Текст книги "Будь со мной честен"

– Электропилу? Ты серьезно? При Фрэнке?

Кроме того, он прочистил все стоки, добрался пылесосом до мотора сушилки и решетки холодильника и поменял все жидкости в автомобиле. Отдыхая от домашних дел, Ксандер играл на рояле с радостным самоотречением золотистого ретривера, приносящего вам старенький теннисный мячик.

«Кто он и откуда?» – допытывался мистер Варгас.

«Фрэнк говорит, что он просто появляется время от времени».

«В каком качестве?»

«Поначалу как учитель музыки. Теперь больше по ремонту. Насколько я знаю».

«Его вызвала Мими?»

До сих пор я об этом не задумывалась, хотя вывод мистера Варгаса казался логичным. Я смутилась, поскольку обеспечение ремонтных работ входило в мои обязанности.

«Не знаю», – написала я, отложила телефон и занялась салатом. Когда пришло сообщение, я вновь взяла телефон.

«Сколько ему лет?»

«Он старый», – написала я.

Когда я впервые увидела Ксандера при дневном свете, меня удивили морщины на лбу и в уголках глаз. На руках вздувались вены, а светлые волосы чуть серебрились на висках. Я тут же вспомнила Фрэнка, который считал меня в мои двадцать четыре дряхлой старухой, и поправилась:

«Старше, чем я ожидала. Не меньше сорока. Может, даже сорок пять. Явно меньше пятидесяти».

«Значит, молодой, – написал мистер Варгас. – Не оскорбляй чувств своей престарелой аудитории».

Я чуть не написала, что он никогда не постареет, и вдруг вспомнила, что сказал мне патрон на похоронах своей жены. «Она никогда не постареет. Мы должны были стареть вместе».

«Простите», – написала я.

«Прощаю. Приглядывай за ним».

Эх, мистер Варгас, если бы вы только знали! Всю неделю, отправив Фрэнка в школу, я обедала, стоя над кухонной раковиной, чтобы смотреть на Ксандера, работающего во дворе.

«Насчет Ксандера не беспокойтесь, – написала я. – Он обаятельный. Веселый. Фрэнк в нем души не чает».

«Смотри в оба. Помни, твоя задача защищать Мими от проходимцев и жуликов».

Тут мне пришло в голову, что вообще-то я ехала сюда следить за продвижением рукописи, которой пока что в глаза не видела. Задумавшись, что ответить мистеру Варгасу, я вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд. На пороге стоял Фрэнк: в войлочной шапке охотника за оленями и твидовом плаще с пелериной, между зубами зажата трубочка от мыльных пузырей. Он так напряженно смотрел на мои коленные чашечки, что они лишь чудом не воспламенились.

Я спрятала телефон в карман.

– Что случилось, Шерлок?

Сыщик вынул изо рта трубку и сказал:

– Меня зовут Фрэнк.

– Спасибо, я знаю.

– Чего ты не знаешь – так это того, что Шерлок Холмс появлялся на экране сотни раз, вероятно, больше любого другого литературного героя. Мой любимый экранный образ создал Бэзил Рэтбоун, «кадаврический британец, который популяризировал шапку охотника за оленями, инвернесский плащ и трубку». Его фильмы вышли в период с тысяча девятьсот тридцать девятого по тысяча девятьсот сорок шестой год, когда измученный войной мир нашел утешение в идее одинокого джентльмена с выдающимся интеллектом, спасающего мир от злых демонов. Что значит кадаврический? Я бы посмотрел в словаре Уэбстера, да у меня слабовато с орфографией: могу найти там нужное слово только случайно.

– Кадаврический – болезненно худой, как скелет, – сообщила я. – Кстати, ты знаешь, что сказал скелет, когда зашел в бар?

– Нет, не знаю.

– Дайте, пожалуйста, пиво и швабру.

Ксандер подоспел как раз вовремя, чтобы вознаградить мою шутку веселым смехом.

– Одна из моих любимых, – сказал он.

– Кто? Что? – спросил Фрэнк. – Не понял.

– Тук-тук, – подсказала я.

