Текст книги "Ученик пекаря"

Выглянув в щелку, Скарл с удовлетворением отметил, что лорд Баралис стоит один, если не считать двух мужчин, упившихся до того, что едва держатся на ногах. Сердце убийцы затрепетало: на это он и надеялся.

Убийца вынул нож, поднял завесу и с ножом наготове двинулся вперед.

* * *

Лорд Мейбор понимал, что он пьян. Не просто пьян, а пьян до изумления – и это просто замечательно.

Мало того что все вокруг восхищаются великолепием его наряда – он еще переманил к себе всех юных красавиц двора. Никто так не падок на богатство и красивую наружность, как молодые девушки. А почему бы ему, собственно, не жениться опять? На красивой для разнообразия. Загвоздка в том, что за красавицами никогда ничего не дают, это у дурнушек всегда богатое приданое. Придется, видно, и в этот раз жениться на дурнушке.

Зачем нужна красивая жена, если столько молодых вострушек готовы залезть к тебе в постель за какой-нибудь золотой медальон или новое платье?

Мейбор попытался вернуть ясность своему мутному взору. У него осталось убеждение, что королева взглянула на него с откровенной враждебностью. Ничего, утром он выяснит, что стряслось с ее величеством. А вечер слишком хорош, чтобы обращать внимание на выражение лица королевы.

Он громко потребовал еще эля, и в горле при этом запершило. Недоставало еще подхватить горячку либо оспу. Он и раньше замечал, что ему немного трудно дышать, но приписывал это элю. Этот особый эль очень крепок – ничего удивительного.

Мейбор за весь вечер ни разу не видел Баралиса и горячо надеялся, что убийца не станет тянуть и уберет этого демона поскорее. Мысль о скорой смерти Баралиса развеселила Мейбора, и он хлебнул еще эля, так приятно холодившего пылающее горло. Ну а теперь пора и поразвлечься.

Он выбрал самую хорошенькую из окружавших его девиц, пышнобедрую и сероглазую.

– До чего ж ты хороша, моя душечка! – сказал он, трепля ее по круглому задку и стараясь выговаривать слова внятно. Девушка ответила ему холодным взглядом, но он, не смущаясь, тихонько сжал ее грудь.

– Лорд Мейбор, держите себя в руках! – возмущенно вскричала девушка. Мейбор не внял ее призыву, поглощенный соблазнительными очертаниями ее тыльной части, – он только ухмыльнулся и запустил руку поглубже в складки платья, нащупывая ягодицу. Девушка сердито вырвалась и выплеснула содержимое своего кубка прямо в лицо Мейбору.

– Ах ты сучка! – завопил он, поводя вокруг глазами в поисках сочувствия, но встретил лишь холодные взоры или откровенный смех. А мерзкий фруктовый пунш насквозь промочил его великолепный камзол.

Его унизили на глазах у всего двора, сделали из него посмешище. Придется покинуть праздник, чтобы снять с себя мокрое, липкое платье. Эта сероглазая лисица погубила камзол! Больше уж его не наденешь. Разъяренный Мейбор ринулся прочь из зала, заставляя всех поспешно расступаться перед собой.

Баралис видел, что в передней половине зала что-то происходит, но не мог разобрать что. Должно быть, кто-то из пьяных лордов свалял дурака, презрительно решил он.

Он поднес к губам золотой кубок, но тут услышал позади легкий шорох атласа – и в тот же миг понял, что это за звук.

Он молниеносно обернулся, выплеснув назад всю свою мощь. Лицо человека с занесенным для удара ножом исказилось от ужаса при встрече с посланной Баралисом волной. Глаза убийцы лопнули от жара – с воплем, полным муки, он выронил нож и закрыл руками лицо. Поздно: кожа уже чернела и обугливалась, а миг спустя все тело вспыхнуло, как факел.

Атласная завеса занялась, и убийца метнулся назад, держась за лицо, которого больше не было. Баралис утратил власть над стихией, которую выпустил на волю, – он мог лишь угрюмо наблюдать, как огонь пожирает почерневшее тело.

Волна задела и его, опалив кожу и волосы. Баралис отступил назад, чтобы не пострадать еще больше, и невыразимая слабость овладела им. Никогда прежде он не производил столь мощных выплесков. Дрожащий и обессиленный, он пятился прочь от огня, опираясь на одну лишь силу воли.

