Текст книги "Артур и Джордж"

Утром двадцатого октября тысяча девятьсот третьего года Джорджа перевезли из Стаффордской тюрьмы в Уголовный суд. Отвели в подвал, где находилось конвойное помещение. В качестве поблажки определили в просторную камеру с низким потолком, дощатым столом и печкой; под надзором констебля Даббса он мог совещаться там с мистером Миком. В течение двадцати минут, что Джордж просидел за столом, Даббс, жилистый, с полоской бороды, старательно отводил взгляд. Затем по сигналу он повел Джорджа тесными, петляющими, мрачными коридорами, вдоль шеренги тусклых газовых фонарей к какой-то двери, за которой начиналась узкая лестница. Получив от Даббса легкий тычок в спину, конвоируемый двинулся вверх, навстречу свету и шуму. Когда он появился у всех на виду в зале суда «Б», шум сменился тишиной, и Джордж, оказавшийся прямо за барьером скамьи подсудимых, в растерянности застыл – ни дать ни взять актер, насильно вытолкнутый на сцену из люка.

В присутствии помощника председательствующего – сэра Реджинальда Харди, двух мировых судей, сидевших по бокам от него, капитана Энсона, полномочных англичан-присяжных, газетчиков, представителей общественности и трех членов семьи подсудимого был зачитан обвинительный акт. Джорджу Эрнесту Томпсону Эдалджи инкриминировались нанесение в ночь с 17 на 18 сентября резаной раны лошади-пони, принадлежавшей угольной компании, а также отправка, около 11 июля, письма с угрозой убийства на имя сержанта Робинсона, служащего в полицейском участке Кэннока.

Мистер Дистэрнал был высок ростом, гладок, быстр в движениях. После краткой вступительной речи он вызвал инспектора Кэмпбелла, и рассказ завели с самого начала: обнаружение раненого пони, обыск в доме приходского священника, одежда с пятнами крови, прилипшие к плащу волоски, анонимные письма, арест и последующие заявления подсудимого. Джордж понимал: это не более чем рассказ – мешанина разрозненных сведений, совпадений и домыслов; понимал он и то, что ни в чем не виновен, однако из-за повторения начальственным лицом в парике и мантии рассказ этот приобрел некое подобие достоверности.

Когда Джордж уже решил, что показания Кэмпбелла исчерпаны, мистер Дистэрнал преподнес свой первый сюрприз.

– Инспектор Кэмпбелл, прежде чем мы закончим, напомню о недавнем случае, вызвавшем серьезную тревогу общественности; думаю, вы можете нас просветить на сей счет. Если не ошибаюсь, двадцать первого сентября на ферме мистера Грина была найдена лошадь с резаной раной.

– Совершенно верно, сэр.

– А ферма мистера Грина расположена по соседству с домом священника прихода Грейт-Уэрли?

– Да, это так.

– И полиция начала следствие по этому возмутительному делу?

– Конечно. Безотлагательное и приоритетное.

– Принесло ли оно какие-либо результаты?

– Да, сэр.

Точно рассчитанная пауза, которую выдержал мистер Дистэрнал, оказалась, в сущности, излишней: все присутствующие замерли раскрыв рот, как один изумленный ребенок.

– Будьте любезны, сообщите суду о результатах вашего расследования.

– Джон Гарри Грин, девятнадцати лет, доброволец конного отряда территориальной армии, взял на себя вину за указанное деяние в отношении своей собственной лошади. Он дал письменные признательные показания.

– Юноша взял на себя полную и единоличную ответственность?

– Да, это так.

– А вы допросили его на предмет возможной связи между этим злодеянием и предыдущими эпизодами, имевшими место в том же районе?

– Допросили. Причем очень подробно, сэр.

– И что он сообщил?

– Что это был единичный случай.

– И следственные действия подтвердили, что эпизод на ферме Грина никак не связан с другими эпизодами, зафиксированными в данной местности?

– Подтвердили.

– Совершенно никак не связан?

– Совершенно никак не связан, сэр.

– Присутствует ли в данный момент Джон Гарри Грин в зале суда?

