Текст книги "Любовники"

– Я говорю совершенно серьезно. Вас похитили.

Джиджи не знала, как реагировать на его слова. За последние месяцы она неплохо изучила Бена. Грубые розыгрыши этому человеку были несвойственны. Как и преувеличения. Чувство юмора у Бена было, но шутить он не умел. Казалось, он выше этого.

– Похитили так похитили, – согласилась она, садясь с ним рядом. – В конце концов, почему бы и нет? Начался уик-энд, люди могут позволить себе небольшой отдых. Мне хотелось бы знать только одно: мы куда-то летим или просто кружим в воздухе?

– Мы летим в Венецию, – ответил Бен. Морщины на его лбу обозначились резче, а голубые, внушающие доверие глаза уставились на нее с нескрываемым любопытством. Сейчас он удивительно напоминал мечту студентки – сексуального молодого профессора английского языка, пригласившего девушку в свой кабинет под предлогом обсуждения курсовой и готового разложить ее на столе. Или лучше под столом?

– Венеция, штат Мэн? – спросила Джиджи. – Отлично. Там есть замечательный китайский ресторан.

– Берите выше.

– Венеция… в Италии? – Джиджи была так потрясена, что заговорила на октаву ниже, чем обычно.

– Я подумал, что для вашего первого похищения пункт назначения должен соответствовать случаю.

– Венеция! – В ее глазах вспыхнули крошечные зеленые искры. Недоверие и радость одновременно прозвучали в голосе Джиджи.

– Стало быть, возражений нет?

– Но мне нечего надеть! – спохватилась Джиджи. – О черт, почему вы меня не предупредили?

– Если бы я предупредил вас, это не было бы похищением, – резонно возразил Бен.

– Зачем вам это понадобилось? Почему решили одурачить меня?

– А вы бы согласились, если бы я сказал: «Давайте слетаем в Венецию»?

– Может быть… не знаю. А почему бы и нет?

– Вот и я тоже не знал. Вы бы стали раздумывать. Нужно было бы предупредить агентство. Билли могла бы сказать вам, что вдвоем с мужчиной путешествовать рискованно…

– Рискованно? – Джиджи не знала, плакать ей или смеяться. – О господи, Билли никогда не говорит ничего скучного и банального. Вы просто ее не знаете.

Джиджи хорошо помнила, как Бен поцеловал ее в первый вечер их знакомства. Как ни абсурдно, но тот единственный поцелуй действительно был опасным. Бен никогда не пытался повторить его во время совместной работы и, должно быть, совершенно забыл тот странный момент. Рядом с ним Джиджи чувствовала себя в полной безопасности.

– Тоже мне риск, – фыркнула она. – Сейчас двадцатый век!

– Если только вы не почувствуете себя в соответствующем настроении.

– Я сама не знаю, в каком я настроении, – ответила Джиджи. Уголки ее рта слегка приподнялись, а затем она широко улыбнулась. – Я ощущаю только голод.

– Раз так, мы можем пообедать. Я ждал, когда вы проснетесь.

– Ох, Бен, я чувствую себя такой божественно, прекрасно, абсолютно свободной! Ничего, кроме неба вокруг, где-то ждет Венеция… о чем еще мечтать?

– Ну, возможно… о паспорте.

– О боже! – Джиджи прижала руку к груди. У нее не было паспорта.

– Он будет ждать вас в аэропорту… Об этом позаботился один мой старый приятель из госдепартамента.

– Очень тщательно спланированное похищение, – пошутила она. – Вы случайно не из ЦРУ?

– Я нет, а вот мой приятель – возможно. Он поступил в Йель, а не в Гарвард, что мне всегда казалось подозрительным.

– Зачем вам столько хлопот? Почему вы решили мне сделать такой сюрприз? – Ее лицо сияло.

– Потому что мне так захотелось. Потому что это весело. Потому что вам нужен отпуск. И мне тоже.

– Хорошие ответы. Я удовлетворена. – Джиджи зевнула и потянулась. – Я бы с удовольствием выпила шампанского, – заявила она. – Отпуск так отпуск.