* * *

Бевлин сидел за поздним ужином, вкушая жареную утку, и тут его кишки обратились в кисель. Волна магической силы докатилась до него. Он выронил нож, не замечая, что струйка жира течет по подбородку. Волосы на руках и затылке встали дыбом, и он весь похолодел. Он не мог припомнить, чтобы когда-либо прежде сталкивался с выплеском такой силы.

Кто бы ни прибег этой ночью к чарам, мощь его очень велика. Но чародей – Бевлин знал это – не сумел вернуть свою силу обратно: она ушла, рассеявшись в мире. Мудрец покачал головой: тот, кто выплеснул такую силу без возврата, должен быть полностью истощен и теперь находится на грани обморока... если не хуже.

Мудрец, ощутив внезапно большую усталость, встал и закрыл книгу, которую читал. А после отправился в постель, предоставив утке медленно остывать, покрываясь жиром, – у него пропал аппетит.

* * *

Мейбор, сняв с себя мокрую одежду, прилег. Ему нездоровилось: в горле пылал огонь, и было трудно дышать. Слабым голосом Мейбор позвал слугу. Крандл прибежал и был потрясен видом своего господина.

– Чего ты на меня вылупился, дурак? У меня что, вторая голова отросла?

– Нет, господин, но вы весь горите, и какая-то сыпь выступила у вас на лице и на шее.

– Какая еще сыпь? – Мейбору становилось все труднее говорить. – Принеси мне воды да подай зеркало.

– Да, ваша милость. – Верный Крандл бросился исполнять приказание. Мейбор положил руку на горло, ощутив сильный жар. Вырвав из рук вернувшегося слуги осколок зеркала, Мейбор ужаснулся тому, что увидел. Кожа вокруг носа и рта, а также на горле покраснела и воспалилась.

– Что такое? – вскричал он, растерянный и пораженный. Слуга принес воды, но как будто остерегался подходить к хозяину слишком близко.

– Может, вы просто выпили лишнего, – осторожно сказал он. Мейбор глотнул холодной воды, бальзамом оросившей больное горло.

– А ну как это оспа, Крандл? Смотри – я тебе яйца оторву, если ты скажешь об этом хоть одной живой душе.

Оспы при дворе боялись как огня; довольно было слуха, что кто-то заболел ею, чтобы все отшатнулись от несчастного. Заболевшие оспой тщательно это скрывали.

– Ни словечка никому не скажу, ваша милость.

Дышать становилось все труднее. Мейбор знаком велел слуге взбить подушки, думая, что почувствует себя лучше, когда сядет. Крандлу волей-неволей пришлось приподнимать тяжелого Мейбора. Дышать стало чуть легче.

– Этак я весь праздник здесь пролежу, – пожаловался лорд. – Я только и успел, что пропустить пару кувшинов эля.

– Может, это и к лучшему, что вы ушли рано, ваша милость, – по крайней мере никто не заметил, в каком вы состоянии. – Крандл еще не видел промокшего камзола и не знал истинной причины, по которой его хозяин покинул бал.

– Ну, ты не зарывайся! – Мейбор скорее простонал это, чем прокричал, – дыхание опять перехватило. Лорд закашлялся, содрогаясь всем телом, и с ужасом увидел, что его сорочка оросилась кровью.

Что это за болезнь, овладевшая им так внезапно? Еще днем он скакал верхом по полям и чувствовал себя здоровым, как всегда. И вот всего несколько часов спустя он кашляет кровью и задыхается. Испуганный Мейбор затих на подушках и скоро погрузился в беспокойный одышливый сон.

* * *

Кроп услышал за дверью слабый шум. Он сидел в хозяйских покоях, как полагалось ему в отсутствие Баралиса. Пойти посмотреть, отчего этот шум? Да нет, проникнуть сюда все равно никто не сможет без дозволения Баралиса. Может, это дети шалят – те, что вечно дразнят Кропа и бегают за ним по пятам. Затаились за дверью и ждут, когда он выйдет, чтобы плеснуть в него прокисшим молоком – однажды они уже проделали такое. Решив, что это дети, Кроп вернулся к своим книжкам.

