Текст книги "Будь со мной честен"

Часть четвертая
Что ты сделала с Ксандером?

14

Незаметно пролетели осень и начало зимы. У нас сложился привычный распорядок. Утром я отвозила Фрэнка в школу. Иногда он говорил, что ему там не место, и отказывался выходить из машины.

– Самое место, – доказывала я, отстегивая ремень, отлепляя его пальцы от двери и придавая нужное направление.

После завтрака Мими исчезала в кабинете и барабанила по клавишам, хотя так ни разу и не показала мне результата своих трудов. Ксандер слонялся по дому и участку, что-то подрезал, что-то красил, что-то прибивал, в общем, коротал время, пока я не закончу со своими делами. После этого мы оба по чистой случайности оказывались в Доме мечты.

Подъехав к школе забирать Фрэнка, я, согласно его распоряжению, стояла рядом с машиной, дожидаясь, пока он пройдет через площадку и усядется на заднее сиденье. Даже в пестром водовороте детей на школьном дворе, одетых в яркие футболки, шорты, платьица, юбочки, босоножки и кроссовки, Фрэнка можно было разглядеть за милю. Он выглядел как петух в курятнике, полном цыплят.

Я не теряла надежды познакомиться с Фионой.

– А чем вы с Фионой занимаетесь, когда остаетесь поиграть после уроков? – как можно более непринужденным тоном спросила однажды я.

– Разговариваем, – сказал Фрэнк. – А потом беремся за руки и убегаем от наших врагов.

Как я ни старалась, Фрэнк отказывался представить меня своей подруге. Я решила зайти с другой стороны.

– А как она выглядит?

– У нее носки с ромбами и двухцветные кожаные туфельки, – сообщил Фрэнк.

– А еще?

– Она носит вязаные кофточки с крошечными жемчужными пуговками. И клетчатые юбки, похожие на шерстяные, а на самом деле это вискоза, химическое волокно, созданное на основе натуральной древесной целлюлозы в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году. Оно стало широко применяться лишь в двадцатые годы прошлого века, поскольку до тех пор было слишком легко воспламеняемым. На ощупь юбка кажется кашемировой, и такая ткань больше подходит для школы, потому что ее можно стирать в машинке.

– Ты щупал ее юбку?

– Разумеется, нет. Она разрешила мне потрогать перевязь, сделанную из такой же ткани, как юбка. Она носит ее по очереди с другой, в гусиную лапку. Мне очень нравится ее перевязь. Я никогда раньше не отдавал себе отчета, какую важную роль играет наше предплечье, поддерживая запястье и ладонь.

– А какое у Фионы лицо?

– Она носит огромные банты в волосах, – сказал Фрэнк. – Думаю, они сделаны из тафты.

Я хотела продолжить расспросы, однако сомневалась, что Фрэнк сможет удовлетворить мое любопытство по поводу цвета глаз или даже волос своей подруги. Кроме того, много ли найдется в Лос-Анджелесе маленьких девочек, которые одеваются как в мюзикле «Бригадун»?

Я очень гордилась тем, что нашла в закромах своей памяти столь тонкое сравнение. На случай, если вы не в курсе, «Бригадун» – музыкальный фильм тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года с Джином Келли и Сид Чарисс о несуществующем городе в Шотландии. Фрэнк показывал его мне в июле в рамках нашего образовательного проекта, и я позорно уснула, не досмотрев до середины.

Когда мы приезжали из школы, Фрэнк выскакивал из машины и бросался на поиски Ксандера. Пока я готовила ужин, они сидели за роялем и наигрывали разные мелодии.

Ксандер никогда не рассказывал о себе. Например, однажды я спросила, во что он любил играть в детстве.

– Я вырос в захолустном городишке в Вермонте, – сказал он. – Помогал отцу чинить разные вещи, там больше нечем было заняться.

– Поэтому ты в конце концов начал заниматься музыкой? Родители хотели уберечь тебя от неприятностей?

– Напрашиваешься на неприятности? Сейчас я их тебе покажу, – сказал он и нашел мои губы. От его поцелуев я моментально забыла обо всем, что хотела спросить.

В другой раз я поинтересовалась, откуда у него длинный неровный шрам на правой руке.

