Текст книги "Комната в гостинице «Летучий дракон»; Дядюшка Сайлас"

XXVI

Словно две преступницы, мы пробрались с Мэри через маленькую дверцу. Мадам уже приехала из города и, к великой моей радости, подала мне письмо от леди Ноллис.

«Как я рада, милая Матильда, – писала мне кузина, – что скоро вас увижу. Я получила кое-какие известия о бедном Сайласе – бедном, потому что его положение внушает сочувствие. Рискуя быть арестованным, Сайлас вынужден спасаться бегством. Он желает, чтобы я увиделась с вами до вашего отъезда во Францию. Ваш дядя назначил мне день, и мы скоро увидимся. Право, я начинаю думать, что дела могут улаживаться сами собой, в зависимости от нашего желания, и разве не Талейран искусство ждать назвал талантом? Сердечно обнимаю вас. Моника».

Письмо было загадочно. Но слабая надежда блеснула на горизонте, в то время как меня окружала страшная действительность: мадам, Дадли, решетка на замке и какие-то неведомые опасности, на которые намекала Мэг Хоукс. Все же меня не покидала мысль о побеге из Бертрамхолла.

Мадам пришла пить чай ко мне. Она была необыкновенно весела. Выпила много коньяку и с мерзкой улыбкой принялась объяснять, что она старый друг мистера Руфина. На следующее утро дядя прислал за мной и очень милостиво принял.

– Я только что написал письмо одному из ваших попечителей, – сказал он. – Так как я собираюсь отделить свою печальную судьбу от вашей, я хотел бы иметь некоторое утешение в признании, что вам было у меня хорошо, что вы полюбили Бертрамхолл и прощаете своему дяде его бедность, милая Матильда.

Я согласно кивнула.

– Именно этого я от вас и ждал.

Вдруг лицо его преобразилось, и он встал во весь рост.

– А как ты объяснишь это?! – громовым голосом закричал он и указал на мое письмо к леди Ноллис, которое, вскрытое, лежало на столе.

Я потеряла дар речи. Все поплыло перед глазами. А громовый голос продолжал терзать мой слух:

– Лицемерка! Лгунья! Попробуй теперь оправдаться…

Меня поглотила тьма, и я потеряла сознание. Когда я пришла в себя, то уже лежала в постели. Я была слаба и не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, не могла ни голову повернуть, ни слово сказать. Воспоминание о происшествии между мной и дядей Сайласом приводило меня в трепет. Мэри пыталась заговорить, но я велела ей молчать и отвернулась к стене. В этот же день, как я потом узнала, кузина Моника приезжала в Бертрамхолл. Дядя принял ее, рассказал о своем ужасном положении и сообщил, что я уехала в Ливерстоун повидаться с ней. Якобы мы разминулись. Леди Ноллис, разумеется, выразила сожаление, но дядя утешил ее тем, что во вторник кузина может приехать и навсегда соединиться со своей подопечной. Меня же леди Ноллис, вероятно, встретит по пути, если только я не свернула куда-нибудь в сторону. После этого дядя почти нежно простился с гостьей. А я между тем лежала точно мертвая, не понимая, о чем Мэри шепчется с мадам и почему та ходит вокруг меня на цыпочках.

Впрочем, я уловила шум кареты.

– Это доктор, – сказала мадам.

– Нет, я слышу женский голос, – возразила Мэри.

Карета уезжала. Я соскочила с постели и стала кричать:

– Леди Ноллис! Помогите! Ради бога! Кузина Моника! Кузина Моника!

– Вы с ума сошли, мадемуазель! Ложитесь сейчас же! – в свою очередь стала кричать мадам, стараясь заглушить мой голос и оторвать меня от окна.

Но отчаяние придало мне сил. Я оттолкнула Ларужьер, разбила окно и продолжала звать:

– Спасите меня! Я здесь! Моника! На помощь!