– Аааа, она пошутила, – пояснил Ксандеру Фрэнк.

– Я понял. Поэтому и засмеялся, Фрэнк. Понимаешь, шутка работает, когда она описывает ситуацию, которую твой мозг расценивает как невозможную, и ты смеешься над ее абсурдностью. Например, скелет не мог войти в бар.

– Франклин Делано Рузвельт зашел в бар, – сказал Фрэнк. – Событие, которое можно считать невозможным из-за полиомиелита, которым он переболел в тысяча девятьсот двадцать первом году и остался на всю жизнь прикованным к инвалидной коляске.

Фрэнк вознаградил свою собственную юмористическую жемчужину раскатистым смехом.

– Почему вы не смеетесь? – спросил он, не дождавшись поддержки.

Ксандер выдавил неубедительный смешок.

– А Элис почему не смеется?

– До меня медленно доходит.

– Я есть хочу, – сказал Фрэнк.

– Как раз вовремя, ланч готов. Можешь сказать маме?

– Она вернулась к работе, – сказал Ксандер.

– Ну, ладно.

Ксандер стоял в дверном проеме, в пресловутой черной футболке, бессознательно поглаживая свое плечо. Я заметила, что хорошо сложенные мужчины всегда так делают, когда разговаривают с женщинами. У них такой пунктик – как у девушек с длинными светлыми волосами, которые откидывают их назад, разговаривая с мужчинами.

– Давайте поедим вместе, – предложил Ксандер.

– Можно.

– А мы сядем за стол или будем стоять у раковины? – спросил он.

А я-то думала, что ему меня не видно через окно.

– Мне надо сначала отнести ланч Мими, – сказала я, с подчеркнуто деловым видом расставляя еду на подносе. – Начинайте без меня.

Фрэнк уселся перед тарелкой.

– Рузвельт мог заехать в бар на инвалидной коляске, – сказал он Ксандеру.

Я наклонилась взять поднос. Моя коса упала на плечо, и я откинула ее назад. Когда я проходила мимо Ксандера, он повернулся ко мне, и наши руки на мгновение соприкоснулись. В тот момент я поняла: чтобы относиться к нему объективно, я должна держаться от него подальше.

Через неделю, когда я вернулась домой, оставив Фрэнка в школе, Ксандер прыгал на скакалке перед гаражом, с яростью, наводившей на мысль скорее о боксерском ринге, чем о детской площадке.

– И снова здравствуй, – прокомментировал он мое появление.

Скакалка щелкала по дорожке, перебивая стук печатной машинки, доносившийся из окна. Я нырнула в машину, чтобы достать сумку, а потом долго искала в ней ключи. Я провозилась добрых полминуты и надеялась, что за это время Ксандер сосредоточится на своем занятии.

Не тут-то было: он бросил скакалку, потянул за растянутую футболку и вытер вспотевшее лицо. Если верить надписи на футболке, в клубе «Ритц 21 Бар-Би-Кью», Лаббок, Техас, можно было пообедать и потанцевать в уютном прохладном помещении с кондиционером. Я внимательно прочла адрес, почтовый индекс и номер телефона «лучшего мясного ресторана по эту сторону Миссисипи, где подают самые вкусные жареные ребра», только бы не смотреть на ребра обладателя футболки, интересовавшие меня в тот момент значительно больше.

Когда Ксандер прикрыл живот, я наконец обрела дар речи.

– Привет.

– Где ты пропадаешь?

– Отвозила Фрэнка в школу.

– Не сейчас, а вообще, – сказал он. – Тебя нигде не видно.

– Занята, – соврала я и быстро пошла к дому.

– Интересно, чем?

Горькая правда заключалась в том, что, отвезя Фрэнка в школу, я не могла найти себе занятия, мало-мальски пригодного для человека с высшим образованием.

– Работой, – сердито сказала я. – Между прочим, я здесь работаю.

Собственный голос показался мне еще более враждебным, чем у Мими.

– Погоди, Элис.

Ксандер тронул меня за локоть, и я остановилась как вкопанная.