– Сломал руку, – сказал он. – В нескольких местах. Понадобилась операция.

– Когда?

– На последнем курсе Джульярдской школы. Поэтому и бросил. Было жутко больно.

– А сейчас болит?

– Постоянно, хотя не так сильно, как раньше.

– А когда играешь на пианино, болит?

– Да, сильнее, чем обычно.

– А как ты ее сломал?

– По глупости. Не хочу об этом говорить.

Он сел и натянул футболку.

– Я не знала, что ты бросил школу.

– Тут нечем хвастаться, – пожал плечами он.

– Мими тоже бросила колледж, – сказала я.

– Знаю. Наверное, поэтому мы и спелись.

– А как ты с ней познакомился?

– Я работал в бригаде, которая строила стену. Когда мы закончили, она решила, что ей нужен помощник по дому. Я все умел и нуждался в деньгах, вот и все. Еще вопросы?

Он надел шорты, перекинул через плечо скакалку и пошел к лестнице.

«Ты там больше четырех месяцев, Гений. По-прежнему ничего?»

Когда пришло сообщение, я только что вышла из игрушечной душевой и сидела на краю желтой кровати, заплетая волосы. Я скрепила косу резинкой, снятой с запястья, и склонилась к телефону. Ксандер лежал рядом, рассеянно водя пальцами по моей голой спине.

«Ничегошеньки», – написала я.

Пальцы Ксандера добрались до складки на моем бедре.

– Прекрати, – сказала я. – Я переписываюсь с боссом.

Ксандер сел на кровати.

– С Мими?

– Да. Пишу ей, где нас искать в случае чего.

Он убрал руку.

– Ты шутишь?

– А ты как думаешь? Конечно, шучу. Это мистер Варгас.

– Я тоже пошутил, – сказал он, поднялся и скрылся в лилипутском душе.

Телефон вновь засветился.

«Расскажи о мальчике», – написал мистер Варгас.

«Фрэнк – гениальный ребенок. В жизни не встречала человека, который столько всего знает. Он просто невероятный. Думаю, это следующая ступень эволюционного развития».

«Гением быть нелегко. У высокоинтеллектуальных людей часто бывают сложности с личной жизнью. Это может стать камнем преткновения на пути к следующей ступени».

«У Фрэнка уже есть подруга».

«А ему не рановато?»

«Это просто друг, хотя и девочка».

«Разумеется. Каждому человеку нужен друг».

В точку.

«Слышала новый анекдот про математиков?» – продолжал мистер Варгас.

«Нет, расскажите».

«Как опознать математика-экстраверта?»

«Сдаюсь».

«Во время разговора он смотрит на твои туфли. В отличие от математика-интроверта, который смотрит на свои собственные».

«Ха, смешно. Фрэнк смотрит на брови».

«Значит, он не совсем безнадежен».

«Да».

«Попроси у Мими хоть пару глав».

Я задумалась. Что ему ответить? Ксандер открыл дверь ванной.

– Здесь повернуться негде. Из-за этой шторки я не могу поднять руку, чтобы почистить зубы.

Я вернулась к переписке.

«Не лучше ли, если просьба будет исходить от вас?»

А Ксандеру сказала:

– Не стой перед зеркалом и сплевывай в унитаз, а не в раковину.

«В последний раз, когда я обратился к Мими с просьбой, она решила остаться в Лос-Анджелесе», – написал мистер Варгас.

Я не обижалась на мистера Варгаса за то, что он требовал результатов. Он прозябал в осеннем Нью-Йорке, и на него давил рекламный отдел. А я радовалась жизни в стране молока и меда, наслаждаясь солнцем и развлекаясь с Ксандером.

Я решила рассказать мистеру Варгасу такую шутку: я спрашиваю у Мими, нельзя ли ознакомиться хотя бы с парой глав будущего романа. Она с улыбкой протягивает мне готовую рукопись, в конце которой благодарит меня за помощь с компьютером и вдохновляющий взгляд на жизнь, достойный Полианны.

Видите ли, в шутке должна быть представлена невозможная ситуация. Мозг оценивает ситуацию как невозможную, и вы смеетесь над ее абсурдностью.