Едва самолет приземлился в аэропорту Марко Поло, как служащий посольства США в Риме вручил Джиджи ее паспорт. Бен и Джиджи быстро прошли таможенный досмотр, спустились на пристань и поднялись на палубу ожидавшего их длинного приземистого катера с лоснящимся деревянным корпусом. Бен пожал капитану руку и назвал его Джузеппе. Тем временем матрос отнес в каюту их багаж.

Джиджи жадно вертела головой. Вокруг не было ничего, кроме обычного неба, раскинувшейся до самого горизонта зеленоватой воды с несколькими плоскими островами, за которыми виднелись неясные очертания каких-то сооружений.

– Где Венеция? – спросила она Бена.

– Там, – ответил он, указывая рукой на ряды далеких пятен. – Вообще-то сюда лучше всего приплывать на пароходе.

Катер рванулся с места, и Джиджи едва не потеряла равновесие.

– Не хотите пройти в каюту? – спросил Бен. – Тут ветрено.

– Я останусь здесь, пока не покажется Венеция. – Ветер трепал волосы Джиджи. Она надела солнечные очки, которые всегда носила в сумочке, и крепко взялась за поручни. Бен стоял у нее за спиной. По лагуне катер плыл быстро, но когда они приблизились к городу, капитан резко сбавил ход.

– Чтобы не поднимать волну в буквальном смысле этого слова, – объяснил Бен. – Теперь придется продвигаться чуть ли не ползком. Мы рядом с Венецией. Если воде позволят ударять в камень, город просто утонет.

Полуразрушенные дома медленно приближались. Первой видимой деталью La Serenissima, безмятежной невесты Адриатики, стали провисшие веревки с выстиранным бельем. Вскоре катер вошел в узкий канал, и Джиджи снова завертела головой из стороны в сторону, высматривая живописные детали, но видя только неимоверное количество кошек, несколько ничем не примечательных каменных мостов и орды звонкоголосых детей. Затем они свернули в канал пошире, и Джиджи, дрожавшая от нетерпения, возмутилась при виде приземистой грязной баржи, доверху наполненной ящиками с банками и бутылками. Между бортами баржи и набережной оставалось пространство всего в несколько сантиметров.

– И нам придется тащиться за этой посудиной?

– Придется.

– А объезда нет?

Бен рассмеялся Джиджи в лицо, а их катер окончательно сбросил ход.

– Каналы здесь строились такой ширины, чтобы пропустить одну гондолу. В Венеции торопиться невозможно. Можно быстро подниматься на вершину Гималаев, бежать вдоль Великой Китайской стены и даже пытаться объехать площадь Согласия, но здесь нельзя двигаться быстрее самой медленной баржи, которая тащится перед тобой. Так что сядьте и ждите.

Джиджи заскрежетала зубами, но последовала его совету. Они двигались со скоростью черепахи. Джиджи даже зажмурилась от досады. Это могло длиться вечно.

– Открывайте глаза, – подтолкнул ее локтем Бен.

– Баржа свернула?

– Открывайте, не пожалеете, – засмеялся он.

Джиджи открыла глаза и обнаружила, что они плывут по Большому каналу. Она очутилась в центре удивительной, ошеломляющей призмы нежных цветов. Ничто не могло сравниться с этим чарующим, радостным царством переливавшегося света. Джиджи смотрела вокруг с благоговейным трепетом, чувствуя себя так, словно катер превратился в ковер-самолет, смущенная и очарованная зрелищем дворцов, церквей с куполами и бесконечной водной шири, раскинувшейся под благословенным небом, с которого низвергались потоки серебряного и розового света.

– Понимаю, что вы чувствуете, – сказал Бен и положил руку ей на плечо. – К этому невозможно привыкнуть, даже если возвращаешься сюда тысячу раз.

Она не смогла ответить. Этой красоты было слишком много. Слезы текли из глаз и ручейками спускались по щекам. Уинтроп молча сунул ей носовой платок. Катер, неторопливо пересекавший самую широкую часть канала, покачивался на волнах. Затем он свернул направо и двигался вперед, пока не добрался до причала у чрезвычайно узкого палаццо со множеством окон на выцветшем бело-розовом каменном фасаде. К шесту, выкрашенному в зелено-бело-черную полоску, была привязана большая, лоснящаяся черная гондола с сиденьями, обтянутыми зеленым бархатом.