Мадам правой рукой схватила меня, а левой зажала мне рот. Я видела бледную от ужаса Мэри. Та попыталась вырвать меня из рук мадам.

– Да вы убьете мисс!

Карета кузины между тем была уже далеко. Мадам с налитыми кровью глазами, разъярившись, как фурия, заставила меня лечь на кровать.

– Разве вы не видите, что она сумасшедшая! – кричала она Мэри и рыдала.

– Но это была кузина Ноллис, – повторяла я. – Зачем вы держите меня? О, кузина!

Я уткнулась головой в подушки, а мадам удалилась и лишь вечером пришла ко мне и таинственным голосом сообщила:

– Новость, моя прелестная! Ваш дядя проиграл процесс. Чем хуже для него, тем лучше для нас. Мы покинем это кладбище, потому что Бертрамхолл – настоящее кладбище, говорю я вам.

– Я охотно уеду, – со вздохом произнесла я.

Мадам тотчас же ушла сообщить об этом дяде. Она так долго не возвращалась, что я потеряла терпение и сказала Мэри:

– Возьмите-ка свечу и поднимитесь к мадам Ларужьер. Я быстрее выздоровею, если узнаю, что мы действительно уезжаем отсюда.

Она повиновалась, но тоже почему-то задерживалась с возвращением. Наконец, Мэри пришла и почти упала, садясь возле моей постели. Она была бледна как смерть.

– Что случилось? Что? Говори же скорее.

Мэри бормотала что-то несвязное. Я едва поняла, что она не могла найти дверей комнаты мадам, и ей пришлось зайти в несколько разных комнат. В одной слышались голоса. Она постучала. Никто не отворял. Тогда она сама вошла. В комнате стояла свеча на камине и зажженная лампа у окна. Мадам отвернулась к окну, у которого Дикон Хоукс что-то делал, а некто третий, кого Мэри сначала приняла за слесаря, потому что под мышкой у него были разные инструменты, оказался не кем иным, как Дадли Руфином. Все застыли на месте. Мадам сейчас же взяла Мэри за руку, вывела в коридор, заперла за собой дверь и сказала на своем ломаном английском языке, что разбились стекла и их вставляют, а Мэри сделала вид, что всему поверила.

– Это действительно был Дадли? – спросила я Мэри.

– Клянусь, мисс.

Всю ночь мы не спали, пытаясь понять, что происходит вокруг.

XXVII

Мадам Ларужьер пришла чуть свет и пытливо заглядывала мне в глаза, но я не подала виду, что мне известно от Мэри о происшедшем накануне. Она, быть может, ожидала каких-нибудь расспросов, но я молчала. Вдруг вбежала Мэри, которую вызывали к дяде, и, задыхаясь, сообщила, что мистер Руфин приказал, чтобы я скорее одевалась, и что я должна немедленно уехать. Я быстро закончила свой туалет, а Мэри уложила вещи. Я была вне себя от счастья, что увижу Милли и навсегда покину Бертрамхолл.

Мадам Ларужьер тоже готовилась к поездке. Она вошла в черном платье и под густой вуалью и позвала меня к дяде. Я повиновалась через силу. Мне было страшно встретиться с этим опасным взглядом, который в последний раз был устремлен на меня с таким гневом. Дядя не подал мне руки и, опираясь на стол, сухо сказал, чеканя слова, точно диктовал секретарю:

– Вы отправитесь к моей дочери под надзором мадам Ларужьер. Мэри уедет со мной или одна через неделю. Сегодня вечером вы переночуете в Лондоне, завтра сядете на пароход в Дувре. Садитесь и напишите письмо вашей кузине Монике. Я прочту письмо и сам его отправлю. Завтра в Лондоне вы опять напишете ей письмо, в котором сообщите, что не будете писать ни из Дувра, ни из Франции до нового распоряжения, потому что моя безопасность зависит от полного неведения кредиторов о моем местонахождении. Мои адвокаты сообщат ей впоследствии все необходимое. Мадам Ларужьер прочитает письмо, о котором я говорю, чтобы удостовериться, что оно не содержит никакой клеветы на мой счет. Садитесь и пишите, что дядя, желая избежать грозящей ему описи имущества и ареста за долги, вынужден был ускорить ваш отъезд – пишите: мой отъезд во Францию вместе с горничной.

