Текст книги "Отрава"

Она звала охранниц, но никто не откликался.

Она звала Терезу, пока не охрипла, но, хотя та и могла слышать ее голос из своей камеры, ей не позволили подойти к подземелью.

Она рыдала и звала президента Соединенных Штатов, чтобы он, ради Бога, вмешался и защитил ее.

Она обращалась к Папе, вспомнив все молитвы, которые учила в школе св. Игнатия, она читала их вслух и умоляла Его Святейшество прийти сюда в темницу и самому увидеть, как несправедливо с ней обращаются.

Она снова и снова звала свою мать, захлебываясь слезами: «Мамочка, пожалуйста, помоги мне, мамочка, скажи им, что я хорошая».

На пятый день у нее поднялась температура, начался бред, и ей все время мерещилось, что она стоит на платформе какого-то неизвестного городка и ждет поезда, и в руках у нее только зонтик. Она стоит и смотрит на полчища крыс, выбирающихся из канавы и заполняющих железнодорожные пути.

Их были сотни.

Их были тысячи.

Ими было покрыто все полотно.

Она стояла на этой платформе, был ясный день, и ее окружали миллионы крыс. Серые, и коричневые, и черные, их длинные хвосты мелькали в солнечных лучах, их длинные зубы сверкали на солнце. Она пыталась рассказать им, кто она такая. Она подняла и раскрыла зонтик. Дождя не было, ярко светило солнце, но она раскрыла зонтик.

Крысы стали кусать ее за ноги, карабкаться по ногам, она пыталась сбить их своим зонтом. Они грызли зонт, грызли черный шелк, грызли спицы, грызли деревянную рукоятку. Они карабкались по ее груди, и грудь горела огнем. «Пожалуйста, прекратите, – говорила она им, – где мой зонт, что вы сделали с моим зонтом?» Теперь они набросились на нее, кусали ее лицо. Она не могла дышать, но пыталась отбиваться. Они грызли ее лиц. Они разорвали ее лицо, кровь хлестала изо рта. «Перестаньте, – кричала она, – перестаньте!» Мэрилин проснулась и увидела, что сон обернулся явью, подземелье кишело крысами, огромными, как кошки, они пожирали ее засохшие испражнения, карабкались по обнаженному телу, лизали кровь, запекшуюся на губах.

Она кричала.

Она кричала.

Она кричала.

На шестой день Домингес велел стражнице выпустить ее. Охранница отперла решетку, отодвинула ее и сморщилась, зажав нос, не выдержав вони, идущей из ямы. Она протянула Мэрилин руку, чтобы помочь ей выбраться из подземелья. Мэрилин попыталась встать, но тут же рухнула на колени. Потом сделала еще одну попытку, но снова упала. «Ох», – произнесла она, щурясь от дневного света.

Охранница, не дожидаясь, повернулась и пошла в сторону душевой кабины. Мэрилин тащилась за ней, еле передвигая ноги. Утро выдалось прохладное, градусов десять – двенадцать. В душе была лишь холодная вода, однако Мэрилин встала под ледяную струю, смывая с тела кровь и грязь, очищаясь от всей этой мерзости; она странным образом чувствовала себя победительницей. Губы распухли, правый глаз затек и превратился в узкую щелочку, болела каждая косточка – но она победила.

Когда за ней пришел Луис, держа в руках ее размахайку, она отказалась надеть ее. Заявила, что останется в своем сером халате, которые носили здесь все женщины. Луис только пожал плечами. По дороге в кабинет Домингеса он попытался схватить ее за попку, однако она с силой оттолкнула его руку, и мужчины во дворе заулюлюкали. Прежде чем постучать в дверь Домингеса, Луис взялся за ее грудь, но она отступила от него и вся подобралась, как будто намеревалась вцепиться ему в горло. Он побледнел и осторожно постучал в дверь.

– Да, входи! – отозвался Домингес.

В кабинете находилось около дюжины охранников.

Она потеряла сознание прежде, чем с нее слез пятый.

В следующий раз ему придется ее убить.

Она заставит его убить себя. Она заставит его забить себя до смерти своим кнутом. Да, она была шлюхой в Хьюстоне, но здесь – совсем другое дело. Здесь она чувствовала себя вещью, а она не желала быть вещью, которой мог овладеть любой.