Читать он не умел, но больше всего на свете любил рассматривать картинки. Хозяин, подметив это, подарил Кропу несколько книг с чудесными изображениями всяких растений, насекомых, зверей и рыб. Кроп дорожил ими как зеницей ока. Он перелистывал их несчетное количество раз, никогда не забывая перед этим тщательно вымыть руки.

Сегодня он листал свою любимую книгу, где на картинках изображались цветы. Целиком погрузившись в это занятие, он не сразу услышал, что шум повторился. На этот раз он сообразил, что дети, пожалуй, уже спят, и открыл тяжелую дверь. На полу у его ног лежал Баралис.

Кроп, не теряя времени, подхватил хозяина на руки, отнес в спальню и поразительно бережно для такого великана уложил в постель.

Что ж дальше делать? Заметив, что Баралис дрожит, Кроп поспешил укрыть его несколькими одеялами. Потом принес воды, чистую тряпицу и стал смачивать холодной водой горячий лоб своего господина. Хозяин, похоже, обжегся: кожа на его лице и руках покраснела и вздулась.

Кроп, соображая, что надо делать при ожогах, вспомнил, что у Баралиса есть особые мази на этот случай. Он пошел в библиотеку, порылся в хранившихся там лекарствах и нашел, как он надеялся, ту самую мазь. Он вылил немного на ладонь, чтобы удостовериться. Мазь была маслянистая, приятная на ощупь и прохладная. С великой бережностью Кроп смазал ею лицо и руки Баралиса – и жар вроде бы немного поутих.

Под конец Кроп налил в кубок густого темного вина и, поддерживая голову Баралиса, влил немного хозяину в рот. То, что пролилось мимо, Кроп заботливо вытер мягкой салфеткой.

Баралис за все это время ни разу не пошевельнулся. Кроп забеспокоился, что дело тут не только в ожогах. Но что он мог сделать еще? Кроп подбросил дров в огонь и сел рядом с хозяином, продолжая смачивать ему лоб. Он проведет так всю ночь – только бы хозяину не стало хуже.

Глава 11

Таул спускался к гавани. Рассвет едва брезжил, и было холодно – пришлось закутаться в плащ. Когда он повернул за угол, соленый воздух дохнул в лицо и показалось свинцово-серое море, которое Рорн считал своей собственностью.

Выйдя на набережную, Таул направился на север мимо стоящих рядами кораблей и лодок. Было здесь множество рыбацких суденышек, несколько мощных военных кораблей, яркие увеселительные барки и торговые суда. Никогда еще Таул не видывал такого разнообразия: вот южные корабли, на которых яркими красками выписаны сказочные морские чудища либо голые женщины, вот рорнские с желтыми парусами, вот тулейские, крытые красивым лаком, но более ничем не украшенные.

Наконец Таул дошел до северной гавани и торопливо зашагал вдоль причала, сознавая, что опаздывает, – уже совсем рассвело. Вскоре он нашел то, что искал: двухмачтовое судно под названием «Чудаки-рыбаки». На борту причальные концы – «Чудаки» готовились ставить паруса.

Таул взошел по трапу и тут же услышал окрик:

– Эй ты, куда прешь? – Кричал маленький краснолицый человечек с волосами под стать лицу.

– Это я плыву на Ларн. Капитан Квейн дал согласие.

– Борковы ядра! Ты тот самый сумасшедший? – Таул только кивнул в ответ. – Ну так поднимайся, да поживее. – Таул поднялся на борт, где рыжий мореход смерил его придирчивым взглядом. – В море тебе придется худо. Я это с первого взгляда могу сказать.

– Мне и раньше доводилось плавать, – заметил Таул.

– Воображаю себе. Увеселительная прогулка вниз по Силбуру, – плюнул моряк. – Нет, ты не создан для моря и выблюешь себе все кишки, как только мы поднимем якорь. – Но Таул вправду уже несколько раз выходил в море и, хотя не испытал от этого особого удовольствия, морской болезнью тоже не страдал. – Как тебя звать-то?

– Таул.

– Таул! – снова плюнул рыжий. – Я бы постыдился выходить в море с таким имечком.

Таул решил, что пора повидать капитана, не желая больше стоять тут и выслушивать дальнейшие оскорбления.

– Я хотел бы поговорить с капитаном Квейном.

– Капитан! – взревел рыжий так, что у Таула зазвенело в ушах, и на палубу вышел другой человек, тоже рыжий.