– Это гостиница? – спросила Джиджи.

– Не совсем.

– Мы здесь причалим?

– Да.

– Мы идем к кому-то в гости?

– Нет.

– Мы будем здесь ночевать?

– Да.

– Значит, это скромное жилище принадлежит вам?

– Верно.

– Знаете, Бен, я начинаю думать, что бы на моем месте сказала Билли.

– И жалеете, что не можете спросить ее саму?

Джиджи на минуту задумалась, а потом ответила невпопад:

– Вот теперь я действительно чувствую себя в отпуске… Давно вам принадлежит этот palazzetto?

Джиджи и Бен стояли на встроенном балконе верхнего этажа и любовались закатом. Интерьеры дома отражали дух Венеции, но не пытались воссоздать его буквально: это было бы тщетно. Внутреннее убранство палаццо было особого рода капризом, сознательной подделкой. На каждом этаже было только по две высокие и узкие комнаты, намеренно скупо обставленные. Большая часть полированных полов оставалась неприкрытой, шторы были простыми, что только подчеркивало красоту вида на Большой канал, открывавшегося из каждого окна. Тут и там стояли огромные зеркала в позолоченных рамах, а также несколько предметов мебели, украшенной жемчугом и выполненной в форме раковин. Это напоминало о намного более пышных и эксцентричных веках, когда венецианцы наполняли свои жилища добычей со всех концов тогдашнего мира.

Четвертый, верхний этаж палаццо занимали балкон, комната Бена и ванная. Этажом ниже располагались комнаты для гостей; помещения второго этажа, где были самые высокие потолки, превратились в салон-библиотеку окнами в сад и гостиную, смотревшую на канал. На первом этаже были кухня, чулан и комнаты слуг. Все окна задней части палаццо выходили на уютный крошечный сад, увитый побегами глицинии. На клумбах росли миниатюрные белые олеандры с круглыми кронами, окаймленные розовой геранью. Стены сада были обнесены решеткой, по которой карабкалась цепкая жимолость. Дворец был совсем маленький – palazzetto, но Бен сказал, что венецианцы упорно называют его жилище palazzo. Джиджи казалось, что она находится на сцене, где есть все нужное для жизни, и играет в современной пьесе, описывающей события тысячелетней давности.

– Около десяти лет, – ответил Бен. – Мой близкий друг, член Комитета по спасению Венеции, сообщил, что дворец выставлен на продажу, и я, не глядя, купил его в тот же день… в тот же час. Он был в ужасном состоянии. Понадобилось три года, чтобы привести его в порядок. Я прилетал сюда по уик-эндам, чтобы наблюдать за ходом работ, и уже потерял надежду, что дом примет жилой вид. Но в один прекрасный день я прилетел и обнаружил, что стал обладателем красивого palazzetto.

– И сколько времени вы провели здесь после этого?

– На следующий день мне пришлось улететь в Нью-Йорк.

– Вы хотите сказать, что прожили здесь только одну ночь? – не поверила своим ушам Джиджи.

– Вообще ни одной. Дворец был пуст. Здесь не было ни кровати, ни бутылки вина. Я ночевал на другой стороне канала – вон там, справа, в гостинице «Гритти». Не спал до рассвета и тоскливо смотрел в окно на свой palazzetto, как отвергнутый любовник.

– И что же было потом? – спросила заинтригованная Джиджи. Такого Бена Уинтропа она никогда не знала.

– Утром я нанял декоратора. Кроме того, я нашел супружескую пару, которая должна была следить за домом и вести хозяйство, и поселил их в апартаментах на первом этаже. О следующем визите я предупредил их заблаговременно и провел здесь целую неделю. Именно тогда я купил катер и нанял капитана Джузеппе. Это не единственный способ передвижения по Венеции, но самый удобный.

– Сколько времени вы здесь проводите?