В реальности, когда я попросила у Мими несколько страничек, она сказала:

– Когда я буду готова предоставить что-нибудь из своей работы, обязательно дам тебе знать.

И вдруг наступило Рождество. Не то чтобы за это время совсем ничего не случалось. Что-то, разумеется, происходило. Только если вы хотите и дальше верить в непогрешимость Ксандера Девлина, подобно тому, как я продолжала убеждать себя в существовании Санты, даже когда увидела за торговым центром «Вестроудз» мужчину в красном костюме с сигаретой, то вам лучше проигнорировать некоторые события.

Однажды в пятницу, чтобы немного скрасить мое однообразное существование и доказать, что он серьезный и надежный взрослый человек, Ксандер предлагает забрать Фрэнка из школы. Растроганная и полная благодарности, я употребляю освободившееся время на то, чтобы побаловать свои волосы маской и сделать педикюр. Выглянув в окно, я вижу на дорожке «Мерседес», а из гостиной раздаются звуки рояля. Чтобы не мешать мужчинам, я складываю постиранное белье, а затем начинаю готовить ужин.

Засунув в духовку фаршированные ракушки, я откидываю назад блестящие свежевымытые волосы и шлепаю босиком в гостиную. Оказывается, рояль играет сам. Начиная волноваться, куда они пропали, я обхожу Стеклянный дом и поднимаюсь в Дом мечты. Когда я замечаю на желтой кровати спящего Ксандера, моя паника достигает высшей точки.

– Где Фрэнк? – говорю я.

– Фрэнк? – непонимающе переспрашивает он. – Ой, кажется, я задремал.

Не успевает он договорить последнее слово, а я уже в «Мерседесе» – как была, босиком, и жму на газ.

На мое счастье, Фрэнк, подумав, что о нем все забыли, решает идти домой пешком, причем выбирает дорогу, по которой мы едем на машине. То есть таковы его первоначальные намерения. Через несколько кварталов он решает, что надо останавливать машину. Я обнаруживаю мальчика на углу Белладжио-террейс и Линда Флора-драйв в странной позе: одной рукой он кокетливо задирает правую штанину, выставив напоказ соблазнительный бордово-синий носок с ромбами, а другую поднимает вверх, отставив большой палец. По дороге домой Фрэнк объясняет мне, что скомбинировал две техники: Кларка Гейбла и Клодетт Кольбер из знаменитого фильма тысяча девятьсот тридцать четвертого года «Это случилось однажды ночью».

– Это первая картина, получившая сразу пять Оскаров, – объясняет мне Фрэнк, – рекорд, побитый лишь в тысяча девятьсот семьдесят пятом году фильмом «Полет над гнездом кукушки», который я не смотрел.

– И не надо, – быстро говорю я.

– Ладно. Сцена с Гейблом и Кольбер настолько знаменита, что ее повторяют комики Лорел с Харди и герои мультсериала «Безумные мотивы». Она вдохновила целые поколения автостопщиков полагаться на доброту незнакомцев, чтобы добраться до места назначения.

«Ага, в виде задушенного трупа в сточной канаве», – думаю я про себя, а вслух произношу:

– Ты не имеешь права путешествовать автостопом, пока тебе не исполнится двадцать один год.

– Гм, я не знал, что это незаконно. Я понимаю, нарушать закон плохо, только мне бы очень хотелось раздобыть костюм в черно-белую полоску и шапочку, какие носят заключенные. Из него получилась бы отличная пижама. А человеку, отсидевшему свой срок, разрешают забрать костюм?

– В наше время заключенные носят оранжевые комбинезоны с молнией спереди. Покрой не подчеркивает фигуру, и с твоим цветом волос я бы воздержалась от оранжевого.

– Никогда больше не буду останавливать попутные машины.

Каким-то чудом мы с Фрэнком успеваем вернуться домой, не вызвав подозрений у Мими, и задолго до того, как надо вынимать из духовки ракушки.

– Выглядит аппетитно, – говорит Фрэнк, когда я вытаскиваю сковороду из духовки и ставлю на стол. – А почему ты босиком?

Ксандер без предупреждения исчезает на несколько дней. Мне нет дела до того, чем он занимается в свободное время, а у него все время свободное. И все-таки это невежливо, особенно когда я приготовила на ужин запеканку из цветной капусты с фетой, которую Фрэнк терпеть не может, а Ксандер просто обожает.

