Текст книги "Комната в гостинице «Летучий дракон»; Дядюшка Сайлас"

Глава XXII
Похищение

Спустившись по винтовой лестнице в полном мраке и достигнув каменной площадки, я ощупью отыскал замочную скважину, затем бесшумно отпер дверь и вышел в лес. Здесь царствовала непроглядная ночь. Заперев за собой дверь, я медленно пробирался между кустами. Постепенно заросли кончились, и я смог свободнее двигаться вперед, но из осторожности я все-таки шел под прикрытием деревьев, росших вдоль лесной опушки.

Наконец, ярдах в пятидесяти от меня между старыми деревьями, точно привидения среди ночной мглы, показались белые колонны беседки. Все благоприятствовало моему предприятию. Я удачно обманул Сен-Клера и всех в гостинице, а ночь была так темна, что даже если бы я вызвал подозрение у жителей «Летучего дракона», то и в этом случае мне нечего было бы опасаться. Переступая через гигантские корни старых деревьев, я, наконец, достиг указанного мне места. Поставив шкатулку в углубление на подоконник, я оперся на нее локтем и устремил неподвижный взгляд на замок, темный силуэт которого почти сливался с небом. Ни одного огонька не светилось в окнах. Очевидно, мне следовало ждать, но долго ли?

Пока я стоял, опираясь на свое богатство и глядя на массивный замок во мгле, меня вдруг осенила странная мысль – быть может, читатель удивится, что она не посещала меня раньше. Вместе с этой мыслью мгла вокруг стала еще чернее, и меня охватил ледяной холод. А что, если и мне предстоит исчезнуть с лица земли, подобно тем людям, о которых мне говорили? Разве не сделал я всего, что мог, чтобы скрыть свои следы? Разве не отвел подозрения каждого, с кем встречался, от того пути, которым собирался пойти на самом деле? Мысль эта, точно холодная змея, мгновенно обвилась вокруг моего сердца и так же мгновенно исчезла.

Я находился в том сангвиническом периоде молодости, когда сознание силы, пылкость страсти и беспечное бесстрашие придают особенную прелесть подобному похождению. Разве при мне не было пары двуствольных пистолетов? Да, в моих руках была жизнь четырех человек. Что же могло случиться? Даже если граф, этот старый трус, который дрожал от страха перед горланившим Гальярдом, вздумает защищать свои права на графиню! Да и возможно ли было предполагать неудачу с такой союзницей, как умная и неустрашимая графиня? Мне даже смешно стало, что такой вздор пришел мне в голову.

Пока я рассуждал таким образом сам с собой, в окне сверкнул сигнальный огонек. Этот огонек розового цвета – цвета любви, подумал я – был символом пылких надежд и зарей упоительного счастья. Ясно, нежно и ровно горел он в окне. Шепча страстные и бессмысленные слова, я схватил свой кожаный футляр и, не сводя глаз с сигнальной свечи, быстро направился к замку. Нигде не было признаков жизни, не слышалось ни голосов, ни шагов, даже не раздавалось собачьего лая. Штора была опущена, и когда я подошел к большому окну, то увидел, что к нему ведет шесть ступеней и что решетчатые ставни, соответствующие размеру двери, уже открыты.

Пока я поднимался по ступеням, штору отодвинули, и нежный голос прошептал:

– Ричард, милый Ричард, проходи! О, проходи скорее! Как ждало мое сердце этой минуты!

Никогда графиня не казалась мне очаровательнее, чем в этот миг. Страсть моя запылала с новой силой. Я жаждал настоящей опасности в романтическом приключении, которое доставляло мне обладание подобной богиней. После первых приветствий она посадила меня на диван возле себя. Мы поговорили минуты две. Она сообщила мне, что граф уехал и в настоящую минуту должен находиться за добрую милю отсюда, сопровождая похоронную процессию к кладбищу Пер-Лашез. А вот и ее бриллианты. Она поспешно подала мне открытую шкатулку со множеством крупнейших драгоценных камней.

– А это что? – спросила она.

– Шкатулка, в которой находится около тридцати тысяч фунтов.

– Неужели тут такая куча денег?

– Именно так.

– Зачем вы взяли с собой так много, когда у нас есть это? – возразила графиня, перебирая пальцами бриллианты. – С вашей стороны было бы очень мило позволить мне взять на себя все расходы, по крайней мере в первое время. Тогда я чувствовала бы себя еще счастливее, чем теперь.