– В общей сложности около месяца в году. Урывками, когда удается выбрать время.

– Не могу себе представить, – покачала головой ошеломленная Джиджи. – Зачем нужно содержать дом, в котором вы так редко бываете?

– Не нужно, – ответил Бен. – Совершенно не нужно. Но мне хочется. Хочется, потому что это кусочек Венеции. Мне принадлежит кусочек того места, где я чувствую себя самым счастливым человеком на свете. Будь моя воля, я купил бы всю Венецию целиком.

– Но разве нельзя… останавливаться в гостинице?

– Ни за что, – ответил Бен, глядя на позолоченные солнцем византийские купола базилики Святого Марка, построенной девять веков назад. – Ни за что.

Он повернулся к Джиджи и с жаром сказал:

– Принято считать, что Венеция умерла, превратилась в огромный разрушающийся музей, в место для праздных туристов. За сотни лет написаны десятки тысяч плачей по ее ушедшей славе. Писатели сокрушаются, что больше нет дожей, что Наполеон вырубил деревья на площади Святого Марка, что по ее улицам не ходят Байрон и Казакова. Это так же глупо, как желать жить в добрые старые времена королевы Елизаветы Первой, Господи, да стоит только раскрыть глаза, пройти по Риальто, отведать свежих овощей, выпить кофе у Флориана или коктейль у Куадри, поболтать, полюбоваться на голубей и насладиться тем, что доставляет наслаждение самим венецианцам! Зачем вспоминать прежнюю великую, романтическую Венецию вместо того, чтобы любить ее такой, как она есть, – несовершенной, но неповторимой? Все эти плакальщики давно умерли, а Венеция, слава и чудо западной цивилизации, по-прежнему жива!

Джиджи смотрела на него с изумлением. Бен совершенно преобразился. Куда исчез расчетливый, прагматичный бизнесмен, ищущий выгоду и просчитывающий все свои действия?

– Синьор Бен! – окликнул его женский голос. Затем раздался короткий стук, и в комнату вошла жена эконома. – Гондольер спрашивает, понадобится ли он вам вечером.

– Марта, пожалуйста, попросите его подождать.

– Догадываюсь, что постоянный гондольер достался вам по наследству вместе с замком, – пробормотала Джиджи.

– Не торопитесь с выводами, – засмеялся Бен. – Я могу выбирать. Либо мои апартаменты в Нью-Йорке, хижина на лыжном курорте Клостерс, маленький дворец в Венеции, реактивный самолет и катер, либо постоянный гондольер.

– Вы хотите сказать, что подумываете переселиться сюда насовсем?

– Пока речь не об этом. Либо одно, либо другое… все остальное. А гондольера я нанимаю только на время.

– Тогда я пошла одеваться, – сказала Джиджи, неохотно отрываясь от лицезрения чудес, совершавшихся в темноте. Взошла луна, и ее свет с каждой минутой делал Венецию все более молодой и прекрасной. – Счетчик тикает.

Пока Бен не упомянул про гондольера, Джиджи и не задумывалась о его сказочном богатстве. Личный реактивный самолет, палаццо, торгово-развлекательные комплексы и все остальное… Он не шутил, говоря о том, что платит гондольеру сдельно. Можно быть бесконечно богатым, как Билли, и в то же время получать удовольствие от копеечной экономии. Билли не разрешала снимать с держателей рулоны туалетной бумаги, пока на них оставался хоть клочок. Однажды мачеха призналась, что это позволяет ей чувствовать себя нормальной женщиной, которой свойствен здравый смысл.

Джиджи открыла чемоданы и только тут поняла, что во время сборов была слегка не в себе. Все, что она второпях взяла, никак не сочеталось между собой. Оставались только тонкий свитер, длинная черная юбка, широкий черный пояс и пара агатовых сережек. Джиджи оделась и недовольно посмотрела на себя в зеркало. Первый день в Венеции, а она выглядит так, словно собралась на торжественные похороны!