– Да, сэр, присутствует.

Джордж, как и все, кто находился в переполненном зале, начал озираться в поисках девятнадцатилетнего конника-добровольца, который сознался в истязании собственной лошади, хотя, судя по всему, не дал полиции внятного объяснения своим действиям. Но именно в этот миг сэр Реджинальд Харди решил, что подошло время обеда.

Мистер Мик перво-наперво исполнил договорные обязательства по отношению к мистеру Вачеллу и только потом спустился в помещение, где в перерывах между заседаниями держали Джорджа. Тот совсем приуныл.

– Вы нас предупреждали насчет Дистэрнала, мистер Мик. Мы были готовы к неожиданностям. Ну, по крайней мере, сегодня во второй половине дня мы сможем прощупать этого Грина.

Солиситор мрачно покачал головой:

– Исключено.

– Почему же?

– Потому что он не наш свидетель. Если другая сторона его не вызовет, мы не получим права на перекрестный допрос. А допрашивать его втемную – слишком большой риск: неизвестно, что он выкинет. Это может нас доконать. И все же они представляют его суду – делают вид, будто идут с открытым забралом. Умно. Типично дистэрналовский ход. Я должен был такое предусмотреть, но ни сном ни духом не ведал о признании конника. Это плохо.

Джордж посчитал своим долгом приободрить солиситора:

– Понимаю, вы расстроены, мистер Мик, но ведь вреда особого нет? Грин сказал – и полиция повторила, – что этот случай никак не связан с предыдущими.

– В том-то и загвоздка. Важны ведь не слова, а произведенное впечатление. Зачем молодому человеку понадобилось без всякой видимой причины выпускать кишки лошади, причем своей собственной? Ответ: чтобы выгородить соседа и дружка, которого обвиняют в аналогичном преступлении.

– Но он мне не друг. Кажется, я его даже в лицо не знаю.

– Да, это понятно. И об этом вы скажете мистеру Вачеллу, когда мы, просчитав возможный риск, выведем вас на свидетельскую трибуну. Но при этом создастся впечатление, будто вы опровергаете подозрения, еще никем не высказанные. Это умный ход. После перерыва мистер Вачелл займется инспектором, но мне думается, особых оснований для оптимизма у нас нет.

– Мистер Мик, я заметил, что Кэмпбелл сегодня заявил, будто обнаруженная им при обыске вещь – моя старая, сто лет не ношенная домашняя куртка – была мокрой. Он повторил это дважды. А в Кэнноке всего лишь называл ее влажной.

Мик тепло улыбнулся:

– Сотрудничать с вами – одно удовольствие, мистер Эдалджи. Мы-то сами отмечаем такие вещи, но не докладываем клиенту, чтобы его не расстраивать. Полиция еще не раз подкорректирует все сказанное, поверьте.

Во второй половине дня мистер Вачелл не добился особого толку от инспектора, который на свидетельской трибуне чувствовал себя как рыба в воде. Впервые увидев Кэмпбелла в полицейском участке Хеднесфорда, Джордж нашел его тугодумом, да еще неуловимо хамоватым. На Ньюхолл-стрит и в Кэнноке тот уже соображал быстрее и не скрывал враждебности, но при этом не обнаруживал логического мышления. Сейчас он высказывался взвешенно и серьезно, а логика вкупе с авторитетностью исходила, казалось, от его рослой фигуры и полицейской формы. Джордж подумал, что вокруг него исподволь подменяются не только слова, но и некоторые персонажи рассказа.

Зато мистеру Вачеллу повезло добиться большего от констебля Купера, который, как и в суде первой инстанции, объяснил, каким образом проводилось сравнение каблука Джорджа с отпечатками ботинок на сыром грунте.

– Констебль Купер, – приступил к допросу мистер Вачелл, – позвольте спросить, кто поручил вам произвести эти действия?

– Точно не помню, сэр. Вроде инспектор, но может, и сержант Парсонс.

– И где конкретно вам приказали искать следы?

– В любом месте на дороге от луга к дому викария, по которой, скорее всего, убегал злодей.