Он не вызывал ее к себе почти до самого Рождества. И опять она не стала надевать свою размахайку, хотя Луис специально предупредил ее, чтобы она сегодня выглядела получше, это была особая просьба начальника тюрьмы. «Пошел он подальше, твой начальник», – сказала она по-английски и последовала за Луисом через двор.

На серый выцветший халат было надето синее пальто с оторванными пуговицами, так что ей пришлось придерживать полы обеими руками, чтобы защититься от пронизывающего ветра. Во дворе было тихо. Мужчины-заключенные знали, что с ней случилось, и прекратили свои грязные шуточки и намеки.

На деревянном стуле за столом Домингеса сидел какой-то человек, одетый в деловой темно-синий костюм, шелковую рубашку в полоску, серый галстук и хорошо начищенные черные ботинки. На коленях лежала серая шляпа. Этакий вертлявый щеголь лет шестидесяти, с аккуратными усиками и живыми карими глазками, внимательно рассматривавшими вошедшую.

– Вот она, – сказал Домингес.

– Она знает испанский? – спросил человек.

Он говорил очень тихо. Мэрилин подумала, что ему, наверное, за всю жизнь не приходилось повышать голос. Незнакомец внимательно разглядывал ее. Спрашивал у Домингеса, а смотрел на нее. «Если он попробует до меня дотронуться хоть пальцем, я выцарапаю ему глаза, – думала она, – уж на этот раз им придется меня убить».

– Ты слышала вопрос, Мариуча, – повысил голос Домингес. Она продолжала молчать, и Домингес пожал плечами: – Да, она говорит по-испански.

– Может быть, вы поговорите со мной, мисс? – сказал тот человек.

– Кто вы? – спросила она его по-испански.

– А, отлично. Меня зовут Альберто Идальго.

– Дон Альберто, – заметил Домингес.

– Вы делаете мне честь. Нет, нет, это не так. Нет, нет, – Идальго покачал головой и улыбнулся.

– И что вы о ней думаете? – спросил Домингес.

– Слишком худая.

– Ближе к сути, – прищелкнул языком Домингес. – Дон Альберто приехал сюда из Южной Америки. Мы хотим договориться, чтобы тебя освободили из нашей тюрьмы.

– Ну конечно, – сказала она по-английски.

– Что? – переспросил Идальго.

– И как вы собираетесь сделать это? – она перешла на испанский.

– У дона Альберто в Мексике много друзей, – сообщил Домингес. – Так что, возможно, нам удастся освободить тебя из «Ла Форталеса». С тем, чтобы ты досидела свой срок у него. Начальство скорее всего разрешит это сделать.

– Мы, конечно, пока еще в этом не уверены, – заметил Идальго. – Сейчас речь идет об Аргентине. Однако могут возникнуть осложнения.

– Но не у человека с такими связями, как у вас, – сказал Домингес.

– Возможно, вы и правы. Посмотрим.

– Ну, если это станет возможным...

– Да, я в этом заинтересован, – произнес Идальго. – Однако молодая леди, возможно, захочет остаться здесь.

– Не думаю, чтобы она этого захотела, – осклабился Домингес.

– Сеньорита?

– А кто вы такой? Сутенер? – спросила она по-испански.

– Нет, нет, нет, нет, – улыбнулся он. – Нет, нет, никакой не сутенер, почему вы так решили?

– Так что-то вдруг осенило, – сказала она по-английски.

– Что?

– Так кто вы?

– Бизнесмен, – он пожал плечами. – Возможно, я просто гуманист. Мне бы не хотелось, чтобы такая красивая молодая девушка, как ты, томилась в тюрьме. – По-испански эти слова прозвучали особенно выразительно. Он снова улыбнулся. – У нее есть паспорт? – обратился он к Домингесу.

– Да, он хранится у меня, – ответил Домингес.

– Ну, это значительно упростит дело. – Идальго снова повернулся к ней. – Итак, решение за тобой. Так ты согласишься, если мы сможем это устроить?

Ей хватило мгновения, чтобы принять решение. Она ни на секунду не сомневалась, что старый щеголь является именно тем, за кого она его и приняла, то есть сутенером. Однако, если он увезет ее отсюда, если она сможет поехать за ним туда, где светит солнце, где ходят люди, у нее всегда будет возможность сбежать.

– Да, отлично, – согласилась она.