– Ты на меня за что-то злишься?

– Вот еще! За что?

– Не знаю. Я вижу, что злишься. Или я тебе очень сильно не нравлюсь.

– Ты действительно хочешь всем нравиться? – спросила я.

– А кто не хочет?

– Мими.

– Мими тоже хочет, – засмеялся Ксандер. – Просто не подает виду.

– Она перестала печатать, – сказала я. – Мне надо идти.

– Почему? – спросил он. – Печатает она или нет, это не имеет к тебе никакого отношения.

– Спасибо на добром слове, Ксандер. Теперь я чувствую себя еще бесполезнее, чем обычно.

И тут мне показалось, что началось неизбежное землетрясение, которого постоянно боятся жители Лос-Анджелеса, хотя изо всех сил стараются о нем не думать. Я не сразу сообразила, что плачу. Трясусь и рыдаю, точно стою у могилы близкого человека, а не на залитой солнцем дорожке в Бель-Эйр, на вершине холма, с которого в ясные дни видно океан. Собственным слезам я удивилась не меньше Ксандера.

– Ну-ну, успокойся, – проговорил он. – Извини. Я не хотел тебя обидеть. Эй, перестань.

Ксандер взял мою сумку и спросил, есть ли у меня салфетки. Не получив ответа, он пошарил внутри и поставил ее на дорожку рядом с такой же бесполезной в качестве утешения скакалкой.

– Поплачь, – сказал он, похлопав меня по спине. – Дай себе волю.

Я всегда была послушной девочкой, поэтому заревела еще отчаяннее. В какой-то момент я обнаружила, что прижимаюсь лицом к его футболке, а он извиняется, что вспотел.

– Прости, я не хотел тебя обидеть, – приговаривал он.

Я оторвалась от его груди.

– Спасибо, – сказала я.

На футболке остались две мокрых пятерни, точно отпечатки рук старлетки на влажном цементе перед входом в театр Манна.

– Смотри, как ты вспотел, – сказала я, переходя от слез к смеху. – Я даже потею хуже тебя.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Так говорила моя мама. Как ни старайся, тебя не полюбят так, как любят кого-то другого. Потому что ты даже потеешь хуже него.

Ксандер осторожно вытер ладонями мои слезы и протянул мне сумку.

– Держи. Полегчало, Оклахома?

– Небраска, – поправила я.

– Я не сильно промахнулся.

– На целый Канзас. И да, спасибо, мне уже лучше.

– После того как раз двадцать проколесишь на автобусе всю страну, все центральные штаты начинают сливаться в один.

– Я однажды ехала автобусом из Небраски в Нью-Йорк и помню каждую милю.

– Даже не сомневаюсь, – сказал он, осторожно поправляя волосы, упавшие мне на лицо. – Между прочим, при всем уважении к твоей матери, у меня такое чувство, что потеешь ты ничуть не хуже меня.

Так все началось.

13

Я даже мысли не допускала, что это может случиться. В тот первый день мы лежали на скомканных простынях в мастерской, на большой кровати, выкрашенной в желтый цвет. Я свернулась калачиком, отвернувшись от Ксандера, потому что мысль о его близости не укладывалась у меня в голове. Я даже рассмеялась при мысли об абсурдности ситуации. Так не бывает.

Ксандер приподнялся на локте и вытер краем простыни вспотевший лоб.

– Что смешного?

– Ты не отдаешь себе отчета, какое здесь все желтое, пока не пробудешь в этой комнате пару часов.

– Добро пожаловать в Дом мечты, – сказал он.

– Дом мечты?

– Фрэнк сказал, что ты так назвала это место.

– Я?

– Смесь Дома мечты Барби со «Спальней в Арле» Ван Гога, – произнес он, безошибочно скопировав монотонную речь Фрэнка.

– А-аа, я и забыла.

– Как ты могла? – сказал он, намотав на запястье прядь моих волос. – Удивительно точное описание.

Когда мы поднялись на чердак, он первым делом распустил мою косу. Это длилось вечно и было невыразимо прекрасно.