– Считалось, что злодей явился из дома викария? И туда же вернулся?

– Да, сэр.

– В любом месте?

– В любом, сэр.

На вид Джордж дал Куперу лет двадцать, не больше; уверенностью этот красноухий, неуклюжий юнец старался не уступать своему начальству.

– И вы исходили из того, что злодей, как вы его называете, выбрал кратчайший путь?

– Да, скорее всего, сэр. С места преступления обычно так и убегают.

– Понятно, констебль. Значит, в других местах, кроме прямой дороги, вы не искали?

– Нет, сэр.

– И сколько времени заняли ваши поиски?

– По моим прикидкам, час с небольшим.

– И в котором часу это было?

– Начал я вроде в полдесятого, как-то так.

– А пони был обнаружен примерно в шесть тридцать?

– Да, сэр.

– То есть тремя часами ранее. В течение этого времени той дорогой мог прошагать кто угодно. Шахтеры, идущие на смену, зеваки, прознавшие о случившемся. Не говоря уже о полицейских.

– Возможно, сэр.

– А кто работал с вами в паре, констебль?

– Я был один.

– Понятно. И вы нашли несколько следов, совпавших, по вашему мнению, с ботинком, который был у вас в руке.

– Да, сэр.

– А затем вернулись и доложили о своей находке?

– Да, сэр.

– И что потом?

– Вы о чем, сэр?

Джордж с удовлетворением отметил, как Купер слегка сбавил тон, словно почувствовал, что его куда-то ведут, но еще не разглядел пункт назначения.

– Я о том, констебль, что произошло после вашего доклада.

– Меня направили на осмотр участка, примыкающего к дому викария, сэр.

– Понимаю. Но в какой-то момент вы, констебль, вернулись, чтобы показать кому-нибудь из вышестоящих офицеров найденные вами следы.

– Да, сэр.

– В котором примерно часу?

– Во второй половине дня.

– Во второй половине дня. То есть часа в три, в четыре?

– Около того, сэр.

– Так-так. – Нахмурив брови, мистер Вачелл призадумался – на взгляд Джорджа, чересчур театрально. – Иными словами, шесть часов спустя.

– Да, сэр.

– В течение этого отрезка времени территория охранялась и была огорожена, чтобы не допустить дальнейшего затаптывания?

– Не совсем.

– Не совсем. Это означает «да» или «нет»?

– Нет, сэр.

– Итак, насколько мне известно, в подобных случаях стандартная процедура требует сделать гипсовые слепки с отпечатков, оставленных конкретным каблуком. Ответьте мне: это было сделано?

– Нет, сэр, не было.

– Как я понимаю, существует и другой метод: сфотографировать обнаруженные следы. Это было сделано?

– Нет, сэр.

– Насколько я знаю, используется еще один способ: выкопать соответствующий кусок грунта и передать его на экспертизу. Это было сделано?

– Нет, сэр. Слякоть помешала.

– В течение какого срока вы служите в полиции, мистер Купер?

– Год и три месяца.

– Год и три месяца. Большое спасибо.

Джордж едва не захлопал в ладоши. Сейчас, как и все это время, он смотрел на мистера Вачелла, но не мог поймать его взгляд. По всей вероятности, этого не предполагал судебный этикет, но, возможно, мистер Вачелл уже планировал допрос следующего свидетеля.

До конца вечернего заседания все, похоже, шло своим чередом. Суду были выборочно зачитаны анонимные письма, и Джордж убедился, что ни один здравомыслящий человек не заподозрил бы в нем автора этих пасквилей. Взять хотя бы послание от адресата, называющего себя «Поборником Правосудия», которое он передал Кэмпбеллу: «Джордж Эдалджи, я тебя не знаю, но иногда вижу на железной дороге и догадываюсь, что при знакомстве ты бы мне не понравился – туземцев не люблю». Ну мог ли он своей рукой такое написать? За этим последовала еще более нелепая атрибуция авторства. В зачитываемом письме содержалось будто заимствованное из дешевого романа описание законов так называемой уэрлийской банды: «Все они, повторяя за Капитаном, приносят жуткую клятву скрытности, и каждый говорит: „Чтоб мне сдохнуть на месте, коли проболтаюсь“. Джордж решил положиться на присяжных: пусть сами делают вывод, может солиситор выражаться таким слогом или нет.