– Опаздываешь, – сказал он, оглядев Таула с головы до ног.

– Я не знал, что северная гавань так далеко.

– Морю твои оправдания не нужны. Попробуй объясни ему, почему ты опоздал, – отрезал капитан, – может, оно сделает исключение ради тебя и маленько задержит прилив. – Таул стал жалеть, что взошел на борт «Чудаков-рыбаков». Капитан же взревел, не уступая силой голоса своему матросу: – Все наверх!

Десять матросов выскочили на палубу, и работа закипела. Капитан заметил, что Таул считает людей, и сказал:

– Одного из-за тебя пришлось оставить. – Он явно ждал, когда Таул спросит почему, и Таул доставил ему это удовольствие.

– Почему, капитан Квейн?

– Почему? Я скажу тебе почему. Одиннадцать матросов, я да ты – получается тринадцать. Никто, если он в здравом рассудке, не поднимает паруса, когда у него тринадцать человек на борту. Плыть на Ларн – само по себе безумие, а плыть на Ларн с тринадцатью людьми – и вовсе самоубийство. И никакое золото, парень, не возместит мне потерю моего корабля. При первой же опасности мы повернем обратно в Рорн так резво, что и чайки нас обгадить не успеют. – Тут бравый капитан повернулся и ушел, предоставив Таулу поразмыслить над сказанным.

Таул решил, что лучше спуститься вниз, и спросил своего знакомца, как пройти к себе в каюту.

– В каюту! Слыхали, ребята? Он хочет знать, где его каюта. Мало ему, что он вынуждает нас идти на проклятый Богом остров, так ему еще и каюту подавай. В следующий раз он попросит испечь ему торт.

Таул собрался прекратить эти насмешки, но тут вмешался другой матрос:

– Отстань от него, Карвер, можно подумать, что ты боишься идти на Ларн.

– Ничего я не боюсь, – огрызнулся тот. – Я хаживал в места и похуже твоего Ларна.

– Так вот, если ты не закрепишь этот шкот, мы и вовсе никуда не пойдем. – Карвер, с упреком посмотрев на товарища, занялся делом, а тот сказал: – Добрый день, приятель. Меня звать Файлер. Ты не обращай на Карвера внимания – он только языком горазд трепать.

– Да я и не обращаю. Я как раз собирался сказать ему, что не прочь бы съесть кусочек торта. – Таул усмехнулся, а моряк с размаху хлопнул его по спине.

– Ты придешься впору на «Чудаках», можешь не сомневаться. Тут у нас человеку требуются две вещи: чувство юмора и умение плавать. Ну а стряпать ты умеешь? – весело подмигнул Файлер.

– И даже неплохо, – несколько удивившись, ответил Таул.

– Вот и ладно. Своего кока мы оставили на берегу, чтобы освободить тебе место. Так что можешь это место занять. Коку чем хорошо – он и спит у себя на камбузе, в собственных апартаментах, так сказать. – Файлер широко улыбнулся, показав крупные желтые зубы с множеством прогалов. У Таула возникло отчетливое чувство, что моряк над ним издевается. – Давай-ка я тебя провожу. Ребята весь вчерашний день не ели, а ничто так не повышает аппетит, как постановка парусов.

Файлер провел Таула вниз и проводил по узкому проходу в тесную каморку.

– Вот ты и на месте, приятель. Припасы под столом и в кладовке. А я пошел – без кормчего корабль не отплывет.

Каморка не походила ни на одну из кухонь, где Таулу доводилось бывать. Тут ничего не было, кроме длинного деревянного стола – с бортами, чтобы горшки и плошки не падали, – да кирпичной плиты странного вида.

Таул понятия не имел, как ее растопить, да и дров нигде не видел. Придется команде удовольствоваться холодным завтраком. Под столом обнаружились мешки с овощами, большей частью проросшими: репой, морковью и пастернаком. Очень незавидная еда, если есть их сырыми. Таул злорадно усмехнулся. Команда «Чудаков-рыбаков» надолго запомнит этот завтрак!

* * *

Тавалиск, погрузив пухлые короткопалые ноги в таз с водой, пытался разбить скорлупу огромного живого омара. Он долбил ее серебряным молоточком, торопясь поскорее добраться до нежного белого мяса. Стук в дверь привел архиепископа в сильное раздражение.