– У тебя потрясающе красивые волосы, – сказал он. – Тебе нужно чаще носить их распущенными.

– Они мешают. Отвлекают.

– Это ты от них отвлекаешь.

Позже, когда мы отдышались, я спросила:

– Что еще рассказывал обо мне Фрэнк?

– Рост – пять футов восемь дюймов, вес – сто двадцать семь фунтов, родилась двадцать пятого октября. Год он не сказал – джентльмены никогда не обсуждают возраст леди.

– Откуда он все это знает?

– Он также упомянул, что тебе не нужны очки, чтобы водить машину, и что ты – донор органов. Думай что хочешь.

– Фрэнк рылся у меня в сумке?

Я села в кровати и прижала к груди простыню, внезапно почувствовав себя еще более обнаженной, чем несколько минут назад. Значит, моя сумка не столь неприступна, как я предполагала.

– Ну и что? Я тоже рылся в этом бездонном мешке Мэри Поппинс. До сих пор не понимаю, почему там не оказалось салфеток? Кроме обычного набора вещей, которые носят в сумке женщины, я нашел там отвертки, фонарик, коробку пластырей, пакетик изюма, пару носков с ромбами, блокнот и зубную нить. И ни одной салфетки. Как это понять?

– Закончились.

– Вот как! Значит, у тебя тоже есть хоть какие-то недостатки. Послушай, Элис, не сердись на Фрэнка. Он не виноват. У него нарушены исполнительные функции. Правда, когда я был маленьким, таких людей называли по-другому.

– И как же?

– Импульсивными. Безответственными. Если они родились в богатой семье – эксцентричными. А в бедной – чокнутыми.

– В поведении Фрэнка нет ничего, что нельзя было бы исправить, – сказала я.

– По-моему, во Фрэнке вообще ничего не нужно исправлять. Я большой поклонник такого безумия. Без него не было бы Ван Гога в Арле. И, насколько я могу судить, Дома мечты Барби – тоже.

– Фрэнк – не сумасшедший, – возразила я.

– Ладно, он эксцентричный, – сказал Ксандер. – Иди ко мне.

Я соскользнула с кровати и начала одеваться.

– Не могу. Мне пора.

– Что за спешка?

– Нужно приготовить ланч для Мими.

Я повернулась к нему спиной и стала застегивать блузку. Он сел на край кровати и схватил меня за руку.

– У тебя гипертрофированное чувство ответственности, – сказал он, поцеловал меня в ладонь и сложил мои пальцы в кулак, а затем нежно погладил мое плечо. Если он хотел, чтобы каждый волосок у меня на теле встал дыбом, то добился своего.

– Мне правда надо идти. Прямо сейчас.

– Не спеши, образцовая домохозяйка.

Ксандер встал, положил руки мне на плечи и обнял за шею. От моего внимания не ускользнуло, что он все еще раздет. В таких ситуациях мои предыдущие бойфренды, отнюдь не Аполлоны, одевались так же поспешно, как и я. Ксандер вновь нашел мои губы, и я вдруг тоже оказалась обнаженной. Потом я приняла душ в медной ванне размером с чайную чашку, оделась и поспешила в гараж, пока он не уговорил меня на продолжение.

Оглянувшись через плечо, я увидела на площадке галереи Ксандера. Он смотрел мне вслед, стоя в столбе лившегося из люка солнечного света, который превращал волосы в сияющий нимб, однако не льстил его лицу. Снизу он выглядел совершенно иначе – длинные послеполуденные тени делали его слишком жилистым и старым. Сколько все-таки ему лет? В тот момент я поняла, что лекции Фрэнка о магии кино не прошли зря, и впервые оценила важность правильного ракурса и тщательно выставленного света.

Думаю, я никогда так не радовалась, услышав, что Мими печатает. Я надеялась, что она не заметит моего опоздания. Я приготовила омлет и салат быстрее, чем вы успеете сказать «пожалуйста, двойной чизбургер с жареной картошкой», и доставила под дверь кабинета. Когда я подошла, машинка затихла. Я постучала, как обычно. Вероятно, Мими стояла под дверью, потому что она открылась в ту же секунду.

