Я запечатала письмо и ждала возвращения мадам. Тут дядя позвал меня к себе. Он лежал на кушетке, повернувшись к нам вполоборота.

– Дорогая Матильда, я хотел дать вам поручение.

Сердце мое страшно забилось, и я вспомнила про неотправленное письмо, лежавшее в моем кармане.

– Я вспомнил, – продолжал дядя, – что сегодня день ярмарки, в Бертраме будет пропасть пьяных. Не лучше ли подождать до завтра, а мадам Ларужьер сама сделает все покупки для вас. Не правда ли, мадам?

Гувернантка улыбнулась и кивнула.

– Кстати, сегодня я получил известие о блудном сыне, – сказал дядя. – Вот газета. Как вы думаете, насколько далеко он теперь от нас?

Я что-то пробормотала, страшно сконфузившись, а дядя мой стал вслух читать, на каких градусах широты и долготы находится в настоящее время «Чайка».

Лишь бы только мадам поскорее уехала! Но она не заставила себя долго ждать. У нее была страсть к покупкам. Едва получив от меня деньги, она тут же уехала в Бертрам. Через боковую калитку мы с Мэри вышли в парк. Ветер был сильный, и мельница должна была работать. Мэг ожидала меня под высоким дубом, и там же стоял одетый в короткую куртку юноша с плутовским взглядом и вздернутым носом, по виду не то грум, не то браконьер. Это был Том Брайс. Я уже несколько раз видела, как он болтает с Красавицей. Не очень понравился мне этот тип, но выбора не было.

– Вы честный человек и, конечно, меня не обманете. Все мое будущее зависит от этого письма. Вот вам фунт стерлингов за то, чтобы оно попало по адресу. Я буду вам обязана всю свою жизнь.

Он повертел письмо в руках.

– Не стану лгать, мисс, каждый прежде всего за себя. Все письма проходят сначала через руки мистера Руфина и тогда уж сдаются на почту – такова его воля, – а он их вскрывает и читает. Разумеется, он узнает, что письмо это пошло другой дорогой, и станет подозревать меня.

– Но я не позволю вас обидеть.

– Я думаю, что вы сами, мисс, нуждаетесь в защите, – скептически произнес Брайс. – Я не говорю, что отказываюсь, – я всего лишь не хотел бы сломать себе шею из-за пустяков.

– Я буду очень благодарна вам. Может быть, теперь решается ваша судьба.

– Я сделаю все что возможно, мисс. Я попытаюсь. Но, если что-нибудь случится, вы меня не выдадите, мисс?

– Мисс тебя не выдаст! – воскликнула Мэг.

Он посмотрел на мельницу и исчез за кустами.