Тут мадам сделала гримасу и хотела остановить дядю. Но тот с нажимом повторил:

– С горничной.

Я покорно писала под его диктовку. Прочитав мое письмо, он сказал:

– Имейте в виду, что мадам имеет право регламентировать малейшие детали вашего путешествия. Я выдал ей необходимые деньги на дорогу. Карета уже ждет. Желаю вам счастливого и приятного путешествия, – заключил он с насмешкой.

Я ушла от него опечаленная. Мэри ожидала меня.

– Разве мы не поедем вместе? – спросила она в ужасе.

Я бросилась ей на шею и вместо ответа расплакалась, слезы наши смешались.

– Полно, полно, скоро вы опять увидитесь, – сказала мне мадам и подтолкнула к карете.

Между тем дядя немедленно послал мое письмо леди Ноллис с такой припиской (как я узнала позднее):

«Наша милая Матильда будет жить в одном французском пансионе, пока гроза не минует. Если я от вас и скрываю ее адрес, то лишь потому, что женщины вообще не умеют хранить тайны. Мне бы хотелось жить ближе к моей воспитаннице, а потому я боюсь, что меня станут преследовать и на новом месте жительства. Матильда уехала утром, сожалея, что не смогла перед отъездом повидать вас в Ливерстоуне. Разделяю ее чувства».

XXVIII

Мы проезжали по Лондону вечером, уже при свете бесчисленных фонарей. Мадам Ларужьер была в отличном настроении и называла мне скверы, публичные и другие более или менее примечательные здания. Наконец, мы остановились перед каким-то отелем на узкой улице. Покрытую пылью и смертельно уставшую, меня ввели в комнату с двумя кроватями – для меня и для мадам. На другой день она ушла, по ее словам, повидать одну свою подругу, а я осталась с хозяйкой отеля. Обед подали, когда вернулась мадам Ларужьер; она окинула меня мрачным взглядом и протянула мне письмо. Я узнала почерк дяди.

«Дорогая мадам! Садитесь, пожалуйста, сегодня вечером в восемь с половиной часов на дуврский поезд. Комнаты готовы. Ваш Сайлас Руфин».

– А почему слово «дуврский» подчеркнуто? – спросила я, и необъяснимое беспокойство сдавило мне сердце.

– Откуда я знаю? – сухо ответила мадам.

Мы еще раз промчались по светящемуся в тумане Лондону. На вокзале я стала искать глазами багаж, но заметила только маленький чемоданчик мадам.

– Багаж пришлют, – сказала она, усаживая меня в вагон.

Пассажиров было мало. Ларужьер стояла в дверях, и ее зловещая фигура пугала меня. Поезд тронулся. Мы оказались в купе только вдвоем. Странное оцепенение овладело мной. Вероятно, мне в чай были влиты какие-нибудь капли. Лежа на своем диване, мадам, кажется, тоже попивала капли, по крайней мере я чувствовала запах спиртного. Вскоре я потеряла сознание.

Была глухая ночь, когда мадам растолкала меня. Шатаясь, я вышла из вагона при свете фонарей, и мы пересели в карету. Загремели колеса. Я приоткрыла окошко экипажа. Сон нисколько не освежил меня – напротив, я чувствовала себя нехорошо и больше уже не могла заснуть. «Скоро будет Дувр», – думала я, а карета наша все мчалась и, наконец, свернула на проселочную дорогу. Вдруг она остановилась.

– Ворота открыты! – крикнула мадам кучеру.

Карета опять тронулась, и мы очутились во дворе.

– Мы в гостинице, – объявила Ларужьер.