– Войдите, – крикнул он, со злости обрывая омару ноги. Вошел секретарь. – Ну что там еще, Гамил? – капризно спросил Тавалиск. В омаре еще теплилась кое-какая жизнь, и он доказал это, попытавшись цапнуть архиепископа за палец своей громадной клешней. В ответ на это Тавалиск треснул омара по голове так, что мясо и скорлупа полетели во все стороны.

– Я полагал, что вы захотите узнать новости о рыцаре, ваше преосвященство.

– Говори, я слушаю. – Тавалиск с удовлетворением отметил, что удар доконал омара: тот теперь только и мог, что сучить единственной оставшейся ногой.

– Наш рыцарь, ваше преосвященство, с утра пораньше отправился в путь.

– Хорошо, Гамил, ближе к делу. – Тавалиск огляделся в поисках оторванных ног, не собираясь дать пропасть содержащемуся в них сочному мясу.

– Он умудрился нанять себе корабль, ваше преосвященство.

– Корабль? Что за корабль? – Тавалиск, решив разбить скорлупу окончательно, снова взялся долбить омара.

– Небольшой двухмачтовый парусник под названием «Чудаки-рыбаки».

– «Чудаки-рыбаки»? – Тавалиск отложил молоточек и опытными руками вскрыл панцирь, обнажив сероватую опаловую мякоть.

– Да, ваше преосвященство. Я выяснил – капитана зовут Квейн. Обычно они возят рыбу из Марльса.

– Из Марльса? Как интересно! Мой дружок как раз оттуда. – Тавалиск указал на растерзанного омара, из которого на блюдо стекал зеленоватый сок.

– Но на этот раз, мне кажется, корабль пойдет не в Марльс, ваше преосвященство.

– Значит, они отплыли? С рыцарем на борту? – Тавалиск отрезал себе солидный кусок мякоти.

– Да, ваше преосвященство, как только рассвело.

– И в какую же сторону они направились? – Мясо было теплое и соленое. Из всех блюд Тавалиск больше всего любил только что убитого омара. Этот, впрочем, был все еще жив: одна нога слабо подергивалась. Архиепископ, улыбнувшись, снова взялся за молоток. Занятно смотреть, как то, что ты ешь, упорно борется за жизнь.

– Трудно сказать, в какую, ваше преосвященство, но я поспрашивал, и мне сказали, что судно идет на Ларн.

– Надо же, как любопытно! Наш рыцарь проявил недюжинную предприимчивость. Как ты думаешь, где он взял деньги? – Последний удар наконец-то прикончил жалкое создание, и можно было наслаждаться трапезой без помех.

– У меня есть подозрение, ваше преосвященство, что тут не обошлось без Старика.

– Думаю, что твое подозрение оправданно, Гамил. Но с чего бы Старик стал помогать нашему рыцарю? – Тавалиск вскрыл сочную шейку, пуская слюнки от предвкушения. – Тут, вероятно, опять замешался этот чертов надоеда Бевлин. Он крайне неразборчив в выборе друзей и, возможно, попросил Старика присмотреть за своим юным рыцарем. – Что-то куснуло Тавалиска за язык, и он ощутил явственный, но не лишенный приятности вкус крови. Осколок скорлупы. Коварное ракообразное мстит ему с того света! – Гамил, есть у нас шпионы на Ларне? – спросил Тавалиск, набивая рот мякотью шейки, – собственная кровь послужила отличной приправой.

– Ни у кого нет шпионов на Ларне, ваше преосвященство.

– Это разочаровывает, – с набитым ртом выговорил Тавалиск. Прожевав наконец шейку, он осушил кубок легкого вина. – Скажи, Гамил, не испытал ли ты прошедшей ночью чего-нибудь необычного?

– Необычного, ваше преосвященство?

– А вот я почувствовал кое-что – оно меня разбудило. – Тавалиск оторвал оставшуюся ногу и высасывал из нее мясо.

– Что же это было, ваше преосвященство?

– Отзвуки чародейства – так мне показалось. Чертовски мощного к тому же. Несколько недель назад я ощутил нечто подобное – возможно, в обоих случаях действовал один и тот же человек. Полезно было бы узнать, кто владеет такой силой. – Тавалиск разгрыз клешню. – Займись-ка этим, Гамил. – Тавалиск осмотрел омара, ища, не осталось ли где мяса, и, не найдя ничего, обратился к блюду с вишнями.