– Бесценный, великодушный ангел! – воскликнул я, совсем обезумев от восторга. – Ты забываешь, что нам, быть может, придется долгое время скрывать наше местопребывание и ни с кем не встречаться.

– Так тут и в самом деле столь громадная сумма денег? Это верно? Вы считали?

– Разумеется, я пересчитал эти деньги, когда брал их сегодня у банкира, – ответил я с легким изумлением в голосе.

– Признаться, мне страшно путешествовать с такой суммой, но эти бриллианты также подвергают нас опасности… Ладно, будь что будет. Поставьте шкатулки рядом, в минуту отъезда вы должны будете снять свой плащ и спрятать их в нем. Не дай бог извозчики заметят, что мы везем с собой драгоценности. Пожалуйста, закройте ставни на окне и опустите занавеси.

Едва я это исполнил, как кто-то постучал в дверь.

– Я знаю, кто это, – шепнула мне графиня.

Моя красавица тихо подошла к двери и шепотом разговаривала с кем-то около минуты.

– Это моя верная горничная, которая поедет с нами. Она говорит, что мы сможем отправиться в путь не раньше чем через десять минут. Сейчас она подаст кофе в соседнюю комнату.

Она отворила дверь и заглянула в нее:

– Надо сказать, чтобы она не брала с собой слишком много вещей. Она такая чудачка! Не ходите за мной, оставайтесь здесь – лучше, чтобы она вас не видела.

Графиня вышла из комнаты, сделав мне знак, чтобы я был осторожен. Я не мог не заметить внезапной перемены в этой очаровательной женщине. В последние минуты лицо ее будто омрачилось какой-то туманной мыслью, в нем проглядывала озабоченность. Отчего она вдруг побледнела? Отчего в глазах ее отразилось что-то суровое? Отчего даже голос ее будто изменился? Не случилось ли чего-нибудь неприятного? Не грозит ли нам опасность?

Мое беспокойство вскоре рассеялось само собой. Если бы действительно было что-нибудь, она непременно сообщила бы мне. Естественно, что она стала волноваться сильнее по мере приближения решительной минуты. Однако ее отсутствие затянулось.

Для человека в моем положении полное бездействие совершенно невозможно. В нетерпении я стал ходить взад-вперед по комнате. Она была невелика. В глубине ее находилась другая дверь. Я быстро отворил ее и прислушался. Везде царило безмолвие. Я находился в весьма взволнованном состоянии, каждый нерв в моем теле был напряжен в ожидании того, что будет впереди. В силу этого я сравнительно равнодушно относился к настоящему. Иначе я не могу понять, как смог наделать столько глупостей в тот вечер, хотя по природе не был лишен прозорливости и присутствия духа. К числу самых чудовищных моих нелепостей можно отнести то, что я не только не затворил дверь, которую и отворять бы не следовало, но и, взяв в руки свечу, прошел в смежную комнату. И здесь меня ждало поразительное открытие.

Глава XXIII
Чашка кофе

В комнате не было ковра. На полу лежали разбросанные стружки и несколько десятков кирпичей. На узком столе стоял предмет, присутствие которого до того меня поразило, что я не поверил собственным глазам. Я подошел и снял простыню, нисколько не скрывавшую форму этого предмета. Сомнений не оставалось: передо мной стоял гроб. На крышке была дощечка с надписью по-французски: «Пьер де Ларош Сент-Аман. 23 года».

Я отступил, потрясенный. Итак, похоронная процессия еще не началась! Здесь, на столе, передо мной, лежало тело. Меня обманули. Вероятно, это обстоятельство и было причиной замешательства графини. Она поступила бы умнее, если бы откровенно сказала мне правду. Я вернулся в первую комнату и затворил за собой дверь. Недоверие ко мне графини было величайшей неосторожностью с ее стороны. Ничего не может быть опаснее неуважения к соучастнику такого рискованного мероприятия, какое мы собирались совершить. Ничего не подозревая, я вышел в комнату, где мог бы наткнуться именно на тех людей, которых мне следовало избегать.

Не успел я осмыслить все это, как появилась графиня. С первого взгляда на мое лицо она поняла, что со мной что-то не так, и быстро посмотрела на дверь.

– Что вас расстроило, милый Ричард? Вы не выходили отсюда?

Я тотчас откровенно сознался в том, что заходил в соседнюю комнату.