Зато возвращается он с новыми странными фотографиями для галереи Фрэнка. Когда я спрашиваю, что это за девушка с татуировкой во всю спину, которая стоит на фоне стены с таким же рисунком, он говорит:

– Так, одна знакомая.

Я иду за Фрэнком и Ксандером в Дом мечты. Они пошли «курировать коллекцию», пообещав, что ровно через час Фрэнк сядет за уроки. Прошло полтора. Когда я вхожу через боковую дверь в гараж, мне навстречу вылетает с порывом воздуха и падает на дорожку обгорелый черный комочек. Я догоняю его, наступаю ногой и возвращаюсь в гараж.

– Что это было? – спрашиваю я у Фрэнка, облокотившегося на перила с салфеткой в руке.

Он одет в полосатый льняной костюм с цепочкой для часов на жилете и соломенную шляпу – точь-в-точь пассажир, машущий провожающим с палубы «Титаника».

– Я поджигаю салфетки и бросаю их на пол.

– Зачем, ради всего святого?

– Чтобы наблюдать за воздушными течениями. Это научный проект, его придумал Ксандер.

Я в мгновение ока взлетаю по лестнице.

– Хватит. Дай сюда спички.

– Это не опасно, пол в гараже бетонный.

– Опасно. Отдай спички.

Заставив Фрэнка вывернуть карманы, а также снять канотье, носки и туфли, я убеждаюсь, что у него нет больше спичек, и отправляюсь искать Ксандера. Он сидит по-турецки на кровати, слушая музыку и разбирая фотографии. Сначала он улыбается, а когда видит, что я не нахожу в ситуации ничего забавного, отвечает:

– Расслабься, Элис. Дай ему побыть ребенком.

В конце октября Фрэнк с Ксандером начинают планировать роскошную вечеринку в честь моего дня рождения. Предполагается, что это сюрприз, однако Фрэнк, разумеется, не может держать язык за зубами. Я сбиваюсь с ног, помогая Фрэнку с приготовлениями. Ксандер – мастер подавать идеи, а воплощать их в жизнь не может или не хочет. Наступает долгожданный вечер. Ксандер не появляется. У него хватает совести подложить Фрэнку в карман записку: «Я не хожу на дни рождения». Значит, он не увидит ни белоснежного кокосового торта, который сам же посоветовал Фрэнку, ни изысканных фальшивых свечей из коктейльных соломинок с нарисованным пламенем и приклеенными блестками.

В знак протеста Фрэнк разражается грандиозной истерикой, а я еще целую неделю вычесываю из волос блестки. Ксандер не появляется дольше, чем в прошлый раз. Мне уже двадцать пять. Пора бы и поумнеть. Ненавижу кокосовый торт!

Еще один вечер, который я изо всех сил стараюсь забыть. Ксандер с Фрэнком сидят перед роялем, играя в четыре руки. Мими стоит за ними. Одна ее рука покоится на макушке Фрэнка – типичный для матерей собственнический жест, который говорит всему миру: это мой ребенок, я его люблю, и он меня тоже. Вторая рука лежит на затылке Ксандера. Это тоже о чем-то говорит, только я не уверена, что хочу вдаваться в подробности.

15

В тот месяц между моим днем рождения и Рождеством меня больше всего огорчало то, как сильно скучает по Ксандеру Фрэнк. Несмотря на мои уговоры, он отказывался даже близко подходить к роялю. Вернувшись из школы, мальчик шел в Дом мечты и садился на площадку второго этажа, положив подбородок на среднюю поперечину перил и болтая ногами, точно рыбак на мосту. Он не хотел ни бегать по двору с пластмассовым мачете, ни в пятисотмиллионный раз смотреть «Касабланку», ни даже устраивать мне экскурсию по своей галерее. Как-то раз, когда все мои попытки заинтересовать Фрэнка хоть каким-то более веселым занятием провалились, я сдалась и села рядом.

Фрэнк взял меня за руку и сказал:

– Грустная часть, о которой я тебя предупреждал.