– В таком случае, вопрос считаю решенным.

– С ней у вас не будет проблем, – сказал Домингес и затем добавил что-то, что Мэрилин не совсем поняла: – Ya esta domesticada.[9]9
  Она уже приручена (исп.).


[Закрыть]

Глава 14

– И что потом? – спросил Уиллис.

– Счастливый конец, – ответила она. – Я пробыла у Идальго чуть больше года. Однажды он позвал меня, протянул мне мой паспорт и сказал, что я могу идти, куда хочу.

– Как это?

Мэрилин пожала плечами.

– Возможно, я уже отработала все, что он заплатил за меня, чтобы вытащить из тюрьмы, не знаю. А может быть, действительно, был гуманистом.

– В жизни не встречал сутенера-гуманиста, – покачал головой Уиллис.

– Во всяком случае, я стала работать только на себя, пробыла в Буэнос-Айресе еще четыре года, откладывая каждое песо, и вернулась сюда с приличной суммой.

– Ты говорила мне, с двумя миллионами.

– Где-то так.

– Если разделить на четыре, получается пятьсот тысяч долларов в год.

– В Буэнос-Айресе полно богачей. Я брала по три сотни за раз. Умножь это на четыре-пять раз за ночь – получаются неплохие деньги.

Уиллис кивнул. Если она зарабатывала пятьсот в год при средней выручке в триста за визит, значит, она спала с более чем с полутора тысячами мужчин в год. Примерно тридцать – тридцать пять в неделю. Она же сказала – пять раз за ночь, и так – каждую неделю. И все четыре года.

– Думаешь о порче товара? – она будто читала его мысли.

Уиллис промолчал.

– Послушай, но то же самое делала девушка из «Отсюда – в вечность». Помнишь эту книгу? Девушка с Гавайских островов?

– Я не читал, – ответил Уиллис.

– И фильм не смотрел?

– Нет.

– Ну... – Мэрилин пожала плечами и опустила глаза. – Она занималась именно этим.

«Полторы тысячи мужчин», – думал он. Прибавь еще год, когда она работала на Идальго, получится восемь-девять тысяч. Мэрилин Холлис перебывала в постели, считай, со всем мужским населением целого городка. Если только мужского. А может, среди ее клиентов были и женщины? Полицейские псы? Арабские скакуны? О Боже!

Он покачал головой.

– Значит, теперь ты уйдешь, – сказала она.

Он ответил не сразу. Затем спросил:

– И никто из них ничего об этом не знал?

– Если ты имеешь в виду?..

– Я имею в виду МакКеннона, Холландера и Райли.

– Никто из них ни о чем не знал, – тихо произнесла она.

– А Эндикотт? Ты ему не рассказывала?

– Ты – единственный, кому я рассказала.

– Ну и повезло же мне, – горько усмехнулся он.

Наступило молчание.

Она не сводила с него глаз.

– И что ты собираешься рассказать своему напарнику? – наконец спросила она.

– Разумеется, не это.

– Нет, я про бутылку... что я брала в руки бутылку.

– Я скажу ему все то, что ты сказала мне.

Казалось, он долго находился в нерешительности. Затем сказал: «Да», – и прижал ее к себе.

В комнате для допросов с Мейером и Хейзом сидел человек в наручниках. Это был весьма почтенного вида господин лет пятидесяти в спортивной коричневой куртке, бежевых брюках, кремовой спортивной рубашке, коричневых носках и коричневых мокасинах. Волосы на висках и усы начали седеть. На столе лежал «смит-и-вессон» 38 калибра.

– Я зачитал вам ваши права, – говорил Мейер, – и сообщил, что, если хотите, можете пригласить своего адвоката, а также сказал вам, что вы можете отказаться отвечать на вопросы, или можете прекратить отвечать на них в любой момент...

– Мне не нужен адвокат, – сказал задержанный. – И я отвечу на все ваши вопросы.

– Вы также знаете, что здесь на столе работает магнитофон и все, что вы скажете, записывается на пленку и...

– Да, я понимаю.

– И вы готовы ответить на вопросы, которые мы с детективом Хейзом зададим вам?

– Я же сказал, да.

– Вы хорошо поняли, что имеете право на адвоката, если...

– Я понял. Мне не нужен адвокат.

Мейер взглянул на Хейза. Тот кивнул.