Мистер Ходсон, владелец мелочной лавки, показал, что видел Джорджа, когда тот шел в Бриджтаун к мистеру Хэндсу, и что стряпчий был одет в старую домашнюю куртку. Но вслед за тем сам мистер Хэндс, у которого Джордж провел около получаса, заявил, что никакой куртки на его заказчике не было. Еще двое свидетелей также сообщили, что видели его в тот вечер, только не запомнили, как он был одет.

– Сдается мне, другая сторона меняет позицию, – сказал мистер Мик, когда судебное заседание окончилось. – Чувствую, появилась какая-то задумка.

– Какого рода? – спросил Джордж.

– В Кэнноке обвинение утверждало, что на луг вы пришли еще до ужина, во время своей обычной прогулки. Потому-то и было вызвано такое количество свидетелей, видевших вас и здесь и там. Взять хотя бы ту любовную парочку, помните? Сюда их не позвали, и не только их. И еще: на предварительных слушаниях звучала одна-единственная дата: семнадцатое. Теперь в обвинительном заключении говорится «в ночь с семнадцатого на восемнадцатое». Решили подстраховаться. Как я вижу, склоняются к ночному времени. Вероятно, у них в запасе есть нечто такое, о чем мы не догадываемся.

– Мистер Мик, не важно, куда они склоняются и почему. Если им по нраву вечернее время, то у них нет ни единого свидетеля, который бы повстречался со мной вблизи луга. А если им по нраву ночное время, то пусть попробуют оспорить показания моего отца.

Пропустив мимо ушей слова клиента, мистер Мик продолжил размышления вслух:

– Конечно, им не обязательно склоняться либо к одному, либо к другому. Они могут просто обрисовать возможности перед присяжными. Однако в этот раз больше внимания уделяется следам. Следы пригодятся в том случае, если обвинение склонится ко второму варианту, поскольку ночью лил дождь. И если ваша старая куртка из влажной стала мокрой, это лишь подтверждает мое предположение.

– Тем лучше, – сказал Джордж. – Во время вечернего заседания мистер Вачелл разнес в пух и прах констебля Купера. А если мистер Дистэрнал будет гнуть ту же линию, то ему останется только утверждать, что священник Англиканской церкви говорит неправду.

– Если позволите, мистер Эдалджи… Не надо думать, что все так просто.

– Но это действительно просто.

– Вы готовы поручиться, что ваш отец в добром здравии? С точки зрения психики?

– Это самый здравый из всех известных мне людей. А почему вы спрашиваете?

– Подозреваю, что для него это будет важно.

– Вы не поверите, насколько здравыми могут оказаться индусы.

– А ваша мать? А сестра?

Утреннее заседание второго дня началось с показаний трактирщика Джозефа Маркью, бывшего констебля. Он рассказал, как инспектор Кэмпбелл направил его на железнодорожную станцию Грейт-Уэрли-Чёрчбридж и как подсудимый отказался дожидаться следующего поезда.

– Объяснил ли он вам, – спросил мистер Дистэрнал, – какие дела оказались столь важными, что заставили его отклонить неотложную просьбу инспектора полиции?

– Нет, сэр.

– Вы повторили ему просьбу задержаться?

– Повторил, сэр. Я даже предложил ему в порядке исключения устроить себе выходной. Но он отказался менять свои планы.

– Понятно. Скажите, мистер Маркью, в тот момент произошло что-нибудь примечательное?

– Да, сэр. К нам подошел стоявший на перроне человек и сообщил, что, по слухам, ночью полоснули ножом еще одну лошадь.

– И куда был направлен ваш взгляд, когда тот человек сообщил свою весть?

– Мой взгляд был направлен прямо на подсудимого.

– Вы можете описать суду его реакцию?

– Могу, сэр. Он заулыбался.