– Наконец-то, – сказала она, забирая у меня поднос.

Попалась!

– Я сделала вам омлет, – пробормотала я.

Мими уставилась на меня во все глаза. Обычно она не удостаивала меня даже беглым взглядом.

– Никогда не видела тебя с распущенными волосами, – сказала она. – Ты чего такая красная?

Неужели она видела, как я со счастливой улыбкой выбегаю из гаража?

– Занималась фитнесом, – сказала я.

– Поэтому у тебя мокрые волосы?

– Да. Я после этого приняла душ. Извините, я увлеклась и не посмотрела на время.

Она смотрела на меня так долго, что я испугалась немедленного увольнения. Отправь она меня собирать вещи еще вчера, я бы только обрадовалась. Сегодня я испытывала куда более смешанные чувства.

– Я так рада, – сказала Мими.

Этого я не ожидала.

– Если вы любите омлет, я буду делать его чаще.

– Не в этом дело, Элис. Мне только что позвонил Фрэнк.

– О господи, что случилось? Нужно забрать его раньше?

– Ничего не случилось. Он просил остаться после школы. Поиграть с другом.

– Чудесно, миз Бэннинг, – сказала я, искренне радуясь за Фрэнка.

Будь она мистером Варгасом и не держи поднос, я бы непременно ее обняла.

– Да, чудесно. У Фрэнка наконец появился друг. Он так в этом нуждался.

К тому времени волосы Мими отросли в рваное пикси, и сейчас лицо осветилось неким подобием улыбки. Если прикрыть стесанную бровь, она походила бы на Мими с обложки.

– Послушай, Элис, – добавила она, – когда ты говоришь «миз Бэннинг», мне представляется злобная старуха, которая вызывает полицию, если соседские детишки выбегут на ее газон. Можешь называть меня «Мими».

Я так растрогалась и обрадовалась, что не смогла ответить. Да она и не дала мне такой возможности. Поскольку ее руки были заняты подносом, дверь она захлопнула ногой.

– Расскажешь, как ты нашел друга? – спросила я у Фрэнка, забрав его из школы.

Я изучала его в зеркало заднего вида, пытаясь угадать настроение. Фрэнк сидел, как обычно, с непроницаемым выражением, а одежда – темно-синий пиджак с золотыми инициалами на кармашке, рубашка с галстуком, капитанская фуражка и очки в роговой оправе – придавала ему беспечный вид Тони Кертиса из картины «В джазе только девушки», притворившегося миллионером с яхты, чтобы соблазнить героиню Мэрилин Монро.

– Я предавался одному из своих любимых занятий, – сказал Фрэнк. – Представлял себя капитаном Эдвардом Смитом на мостике «Титаника».

– Понятно.

– А ты знаешь, что налоговая служба выбрала пятнадцатое апреля днем подачи налоговых деклараций в память о богатых людях, которые погибли при этом трагическом инциденте?

– Не может быть!

– На «Титанике» утонул один из самых богатых американцев своего времени, сорокасемилетний Джон Джейкоб Астор IV. А также шестидесятитрехлетняя Ида Штраус и ее муж, шестидесятисемилетний Исидор Штраус, совладелец универмага «Мейсис». И крупный предприниматель Эмиль Брандейс из Омахи, штат Небраска, сорока восьми лет. Я подумал, тебе будет интересно, поскольку ты уроженка Небраски. Когда тело мистера Брандейса выловили из воды, в манжетах его рубашки все еще сверкали бриллиантовые запонки. Я часто размышляю, что с ними сталось.

– Не сомневаюсь. Ты лучше скажи, это правда, что налоговая служба выбрала пятнадцатое апреля в память погибших богачей?

– Многие эксперты считают, что введение дифференцированного подоходного налога в тысяча девятьсот тринадцатом году, вскоре после крушения «Титаника», повлияло на способность простых американцев накапливать крупные личные состояния столь же катастрофически. Так что я думаю, правда.

– Ты не рассказал о своем новом друге.