– С вашего разрешения я покину вас, ваше преосвященство, – меня ждут дела.

Тавалиск сощурил глаза.

– Прежде чем ты уйдешь, Гамил, я попрошу тебя немного убрать здесь – я слегка напачкал с этим омаром. Мне известно, как ты любишь чистоту и порядок.

* * *

Мелли проснулась от того, что кто-то ее тряс. Ее подняли с земли и поставили на ноги. Голос тетушки Грил вопил:

– Да, мастер Хальбит, это она, воровка, и есть.

За этими словами последовала оплеуха. Дать сдачи Мелли помешала крепкая хватка мастера Хальбита, владельца таверны. Мелли закоченела, проспав всю ночь на голой земле в одном лишь тонком платье. Мастер Хальбит свирепо заломил ей руку и повел к дороге. Тетушка Грил наградила Мелли злобным взглядом. Мелли, оставив это без внимания, спросила мастера Хальбита, где ее лошадь. Тетушка Грил опередила его:

– Нет у тебя никакой лошади! Мастер Хальбит забрал ее в уплату за то, что ты задолжала, пока жила у него.

– Ничего я не задолжала! – рассердилась Мелли. – В гостинице я жила как ваша гостья.

Тетушка Грил снова закатила ей пощечину.

– Ах ты потаскушка! Слыхали вы когда-нибудь, мастер Хальбит, такую наглую ложь? Гостья, подумать только! Так вот, девонька, это тебе даром не сойдет. Ты сбежала, не заплатив по счету, присвоила себе одно из моих платьев и украла кожаное седло. А в довершение всего нанесла оскорбление действием добропорядочному гостю мастера Хальбита.

Мелли не верила своим ушам. Возможна ли столь беззастенчивая ложь?

– Это тетушка Грил лжет, а не я, – сказала она трактирщику. – Она забрала мое платье и порвала его, а меня заставила надеть вот это. А что до того мужчины, то это он меня оскорбил! Я только защищалась. Пожалуйста, мастер Хальбит, поверьте мне!

Но трактирщик остался глух к ее мольбе.

– Тетушку Грил я знаю уже много лет, девушка. Она мне друг и оказывает большую помощь в моем деле. И раз она говорит, что ты лгунья и воровка, я ей верю.

Мелли перехватила одобрительный взгляд, посланный тетушкой Хальбиту.

Мелли вывели на дорогу, где она, к своему облегчению, увидела лошадь. Выражение ее лица не укрылось от острого взора тетушки Грил.

– Говорю тебе – эта лошадь принадлежит теперь мастеру Хальбиту. А мне ты должна за платье, которое испортила вконец. И перед Эдрадом придется отвечать: это его седло ты украла. – Тетушка поспешила в сторону города, предоставив заботу о Мелли мастеру Хальбиту.

Прозябшая Мелли дрожала с головы до ног. И как ее угораздило заночевать зимой в чистом поле? К тому же ее мутило – теперь она уже знала, что это признак похмелья. Видя, как она трясется в своем легком платье, мастер Хальбит дал ей попону со своей лошади, чтобы закутаться. От его доброты у Мелли на глаза навернулись слезы – со времен своего ухода из замка Харвелл она не видела от людей ничего, кроме жестокости. Хальбит, заметив, что она готова расплакаться, легонько потрепал ее по плечу.

– Полно, девочка. Не так уж все скверно. Ну да, я взял твою лошадь – только выгода мне с нее, прямо скажем, невелика, уж больно твоя клячонка незавидная. – Мелли не знала, негодовать ей или смеяться. Конь у нее и правда незавидный. – Ну, вот ты и улыбнулась. А я уж пригляжу, чтобы тетушка Грил не съела тебя на обед. Ты всего-то и взяла у нее, что это платье, – я дам тебе работу в таверне, и ты с ней рассчитаешься. Вот седло – другое дело. Кража седла – дело серьезное, но я уверен, что Эдрад обойдется с тобой по-хорошему.