– Он заулыбался. Он заулыбался, услышав, что покалечена еще одна лошадь. Вы в этом уверены, мистер Маркью?

– Еще бы, сэр. Абсолютно уверен. Он заулыбался.

Джордж подумал: «Но это неправда. Я же знаю, что это неправда. Мистер Вачелл обязан доказать, что это неправда».

Опыт подсказывал мистеру Вачеллу, что с ходу отметать такие показания нельзя. Поэтому он сосредоточился на личности человека, якобы подошедшего к Маркью и Джорджу. Кто таков, откуда взялся, куда ехал? (Подразумевалось: почему его нет в зале суда?) Сначала посредством намеков и пауз, а потом и напрямую мистер Вачелл сумел выразить неподдельное изумление тем, что содержатель питейного заведения, а в прошлом полисмен, с широчайшим кругом знакомств в тех местах, оказался неспособен опознать этого полезного, но таинственного субъекта, который мог бы подтвердить его причудливое и тенденциозное заявление. Но выжать из Маркью нечто большее защита не сумела.

Затем по указанию мистера Дистэрнала сержант Парсонс повторил фразы подсудимого насчет ожидаемого ареста и его же заявление, якобы сделанное в бирмингемской камере предварительного заключения, о том, что он упечет за решетку мистера Локстона, прежде чем выйдет сам. Никто даже не сделал попытки объяснить, кто такой этот пресловутый Локстон. Еще один участник уэрлийской банды? Еще один полицейский, которого Джордж грозится застрелить? Фамилия эта повисла в воздухе, и присяжные вольны были думать что угодно. Некий констебль Мередит, чьего имени и лица Джордж совершенно не помнил, процитировал какое-то безобидное высказывание насчет освобождения под залог, услышанное им от Джорджа, но воспроизвел его так, что оно прозвучало изобличением. Вслед за тем Уильям Грейторекс, «пышущий здоровьем юный англичанин с открытым загорелым лицом и приятными манерами», повторил историю о том, как Джордж, глядя из окна вагона, проявил непонятный интерес к мертвым лошадям мистера Блуитта.

Ветеринар, мистер Льюис, описал состояние шахтерского пони, подробности кровопотери, длину и внешний вид раны, не забыв упомянуть о прискорбной необходимости пристрелить животное. Мистер Дистэрнал задал вопрос: каково предположительное время нанесения увечья? Мистер Льюис заявил, что, на его профессиональный взгляд, за шесть часов до осмотра. Иными словами, не ранее половины третьего ночи восемнадцатого числа.

Джорджу это показалось первой хорошей новостью за весь день. Все споры об одежде, в которой он приходил к сапожнику, теперь выглядели несущественными. Другая сторона просто-напросто отрезала себе одну из линий обвинения. Загнала себя в тупик.

Однако на поведении мистера Дистэрнала это никак не отразилось. Всем своим отношением он давал понять, что некая изначальная двусмысленность, имевшаяся в деле, теперь прояснилась стараниями полиции и обвинения. Мы можем более не гадать, в какой момент за истекшие полсуток… мы теперь можем предположить, что в два тридцать ночи или очень близко к тому было совершено… И мистер Дистэрнал ловко увязал новую степень точности с возрастающей степенью уверенности в том, что обвиняемый сидит на скамье подсудимых именно за те преступления, которые указаны в обвинительном акте.

Последним пунктом повестки дня оставался допрос Томаса Генри Гаррина, не возражавшего, чтобы его представили как эксперта-графолога с девятнадцатилетним опытом распознавания измененного и анонимного почерка. Он подтвердил, что нередко выполняет заказы Министерства внутренних дел и что недавно выступил в своем профессиональном качестве как свидетель по делу об убийстве на скотоводческой ферме. У Джорджа не было определенного представления о том, по каким признакам распознается эксперт-графолог: наверное, по сухой учености и скрипучему, как жесткое перо, голосу. Но мистер Гаррин, краснолицый, с пышными бакенбардами, мог сойти за брата уэрлийского мясника, мистера Гринсилла.