Она расплатилась и сама взяла свой чемоданчик и мою дорожную сумку и отнесла в дом. Мрак стоял кромешный. Только одинокий фонарь бросал скупой свет на мостовую. Я вошла вслед за мадам.

– Где же слуги? – спросила я.

– У нас есть спички, – ответила она, запирая за собой дверь на ключ.

Когда она зажгла свечу, я увидела, что мы в передней.

– Но ведь здесь никого нет! – воскликнула я. – Странно нас встречают.

– Для нас все приготовлено. Идите за мной.

На втором этаже мы перевели дух. Опять ни единого человеческого лица.

– Тут моя комната, – сказала гувернантка. – Входите же, Матильда.

Я повиновалась. Комната была большая, но запущенная. Жалкая мебель, истертый ковер на полу, узенькая кроватка, изъеденный древоточцем комод и два-три стула. Мадам заперла и эту дверь на ключ и бросилась в кресло.

– Наконец-то! – воскликнула она. – Ложитесь, Матильда, а я буду спать рядом, за перегородкой.

Впрочем, она, кажется, не собиралась отдыхать. Сознание мое как-то вдруг помутилось, и я заснула. На другой день я проснулась с мыслью, что надо отправляться на пароход. Я подбежала к окну, чтобы взглянуть на море. Но увидела только маленький четырехугольный двор, ограниченный толстыми стенами здания. Казалось, мне снится дурной сон.

– Да разве это гостиница? – растерянно пробормотала я. – Ведь это Бертрамхолл. Боже мой, это он!

Мадам вошла ко мне и разразилась смехом.

– Мы в Бертрамхолле, – повторяла я. – Как это могло произойти?!

– Небольшая ошибка, моя милочка. Бертрамхолл очень похож на Дувр.

– Но что подумает о вас дядя Сайлас, мадам? – воскликнула я.

– О, не беспокойтесь, он меня простит, – ответила она таким тоном, что я вздрогнула.

Очевидно, за происшедшим крылся какой-то коварный план.

– Итак, это произошло по приказанию дяди? Где же тогда Мэри? – спросила я.

– Мэри отправили во Францию вслед за нами. Но мы изменили маршрут. Надо переждать три дня, – снисходительно ответила мадам и, быстро выйдя, повернула за собой ключ в замке.

XXIX

Я кричала, стучала в дубовые двери, колотила руками и ногами, но ответа не последовало. К своему ужасу, я увидела, что окна закрыты железными решетками и изнутри их отворить невозможно. Это была не комната, а тюрьма. Я вспомнила Черка. Я не видела перед собой ничего, кроме этого двора, заросшего сорной травой и похожего на заброшенное кладбище. Я размышляла, как бороться с надвигавшейся на меня опасностью и как от нее защититься. Встав на стул, я рассмотрела, что петли на окнах были новые. Во многих местах виднелись следы от инструментов, покрытые слоем темной краски. Между тем я услышала шаги мадам. Я соскочила со стула, и, войдя, она не заметила, чем я занималась перед ее приходом.

– Зачем вы запираете меня на ключ? – спросила я.

– Теперь-то я могу все сказать, милочка, – ответила Ларужьер. – Судебные приставы в доме.

– А зачем решетки на окне?

– Да этим решеткам уже лет сорок.

– А мне кажется, что они вставлены совсем недавно.

Мадам подбежала к решеткам и заявила, что я ошибаюсь. Потом она ушла. Спустя некоторое время я услышала в коридоре шаги, и в замке отвратительно заскрипел ключ. Я в ужасе отступила. Но, к моей величайшей радости, в дверном проеме показалась черная головка Мэг Хоукс, и я страстно обняла ее.

– Я угадала, где вы, – сказала она, утирая свои красные припухшие глаза.

– О, Мэг, что происходит?