Сама Мелли такой уверенности отнюдь не питала. Уж очень больно она ударила Эдрада ночью – так больно, что он и встать не мог. Не говоря уж о том, что она ранила его гордость, отвергнув его домогательства. Мелли боялась новой встречи с ним. Да, дело ее плохо: как ни добр к ней мастер Хальбит, отпускать ее он явно не собирается.

Хальбит, по-прежнему крепко держа Мелли за руку, взял ее коня под уздцы, и они быстро одолели небольшое расстояние, отделявшее их от города Дувитта. Мелли удивилась, что город так близко: ей казалось, что ночью она отъехала гораздо дальше. Должно быть, это хмель сбил ее с толку. Мелли сосчитала, сколько дней назад она покинула замок, и тут же пожалела об этом: тринадцать – плохое число.

В городе тетушка Грил сопроводила Мелли в таверну, где та, к своему ужасу, столкнулась лицом к лицу с Эдрадом.

– Ага, вы все-таки нашли эту потаскушку, тетушка Грил, – сказал он, вперив в Мелли грозный взгляд.

– Трилл, хуторянин, увидел утром ее лошадь, – пояснила Грил.

В комнате присутствовал еще один человек, незнакомый Мелли.

– Расскажи мне, Эдрад, по порядку о событиях прошлого вчера, – сказал этот человек. По его напыщенному виду Мелли заключила, что это, должно быть, дувиттский магистрат.

– Непременно, сударь. Вот эта молодая женщина пригласила меня прогуляться с ней. Вечер был хорош, и я имел глупость согласиться. Она завлекла меня на конюшню, пообещав мне поцелуй, а там выхватила нож, угрожая зарезать меня, если я пошевельнусь. Я, конечно, не поддался бы этакой фитюльке, но эта гадючка лягнула меня промеж ног. А потом украла мое седло.

Мелли не могла не признать, что рассказ Эдрада звучит убедительно.

– Свидетели имеются? – спросил судья, обводя глазами комнату.

– Я была тут, когда эта шлюшка позвала Эдрада погулять. И слышала, как она обещала поцеловать его, – заявила тетушка Грил, обменявшись с Эдрадом заговорщическим взглядом.

– Что ж, если при оной девице было найдено седло и она в самом деле ушла, не заплатив по счету, мне остается только признать ее виновной, – изрек судья, явно довольный таким оборотом дела.

Мелли, не в силах больше этого терпеть, вскричала:

– Они лгут! Эдрад сам заманил меня на конюшню и стал целовать против моей воли, поэтому я и ударила его.

– Видите! – крикнула тетушка Грил. – Эта бесстыдница сама во всем созналась. С вашего позволения, сударь, я бы вам посоветовала поступить с ней построже. Несмотря на свою молодость, она, как видно, закоренелая лгунья и воровка.

Мелли не верилось, что все это происходит с ней. Как может судья объявить ее виновной, основываясь лишь на словах? Она со страхом спрашивала себя, какое наказание ей назначат. Судья, откашлявшись, сказал:

– Согласен с вами, тетушка Грил. Порочность этой девицы очевидна. Мастер Хальбит берет в уплату долга ее лошадь, но девицу, по моему мнению, следует наказать. Наш долг – выбить из нее зло. Она заплатит пять золотых штрафа, а кроме того, получит публично двадцать плетей на городской площади.

Тетушка Грил и Эдрад, по всей видимости, остались довольны приговором.

– Это справедливое решение, судья, – заявил Эдрад.

– А сечь ее будут ремнем или веревкой? – осведомилась Грил.

– Думаю, веревкой будет чувствительнее – как по-вашему, тетушка Грил?

– Мудро сказано, судья. Веревка определенно поможет изгнать порок из этой девушки. Могу ли я сделать одно предложение, если это не слишком смело с моей стороны?

– Разумеется, тетушка Грил, – ваше мнение всегда ценно для меня.

– Не вымочить ли предварительно веревку в соленой воде? Мы ведь не хотим, чтобы наказание получилось слишком мягким, правда?

– Вы мудры, как всегда, тетушка Грил. Что до штрафа, то мастер Хальбит как будто готов взять девушку к себе в таверну, чтобы она могла отработать эту сумму?

– Точно так, судья, – подтвердила Грил, метнув злобный взгляд на Мелли.