Каков бы ни был его облик, мистер Гаррин завладел всеобщим вниманием. Суду были представлены фотоснимки большого формата с образцами почерка Джорджа. Были представлены и увеличенные фотографические копии ряда анонимных писем. Подлинники были описаны устно и переданы присяжным, которые, по ощущениям Джорджа, разглядывали их битый час, то и дело отрываясь и подолгу всматриваясь в самого арестанта. Деревянной указкой мистер обвел характерные петли, скругления и пересечения; описание незаметно переросло в умозаключение, потом в выражение теоретической возможности, а от нее – абсолютной уверенности. В конечном счете профессиональное и экспертное мнение мистера Гаррина свелось к тому, что анонимные письма, как и письма за собственноручной подписью обвиняемого, определенно написаны одной и той же рукой.

– Все письма без исключения? – переспросил мистер Дистэрнал, обводя ладонью зал, будто бы превратившийся в скрипторий.

– Нет, сэр, не все.

– Значит, среди них имеются те, которые, по вашему мнению, не написаны рукой подсудимого?

– Имеются, сэр.

– Сколько их?

– Одно, сэр.

Мистер Гаррин указал на то единственное письмо, чье авторство он не приписал Джорджу. Тот понял, что исключение было призвано лишь подтвердить мнение Гаррина относительно всех остальных посланий. Это была уловка, замаскированная под взвешенность.

Затем мистер Вачелл в течение некоторого времени уточнял разницу между личным мнением и научным доказательством, между предположением и знанием, но мистер Гаррин оставался свидетелем твердым как кремень. Ему не впервой было оказаться в таком положении. У адвокатов и прежде возникала мысль, что графолог придерживается не более строгих методов, чем прорицатель, телепат или медиум.

Впоследствии мистер Мик сообщил Джорджу, что для защиты второй день зачастую оказывается наиболее сложным; зато третий день, когда будет заслушана сторона защиты, обещает быть самым удачным. Джордж на это надеялся; его преследовало ощущение, будто его история медленно, но верно от него отчуждается. Он опасался, как бы на третий день, когда суд готовился заслушать сторону защиты, не оказалось слишком поздно. Люди – в том числе и присяжные – начнут думать: сколько можно, нам уже рассказали, что произошло. С какой стати мы должны менять свое мнение?

На другое утро он послушно отрабатывал классический метод мистера Мика – сверять свою историю со стандартными газетными образцами. «Полночное самоубийство». «Бирмингемская трагедия у канала». «Арест двух лодочников». Но почему-то этот прием оказался неубедительным. Джордж скользнул глазами дальше по газетной полосе, к заметке «Типтонская трагедия любви» – про какого-то бедолагу, который связался с падшей женщиной и в итоге утопился в канале. Но Джорджа эти материалы не трогали; глаза сами собой возвращались к заголовкам. Его задевало, что история какого-то недотепы-любовника объявлялась «трагедией» и убогое сведение счетов с жизнью тоже объявлялось «трагедией». Тогда как на его историю сразу навесили ярлык «злодеяние».

И тут почти с облегчением он увидел заметку: «Смерть женщины-хирурга». Джордж счел для себя едва ли не общественным долгом ознакомиться с завершением истории мисс Хикмен, чей разлагающийся труп так и не выдал ни одной тайны. С того момента, как дело Джорджа передали в мировой суд, они с этой незнакомкой оставались товарищами по несчастью. Вчера, по сообщению «Пост», возле Сидмутской рощи в заповеднике Ричмонд-парк был обнаружен хирургический нож, или скальпель. Газета заключила, что он выпал из кармана женщины, когда ее труп увозили с места преступления. Джордж не знал, можно ли этому верить. Найдено тело пропавшей женщины; неужто, когда его забирали, никто не заметил, как из карманов выпадают какие-то предметы? Будь Джордж членом коллегии присяжных при коронере, он бы ни за что на это не купился.