– Назовите, пожалуйста, свое полное имя.

– Дженнингз. Питер Дженнингз.

– Скажите, пожалуйста, по буквам.

– Дженнингз. Д-Ж-Е-Н-Н-И-Н-Г-З.

– Питер Дженнингз, правильно? Второго имени нет?

– Нет, второго имени нет.

– Ваш адрес, мистер Дженнингз?

– Саус Ноултон-Драйв, 5318.

– Номер квартиры?

– 3-С.

– Сколько вам лет, мистер Дженнингз?

– Пятьдесят девять.

– Вы выглядите моложе, – улыбнулся Мейер.

Дженнингз кивнул. Мейер подумал, что он наверняка слышал эти слова много раз.

– Это ваше оружие? – спросил Мейер. – Я говорю о револьвере тридцать восьмого калибра «смит-и-вессон», модель тридцать вторая, известная под названием «Терьер двойного действия».

– Да, это мой револьвер.

– У вас имеется разрешение на него?

– Имеется.

– Для ношения или без выноса из дома?

– Для ношения. Я работаю в алмазном бизнесе.

– Был ли этот револьвер при вас... я снова говорю о револьвере «смит-и-вессон» тридцать второй модели, когда полиция вас арестовала?

– Да.

– И это произошло в три сорок пять сегодня днем?

– Я не смотрел на часы.

– Время, указанное в отчете об аресте...

– Если там говорится три сорок пять, значит, так оно и есть.

– И вас арестовали в кинотеатре «Твин Плаза».

– Да.

– По адресу Най гебридж-роуд, 3748?

– Я не знаю точного адреса.

– Там находится два кинотеатра – «Твин Плаза-I» и «Твин Плаза-2». Я правильно описываю то место, где вас арестовали?

– Да.

– И вы были в кинотеатре, который называется «Твин Плаза-I». Это так?

– Да.

– Вы держали в руке револьвер «смит-и-вессон» тридцать второй модели, когда вас арестовали?

– Да, держал.

– И недавно сделали выстрелы из этого оружия?

– Да.

– Сколько выстрелов вы сделали?

– Четыре.

– Вы стреляли в кого-нибудь?

– Да, в женщину.

– Вы знаете ее имя?

– Нет.

– А вы знаете, мистер Дженнингз, что женщина, сидевшая прямо за вами, получила четыре ранения – в голову и грудь?

– Да, знаю. Ведь это я в нее стрелял.

– Вы стреляли в женщину, сидевшую позади вас, это так?

– Да.

– Вы знаете, что эта женщина умерла по дороге в больницу?

– Не знал, но я рад этому, – ответил Дженнингз.

Мейер снова взглянул на Хейза. Магнитофонная лента тихо шуршала.

– Мистер Дженнингз, – теперь вопросы задавал Хейз. – Не могли бы вы сказать нам, почему вы в нее стреляли?

– Она разговаривала, – сказал Дженнингз.

– Не понял?

– Весь сеанс, с начала до конца.

– Разговаривала?

– Разговаривала.

– Не понял?

– Во время фильма она непрерывно болтала. Называла действующих лиц: «Ой, посмотри, это муж!», «Ой, посмотри, ее приятель!», «Ого, вот это зверюга!», «Ух ты, оба здесь!» Она объясняла, где что происходит: «Это ферма», «Это джунгли», «Это врачебный кабинет». Она все время пыталась угадать события. «Наверняка она с ним спит», «Уверена, муж все узнает». В одной сцене, когда доктор говорит героине, что у нее сифилис, эта женщина позади меня спросила: «Что у нее?» Я обернулся и сказал: «Мадам, у нее сифилис!» А она мне: «Вас никто не спрашивает, я разговариваю с мужем». Я снова стал смотреть фильм, вернее, пытался сделать это. Эта женщина сказала: «Что бы у нее там ни было, она наверняка получила это от мужа». Я сдерживался все время, все то время, пока она беспрестанно болтала позади меня. Затем, когда фильм кончался, я уже больше не мог этого вынести. Там есть одна печальная сцена на кладбище. Мэрил Стрип прочитала очень красивые стихи, потом прошла к краю кладбища и стала смотреть вдаль; все начинают ей сопереживать, и тут эта баба произносит: «Девушка, которая с мужем, богатенькая», я обернулся и сказал: «Мадам, если вам так нравится разговаривать, почему вы не остались дома у телевизора?» А она ответила: «По-моему, я сказала вам, чтобы вы не лезли, когда вас не спрашивают, это не ваше дело». Я говорю: «Это мое дело. Я заплатил за билет». А она мне: «Тогда сидите и молчите». Вот тут-то я в нее и выстрелил.