– Превосходно. Когда девушка оправится после порки, мы пришлем ее сюда на работу. Все устраивается наилучшим образом. Наказание состоится завтра в два часа пополудни. До тех пор девица побудет под арестом. Следуйте за мной, девушка, да поживее.

Прохожие пялили на нее глаза, и она шла, смущенно опустив голову. Дойдя до большого каменного дома, судья объявил:

– Ночь проведешь в яме. Пусть это послужит тебе уроком.

* * *

Джек напрягся в своих путах. Боль, прошившая руку и спину, на долю мгновения стала осязаемой. Желудок сжался в комок, и голова точно распухла. Ощущение это тут же прошло, но Джек узнал его. То же самое он чувствовал перед случаем с хлебами. Он прислонился головой к стволу огромного дуба. Сомнений нет. Происшествие с хлебами не было случайностью. Джек снова ощутил тошнотворно знакомый вкус нахлынувшей на него неведомой силы.

Внезапный страх овладел им. Ему показалось, что теперь его судьба определена бесповоротно. Всю свою прежнюю жизнь он провел в мире, где одно проистекало из другого: дрожжи заставляли тесто подниматься; чем дольше оно всходило, тем лучше получался хлеб; чем лучше получался хлеб, тем дольше он сохранялся, – эти простые истины всегда оставались неизменными. Теперь Джек очутился в мире неверном, где горелые хлебы превращаются в тесто, где гнев или боль пробуждают чародейскую силу, а будущее не сулит покоя.

Джек снова натянул веревку – тщетно.

Наемники привязали его к дереву, чтобы он не убежал. Все утро они скакали во весь опор, направляясь на восток по следу Мелли, а теперь остановились, чтобы дать отдых лошадям. Джека мучила жажда – весь день он не ел и не пил. Сейчас, когда во рту стоял металлический привкус колдовства, он особенно нуждался в глотке воды. Он позвал, и один из его стражей вразвалку подошел к нему.

– Чего тебе?

– Пожалуйста, дайте воды.

В пересохшем горе саднило. Наемник пнул его в голень.

– Пленнику надо держаться поскромнее. – Наемник отошел, но Трафф, вожак, крикнул ему:

– Дай ему воды, Харл. Он ведь к нам не с пустыми руками пришел, надо и его уважить. – Остальные расхохотались. Речь шла о припасах Фалька, которые наемники не замедлили присвоить. Джек с болью смотрел, как они потрошат его драгоценный мешок, швыряя по сторонам полуобглоданные кости. Сушеные фрукты и орехи они раскидали по земле, не видя в них проку. – Да отрежь ему полхлеба, – добавил Трафф. – Прошлой ночью, если мне не изменяет память, был канун зимы – мы должны проявить гостеприимство. – За этими словами опять последовал смех. Джеку принесли чашку разбавленного эля и краюху хлеба.

Канун зимы. Неужто он ушел из замка так давно? Фраллит, наверное, был очень недоволен, оставшись без помощника перед одним из самых больших в году праздников. Одних сладостей сколько надо напечь: медовые коврижки, имбирные хлебцы, сладкие солодовые плюшки. Джек, бывало, в эту пору ходил с желтыми от шафрана руками. Редкостные специи перед праздником расходовались без счету, как соль. В обязанности Джека входило приготовление кутьи – дробленой пшеницы, заправленной молоком, яйцами и шафраном. Праздник был не в праздник без щедрого запаса этой любимой всеми золотистой смеси.

Джеку стало очень одиноко. Предпраздничные дни на кухне – лучшие в году: вдоволь еды и эля, все хлопочут, и всем весело. Люди шутят, устраиваются пляски, и можно сорвать поцелуй. Джеку очень недоставало всего этого. Впервые после ухода из замка он понял, чего лишился.

Друзья, привычная жизнь, память о матери – все это осталось там, в Харвелле. Там он все-таки был своим. Там был его дом.

Джек повертел в руке чашку. Она протекала – в ней была тонкая, с волосок, трещина.

Своим-то своим, да не совсем. Даже до случая с хлебами он чувствовал себя чужаком. У всех его знакомых имелись какие-то недостатки: мастер Фраллит лыс как колено, ключник Виллок колченог, даже подавальщицу Финдру как-то застали на сеновале с кузнецом. Но никого из них насмешки не трогали: беззлобные дразнилки скорее соединяли человека с обществом, чем отделяли от него.