Надеясь неизвестно на что, Джиджи еще раз переворошила чемоданы и обнаружила маленький сверток, врученный ей Билли. Она развернула оберточную бумагу и наконец разложила на кровати большой треугольник из черной сетчатой ткани со вспыхивавшими на свету редкими золотыми прожилками. Все три стороны были окаймлены зубчатой полосой золотистых кружев шириной в двадцать сантиметров. Это была шаль вечернего платья от Джоффри Бина, которое Билли надевала лишь несколько раз.

Восхищенная Джиджи принялась экспериментировать. Шаль можно было носить как мантилью, как накидку, саронг, серапе или блузку. При соответствующем нижнем белье ее можно было превратить в короткое вечернее платье без бретелек. Самое сильное впечатление она производила, когда использовалась так, как было задумано Джоффри Бином: спадая с плеч. Но сделать это можно было только одним-единственным способом.

Джиджи освежила косметику, накрасила губы, водила щеткой по волосам, пока те не превратились в пышное облако, накинула шарф на свитер и вышла наружу – венецианка до кончиков черных бархатных шлепанцев. Естественно, ее вечерние туфли остались в Лос-Анджелесе.

– А как быть с людьми, которые ждут меня в Нью-Йорке? – спросила Джиджи на следующее утро.

Они с Беном сидели в желто-зеленых плетеных креслах у Флориана и грелись на солнышке. Оркестр, расположившийся у соседних дверей, исполнял мелодии из старых оперетт.

– Я отложил все встречи. Они состоятся немного позже, никаких проблем.

– А вдруг кто-нибудь из агентства позвонит в гостиницу, где я должна была остановиться?

– Моя секретарша зафиксирует все звонки и передаст их сюда по телексу. Телекс стоит у меня в гардеробной. Вы сможете перезвонить в Калифорнию, и никто ни о чем не догадается.

– Значит, вы можете безнаказанно утопить меня в канале. Это таинственное исчезновение станет еще одной из загадок истории.

– Мне очень нравится ваше настроение, – улыбнулся Бен. На Джиджи было платье от Версаче. Еще несколько пакетов с надписями «Версаче», «Валентино» и «Кризиа» стояло у ее ног. «Помимо всего прочего, – подумал Бен, – Венеция – это прекраснейший бутик мира. Люди, которые его создали, были величайшими купцами, которых когда-либо знала Земля».

– Я вспомнила один страшный английский фильм… – Джиджи умолкла. Та картина была посвящена другой Венеции – зловещей, мрачной, ничем не похожей на это чудо, согретое апрельским солнцем. Дети бегали по мраморной мостовой, голуби ели у них из рук, рябь света омывала фасад собора Святого Марка, гарцевавших перед ним четырех бронзовых коней и множество крылатых львов, а в воздухе стоял колокольный звон.

– Сколько времени мы здесь пробудем? – спросила она.

– Сколько захотите. На дворе еще только апрель… а туристский сезон продолжается здесь до середины октября. Но кое-кто любит Венецию во все времена года. Чтобы знать Венецию так, как ее знают местные жители, нужно провести здесь зиму.

– Не шутите. Я знаю, как вы заняты.

– Не просите меня сегодня быть серьезным, – ответил Бен. – Для этого я слишком счастлив.

– Потому что вы в Венеции?

– Потому что я в Венеции, потому что оркестр у кафе всегда играет музыку, которую я люблю, потому что после ленча в крытом саду у Даниэли мы отправимся в академию и полюбуемся картиной моего любимого Джорджоне. Вы сможете пробыть там хоть несколько часов. Торопиться вам не придется, потому что я неуклонно соблюдаю первое правило жизни в Венеции: осматривать только одно произведение искусства в день, проводить по крайней мере час на воде, вкусно есть по крайней мере один раз в день и покупать только одну вещь, неважно какую… Потому что я здесь с подругой, которая находится полностью в моей власти, поскольку пропадет, если попробует сбежать; потому что сегодня днем на Лидо будет поло, и при желании мы сможем посетить это зрелище; потому что оркестр начинает играть «Сказки Венского леса», при звуках которых меня всегда тянет танцевать…

Бен взял Джиджи за руки, заставил встать, и они закружились по площади Святого Марка, распугивая голубей, веселя детей, потешая официантов и привлекая туристов.