– Как я уже говорил, я предавался своему любимому занятию, воспроизводя в воображении последние минуты на борту тонущего судна. Она спросила, можно ли ко мне присоединиться.

– А что она хотела делать? – поинтересовалась я. – Переставлять шезлонги на палубе?

– Не понимаю, – возмутился Фрэнк, – зачем переставлять шезлонги, если их вот-вот смоет за борт?

– Тук-тук.

– А-а. Ха-ха. Как бы то ни было, моя новая подруга спросила, можно ли ко мне присоединиться, а я сказал, что буду чрезвычайно рад, если она напоет мелодию, которую играл оркестр, когда судно ушло под воду. Она спросила, «Осенний сон» или «Ближе, Господь, к тебе», и я, разумеется, выбрал «Осенний сон».

– Почему «разумеется»?

– Свидетельства очевидцев противоречивы. Задумчивый минорный вальс, пользовавшийся огромной популярностью в те дни, или слишком очевидный церковный гимн? Когда я выбрал «Осенний сон», моя подруга сказала: «Верно». Она знала обе песни и поняла мой выбор. Это выдает в ней человека незаурядного ума.

«Да уж, – подумала я. – Как в «Касабланке». Из всех забегаловок во всех городах мира она вошла в мою».

– Мы получили такое огромное удовольствие, что решили «утонуть» еще разок после уроков.

– Разумно, – одобрила я. – А как зовут твою новую подругу?

– Не знаю.

– Как это не знаешь?

– Могу сказать только, что она сломала руку в первый день школы. У нее до сих пор рука в гипсе и на перевязи, хотя гипс через день-два снимут. А повязку моя подруга будет носить и дальше, потому что она придает трагический ореол. И в ней можно прятать перекусы.

– Фиона! – сказала я, испытав подъем, который наверняка каждый раз испытывал Фрэнк, сообщая окружающим какой-нибудь новый факт, хранящийся на полках его удивительного мозга.

– Возможно.

Мне до смерти захотелось познакомиться с Фионой.

– Пригласи свою подругу поиграть, – не подумав, предложила я и тут же представила себе реакцию Мими на чужого ребенка в ее крепости. Впрочем, это не просто ребенок, а девочка, которая хочет дружить с Фрэнком. Возможно, Мими будет так же интересно познакомиться с Фионой, как и мне.

Вечером, уединившись у себя в комнате, я включила компьютер и нашла списки пассажиров, которые выжили и погибли на «Титанике». Мне даже немного стыдно, что я давилась слезами, читая списки. Раньше я никогда не задумывалась об этих людях. Во-первых, несчастье случилось сто лет назад, так что даже выжившие давно умерли. Во-вторых, я видела фильм с Кейт Уинслет и Леонардо Ди Каприо, не поверила их экранной любви, так что, несмотря на шумиху, он меня не зацепил.

А вот список… Просто имена жертв, возраст и место жительства. Он ни о чем не говорил и в то же время был удивительно красноречивым. Только факты. Насколько близко к сердцу ты их принимаешь – твое личное дело. Когда я наконец улеглась в постель, у меня из головы не выходили шестидесятилетняя миссис Мэй Форчун и ее дочери Этель, двадцать восемь лет, Элис, двадцать четыре, и Мейбел, двадцать три. Они выжили. Марк Форчун, шестидесяти четырех лет, и девятнадцатилетний Чарльз погибли.

Ночью меня разбудили звуки рояля. Кто-то играл «Ближе, Господь, к тебе». Я решила, что мне это снится. «Осенний сон» я не помнила, так что мое подсознание выбрало церковный гимн, который у всех на слуху. Закрыв глаза, я увидела мисс Элис Форчун в качающейся на волнах шлюпке. Наверное, она размышляла о том, увидит ли когда-нибудь своего отца и спасется ли ее брат.

Уже потом я задумывалась, не было ли для меня все это безумие с Ксандером своего рода попыткой переставить шезлонги в доме Мими. Нас ничто не связывало, кроме Мими и Фрэнка, и мы бесконечно разговаривали о них с искренностью, невозможной с кем-либо еще. Даже с мистером Варгасом.