Мы долго сидели, взявшись за руки. Эти молчаливые посиделки напомнили мне вечера на крылечке с мамой после ухода отца. Я давно о нем не вспоминала. Даже не помню толком, как он выглядел, хотя это странно, ведь я была не такой уж маленькой. Мама дала мне коробку с его фотографиями, только они куда-то пропали, и на этом все закончилось. Думаю, я забыла его лицо потому, что искала отца в каждом мужчине, который появлялся в нашем квартале. Со временем чужие лица стерли из моей памяти его черты. От нечего делать я тогда увлеклась рисованием. Лучше всего у меня получались лошади и бульдоги – существа, которые появлялись в нашем районе не чаще, чем мой отец.

– Все дело в ушах, – объясняла я одноклассникам, которые выпытывали у меня секрет успеха. – Они треугольные.

Поклонники моего творчества серьезно кивали.

Способности к рисованию и отличные оценки в сочетании с финансовыми трудностями позволили мне получить полную стипендию в Университете штата Небраска. Правда, я не строила иллюзий по поводу своих художественных талантов и после переезда в Нью-Йорк практически забросила живопись. Материалы стоят дорого и занимают много места. Краски пачкают мебель и издают не самый приятный запах, так что далеко не каждый домовладелец захочет сдавать жилье художнику. Я начала рисовать карандашные портреты в Центральном парке, надеясь зарабатывать этим на жизнь. Через пару месяцев я поняла, что лошади и бульдоги – куда менее взыскательные клиенты, чем туристы, и бросила это занятие. Роскошь заниматься искусством могут позволить себе богатые бездельники, по-настоящему талантливые люди и заблудшие души, которые считают себя таковыми, а мне надо оплачивать счета. Становиться бухгалтером не хотелось. Я понимала, что это разумно, и все же на что-то надеялась.

Моей лебединой песнью в рисовании стал портрет Кэролайн, дочери мистера Варгаса. Я хотела отблагодарить его за свою новую работу, не связанную с бухгалтерией.

Я стащила у патрона со стола снимок дочери, сделала копию и рисовала с нее. Это не совсем честный способ, поскольку на фото трехмерные углы и тени, с которыми художник имеет дело в жизни, останавливаются во времени и в двух измерениях. Впрочем, если мистеру Варгасу портрет принесет хоть половину того удовольствия, которое разыгрывала моя мать при виде очередного нарисованного пони, которого у меня никогда не было, я буду рада.

Мне показалось, что портрет удался. Я вставила его в рамку и вручила мистеру Варгасу, который рассыпался в благодарностях. Правда, рисунок в тот же день исчез со стола. А когда я в последний раз навещала в больнице его супругу, портрет стоял на прикроватной тумбочке рядом с фотографией мистера и миссис Варгас в день их свадьбы, двадцать лет назад. Хотя я не отношусь к людям, которые имеют привычку плакать в больничных палатах, в тот раз удержалась с большим трудом. Пусть я не великий художник, зато мое искусство чего-то стоит.

На следующий день после школы, когда мы с Фрэнком отправились нести наше скорбное бдение в Дом мечты, я вооружилась карандашом и стопкой пустых учетных карточек, села за желтый стол и начала рисовать мальчика в его любимых нарядах. Я не ожидала, что это доставит Фрэнку столько удовольствия. Он встал и начал прикреплять мои рисунки к стене галереи, то и дело меняя местами, чтобы получилась понятная лишь ему история.

Практически сразу после этого у Фрэнка возникла блестящая идея: выставить на середину мастерской мольберт с холстом, чтобы я написала его портрет, который он подарит маме на Рождество.

– Что можно подарить женщине, у которой есть все, кроме денег и мебели в гостиной? – спросил он.

– Кофейный столик? – несмело предложила я.

– Мама не пьет кофе. И от кофейных столиков одни неприятности.

– Кто тебе такое сказал?

– Уильям Холден. То есть мог бы сказать, если бы выжил после смертельного столкновения с кофейным столиком двенадцатого ноября тысяча девятьсот восемьдесят первого года. Маме нужен мой портрет, чтобы повесить над камином.

– Ну, я не такой уж талантливый художник, – скромно призналась я.