– Видите ли, я не хотела расстраивать вас заранее, и, пожалуй, напрасно. Граф уехал четверть часа назад, до того, как я зажгла лампу и приготовилась встретить вас. А тело прибыло сюда минут через десять после отъезда графа. Он отправился вперед из опасения, чтобы на кладбище не вообразили, будто похороны отложены. Он знал, что тело бедного Пьера непременно должны привезти к ночи. Неожиданная остановка в пути стала причиной задержки, между тем как у графа есть важная причина желать, чтобы история с похоронами была закончена до утра. Минут через десять повозка с гробом тронется на кладбище, и тогда мы сможем отправиться в путь. Лошади запряжены, карета у ворот, что же касается того ужасного предмета, – она очаровательно содрогнулась, – то не будем больше думать о нем.

Она заперла на задвижку дверь в соседнюю комнату, и когда возвратилась ко мне, то на ее лице так пленительно выражалось раскаяние, что я был готов кинуться к ее ногам.

– Это последний раз, – сказала она милым, грустным, умоляющим голосом, – когда я обманула моего храброго и прекрасного Ричарда, моего великодушного героя. Прощает ли он меня?

Опять произошла сцена страстных излияний, любовных восторгов и пламенных декламаций, но мы говорили шепотом, чтобы не дать пищи посторонним ушам. Вдруг графиня подняла руку, как бы предупреждая меня, чтобы я замер на месте. Не сводя с меня глаз, она, затаив дыхание, с минуту прислушивалась к тому, что происходило в комнате, где стоял гроб. Потом, кивнув мне, она на цыпочках подошла к двери, сделала мне знак рукой, чтобы я не подходил, и через некоторое время вернулась ко мне со словами:

– Уносят гроб, пойдемте.

Я пошел за ней в ту комнату, где, по ее словам, она говорила с горничной. Кофейник и старинные фарфоровые чашки, которые мне показались великолепными, стояли на серебряном подносе, возле него были рюмки и бутылка с ликером.

– Я сама буду ухаживать за вами, здесь я ваша служанка. Прошу мне не противоречить. Я не поверю, что мой возлюбленный простил меня, если он откажется исполнить мое желание.

Она налила чашку кофе и подала ее мне левой рукой, между тем как правую нежно положила на мое плечо и стала перебирать мои волосы.

– Выпейте, мой дорогой, – прошептала она.

Кофе оказался превосходным, после него она подала мне рюмку ликера, который я также выпил.

– Вернемся в ту комнату, – сказала графиня. – Вероятно, эти ужасные люди уже ушли, и там будет безопаснее, чем здесь.

– Приказывайте, я буду повиноваться. Повелевать мною вы будете не только теперь, но всегда и во всем, моя королева! – шептал я в упоении.

Мы вернулись в комнату, где я ждал графиню. Я бессознательно исполнял роль героя по образцу французской школы сердечной страсти. Даже теперь меня бросает в жар, когда я вспоминаю напыщенную дребедень, которой угощал графиню де Сент-Алир.

– Хорошо, извольте еще выпить крошечную, самую крошечную рюмочку ликера, – ответила она шутливо и легкомысленно побежала за ликером, как будто волнение совершенно оставило ее и она больше не думала о побеге, от которого зависело все ее будущее.

Когда она вернулась, я произнес короткую нежную речь, поднес рюмку к губам и осушил ее. Я целовал ее руки, губы, я смотрел в ее прекрасные глаза и принимался опять целовать, не встречая сопротивления.

– Ты называешь меня Ричардом, каким именем мне называть тебя, мое божество?

– Называй меня Эжени. Отбросим все условное, будем откровенны – разумеется, если ты любишь меня так, как я люблю тебя.

– Эжени! – воскликнул я и предался восторгу по этому поводу.

Кончилось все тем, что я выразил нетерпение отправиться в путь, но в то время, когда я говорил, меня вдруг охватило странное чувство. Оно нисколько не напоминало обморок. Я не нахожу выражения, которое в точности передавало бы то, что я испытывал.

– Милый Ричард, что с тобой? – с ужасом воскликнула графиня. – Боже правый! Уж не болен ли ты? Умоляю тебя, сядь в это кресло!