– Всего не знаю, но отец и Дадли несколько раз говорили при мне… Не кушайте ничего, что вам подадут, а вот, держите хлеб. Он черен, да гораздо лучше. – И она вытащила из-под передника часть буханки. – А вот вам кружка с водой. Пейте только воду, понимаете? Они на все пойдут, чтобы от вас избавиться. Но ночью я побегу к ливерстоунской даме. Итак, мужайтесь, Мэг Хоукс постарается что-нибудь сделать. Я жизнь за вас отдам. Но не пытайтесь бежать, а то они вас убьют. До двух-трех часов утра они еще ничего с вами не сделают, а к тому времени я вернусь, не беспокойтесь.

Мэг убежала. Слова ее жгли мой мозг точно раскаленное железо. Мадам долго не было. «Возможно ли? – думала я. – Разве могу я этому поверить? Как я еще не сошла с ума?» Впрочем, я до сих пор не понимаю, как я тогда все выдержала.

В четыре часа дня пришла мадам, напевая сквозь зубы.

– Как темно! – воскликнула она.

– Как темно! – повторила я, сжимая голову руками. – Ведь сейчас всего четыре часа. О мадам, мадам, как мне страшно!

Я схватила ее за руку, но она ее выдернула.

– Глупышка, что вы хотите этим сказать?

– Спасите меня, мадам, – продолжала я.

– Вас спасти?! Ах вы, дурочка! От чего спасти? – разыгрывала она недоумение.

Но я встала перед ней на колени.

– Уведите меня отсюда, спасите меня, и, клянусь богом, вы найдете во мне друга!

– Бедное дитя, да кто вам сказал, что вы в опасности? – забеспокоилась Ларужьер.

– Я знаю, я боюсь, сжальтесь надо мной! У меня нет никого, кроме Бога и вас!

Мадам посмотрела на меня мрачным взглядом ведьмы.

– Может, это было бы хорошо, в конце концов, – пробормотала она сквозь зубы. – Кто знает, дядя ваш с ума сошел или вы. Но вы всегда были моим врагом. Так страдайте же теперь. Ложитесь и страдайте.

Но я не могла лежать. Я ходила по комнате, заламывая в отчаянии руки. Пыталась молиться и не могла. Иногда стоны мои стихали, потому что я вспоминала Мэг, и у меня в душе вспыхивал крошечный огонек надежды. Мадам Ларужьер то уходила к себе, то возвращалась красная и возбужденная, распространяя вокруг себя крепкий запах вина.

– Все какие-то тайны в вашей семье. Тоже мне благородное семейство! – говорила она. – Просто ненавижу. Надо, наконец, чтобы ваш дядя объяснился. Разве старая Уайт мне не говорила, что Дадли уехал сегодня вечером? И что все это значит? Но я узнаю.

Она держалась на ногах уже с трудом и едва смогла запереть за собой дверь, когда уходила. По всей вероятности, она еще раньше пыталась узнать все подробности от дяди и ее злила скрытность мистера Сайласа.

Время бежало, наступала ночь, но никто пока не спешил мне на помощь. Слух мой обострился, и я слышала малейший шум.

– О, Мэг! О, кузина Моника! – шептала я. – Помогите мне, боже мой, спасите меня!

Но, очевидно, как прежде письмо мое не попало к кузине, так и теперь не удалось путешествие Мэг. Но вот я услышала шум голосов, которые становились все громче. Я подошла к дверям и прислушалась. Рука моя машинально коснулась дверной ручки, и дверь открылась: мадам забыла ее запереть. Я тотчас выскочила на лестницу и бежала, бежала, пока не очутилась на площадке перед комнатой дяди. Не рассуждая, я вошла и увидела в ней мадам и опекуна. Никогда не забуду взгляда, который он бросил на меня, оцепенев от испуга.

– Откуда вы? – тихо проговорил мистер Сайлас.

– Умираю, умираю! – был мой ответ.

– Но что ей нужно? – непонимающе воскликнула Ларужьер.

– Что все это значит? – спросил дядя, к которому вернулось его обычное хладнокровие. – Здорова ли она?