– Ей все равно. Мама любит рассматривать фотографии, у которых нет абсолютно никаких художественных достоинств. Она держит под кроватью коробку с моими детскими фотографиями, реально ужасными: я в одном памперсе, или сижу в детском стульчике с кашей в волосах, или сплю в странной позе, с поднятой задней частью и лицом, размазанным по подушке. Думаю, ей ужасно больно становиться на колени, чтобы достать эту коробку: я не раз видел, как она плачет, рассматривая фотографии. А если мой портрет будет висеть над камином, она сможет смотреть на него когда угодно, не напрягая суставы. Я решил поручить эту работу тебе, поскольку у меня нет свободных средств, чтобы нанять другого художника, а ты уже получаешь зарплату.

Он вывернул карманы, показывая, что в них ничего нет.

– К тому же у тебя будет хоть какое-то занятие, пока я в школе.

Крыть было нечем.

– Что ты сделала с Ксандером? – спросила у меня вскоре после этого разговора Мими.

Я отвезла Фрэнка в школу и мыла пол на кухне, после чего собиралась пойти в Дом мечты и заняться своей главной миссией – портретом.

Меня так поразило неожиданное дневное появление работодательницы, что я не сразу нашлась с ответом.

– Что?

– Я давно не слышала, чтобы Ксандер играл на рояле. Мне нравится слушать его игру, когда я работаю. Я для этого и купила рояль.

– Хотите, я попробую включить музыку?

– Если бы я хотела послушать рояль, то уж как-нибудь додумалась бы нажать кнопку, – сердито заявила Мими. – Неужели ты со своим блестящим умом не видишь разницы между человеком и компьютером?

Она возмущенно покинула кухню.

«Мими все раздражает», – написала я в тот вечер в блокноте с единорогом перед отходом в постель, но по здравом размышлении исправила:

«Мими раздражает все, что я делаю».

Это больше походило на правду.

– Ксандер вернется к Рождеству, – задумчиво сказал Фрэнк на следующий день по дороге из школы. – У него нет семьи, кроме нас.

– У Ксандера нет семьи? – переспросила я.

– У него есть мать, отец, сестра и мертвая сестра, а больше никого, достойного упоминания, потому что он больше ни о ком не вспоминает.

– Мертвая сестра? Что с ней случилось?

– Не знаю. Буквально вчера вечером мама сказала, что Ксандер очень сильно напоминает ей одного близкого человека. Ты слышала когда-нибудь о Джо Ди Маджио?

– Ты имеешь в виду бейсболиста? Ксандер напоминает твоей маме Ди Маджио?

Я попыталась вспомнить, как выглядел легендарный спортсмен. Кажется, он брюнет. Может, большой нос? Симпатичный, хотя явно не Аполлон.

– Нет, Ксандер напоминает маме кого-то другого. А ты знаешь королеву экрана Мэрилин Монро?

– Ксандер напоминает ей Мэрилин Монро?

– Полагаю, ты не знаешь Мэрилин Монро, поскольку она женщина, а Ксандер – мужчина.

– Мне это известно, Фрэнк. И Мэрилин я тоже знаю. Сомневаюсь, что на всей планете найдется хоть один человек, не слышавший о Мэрилин Монро.

Фрэнк ненадолго задумался.

– А на Марсе?

– Насчет Марса не уверена. Так о чем мы говорили?

– Как я сказал, Джо Ди Маджио был женат на Мэрилин Монро сто семьдесят четыре дня в тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году. Когда они проводили медовый месяц в Японии, Мэрилин решила съездить в Корею, чтобы выступить перед нашими военными. «Джо, ты никогда не слышал таких оваций», – сказала она ему, когда вернулась. «Вообще-то, слышал», – ответил тот. Перед самым Рождеством я буду учеником недели. Я должен встать перед классом и рассказать о своем происхождении и о своей жизни до сегодняшнего момента. Мне хотелось бы услышать овации, хотя я не особенно надеюсь, поскольку их до сих пор не получал ни один ученик. Даже мальчик, который попросил своего папу-пожарного поставить на школьной площадке пожарную машину и разрешить нам залезть на нее. Разумеется, я позаботился об антураже для своей презентации. Придет мама, и она обещала позвонить Ксандеру, так что он тоже будет. Фиона отпросится с урока.