Она почти насильно посадила меня, я был в таком состоянии, что не мог сопротивляться. Слишком хорошо я узнавал ощущения, которые испытывал. Я сидел, откинувшись на спинку кресла, не имея сил произнести ни слова, закрыть глаза, или повернуть их, или двинуть хотя бы одним мускулом. За несколько секунд я перешел точь-в-точь в то же состояние, в каком находился в те ужасные часы во время моего ночного путешествия с маркизом д’Армонвилем.

Графиня громко выражала свое горе. Она, по-видимому, забыла всякий страх. Она звала меня по имени, встряхивала за плечо, поднимала мне руку и давала ей снова упасть, постоянно заклиная меня самыми трогательными словами подать хоть малейший признак жизни и угрожая в противном случае наложить на себя руки.

Прошло две-три минуты, и отчаянные возгласы внезапно прекратились. Моя красавица замолчала и успокоилась. С деловым видом она взяла свечу и встала передо мной, очень бледная, но с выражением напряженной пытливости на лице. Она провела несколько раз свечой перед моими глазами, очевидно, чтобы понаблюдать действие на них огня. Потом поставила свечу и сильно дернула раза два шнурок звонка. Две шкатулки (то есть мою, с деньгами, и ее, с бриллиантами) она поставила на стол и тщательно заперла на ключ дверь в комнату, где я несколько минут назад пил кофе.

Глава XXIV
Надежда

Едва графиня опустила на стол мою кованую шкатулку, которая, по-видимому, оказалась для нее очень тяжела, как дверь в комнату, где я обнаружил гроб, внезапно отворилась, и неожиданное зловещее зрелище предстало перед моими глазами. В комнату вошел – ни больше ни меньше – сам граф де Сент-Алир. Как помнит читатель, мне было сказано, что он давным-давно на пути к кладбищу Пер-Лашез. С минуту он стоял в дверях, точно портрет на темном фоне. Его худощавая отвратительная фигура была облачена в глубокий траур. В руках он держал пару перчаток и шляпу, обтянутую черным крепом.

На его подлом лице отражались волнение и страх.

– Ну что, моя милая Эжени? Ну что, дитя? Кажется, все идет отлично?

– Да, – ответила графиня тихо, но сурово, – тем не менее вам и Планару не следовало оставлять эту дверь открытой. Он вошел туда и осмотрел все что душе было угодно, хорошо еще, что не снял крышки с гроба.

– Планару следовало об этом позаботиться, – резко возразил граф. – Не могу же я, черт возьми, разорваться на части и успевать всюду!

Старик подошел ко мне и посмотрел на меня в лорнет.

– Месье Беккет! – крикнул он громко два-три раза. – Разве вы не узнаете меня?

Он еще пристальнее поглядел мне в лицо, поднял мою руку и потряс ее, опять назвав меня по имени, наконец, выпустил ее и сказал:

– Отлично подействовало, моя крошка. Когда это началось?

Графиня тоже подошла и стала пристально всматриваться в мое лицо. Нельзя описать, что я чувствовал, пока на меня взирали эти две пары зловещих глаз. Графиня взглянула в ту сторону, где, как я помнил, стояли на камине часы.

– Четыре, пять, шесть минут назад, – медленно произнесла она голосом холодным и жестким.

– Браво! Брависсимо! Моя королева! Моя маленькая Венера! Моя Жанна д’Арк! Моя героиня! Мой образец женщины!

Он поедал меня глазами с отвратительным любопытством, ища между тем за спиной своими худыми пальцами руку молодой женщины, но та вовсе не желала подобной ласки и отступила немного назад.

– Теперь, душа моя, сосчитаем денежки. Где они? В бумажнике? Или… или?

– Здесь, – ответила графиня, указывая с отвращением на мою шкатулку в кожаном чехле, которая стояла на столе.

– О! Надо поглядеть… надо сосчитать… посмотрим, что тут, – говорил граф, расстегивая ремни дрожащими пальцами. – Надо пересчитать и осмотреть их, – повторял он. – У меня есть карандаш и записная книжка, но… но… где же ключ? Погляди только, какой-то проклятый замок! Черт возьми! Что же это? Где ключ?

Он стоял перед графиней, переминаясь с ноги на ногу и протягивая к ней дрожащие руки.

– У меня его нет. Где же он может быть? Разумеется, у него в кармане, – сказала она.