Далее «Пост» высказывала гипотезу, будто этот нож, или скальпель, принадлежал убитой и, вероятно, послужил для перерезания артерии, тем самым вызвав смерть от потери крови. То есть это самоубийство и очередная «трагедия». Что ж, подумалось Джорджу, версия правдоподобная. Однако, находись приход Уэрли в графстве Суррей, а не в Стаффордшире, полиция состряпала бы что-нибудь поинтереснее: как сын викария сумел выбраться из запертой спальни, прихватил скальпель, которого прежде в глаза не видел, увязался за несчастной женщиной, дождался, когда она скроется в роще, и прирезал ее без какой-то бы то ни было причины.

Этот укол горечи привел его в чувство. Вообразив свою мифическую причастность к делу Хикмен, он вспомнил заверения мистера Вачелла, высказанные в самой первой их беседе. Моя линия защиты, мистер Эдалджи? Никаких изобличающих вас улик у обвинения нет, никакого мотива к совершению данного преступления у вас не было, как не было и потенциальных возможностей. Конечно, перед судьей и присяжными я слегка блесну красноречием, но защита будет строиться именно на этих пунктах.

Однако первым слово получил доктор Баттер. Он разительно отличался от мистера Гаррина – тот показался Джорджу шарлатаном, выдающим себя за профессионала. Судебно-медицинский эксперт, седовласый, спокойный, осмотрительный джентльмен, явился из мира пробирок и микроскопов; его выступление было сугубо конкретным. Он рассказал мистеру Дистэрналу, какие методы использовал при осмотре бритв, пиджака, жилета, ботинок, брюк и домашней куртки. Описал всевозможные пятна, обнаруженные на одежде, а затем идентифицировал те, которые могли быть следами крови млекопитающего. Пересчитал волоски, прилипшие к рукаву и левому борту куртки; в общей сложности получилось двадцать девять, все короткие, рыжеватые. Их он сравнил с покровными волосками, имевшимися на лоскуте кожи пристреленного шахтерского пони. Те волоски также оказались короткими, рыжеватого оттенка. Он исследовал обе группы волосков под микроскопом и установил, что они «схожи по длине, окрасу и структуре».

С доктором Баттером мистер Вачелл решил использовать такой прием: сперва отдать должное его знаниям и профессиональному опыту, а затем попробовать обратить их на пользу защите. Он привлек внимание к обнаруженным на плаще белесым пятнам – как заключило следствие, от слюны и пены раненого животного. Подтвержден ли этот вывод научными методами доктора Баттера?

– Нет.

– Из чего, по вашему мнению, состоят эти пятна?

– Из крахмала.

– По вашему опыту, как могли пятна такого состава попасть на одежду?

– Я бы сказал, что эти пятна, скорее всего, остались после завтрака, от употребления в пищу хлеба и молока.

Тут Джордж услышал звук, о существовании которого почти забыл: смех. В зале суда упоминание хлеба и молока было встречено смехом. Джорджу показалось, что это признак здравомыслия. Общее веселье не утихало; он посмотрел на присяжных. Один-два человека улыбались, но большинство сидело с серьезным видом. Джорджа это обнадежило.

Далее мистер Вачелл перешел к пятнам крови на рукаве ответчика.

– Вы утверждаете, что это пятна крови млекопитающего?

– Да.

– И никаких сомнений на сей счет быть не может, доктор Баттер?

– Совершенно никаких.

– Понятно. Скажите, доктор Баттер, лошадь – это млекопитающее?

– Естественно.

– Равно как и свинья, и овца, и собака, и корова?

– Конечно.

– То есть в царстве животных все живые существа, если только это не птицы, не рыбы и не земноводные, относятся к млекопитающим?

– Да.

– Как и я, и вы, и господа присяжные?

– Разумеется.

– Значит, утверждая, что это кровь млекопитающего, вы, доктор Баттер, всего лишь допускаете, что она могла принадлежать любому из вышеупомянутых видов?

– Это так.

– И вы ни на минуту не настаиваете, что продемонстрировали или могли бы продемонстрировать принадлежность этих пятнышек крови, имеющихся на рукаве ответчика, лошади или пони?

– Нет, настаивать на чем-либо попросту невозможно.