– О, дядя, вы так добры, я знаю, вы любите меня! Вы не хотите, вы не можете… Только подумайте о своем брате, который был так добр к вам. Он теперь видит нас. Спасите меня, и я отдам вам все. Но если я должна умереть, по крайней мере убейте меня сейчас.

– Вы продолжаете оригинальничать, – холодно ответил дядя, – и теперь мне ясно, что вы действительно тронулись умом. – Обернувшись к мадам, он гневно произнес: – Зачем она здесь? Уведите ее.

Мадам подбежала и схватила меня за талию.

– Никто не желает вам зла, – между тем продолжал говорить дядя. – Разве мадам не сказала, почему вас поместили в эту комнату? Говорили вы ей о судебных приставах? – обратился он к мадам Ларужьер. – Как вы можете расхаживать по дому, когда в это время все описывают? Скорее заприте ее.

Он попытался улыбнуться, произнося последние слова, но в его голосе я уловила едва сдерживаемую ярость.

– Смотрите, мадам, чтобы это больше не повторялось, – заключил он. – А если понадобится, зовите на помощь.

Я покорно отдалась в руки мадам и ушла, как приговоренная к смертной казни. Сев у окна, я стала смотреть на маленький двор, освещенный тонким полумесяцем, и зимнее небо, усеянное звездами. Все они казались мне тысячами чьих-то грозных и насмешливых глаз. Кончилось тем, что я отвернулась от окна, закрыв лицо руками. Тут я вспомнила, что в комнате дяди видела несколько чемоданов, всевозможных баулов и футляров.

«Куда он уезжает? – подумала я. – Что, если он и в самом деле посадит меня в сумасшедший дом и если действительно все это лишь грезы больного разума?»

Наконец, раздался стук двери. Я думала, что это Мэг. Но кто-то невидимый передал в руки мадам маленький серебряный поднос с хрустальным графином и стаканом.

– Матильда, выпейте-ка, – сказала Ларужьер, открывая графин, откуда шел аромат душистого бургундского вина.

Но горло у меня было перехвачено спазмом, я не могла пить, а иначе выпила бы все, потому что забыла о наставлениях Мэг. Мадам, убедившись, что дверь заперта, села на мою постель.

– Сегодня, милочка, вы будете одна в обеих комнатах, потому что я буду спать внизу.

Она налила себе стакан и выпила залпом.

– Чудное вино. Я выпила, а о вас и не подумала. Ну же, Матильда, глотните.

Я опять отказалась. Мадам продолжала пить. Опьянев, она стала изливаться в жалобах и угрозах. Она была чем-то недовольна. Позже я узнала, что дядя с некоторых пор стал ее бояться. Когда я вбежала в его комнату, мадам ссорилась с дядей. Она была убеждена, что меня должны увезти куда-то далеко, в какое-то безопасное место, и что за это ее должны очень хорошо вознаградить – как за услуги, так и за какое-то лжесвидетельство. Возможно, она подозревала, что ее водят за нос, но в страшный план были посвящены только три человека.

Несомненно, что в вино было подмешано снотворное. Я так решила потому, что мадам, напиваясь, всегда становилась злой, а в этот раз она как-то сразу поникла и растянулась на моей постели. Сначала я думала, что она притворяется и стережет меня. Но она действительно погрузилась в глубокий сон.

Через час я услышала под нами и со стороны двора мерный шум и через решетку увидела на противоположной стене человеческую тень, которая то выпрямлялась, то пригибалась к земле. Ужасная догадка промелькнула в моем мозгу: для меня рыли могилу. Удивительное спокойствие овладело мной при этой мысли. Потом я услышала, как кто-то тихонько стучит в дверь. Опять постучали. Почему я не отвечала? Я могла бы показать таким образом, что не сплю. Но я словно оцепенела и стояла посреди комнаты с широко открытыми глазами, устремленными на дверь.