– Я тоже приду.

– Спасибо, не надо.

В ночь перед презентацией Фрэнк вел себя еще беспокойнее, чем обычно. Слушая, как он бродит по дому, я в конце концов решила выйти посмотреть, не удастся ли заманить мальчика в кровать, пока он не разбудил Мими и весь город.

В гостиной горел свет, и Фрэнк говорил так громко, что его услышали бы даже на галерке самого большого театра на Бродвее. Затем свет погас, и на потолке вспыхнули звезды. Они постояли неподвижно и лениво закружились по комнате.

– С незапамятных времен человечество пытается разгадать тайны звезд и планет, населяющих нашу галактику, – торжественно продекламировал Фрэнк.

– Это твой старый ночник, – услышала я голос Мими. – Я спрятала его, когда ты пошел в детский садик.

Я выглянула из-за угла, умирая от любопытства, что там происходит. Фрэнк закрыл рояль и поставил ночник на крышку. Это была такая старая штука с лампочкой внутри, которая нагревает воздух и заставляет абажур с вырезанными на нем звездами кружиться все быстрее и быстрее.

– Я наткнулся на него, когда искал свои алебастровые шарики, чтобы поиграть с Фионой на перемене, и понял, чего не хватает для презентации.

– Этот ночник старше меня. Он принадлежал твоему дяде, когда тот был совсем маленьким, – сказала Мими. – Пожалуйста, береги его.

– Ты уже мне это говорила, когда укладывала его на хранение.

– Правда?

– Ты сказала, что мы лучше спрячем его и достанем, когда у меня появится свой собственный маленький мальчик. Что он хрупкий, и его надо положить в коробку и поставить на верхнюю полку. Там я его и нашел.

– Мы с тобой могли смотреть на него часами, – сказала Мими.

– Каждый вечер, половину моей жизни. Я скучал по этой хрупкой старой вещице, хотя понимаю необходимость бережного хранения. Девяносто процентов фильмов, созданных в эпоху немого кино, потеряны для истории. Их негативы, напечатанные на нестабильной и легко возгорающейся целлюлозно-нитратной пленке, погибли при пожарах в хранилищах, выброшены, чтобы освободить место для новых фильмов, либо рассыпались в пыль от небрежного хранения.

– Не могу поверить, Фрэнк, – сказала Мими. – Тебе уже почти десять.

Я заставила себя уйти, иначе пришлось бы признать, что я подслушиваю.

Как выяснилось, ни Мими, ни Ксандер посещать презентацию не планировали.

Не удостоенная приглашения, я тем не менее знала, что мероприятие состоится в два часа пополудни, в последний школьный день перед рождественскими каникулами. За презентацией должно было последовать независимое от религиозной принадлежности легкое угощение, а также оживленная дискуссия. Так сказал Фрэнк. В связи с чем он отверг мою идею испечь рождественское печенье. Я все равно испекла брауни, чтобы Мими, если захочет, взяла их с собой, и на этом успокоилась. Мими ничего мне не сказала ни о самой презентации, ни о том, как планирует туда добираться. Когда пришло время относить ланч, я постучала и стала ждать. Она не подошла к двери, однако я решила не оставлять поднос, как делала обычно, а добиться личной аудиенции. Я собралась с духом и постучала вновь.

Она с недовольным видом открыла дверь.

– Простите за беспокойство, – сказала я. – Хотела только сообщить, что сделала брауни для презентации Фрэнка. И спросить, отвезти вас или вы сами доберетесь. Начало в два.

Поняв, что она хочет закрыть дверь, я шагнула вперед и поставила ногу на порог.

– Не заходи, – сказала она.

– Я и не собиралась. Просто хотела узнать, во сколько вы хотите выехать.

– Я не поеду. Он мне все показал сегодня ночью, так что нет никакой необходимости.

– Но Фрэнк вас ждет.

– Я работаю, – сказала она. – То есть работала, пока ты не вломилась в мой кабинет, чтобы напомнить, в чем, по-твоему, состоят мои материнские обязанности. Я должна сидеть за машинкой, пока не напишу книгу, иначе нам с Фрэнком придется жить в коробке от холодильника. Уходи.