Следующие три дня прошли согласно первому правилу Бена; когда они закончились, Джиджи знала Венецию лучше, чем если бы была вооружена огромным путеводителем и дотошно следовала его рекомендациям. Она до глубины души прониклась ритмом жизни этого города и знала, что отныне воспоминания о Венеции будут с ней всегда и везде.

Утром четвертого дня Джиджи спустилась завтракать на второй этаж палаццо и неожиданно оказалась в столовой одна. Она задумчиво пила апельсиновый сок, не сводя глаз с оживленного Большого канала. Это зрелище становилось для нее привычным, но не менее желанным. Допив сок, Джиджи поставила стакан и неожиданно поняла, что чем больше привыкает к городу, тем чаще думает о Бене Уинтропе. Днем Бен носил пестрые итальянские свитера и легкие брюки, а вечером элегантные костюмы, причем делал это так непринужденно, что его бостонский полупрофессорский, полуделовой имидж бесследно исчезал. Теперь Джиджи с трудом верилось, что этот имидж существовал вообще. Длинноватые волосы Бена по-прежнему отказывались расти в направлении, предписанном парикмахером, но серые глаза иногда казались голубыми. Возможно, виноваты в этом были море и небо, но скорее всего причина заключалась в том, что внешность Бена отражала его душевное состояние.

Впрочем, дело было не просто в легкомысленном настроении или в желании занятого бизнесмена насладиться каждой драгоценной минутой редкого отдыха. Все было куда серьезнее. Похоже, Бен отказался от маски, которая была характерной чертой его делового имиджа и помогала не говорить ничего лишнего. Оказавшись в Венеции, Уинтроп перестал быть прожженным хитрецом, которым показался ей с первого взгляда, нарочито и сознательно бесстрастным человеком, задумчиво смотревшим на все вокруг и определявшим ему цену.

«Бен стал юнцом, – подумала Джиджи, – стройным, сильным и загорелым. Увлекающимся молодым человеком, непредсказуемым, не понимающим самого себя и своего отношения ко мне».

Что общего было у этого галантного кавалера, доброго приятеля и чудесного спутника, с тем мужчиной, страстный и властный поцелуй которого так напугал ее несколько месяцев назад?

Пока Джиджи думала о Бене, сидя в столовой, сам он стоял перед зеркалом, поправлял галстук, думал о Джиджи и составлял план на предстоявший день.

Уинтроп был доволен собой. С первой минуты полета в Венецию он умело притворялся хорошим товарищем и «своим в доску». Ни разу не позволил себе воспользоваться чудесным настроением, возбуждением и даже ликованием, в которое приводила Джиджи романтическая красота окружающего. Он подарил ей Венецию, самое желанное место на свете, ничего не требуя взамен, словно какой-нибудь любящий братец или дядюшка, предмет сокровенных грез любой девушки. Ни разу не позволил себе отозваться на близость и тепло ее чудесного тела, обращался с ней в тысячу раз равнодушнее, чем обращался бы с любимым домашним животным, хотя от каждого прикосновения Джиджи у него горела рука и он тысячу раз на дню преодолевал желание заключить ее в объятия, прижать к себе и покрыть поцелуями. Каждое утро Бен клялся не давать себе воли, но, насколько он мог заметить, Джиджи ничего не подозревала, не задавала вопросов и считала его поведение совершенно естественным.

Что может заставить женщину так долго сопротивляться соблазну? Бен был недоволен собой. Он спланировал это путешествие тщательнее, чем любую из своих сделок. Несколько месяцев успешно работал с Джиджи рука об руку, пытаясь заставить ее забыть о совершенной им ошибке – поспешном поцелуе, от которого Джиджи содрогнулась всем телом, уязвив его гордость.

Весть о том, что ее обманом увезли в Венецию, Джиджи восприняла весьма спокойно. Но разве есть на свете женщина, способная не ответить на вызов, который бросает ее чарам кажущаяся невозмутимость спутника?