В одно мгновение старик вынул все, что лежало в моих карманах, и между прочим несколько ключей. Я находился точно в таком же положении, как во время своего путешествия с маркизом. А этот мерзавец готовился ограбить меня. У меня в голове все еще не укладывалась вся эта драма и роль графини в ней. Я был еще не до конца уверен, что возвращение старика не стало для графини неожиданностью. Однако с каждой минутой туман рассеивался, и вскоре мне суждено было осознать весь ужас своего положения.

Я не мог повернуть зрачки в ту или другую сторону, но всякий может убедиться, как обширно поле зрения даже в таком положении. В подобной ситуации человек способен видеть почти все, что происходит вокруг. Старый граф между тем отыскал ключ. Кожаный футляр был снят, затем отперта кованая шкатулка. Он выложил на стол все, что в ней заключалось.

– Свертки в сто луидоров. Один, два, три. Живей! Отмечай тысячу луидоров. Один, два, да, верно. Отмечай! Еще тысяча луидоров.

И так далее, пока все золото не было сочтено. Потом приступили к разбору ассигнаций.

– Десять тысяч франков. Отмечай! Еще десять тысяч франков. Написала? Еще десять тысяч. Отметила? Слишком крупные бумаги. Чертовски трудно будет сбыть их. Запри дверь на задвижку. Планар потребует слишком много, если узнает, сколько тут на самом деле. Почему ты не сказала ему, чтобы он запасся более мелкими бумагами? Но теперь уж делу не поможешь… Отмечай… еще десять тысяч франков… еще… еще.

И так далее, пока он не пересчитал все мои деньги в моем же присутствии и не уложил мое имущество обратно в шкатулку, пересчитывая каждую бумажку и каждый сверток, пока не подвел итог всей сумме. После этого он запер шкатулку на ключ, аккуратно надел на нее чехол, открыл шкаф в панельной обшивке стены и, поставив в него шкатулку с бриллиантами и мою с деньгами, запер шкаф на замок. Покончив с этим, он принялся жаловаться на Планара и проклинать его. Граф отодвинул задвижку на двери, отворил ее, высунул голову в темную комнату и прислушался. Потом, затворив дверь, возвратился на прежнее место.

– Я отложил десять тысяч франков для Планара, – сказал граф, указывая на боковой карман своего сюртука.

– Останется ли он этим доволен? – спросила графиня.

– Еще бы! Будь он проклят! – крикнул граф. – Я поклянусь, что это половина всей добычи.

Оба вновь подошли ко мне и принялись с беспокойством всматривались в мое лицо. Старый граф снова заворчал на Планара и сверил свои часы с каминными. Жена казалась менее нетерпеливой, она уже глядела не на меня, а в сторону; профиль ее, обращенный ко мне, казался совсем не таким, как прежде, – он был резкий, точно у колдуньи. Моя последняя надежда исчезла, когда я глядел на это поблекшее лицо, с которого спала маска. Я был убежден, что эти люди намерены завершить свой грабеж убийством. Почему они не умертвили меня тотчас? С какой целью они откладывали трагическую развязку, которая обеспечит их собственную безопасность? Я не в состоянии даже сейчас дать полного отчета о невыразимых муках, которые испытал в эти минуты. Представьте себе кошмарный сон, в котором все предметы и опасности вполне реальны. Вы испытываете нечеловеческие муки, а присутствующие с наслаждением наблюдают за вами. И тут вдруг я увидел, что дверь из комнаты, где стоял гроб, медленно отворяется и из нее выходит маркиз д’Армонвиль.

Глава XXV
Отчаяние

Во мне вспыхнула минутная надежда, до того сильная и вместе с тем до того неверная, что она сама по себе уже была пыткой, но то, что я услышал, привело меня в состояние полного отчаяния.

– Слава богу, вы пришли наконец, Планар! – вскрикнул граф, взяв его за руки и привлекая ко мне. – Осмотрите его. До сих пор все шло довольно гладко. Подержать вам свечу?

Мой приятель д’Армонвиль, или Планар, кто бы он ни был, приблизился ко мне, снял перчатки и сунул их в карман.

– Побольше света сюда, – сказал он, наклоняясь надо мной и пристально всматриваясь в мое лицо.

Он коснулся моего лба, потом провел по нему рукой и глядел некоторое время прямо мне в глаза.

– Ну, доктор, что скажете? – шепотом спросил граф.

– Сколько вы дали ему? – спросил маркиз, внезапно превратившийся в доктора.

– Семьдесят капель, – сказала графиня.

– В горячем кофе?