Я ушла. И не остановилась бы до самого Нью-Йорка, если бы не мысль о Фрэнке, который будет стоять перед классом один-одинешенек – ни антуража, ни оваций. Я упаковала брауни и поехала в школу.

Журнал посещений в приемной был открыт на новой странице. Я перелистнула назад – посмотреть, расписался ли Ксандер. Его имя не значилось, однако я приехала раньше и надеялась, что он еще появится.

– По-моему, в этой ручке закончились чернила, – сказала я девочке, сидевшей за столом.

– Извините. Я поищу другую.

Школьница начала рыться в ящиках стола.

– Не устраивай беспорядок, Фиона, – сказала администратор, с которой я не встречалась раньше. – Ручки в верхнем ящике слева.

Фиона. Довольно высокого роста для третьеклассницы, очень худенькая. Самая обыкновенная, вполне симпатичная девочка со светлыми волосами и огромными голубыми глазами, которые с трудом умещались на маленьком личике. Ни клетчатой юбки, ни перевязи, ни кофточки с жемчужными пуговками, ни бантов. С другой стороны, Фиона – не слишком распространенное имя, а школа достаточно маленькая.

– Ты Фиона? – спросила я. – Придешь к Фрэнку на презентацию?

Она протянула мне ручку.

– Я Фиона. На какую презентацию?

– Фрэнк – ученик недели. Сегодня в два часа у него презентация. Он сказал, что ты отпросишься с уроков и придешь.

– Какой еще Фрэнк?

– Извини, – сказала я. – Наверное, в этой школе есть другая Фиона.

– Насколько я знаю, нет.

У меня засосало под ложечкой.

– У Фрэнка есть подруга, которую зовут Фиона. Она учится в третьем классе.

– Я в третьем классе, – сказала она. – Если в нашей школе и есть другая Фиона, то не в третьем классе, иначе я бы знала.

– Возможно, я что-то перепутала. Та Фиона, которая мне нужна, сломала руку в первый день школы.

– Руку сломала я, только никакого Фрэнка я не знаю.

Пронесшаяся мимо нас по направлению к кабинету директора Паула сказала на бегу:

– Она имеет в виду четвероклассника, который ходит в маскарадных костюмах. Моего юного друга, что каждый день составляет мне компанию во время ланча.

Секретарша скрылась за поворотом.

– А, этот, – наморщила носик Фиона. – Он один раз спросил у меня, можно ли потрогать перевязь. Ненормальный какой-то.

Девчонка отошла от стойки, чему я несказанно обрадовалась. Иначе я могла схватить ее за шею и стереть с носа презрительные морщинки, при этом нечаянно сдвинув носовую перегородку на другую сторону черепа. А потом уже поговорить о разнице между «ненормальным» и «единственным из миллиона».

Фрэнк начал с демонстрации ночного неба и пафосного вступления о человечестве, звездах и планетах. Я не очень хорошо понимала, каким образом он свяжет все это со своим происхождением и жизнью до сегодняшнего момента. Фрэнк сообщил ни много ни мало, что его папа – ученый в области ракетостроения и пионер беспилотных полетов на Марс.

Дальше этого он не продвинулся.

– Мне здесь не место, – сказал он и стоял некоторое время под кружащимися звездами. Затем лег на пол и окаменел. Мисс Пеппе включила свет, вытащила из розетки ночник и поблагодарила Фрэнка. Два или три человека вяло похлопали, а один мальчик поднял руку и спросил: «А кто из дроидов твой отец, R2-D2 или C-3PO?»

Мисс Пеппе шикнула на него, а я закинула Фрэнка на плечо на манер пожарного, выносящего человека из огня, схватила ночник и покинула класс.

Брауни я оставила на парте, от всей души надеясь, что поднявший руку мальчик подавится первой же печенькой.

– Это было не самое удачное выступление, – сказал Фрэнк по дороге домой. – Жаль, что ты пришла.

– А мне – ни капельки.

– А мама почему не пришла?

– Ей надо работать. У нее сроки.

Я не стала объяснять, что она уже пропустила все сроки в графике, который написал мистер Варгас перед моим отъездом из Нью-Йорка.

– Ну и ладно. Она все равно слышала ту часть, где я рассказываю о ней, ночью.