Если бы Джиджи была изощренной кокеткой, Бен восхитился бы совершенством, с которым она вела интригу. Но он готов был держать пари, что Джиджи нисколько не лицемерит. Такой опытный мужчина, как он, тут же разоблачил бы любую попытку притворства. Ее чувства были искренними и тут же выходили наружу. Но разве женщина может не сознавать или не ощущать того, какие чувства она вызывает у мужчины? Разве она может не стремиться нарушить его покой, вывести из равновесия, пробить броню? «Не ждет ли она, чтобы я сделал первый шаг? – гадал он. – Ни одна из расставленных мной ловушек не сработала. Джиджи просто не замечает их, жадно впитывая в себя удовольствия, припасенные мной на этот день. Наживка оказалась такой заманчивой, что рыбка не видит ничего другого…»

И тут после нескольких дней благословенного молчания внезапно заработал телекс.

– Только этого мне и не хватало! – раздраженно воскликнул Бен и с такой силой выдернул из машины листок бумаги, что тот порвался.

«А разве ты хотела чего-то другого? – спрашивала себя Джиджи, хрустя вторым гренком. – Ты хотела свободы и получила ее с избытком; ненавидела зависимость, а тут никто не предъявляет на тебя никаких прав; не желала, чтобы тебя ревновали, и получила в спутники кавалера, который ведет себя как Гек Финн. Так чего же тебе еще, капризная дура? Тебя привезли в Венецию, не требуя ничего взамен. Кому из женщин могло такое присниться? Но Венеция без небольшого… флирта – это не Венеция. Сама природа этого города требует романтических отношений так же, как требует прилива и отлива, не дающих застаиваться каналам…»

Джиджи сознавала, что флирт у нее в крови, но не позволяла себе флиртовать с Беном Уинтропом. Нет, ни в коем случае! Флиртовать с ним может только тот, кто ищет неприятностей на свою голову. Первое правило Бена гласило одно, а ее первое правило – другое: «Не флиртовать с Беном Уинтропом».

И все же, все же… когда во время долгой экскурсии вверх и вниз по извилистому Большому каналу пароходик слегка ударялся об одну из бесчисленных плавучих пристаней и Бен поддерживал ее, помогая сохранить равновесие, Джиджи неудержимо хотелось прислониться к нему, повернуть голову, прильнуть к его груди и замереть, а не отстраняться, едва он смягчит удар. Когда Бен пил капуччино, ей неизменно хотелось держать его за руку; когда внезапный короткий ливень загонял их под портик церкви, она боролась с желанием спрятаться под его просторной курткой. Но она внушала себе, что это не флирт, а естественное желание вступить в осязательный контакт с существом противоположного пола, которое любая женщина ощутила бы в этом прекрасном романтичном городе, где любовью пропитан сам воздух.

Единственными мужчинами, с которыми Джиджи флиртовала (и получала ответ), были официанты в ресторанах, капитан Джузеппе, гондольер Гввдо и Арриго Чиприани. Последний флирт оказался самым удачным из всех.

Вчера они с Беном внезапно соскучились по американским гамбургерам и зашли в бар «Гарри» – единственное место в Европе, где их умели готовить как следует. Там она познакомилась с владельцем, приятелем Бена, и между ними завязался чудесный, тонкий, едва уловимый флирт. Джиджи поняла это сразу, хотя вид у Арриго был весьма достойный. Когда с ленчем было покончено, Арриго подарил ей красную «бабочку» – свой фирменный знак, галстук, без которого его никто не видел. Красный галстук как нельзя лучше подходил к ее блейзеру цвета морской волны и белой блузке, заправленной в джинсы. Сегодня утром она снова нацепила эту веселую «бабочку» на небесно-голубую рубашку, поверх которой был надет купленный вчера свитер с разноцветными ромбиками.

«Слава богу, что я захватила с собой кредитные карточки», – подумала Джиджи, расправляясь с завтраком. Искушений здесь было не меньше, чем в Беверли-Хиллз, курс доллара по отношению к лире оставался высоким, а большинство бутиков торговали семь дней в неделю. Два дня назад она неосторожно остановилась у витрины «Нарди», самого знаменитого ювелирного магазина Венеции, и Бен затащил ее внутрь, заставив примерить привлекшие ее взгляд изумрудные серьги, оправленные бриллиантами.