Хейз взглянул на Мейера.

– Я сожалею только об одном, – закончил Дженнингз. – Что слишком долго терпел. Тогда я бы смог спокойно посмотреть фильм.

Мейер несколько сомневался, удастся ли ему доказать, что убийство было оправданным.

Когда Карелла пришел в лабораторию, капитан Сэмюэль Айзик Гроссман сидел, согнувшись над микроскопом. Было где-то около пяти. Дни становились длиннее. Небо по ту сторону большого окна лишь начинало подергиваться легкой дымкой приближающихся сумерек. Окна напротив отражали яркие лучи склоняющегося к горизонту солнца. Гроссман был полностью поглощен своим занятием. Стройный, худощавый человек, который смотрелся бы гораздо естественнее на какой-нибудь ферме в Новой Англии, чем в стерильной безликой обстановке лаборатории, сидел на высоком табурете и время от времени крутил рукоятку микроскопа, не отрывая глаза от окуляра. Карелла ждал.

– Я знаю, что здесь кто-то есть. – Гроссман повернулся, не слезая с табурета, и спустил очки со лба на переносицу. – Привет, привет, давненько не виделись. – Он слез с табурета и прошел к Карелле. Они пожали друг другу руки.

– Слышал последний анекдот про уролога? – спросил Гроссман.

– Нет, расскажи, – заранее улыбаясь, попросил Карелла.

– Уролог задает вопрос: «На что жалуетесь?» «Не могу пописать», – отвечает больной. «А сколько вам лет?» – интересуется врач. «Девяносто два». Тогда уролог говорит: «Так вы уже достаточно написали».

Карелла рассмеялся.

– И еще про уролога, – продолжал Гроссман. – Уролог встречает пациента: «На что жалуетесь?» «Доктор, я лишился члена в автомобильной катастрофе». «Ничего страшного, мы сделаем вам трансплантацию». «Я и не знал, что вы можете такое», – удивляется мужчина. «Я вам принесу несколько образцов». Уролог приносит один образец. «Слишком короткий», – недоволен пациент. Другой... Мужчина смотрит на него и говорит: «Я надеялся получить что-нибудь повнушительнее». Уролог уходит и возвращается с огромным членом. «Ну вот это уже похоже на то, что мне нужно, – говорит мужчина, – а нельзя ли получить его в белом исполнении?»

– Это надо рассказать Арти, – расхохотался Карелла.

– Обожаю шутки про уролога, – сказал Гроссман. – Так что привело тебя сюда?

– Я звонил вчера.

– Мне не передавали. А в чем дело?

– Как можно получить никотин из сигарет?

Гроссман с недоумением взглянул на него.

– Мы ведем дело по отравлению никотином, – объяснил Карелла. – Возможно, даже два отравления.

– В наше время это редкость, – покачал головой Гроссман. – Отравление никотином.

– Поэтому-то я и хочу узнать, как можно получить никотин. Полагаю, что нашему убийце была известна технология выделения никотина из препаратов от вредителей.

– Значит, хочешь узнать, каким образом можно получить никотин из сигарет. То есть как выделить чистый никотин?

– Из сигарет или трубочного табака.

– Гм, – хмыкнул Гроссман.

– Это возможно?

– Разумеется.

– И как это сделать?

– Ты знаешь, как делается виски?

– Нет. Мой отец делает вино.

– Ферментация. Очень похоже, только без сигар. Мы говорим о перегонке.

– И что это?

– У тебя есть в распоряжении час?

– Это очень сложно?

– Для меня – не очень. Но для тебя... – Гроссман пожал плечами.

– И что для этого нужно?

– Ты считаешь, что у твоего отравителя нет лабораторного оборудования? Скорее всего нет. Иначе можно было бы провести титрирование.

– Это как?

– Надо иметь родственника в Джорджии, умеющего гнать самогонку.

– К сожалению, таких связей у меня нет.

– Тогда придется соорудить собственный перегонный аппарат.