– Шестьдесят в горячем кофе и десять в ликере.

Ее тихий и холодный голос, кажется, слегка дрогнул. Долго надо идти по стезе преступлений, чтобы не допускать проявлений волнения, даже если уже все хорошее в душе вымерло. Однако доктор так хладнокровно обращался со мной, как будто я был трупом, предназначенным для анатомических опытов во время лекции. Он опять посмотрел мне в глаза, затем взял за руку и пощупал пульс.

– Не бьется, – сказал он тихо.

Он приложил к моим губам что-то, чего я не мог разглядеть, но что показалось кусочком сусального золота.

– Да, – сказал он едва слышно.

Тогда он расстегнул мне рубашку и послушал меня стетоскопом, переставляя его с места на место, точно силился уловить крайне отдаленный звук, потом поднял голову и так же тихо, как прежде, пробормотал про себя:

– Не обнаруживается ни малейшего движения легких.

Перестав слушать, он перешел к другому вопросу.

– Семьдесят капель, – заговорил он, – положим, что десять пропали, – должны действовать на него в течение шести с половиной часов – этого достаточно. В карете в качестве опыта я дал ему только тридцать капель, и мозг у него оказался в высшей степени податливым. Убивать его не следует ни под каким предлогом, как вам известно. Уверены ли вы, что не дали ему больше семидесяти капель?

– Вполне уверена.

– Если бы он умер в результате приема нашего вещества, процесс испарения был бы остановлен, и капли оказались бы в желудке. Если вы сомневаетесь, то не помешает прибегнуть к желудочному насосу.

– Милая Эжени, будь откровенна, прошу тебя, скажи правду, – уговаривал граф.

– Я не сомневаюсь, я уверена.

– Как давно началось действие средства? Я вам сказал, чтобы вы запомнили время.

– Я так и сделала. Минутная стрелка была именно вот тут, под ногой купидона.

– Значит, оцепенение продлится еще около семи часов. Когда он очнется, процесс испарения завершится, и ни одной частицы вещества не останется в желудке.

Меня несколько успокоило то, что они не собирались меня умерщвлять. Причины и цели этой нежной заботы обо мне были довольно необычайны, но я все еще не мог понять планов злодеев.

– Вы уезжаете из Франции, полагаю? – спросил маркиз, он же доктор.

– Непременно, завтра же, – ответил граф.

– Куда вы отправитесь?

– Это я еще не решил, – быстро промолвил граф.

– Вы не хотите сказать другу!

– Не могу, пока не знаю сам. Дело оказалось невыгодным.

– Этот вопрос мы решим немного позже.

– Не пора ли положить его, как вы думаете? – спросил граф, указывая рукой на меня.

– Да, теперь надо торопиться. Здесь его ночная рубашка и колпак?

– Все наготове.

– Ну, сударыня, – обратился доктор к Эжени, отвесив ей поклон, – вам пора удалиться.

Графиня прошла в комнату, где я выпил чашку коварного кофе, и больше я не видел ее. Граф вышел в другую комнату и вернулся с полотняным свертком в руке. Сперва он запер на задвижку одну дверь, потом другую. Теперь они проворно принялись вдвоем раздевать меня. На это потребовалось не много времени. То, что доктор назвал моей ночной рубашкой, оказалось длинной холщовой одеждой, которая покрывала все мое тело; на голову мне надели нечто сильно смахивавшее на женский чепец и завязали его под подбородком.

«Теперь, – подумал я, – меня, наверно, положат в постель, а сами между тем сбегут со своей добычей, и всякое преследование будет напрасно».

Эта мысль вселила в меня надежду на лучшее, но вскоре стало ясно, что преступники замышляли совсем иное.

Граф и Планар вместе ушли в соседнюю комнату, которая находилась прямо напротив меня. Они говорили тихо, и вскоре до меня стало доноситься шарканье ног, потом раздался протяжный треск, на мгновение он затих, потом раздался опять, вновь затих, и когда раздался снова, граф и доктор показались в дверях, стоя рядом, спиной ко мне. Они тащили что-то по полу. За их спинами я не мог видеть, что они тащат, пока этот предмет не очутился почти возле меня, и тут, милосердный боже, я разглядел его как нельзя лучше. Это был гроб, который я видел в смежной комнате. Он стоял на полу и одним концом упирался в кресло, на котором я сидел. Планар снял крышку. Гроб оказался пуст.