Когда Джиджи объяснила, что не может принять такой подарок и что даже самое замечательное похищение на свете не предполагает осыпание жертвы драгоценностями, Бен ужасно расстроился. Но когда позже Джиджи позволила ему купить маленький швейцарский маникюрный набор, радость Уинтропа с лихвой компенсировала огорчение от невозможности потратить целое состояние на изумрудные серьги. Этой суммы хватило бы, чтобы целый век платить жалованье десяти штатным гондольерам. Неужели Бен действительно не знает цены деньгам?

– Проклятие! – В столовую вошел Бен и сел рядом. – Вчера вечером пришел телекс. Мне следовало разбить эту машину о стену!

– Мы должны вернуться?

– Ничего подобного. Этого не случилось бы, даже если бы кто-нибудь взорвал один из моих комплексов. Я оставил инструкции на все случаи жизни. Нет, здесь другое. Я занимаюсь торговым флотом, а тут появилась возможность приобрести сразу три грузовых судна. Но для этого нужно сегодня же съездить в Местре. Владелец сильно переоценил свои возможности и теперь вынужден срочно продать их по цене металлолома. Если я не куплю их утром, днем это сделает кто-нибудь другой.

«Нет, Бен не забыл цены денег; просто у него другое представление о них», – подумала Джиджи. Металлолом… Неужели это причина, чтобы прерывать прогулку по Венеции?

– Я оставлю вас на попечение Гвидо, а сам вернусь через пару часов, – продолжил Бен.

– А далеко до Местре?

– Получаса хватит с лихвой. Этот город расположен на материке. Я доберусь на катере до железнодорожной станции, а там меня встретит шофер с машиной. Я взгляну на суда, вернусь, и мы еще успеем выпить по коктейлю перед ленчем.

– А можно мне с вами?

– В Местре? Это мерзкий городишко. Серый, мрачный, промышленный. На него незачем тратить время.

– Я серьезно, – заупрямилась Джиджи. – Мне хочется увидеть что-нибудь серое и мрачное. Хотя бы для контраста.

– Что ж, я буду только рад. Но потом не жалуйтесь.

У ворот Джиджи и Бена встретил служащий верфи. Прежде чем пропустить их на территорию, он вручил обоим по велосипеду с номером, каске и паре защитной обуви, представлявшей собой что-то вроде сабо с металлическими ушками и резиновой подошвой, надевавшихся поверх туфель. Суда стояли в сухом доке, находившемся в полутора километрах отсюда, и для передвижения по огромной территории, где строились суда всевозможных видов, люди пользовались велосипедами.

Добравшись до сухого дока, они остановились на площадке и далеко внизу увидели три одинаковых серых судна. «Печальное зрелище, – подумала Джиджи. – Дело не в том, что они вынуты из воды, так что видна часть корпуса ниже ватерлинии. Невозможно смириться с тем, что скоро их разрежут и продадут на металлолом». Даже на взгляд непрофессионала в очертаниях их носа и кормы было что-то грациозное. Сильные, изящные обводы были приятны глазу. При мысли о судьбе, ждавшей этих красавцев, сжималось сердце.

– Где их владелец, Северини? – нетерпеливо спросил Бен. – Я хочу поскорее завершить сделку и вернуться еще до полудня.

Через несколько минут подкатили двое мужчин и спрыгнули с велосипедов. Судя по внешности, это были отец с сыном, оба хорошо одетые и мрачные.

– Прошу прощения, мистер Уинтроп, что заставил вас ждать. Меня задержал междугородний разговор. Позвольте представить вам моего сына Фабио. Он инженер.

– Рад познакомиться с вами обоими, – ответил Бен. – А это мисс Орсини, ужасно любопытная туристка.

– Должно быть, так, если ей захотелось посетить Местре, – ответил Северини-старший.

Джиджи и Фабио отошли немного в сторону, чтобы не мешать деловому разговору.

– Инженер? – спросила Джиджи. – Иными словами, вы проектируете суда?