– И как его делают?

– Ты ничего не знаешь о перегонке?

– Абсолютно.

– Потрясающе. Мне прислали двоечника. Ладно. Перегонка – это перемещение жидкого или твердого вещества в его газообразном состоянии в другое место, где оно снова становится жидким или твердым.

– Зачем?

– Для очистки.

– Что значит – в другое место? В Нью-Джерси? Канзас?

– Ха-ха, они действительно прислали двоечника и тупицу, – печально проговорил Гроссман. – Слушай внимательно.

– Я слушаю очень внимательно.

– Самогон делается путем перегонки забродившей кашицы из ржи, ячменя, пшеницы, кукурузы – за что платишь, то и получаешь. Эта смесь нагревается, выпаривается, затем пар конденсируется. Потом пар снова конденсируется, получается жидкость. И мы имеем самогон.

– А как насчет этой отравы?

– То же самое. Возьми табак в любом виде. Делаешь этакое «пюре» из примерно двенадцати сигар. В обычной сигаре содержится от пятнадцати до сорока миллиграммов никотина. Это не значит, что если выкуришь сигару, то тут же отбросишь коньки, хотя смертельной дозой является примерно сорок миллиграммов. Правда, если эту сигару разжевать и съесть, то будет очень плохо. А если выделить из сигары алкалоид...

– Так, давай с самого начала, – сказал Карелла.

– Хорошо, пойдем шаг за шагом. Этап первый: измельчаешь дюжину сигар, или две дюжины, или сотню, сколько надо. Этап второй: нагреваешь эту смесь. Нагревать надо при обычном давлении, никотин кипит, не разлагаясь, при ста двадцати пяти градусах.

– Это так важно?

– Нет, просто для сведения. Этап третий: пар выводится через трубочку. Ведь тебе же приходилось видеть самогонные аппараты? Все эти трубочки и змеевики? Так вот, трубочки нужны, чтобы отвести пар, а змеевики – для того, чтобы его конденсировать. Это и есть четвертый этап – конденсация.

– И как это делается?

– Естественный процесс. Конденсация происходит по мере охлаждения. Значит, теперь у нас есть бесцветная жидкость, алкалоид, более или менее токсичный никотин, который нам и нужен.

– Что значит более или менее?

– Более или менее чистый. Этап пятый: берешь эту жидкость и снова ее перегоняешь. Этап шестой: перегоняешь ее еще раз. И делаешь это до тех пор, пока не получишь чистый алкалоид. Оп-ля! Капаешь его в чей-нибудь стакан, и человек падает замертво.

– По-моему, ты говорил, что это очень сложный процесс, – улыбнулся Карелла. – Сделай одолжение, будь другом?

– Что тебе?

– Нарисуй мне схему этого перегонного куба.

В понедельник рано утром Карелла снова направился в центр города, но на сей раз не в лабораторию, а в здание суда, расположенное на той же улице, где представил старшему судье два ходатайства о выдаче ордеров на обыск. Первое ходатайство выглядело следующим образом:

"1. Я, Стив Карелла, являюсь детективом 87-го участка полиции.

2. У меня есть информация, полученная на основании протокола вскрытия, представленного медэкспертом полиции о том, что в двух случаях убийств, расследуемых мною, в качестве яда использовался никотин.

3. Я также имею информацию, полученную от капитана Сэмюэля Гроссмана, сотрудника криминалистической лаборатории, что токсичный никотин можно получить путем перегонки табака, как трубочного, так и сигарного и сигаретного.

4. У меня также имеется информация, основанная на собственном убеждении и полученных данных, что подобный перегонный куб (чертеж прилагается) может находиться в доме мисс Мэрилин Холлис, проживающей в Айсоле на Харборсайд Лейн, 1211.

5. У меня есть все основания полагать, учитывая имеющиеся у меня данные и внутреннее убеждение, что перегонный куб, находящийся в доме Мэрилин Холлис, явится убедительной уликой в деле об убийствах.

В связи с вышеизложенным я обращаюсь с просьбой в суд выдать ордер, в соответствии с прилагаемой формой, на проведение обыска в доме 1211 по Харборсайд Лейн.

Ранее никаких обращений по этому поводу ни в данный суд и ни в какой другой суд или прокуратуру не производилось".