По словам Ксандера, их уроки музыки заключались в том, что Мими сидела за роялем, положив руки на колени и глядя в ноты, и рассказывала о себе. Я думаю, отчасти потому, что для такого красавца Ксандер был отличным слушателем. С другой стороны, я объясняю это синдромом случайного попутчика – состояние, хорошо знакомое людям, путешествующим на большое расстояние автобусом, поездом или автостопом. Когда два незнакомых человека вынуждены долгое время сидеть рядом, глядя на белую разделительную полосу или виниловую спинку сиденья впереди, они могут рассказать друг другу больше, чем собирались.

Это касается и незнакомцев, которые лежат рядом, уставившись на стропила под потолком. Так лежали мы с Ксандером, когда он рассказал мне, что Мими в детстве ездила верхом по всему городу, сидя за спиной своего брата Джулиана на сером в яблоках жеребце Зефире. Потом они подросли, и Джулиана начали дразнить в школе. Мими нарисовала на стене сарая мишень и научила брата попадать в цель мячом. Скоро выяснилось, что у него природное дарование. Когда Джулиан камнем выбил зуб дразнившему его мальчишке, Мими взяла вину на себя, хотя была младше, а все дети знали, кто бросил камень. После того случая Джулиана больше никто не задирал, а в старших классах, став питчером, он и вовсе превратился в героя, хотя многие по-прежнему считали, что с ним невозможно разговаривать.

От Ксандера услышала я и такую историю. Мать Мими настояла на том, чтобы Зефир участвовал в похоронной процессии – оседланный, но без всадника, как на похоронах Авраама Линкольна или президента Кеннеди. Мими было так стыдно, что она все похороны просидела на заднем сиденье родительской машины, уронив голову на колени. Во всяком случае, Мими говорила себе, что причина именно в этом.

Еще печальнее был рассказ о том, как Мими позвонила матери несколько месяцев спустя после бегства с похорон из колледжа и много чего еще, чтобы сказать, что все образуется и что она живет в Нью-Йорке.

– Ничего уже не образуется, – сказала ей тогда мать. – Ты что, забыла Джулиана?

Мими сочла это подходящим моментом, чтобы рассказать матери о книге, которую написала в память о брате. Книгу приобрело престижное издательство, и она выйдет осенью. Мими думала, что это хоть немного утешит мать в ее горе, а та сердито спросила:

– Как ты могла? Неужели мы недостаточно страдали?

Мими сказала, что использовала псевдоним, и если мать не хочет, чтобы люди узнали, что книгу написала она, можно никому не говорить. Мать промолчала, и Мими сказала ей свой псевдоним.

– Это мое имя, – возмутилась мать и повесила трубку.

С тех пор они не общались.

Ксандер стал моей Шехерезадой. Я нуждалась в его рассказах не меньше, чем во всем остальном.

– Фрэнк ведь не приемный ребенок? – спросила я однажды.

– Нет.

– Ты уверен?

– На сто процентов.

– А кто его отец?

Ксандер пожал плечами.

– Ты думаешь, это Хейнс?

– Я узнал Мими еще до того, как появился Фрэнк. Не думаю, что она хоть раз встречалась с Хейнсом, с тех пор как мы знакомы.

– А что их вообще связывало?

– Хейнс Фуллер был неотразим, пока работал по ее сценарию. Фрэнк еще не показывал тебе «Врага общества»?

– С Джеймсом Кэгни? Конечно, показывал.

– Помнишь эпизод, когда Кэгни впечатывает половину грейпфрута в физиономию своей любовницы, чтобы та наконец заткнулась? Когда Хейнс импровизировал, он походил на ту девушку. Мими прощает людям многие недостатки, только не глупость и занудство.

– Интересно, за что она ненавидит меня? – сказала я.

– Тебя нельзя ненавидеть. Ты – совершенство.

Позже Ксандер добавил:

– Понимаешь, Элис, ты здесь ни при чем. Мими ненавидит то, как обернулась ее жизнь. В твоем возрасте, когда весь мир был у ее ног, она мечтала совсем о другом.