– А возможно ли аналитическим путем установить возраст этих пятен крови? Вы могли бы, к примеру, утверждать, что одно из пятен оставлено вчера, другое на прошлой неделе, третье – несколько месяцев назад?

– Ну, если пятно еще влажное…

– На рукаве Джорджа Эдалджи имелось на момент вашего осмотра хотя бы одно влажное пятно?

– Нет.

– Все пятна успели засохнуть?

– Да.

– Значит, согласно вашим собственным показаниям, возраст этих пятен может исчисляться днями, неделями и даже месяцами?

– Именно так.

– А возможно установить, оставлено ли такое пятно кровью живого или мертвого млекопитающего?

– Нет.

– Или куском мяса?

– Тоже нет.

– Значит, доктор Баттер, по результатам исследования вы не можете отличить пятна крови человека, ранившего лошадь, и пятна, попавшие на его одежду несколькими месяцами ранее, когда он, скажем, готовил бифштекс для воскресного обеда, а то и употреблял его в пищу?

– Вынужден согласиться.

– Попрошу вас напомнить суду: сколько пятен крови вы обнаружили на обшлаге домашней куртки мистера Эдалджи?

– Два.

– И если не ошибаюсь, вы сказали, что каждое было размером с трехпенсовую монету?

– Да, верно.

– Доктор Баттер, если лошади нанесена столь жестокая рана, что животное истекло кровью и в силу необходимости было забито, можете ли вы представить, чтобы при этом на одежду нападавшего попало немногим больше крови, чем попало бы на одежду неаккуратного едока?

– Я не хочу строить домыслы…

– А я никоим образом вас не принуждаю, доктор Баттер. Никоим образом не принуждаю.

Воодушевленный этим допросом, мистер Вачелл сделал краткое сообщение от лица защиты, а потом вызвал Джорджа Эрнеста Томпсона Эдалджи.

«Он энергично вышел из-за барьера скамьи подсудимых и с полным самообладанием повернулся лицом к переполненному залу», – прочел Джордж на следующий день в бирмингемской «Дейли пост»; эта фраза обещала и впредь наполнять его гордостью. Невзирая на всю ложь, звучавшую в этом зале, невзирая на инспирированные шепотки, оскорбительные намеки на его происхождение, намеренное передергивание фактов полисменами и прочими свидетелями, он и сейчас, и впоследствии собирался взирать на своих гонителей с полным самообладанием.

Для начала мистер Вачелл попросил, чтобы его подзащитный точно восстановил все свои передвижения вечером семнадцатого числа. Оба они понимали, что никакой необходимости в этом нет, поскольку мистер Льюис уже изложил суду хронометраж событий. Но мистер Вачелл хотел, чтобы присяжные свыклись с голосом Джорджа и прониклись доверием к его показаниям. Прошло всего шесть лет с тех пор, как ответчикам было разрешено свидетельствовать в суде, и появление обвиняемого на свидетельском месте все еще считалось рискованным новшеством.

Поэтому присяжные еще раз выслушали подробности визита к сапожнику, мистеру Хэндсу, и детали вечернего маршрута; правда, следуя совету мистера Вачелла, Джордж умолчал, что дошел до фермы Грина. Затем он описал семейную трапезу, условия для сна, запертую дверь спальни, свой подъем, завтрак и уход на станцию.

– Итак, вы помните свой разговор с мистером Джозефом Маркью на железнодорожной станции?

– Да, конечно. Он обратился ко мне на перроне, где я стоял в ожидании своего обычного поезда, в семь тридцать девять.

– Вы помните, что он сказал?

– Да, он сказал, что у него есть сообщение от инспектора Кэмпбелла. Мне предписывалось пропустить мой поезд и ожидать на станции до тех пор, пока у инспектора не появится возможность со мной переговорить. Особенно отчетливо мне запомнился тон Маркью.

– Как вы могли бы определить тон его голоса?

– Пожалуй, как очень грубый. Приказной, без намека на уважительность. Я спросил, по какому вопросу инспектор желает со мной встретиться, и Маркью ответил, что не знает, а кабы знал, так нипочем не сказал бы.

– Он представился вам как специальный констебль?