Второе ходатайство ничем не отличалось от первого, за исключением имени и адреса. Вместо Мэрилин Холлис стояло «Чарльз Эндикотт, младший», вместо «Харборсайд Лейн 1211» – «Бертон-стрит 493». К каждому из ходатайств была приложена фотокопия схемы работы перегонного куба, сделанная Гроссманом:

Судья внимательно прочитал первое ходатайство, начал читать второе, поднял глаза и спросил:

– Они же совершенно одинаковые?

– Да, ваша честь, – ответил Карелла. – За исключением имен и адресов.

– И, если не ошибаюсь, было совершено два отравления никотином?

– Да, ваша честь. И еще смертельное ножевое ранение, относительно которого я не ходатайствовал о выдаче ордера на обыск.

– И каковы же ваши серьезные основания, детектив Карелла?

– Ваша честь, два человека были отравлены...

– Это я понял. Так каковы ваши основания?

– Все три жертвы были близкими друзьями мисс Холлис. Мистер Эндикотт также является ее близким другом...

– Мне нужно основание для того, чтобы вы могли войти в дом американского гражданина и произвести там обыск.

– Я понимаю, ваша честь, что, возможно, мои ходатайства недостаточно обоснованны...

– Я очень рад, что вы это понимаете.

– Но если кто-то произвел этот яд...

– Вот в этом-то все и дело. Кто-то, возможно, и сделал это. Но почему вы считаете, что этот «кто-то» является мисс Холлис или мистером Эндикоттом?

– Ваша честь, мисс Холлис очень близко знала всех троих.

– И мистера Эндикотта?

– И его тоже.

– А он был знаком с жертвами?

– Нет, ваша честь. Нет, по его...

– Тогда что же вы предполагаете? Что они действовали сообща?

– У меня нет доказательств.

– У вас имеются достаточные улики для ареста?

– Нет, ваша честь.

– Какие у вас доказательства того, что подобный .перегонный куб может находиться по одному из этих адресов?

– Никаких, ваша честь. Кроме того, что перегонка является способом...

– Мы не в России, детектив Карелла.

– Нет, сэр, это Америка. И убито три человека. Если я найду этот аппарат...

– Я отклоняю оба ваши ходатайства, – сказал судья.

Вот так началось утро понедельника.

К тому же шел дождь.

Карелла, вымокший до нитки, вошел в помещение своего участка. На его столе лежал влажный пакет из плотной коричневой бумаги. В левом углу стояла печать судмедэксперта. Карелла бросил на него любопытный взгляд, затем прошел к раковине, находящейся в углу большой комнаты, выдернул несколько бумажных полотенец и стал вытирать волосы. Неподалеку за столом, склонившись над пачкой заявлений о квартирных кражах, сидел Энди Паркер.

– Хочешь, расскажу анекдот? – спросил Карелла.

– Валяй, – отозвался Паркер.

Карелла рассказал ему анекдот Гроссмана о черном мужском члене.

– Что-то я не очень понял, – посмотрел на него Паркер. – Там тебе пакет от медэксперта.

– Я видел, – Карелла подошел к столу и распечатал конверт. Там находился отпечатанный на машинке отчет Блэни о результатах вскрытия МакКеннона.

Карелла взглянул на календарь, висевший над его столом.

Четырнадцатое апреля.

МакКеннона убили двадцать четвертого марта.

Три недели ушло, чтобы написать эту бумагу. Неплохо для этого города. Он стал листать отчет. Большинство данных лишь подтверждало то, что Блэни уже говорил ему по телефону. Однако здесь же была приложена и стоматологическая карта МакКеннона, и Карелла стал внимательно ее разглядывать.

Он прочел замечания Блэни относительно того, что могут означать те или иные заметки на пронумерованных зубах.

1. Зуба нет.

3. 3/4 золотая коронка.

7. Пломба.

9. Канал, фарфоровая коронка.

12. Цельная коронка, металлокерамика.

14. Серебряная пломба, дупло.

16. Зуба нет.

17. Серебряная пломба, дупло.

20. Серебряная пломба.

21. Серебряная пломба.

25. Цельная коронка, металлокерамика.

29. Цельная коронка, металлокерамика.

30. Канал, временная коронка, дупло.

31. Серебряная пломба.

32. Серебряная пломба.

Карелла пролистал отчет до конца, положил его обратно в конверт и убрал в папку с надписью «МакКеннон», которую поставил обратно в шкаф. Потом взглянул на часы. Двадцать минут десятого.

– Лейтенант уже здесь? – спросил он Брауна.

– Пришел ровно в девять.

– Уиллиса еще нет?

– Должен бы быть.

Карелла не знал, стоит ли звонить в дом Холлис.

Двадцать одна минута десятого.

Он подошел к двери лейтенанта и постучал.

– Войдите! – послышался голос Бернса.

Лейтенант сидел в лучах яркого солнечного света, Льющегося из открытого окна, и был похож на чудесное видение.

– Ну и как? – спросил он.

– Отказал.

– Я так и знал.

– Я тоже. Но попробовать стоило.

– Ну и что теперь?

– Я хочу, чтобы за Холлис и Эндикоттом велось круглосуточное наблюдение.

– Охрана?

– Нет. Наблюдение.

– Сделаем, – кивнул Бернс.

* * *

Что-то в истории Мэрилин беспокоило Уиллиса.

Его сразу удивил тот факт, что Идальго отпустил ее через год с небольшим. Он все еще не мог понять, как это могло случиться. Он не знал, как много заплатил Идальго, чтобы вытащить ее из мексиканской тюрьмы, но насколько он слышал, в мексиканском правосудии деньги значили очень много. Там в кабинете начальника тюрьмы Идальго сказал, что он бизнесмен. Да, он конечно, еще и гуманист, но в первую очередь бизнесмен. Уиллису казалось странным, что любой бизнесмен, и уж тем более сутенер – захочет отдать принадлежащую ему собственность, особенно если заплатил за нее немалую сумму. Даже если она заработала за год с небольшим денег больше, чем он потратил на нее, почему это вдруг Идальго вернул ей паспорт? Сутенеры так не действуют, во всяком случае, Уиллис о таких не слышал. Сутенеры – большие любители загребать деньги. Они только берут и используют. Великодушный поступок Идальго казался слишком неправдоподобным. Уиллису хотелось бы поверить Мэрилин, но он не мог.

В то утро он не пошел в участок, поскольку ему нужно было сделать кое-какие дела в другом месте. Мэрилин ушла из дома в половине одиннадцатого, отправившись в центр к своей парикмахерше. Сейчас было без четверти одиннадцать, Уиллис находился в том крыле дома, который служил чем-то вроде чулана, и рылся в стоящих там картонных коробках. Ему хотелось найти что-нибудь, проливающее свет на годы, проведенные ею в Буэнос-Айресе. Один с небольшим год с Идальго и еще четыре года самостоятельной жизни.

Никаких писем он не нашел.

Ну это понятно. Она потеряла связь с друзьями в Хьюстоне и Лос-Анджелесе, она также тогда не знала, где находится ее мать. Кроме того, ей было некогда – она трахалась до умопомрачения, так что на письма времени не очень-то хватало.

Он не нашел никаких банковских документов, счетов, квитанций, расходных книг, ничего такого, и это было странно для женщины, живущей самостоятельно, или, как она выражалась, «независимой», женщины, сумевшей накопить два миллиона долларов. Где же она хранила эти денежки? Под матрацем?

Ну что ж, возможно, она была из той породы, что выбрасывает чековую книжку, как только счет закрывается, счета, как только производят по ним оплату, баланс банка, как только получает новый. Есть такие люди – всякие бумажки их раздражают. Но зачем тогда она хранит огромное количество газетных вырезок? Уж если хранить, то все. Барахольщик – он барахольщик во всем.

Он стал просматривать вырезки.

Чего здесь только не было – казалось, она собирает все, что когда-то ее хоть чем-то заинтересовало. Здесь была статья на тему о лабонотации – то есть о системе запоминания балетных фигур, другая статья была посвящена «ша-но-йи» – японской чайной церемонии, беру, щей свое начало в Китае и затем используемой проповедниками учения «Дзян» в Японии. Были статьи о Марии Кюри и древней египетской мебели, о технике массажа, о Роберте Бернсе и обработке данных. Были статьи по английскому искусству и архитектуре, о Вольфганге Амадее Моцарте, пунических войнах, мотоциклах, цветной фотографии, индейцах. А затем наверху одной из пачек в какой-то из картонок Уиллис нашел следующее: