Текст книги "Леди, леди, это я!"

– Сколько лет было вашему мужу, миссис Лэнд? – спросил Мейер.

– Тридцать один год.

– Он преподавал в университете, правильно?

– Да, он преподавал там. Он был младшим преподавателем.

– И каждый день он приезжал сюда, в Сэндс-спит?

– Да.

– В котором часу он обычно выезжал из дому, миссис Лэнд?

– Он шел на поезд к восьми семнадцати.

– А машина у вас есть, миссис Лэнд?

– Есть.

– Но муж ваш предпочитал ездить в университет на поезде?

– Да. У нас ведь всего одна машина, а я… ну, вы сами видите, что я жду ребенка. И поэтому Герби… Герби считал, что машина мне нужнее. Ну, понимаете… в случае…

– А когда вы ждете рождения ребенка, миссис Лэнд? – спросил Карелла.

– Он должен родиться в этом месяце, – ответила она. – Точно трудно сказать, но предполагают, что где-то в этом месяце.

Карелла понимающе кивнул, и в доме снова воцарилась тишина.

Мейер смущенно кашлянул.

– А не можете ли вы сказать, миссис Лэнд, в котором часу этот поезд, что отходит отсюда в восемь семнадцать, прибывает в город?

– Я думаю, что часам к девяти. Первый из семинаров, которые он там вел, начинался в половине десятого, так что он должен был успеть добраться от вокзала в центр. Да, поезд приходит примерно в девять часов.

– Он преподавал философию?

– Да, он работал на кафедре философии. Но практически он вел семинары и по философии, и по логике, и по этике, и по эстетике.

– Понятно. Миссис Лэнд, скажите, а не проявлял ваш муж… какого-либо беспокойства в последнее время. Не упоминал ли он в разговорах с вами о чем-нибудь таком, что могло бы…

– Был ли он чем-либо обеспокоен? Как это понимать “обеспокоен”? – спросила Вероника Лэнд. – Господи, конечно же, он был обеспокоен своей довольно низкой заработной платой, обеспокоен он был и тем, что нам приходится выплачивать квартирную ссуду, беспокоило его и то, что у нас на всех одна-единственная машина, да и та грозит рассыпаться окончательно в любой момент. А вы спрашиваете, беспокоило ли его что-нибудь? Я просто не понимаю, что вы подразумеваете под словом “беспокойство”?

Мейер с Кареллой быстро переглянулись. Им обоим было совершенно ясно, что напряженная обстановка в комнате может в любой момент прорваться. Вероника Лэнд держала себя в руках буквально из последних сил. Но она, заметив их смущение, тяжело вздохнула.

– Простите, – сказала она уже совершенно другим тоном, – просто я никак не могу понять, что именно вы подразумеваете под “беспокойством”. – Она, кажется, сумела справиться с собой и сейчас в ее тоне не было и тени истерии. – Простите, – добавила она.

– Ну, видите ли… не было ли… не было ли у него каких-нибудь врагов или недоброжелателей, словом, вы понимаете, о чем я спрашиваю?

– Нет, никаких врагов у него не было.

– А среди его коллег по университету не было ли людей, с которыми он ссорился или… в общем, я и сам не знаю, что там могло быть… какие-нибудь серьезные неприятности по службе?..

– Нет, ничего такого не было.

– Не угрожал ли кто-нибудь ему?

– Нет.

– А как насчет его студентов? Не рассказывал ли он о каких-либо ссорах с ними или что-нибудь в этом роде? Не завалил ли он кого-нибудь из студентов на экзамене, да так, что человек этот затаил против него…

– Нет.

– …обиду, счел это несправедливостью…

– Погодите, было такое.

– И что же именно? – спросил Карелла.

– Да, был такой студент, который не смог сдать ему экзамен. Но было это еще в прошлом семестре.

– Кто же это был? – спросил Карелла.

– Один из студентов, посещавших его семинар по логике.

– Как фамилия этого студента?

– Вертится в голове… Берни… Берни… одну минуточку. Он еще выступал за бейсбольную команду университета, а когда Герби не принял у него зачет, то ему не разрешили дальше играть… Робинсон, да, вспомнила. Его звали Берни Робинсон.

– Так, Берни Робинсон, – повторил Карелла. – И вы говорите, что он играл в университетской бейсбольной команде, правильно?

– Да, он играл в ней еще весной. Это было, понимаете, еще до того, как он завалил у Герби зачет. В прошлом семестре.

– Да, да. Я понимаю. А не знаете ли вы, почему он не принял у него этого зачета, миссис Лэнд?

– Ну это же естественно. Он, он… не написал свою работу. А с чего бы еще мог Герби не поставить ему зачет?

– В результате этого Робинсону не разрешили играть в команде, так ведь?

– Совершенно верно.

– А не считал ли ваш муж, что Робинсон затаил на него обиду?

– Ну откуда же я могу знать это? Просто вы спросили у меня, не было ли такого, кого Герби завалил на экзаменах, и кроме этого Робинсона я никого не смогла припомнить, потому что… Понимаете, у Герби вообще не было врагов, мистер… простите, я забыла ваше имя…

– Карелла.

– Так вот, мистер Карелла, у Герби не было врагов. Просто вы не знали моего мужа, и… и поэтому вы не можете знать, что это был за человек… он… он…

Чувствуя, что она сейчас снова утратит контроль над собой, Карелла постарался побыстрее задать ей первый же пришедший в голову вопрос.

– А вы знакомы с этим Робинсоном?

– Нет.

– Следовательно, вы не можете сказать, высокий он или…

– Нет.

– Понятно. А ваш муж разговаривал с вами о нем, так я вас понял?

– Он просто сказал мне как-то, что пришлось не поставить зачета Берни Робинсону и что это означает, что парень не сможет играть в команде. Он был там подающим, так, кажется, это называется.

– Да, так. Значит, он был в команде подающим?

– Да, – ответила она. – Мне кажется, что я правильно запомнила это: он был подающим.

– А ведь это – одна из основных фигур в команде, миссис Лэнд. Подающий – это основной игрок.

– Да?

– Вот именно. Следовательно, существует возможность того, что помимо самого Робинсона, на вашего мужа мог затаить обиду и любой другой студент за то, что ваш муж нанес существенный урон команде. Разве не так?

– Ничего не могу сказать. Он никогда не говорил об этом, кроме единственного раза.

– А никто из его коллег не вспоминал об этом?

– Насколько мне помнится, нет.

– Вы знакомы с кем-нибудь из его коллег домами?

– Да, конечно.

– И вы не можете припомнить случая, чтобы кто-нибудь из них упоминал о Берни Робинсоне или о том, что муж ваш не принял у него зачета?

– Нет, никогда ничего такого не было.

– Даже в шутку?

– Не было такого.

– А не получал ли ваш муж когда-нибудь анонимные письма с угрозами, миссис Лэнд?

– Нет.

– А телефонных звонков такого же содержания?

– Нет.

– И все-таки вы сразу же вспомнили о Робинсоне, когда я спросил у вас, мог ли кто-нибудь затаить обиду на вашего мужа.

– Конечно, вспомнила. Но это скорее всего потому, что Герби очень мучился из-за этого. Из-за того, что он не принял у него зачет.

– Вы говорите, что это беспокоило его. Он сам говорил вам об этом?

– Нет. Но я-то уж знаю своего мужа. Если бы это не мучило его, он никогда вообще бы об этом не заговорил.

– Но он сказал вам уже после того, как поставил ему неудовлетворительную отметку?

– Да.

– А не можете ли вы сказать, сколько лет этому Робинсону?

– Нет, я не знаю этого.

– А кроме того, что Робинсон посещал семинары вашего мужа, вы еще что-нибудь можете сказать о нем?

– Нет, ничего.

– Следовательно, единственное, что вам известно, это то, что муж ваш не поставил зачет юноше, которого зовут Берни Робинсон и который посещал семинар вашего мужа по логике, а также играл за университет в бейсбол, правильно?

– Да, это все, что мне известно, – сказала Вероника.

– Большое спасибо вам за оказанную помощь, миссис Лэнд. Позвольте выразить вам…

– А еще я знаю то, что мой муж мертв, – сказала Вероника ровным, ничего не выражающим голосом. – Это я тоже очень хорошо знаю.

* * *

Университетский городок представлял собой как бы островок науки в напирающем со всех сторон море суровой практической действительности. И объяснялось это странностями и превратностями роста города. В те далекие годы, когда строительство университета еще только планировалось и едва начинало воплощаться в жизнь, окружавший его район считался одним из лучшим в городе. Тут было несколько небольших уютных парков, а роскошные особняки соседствовали с громадами не менее роскошных многоэтажных зданий со швейцарами у подъездов. Но кварталы трущоб все разрастались. И в данном случае они почему-то разрастались именно в сторону университета и в конце концов захлестнули его лавиной бедноты и плохо скрытой враждебности. Однако университету удалось сохранить свою относительную независимость в качестве островка культуры и просвещенности, защищенного кольцом тщательно ухоженных газонов, которые как бы представляли собой непреодолимую границу для представителей иного мира. Студенты и профессура с равной степенью риска выбирались теперь из станции метро и, нагруженные книгами, шагали сквозь враждебные районы, в которых “Острие бритвы” отнюдь не означало названия романа Сомерсета Моэма, а было фактом повседневной жизни. Как это ни странно, но конфликты между окрестными жителями и обитателями университетского городка возникали тем не менее необычайно редко. Случалось, конечно, что у студента по дороге отбирали кошелек, был даже случай, когда одну студентку чуть было не изнасиловали, но эти происшествия были скорее исключением из правила. Обычно же действовало нечто вроде неписанного соглашения, по которому жители окрестных районов и стремящаяся к знаниям молодежь как бы не замечали друг друга и старались не вмешиваться в чужую жизнь или, по крайней мере, свести это вмешательство до минимума.

Одним из представителей такой стремящейся к знаниям молодежи и был Берни Робинсон.

Карелла с Мейером нашли его на скамейке рядом со студенческим общежитием, целиком поглощенным разговором с девушкой, по внешнему виду только что сошедшей со страниц “Бродяг Дхармы” Джека Керуака. Они объяснили ему, кто они такие, и девушка тут же, пробормотав извинения, куда-то исчезла. Робинсон, судя по выражению его лица, не очень-то был рад их появлению, как, впрочем, и внезапному исчезновению девушки.

– А в чем дело? – спросил он. У него были ярко голубые глаза на простом открытом лице, одет он был в майку с эмблемой университета. Продолжая сидеть верхом на скамейке, он мрачно поглядывал на Мейера с Кареллой, слегка щурясь от солнца.

– А мы и не надеялись застать вас здесь сегодня, – сказал Карелла. – Неужто у вас и по субботам занятия?

– Что? Нет. Сегодня у нас тренировка.

– Какая тренировка?

– По баскетболу.

– А мы считали, что вы играете в бейсбол.

– Да, играю. Но я занимаюсь и баскетом… – Робинсон вдруг замолчал. – А откуда вам все это известно? – спросил он. – В чем дело?

– Ну, в любом случае, очень приятно, что нам удалось поймать вас, – сказал Карелла.

– Поймать?..

– Это просто так говорится…

– Надеюсь, что это именно так, – мрачно заметил Робинсон.

– А какой у вас рост, мистер Робинсон? – спросил Мейер.

– Шесть футов два дюйма.

– Мистер Робинсон, а не случалось ли вам некоторое время посещать семинар профессора Лэнда?

– Случалось. – Робинсон продолжал приглядываться к детективам, пытаясь определить, к чему они клонят. Ответы его были сдержанными, но не чувствовалось, чтобы он был особенно обеспокоен разговором. Он был озадачен их появлением, но не более того.

– И когда же это было?

– В прошлом семестре.

– А предмет какой?

– Логика.

– И какие у вас были успехи?

– Я завалил зачет.

– Почему же?

В ответ Робинсон только молча пожал плечами.

– А как вы считаете, это было справедливо?

Робинсон снова пожал плечами.

– Ну а что вы все-таки скажете на это? – спросил Мейер.

– Не знаю. Просто завалил зачет, и все тут.

– Вы занимались?

– Ну естественно, я занимался.

– А предмет вам был понятен?

– Да. Я считал, что я все понимаю, – сказал Робинсон.

– И все-таки зачет вы завалили?

– Да.

– Как вы отнеслись к этому? – спросил Мейер. – Вы занимались, вы понимали предмет, и все-таки зачет вы завалили. Как же это могло получиться? И как вы отнеслись к этому?

– Состояние было паршивое… А как вы думаете? – отозвался Робинсон. – Послушайте, да объясните же вы мне наконец, к чему все эти разговоры? С каких это пор детективы?..

– Мы просто проводим плановую проверку, – сказал Карелла.

– Проверку чего? – спросил Робинсон.

– Так как вы все-таки отнеслись к тому, что зачет у вас не приняли?

– Отнесся я к этому препаршиво, как я уже сказал вам. Так все-таки, какую это проверку вы проводите?

– Да так, ничего интересного или заслуживающего внимания, мистер Робинсон. Единственное…

– Нет, все-таки в чем дело? Речь, я полагаю, идет о заранее условленных результатах… если кто-то увлекается махинациями…

– О заранее условленных результатах?

– Ага. Вы наверняка пришли по поводу команды. Что, кто-то хотел договориться о счете?

– Да? А вам кто-нибудь предлагал?

– Нет, черт побери, никто и не пробовал. И если тут имеет место что-нибудь подобное, то знайте, я не имею к этому ни малейшего отношения.

– А вы хорошо играете в баскетбол, мистер Робинсон?

– Вполне прилично. Но предпочитаю, конечно, бейсбол.

– Вы подающий в команде, так ведь?

– Да, я подающий. Послушайте, вам почему-то чертовски много известно обо мне, разве не так? Для обычной плановой проверки…

– А подающий вы хороший?

– Да, – не задумываясь, ответил Робинсон.

– А что было после того, как вас завалил Лэнд?

– Меня перевели в запасные.

– И на какой срок?

– До конца сезона.

– Это сказалось на игре команды? Робинсон пожал плечами.

– Знаете, мне не хотелось бы тут перед вами пушить хвост… – сказал он.

– Пушите, ничего страшного, – заверил его Мейер.

– Мы проиграли восемь игр из двенадцати.

– Вы считаете, что если бы вы были на подаче, то команда выиграла бы все эти игры.

– Давайте скажем скромнее, – ответил Робинсон. – Я уверен, что некоторые из этих проигранных игр мы несомненно выиграли бы.

– Но получилось так, что вы их проиграли.

– Ага.

– А как к этому отнеслась команда?

– Ну, все чувствовали себя паршиво. Мы твердо рассчитывали на финал в кубке города. Мы ведь никому не проигрывали, пока меня не отстранили от игры. А потом, даже проиграв эти восемь игр, мы все-таки вышли на второе место.

– Это совсем не плохое место, – сказал Карелла.

– Но первое-то место всегда только одно, – отозвался Робинсон.

– А команда считала, что мистер Лэнд поступил несправедливо по отношению к вам?

– Почем мне знать, что они там считали.

– А сами вы что думали по этому поводу?

– Не повезло, да и все тут, – сказал Робинсон.

– Да, ну а все же?

– Я, например, считал, что неплохо знаю предмет.

– И несмотря на это он засыпал вас? Почему бы это?

– А почему бы вам не задать этот вопрос ему самому? – спросил Робинсон.

Вот тут-то и самое бы время объявить ему: “Потому что он мертв”, однако ни Мейер, ни Карелла не произнесли этих драматических слов. Вместо этого они внимательно наблюдали, как, щурясь от солнца, Робинсон поглядывает на них.

– А где вы были вчера примерно в пять часов дня, мистер Робинсон?

– А зачем вам это?

– Хотелось бы знать.

– А мне кажется, что это вас совсем не касается, – сказал Робинсон.

– Боюсь, что на этот раз вам придется предоставить нам судить, что нас касается, а что – нет.

– В таком случае вам лучше будет получить ордер на мой арест, – сказал Робинсон. – Если дело настолько серьезно, что…

– Никто ведь не говорит вам, что речь идет о серьезном деле, мистер Робинсон.

– Вы так считаете?

– Именно так, – Мейер помолчал и снова задал вопрос. – Так вы настаиваете, чтобы мы получили ордер на ваш арест?

– Просто я не понимаю, с какой это стати я должен рассказывать вам…

– Это просто помогло бы нам внести ясность в некоторые вопросы, мистер Робинсон.

– В какие именно?

– Так где же вы были вчера примерно в пять часов дня?

– Я был… Я был занят глубоко личными делами.

– И какими же именно?

– Послушайте, я просто не понимаю, зачем вам может понадобиться…

– Так какими же делами вы были заняты?

– Я был в это время с девушкой, – сказал Робинсон, обреченно вздыхая.

– С какого и по какой час?

– С четырех… нет, это было немножко раньше четырех… последняя лекция закончилась без четверти четыре…

– Итак, с трех сорока пяти и до какого?

– И примерно до восьми вечера.

– А где вы были?

– Мы были у нее на квартире.

– Где это?

– В центре.

– В центре, но где именно?

– Ну чего вы пристали?..

– Где?

– На Тримейн-авеню. Это в Куортере, недалеко от “Навеса”.

– Ив четыре часа вы уже были в этой квартире?

– Нет, мы добрались туда примерно в четверть или в половине пятого.

– Но в пять часов вы находились именно там?

– Да.

– И чем вы там занимались?

– Ну знаете ли…

– Говорите, не смущайтесь.

– Ничего я вам не обязан говорить! Неужто вы сами не способны догадаться, черт побери!

– Ну ладно, оставим это. Как зовут эту девушку?

– Ольга.

– Ольга? А дальше как?

– Ольга Виттенштейн.

– Это та самая девушка, что сидела с вами, когда мы подошли?

– Да, она самая. Послушайте, неужели вы собираетесь еще и ее расспрашивать? Да вы ведь так все испортите!

– Нам нужно только проверить правильность сообщенных вами фактов, мистер Робинсон. Остальное – это уже ваши проблемы.

– Послушайте, но ведь это очень порядочная девушка, скорее всего она просто пошлет вас с вашими вопросами к чертовой матери, а заодно – и меня тоже. Я ничего не понимаю. Что происходит? Почему это вам нужно, чтобы кто-то подтверждал мои слова? А что, по-вашему, я мог там делать?

– Вы вполне могли находиться на квартире в доме по Тримейн-авеню с пятнадцати минут пятого до восьми часов прошлого вечера. Если вы действительно находились там в это время, то в этом случае вы больше никогда не увидите нас, мистер Робинсон, на протяжении всей жизни.

– Ну за всю жизнь я все-таки не стал бы ручаться, – внес поправку Мейер.

– Бросьте, вы непременно объявитесь тут в следующий же понедельник, – сказал Робинсон.

– С чего это вдруг? Вы что, не были на этой квартире?

– Да был я там, был. Можете идти и проверить. Но когда в последний раз поднялся этот баскетбольный скандал, у нас тут толпами шныряли и полицейские, и представители прокуратуры, и какие-то там особые агенты, которые расхаживали по общежитию несколько недель. Если это повторение такой же истории…

– Это совсем другое, мистер Робинсон.

– Надеюсь, что так. Так вот, я чист. Я играю только честно. В жизни своей я ни у кого не взял ни гроша и никогда не возьму. Так что можете это зарубить себе на носу.

– Мы это обязательно запомним, мистер Робинсон.

– И еще одно, когда вы будете разговаривать с Ольгой, ради всего святого, постарайтесь проявить хоть какую-то деликатность, хорошо? Не портьте дело, это ведь серьезно, понимаете? Она очень порядочная девушка, так вы уж сделайте мне такое одолжение.

Они разыскали Ольгу Виттенштейн в студенческом буфете, где она сидела за чашкой черного кофе. Она вела себя как компанейский парень и объявила, что еще ни разу в жизни не видела ментов так близко. Кроме того, она сказала, что у нее и в самом деле есть хата на Тримейн-авеню. Она сказала также, что ждала Берни вчера после занятий и что они мотанули к ней на хату и добрались туда минут в пятнадцать пятого или около того. Она сказала, что проторчали они там весь вечер, часов до восьми, а потом пошли вместе что-нибудь перекусить. Кстати, а вокруг чего это они подымают такой шум?

Шум они подняли, собственно, вокруг убийства, но они не стали объяснять ей этого.

Глава 6

В эту субботу Берт Клинг прибыл в участок примерно к двум часам дня и сразу же ознакомился с заключением баллистической лаборатории, которое срочно доставили из центра. Он был небрит, и светлая щетина заметно выделялась на его загорелом лице. На нем были тот же костюм с рубашкой, что и прошлым вечером, он снял только галстук, однако одежда выглядела на нем так, будто он в ней спал. Приняв на ходу в коридоре соболезнования встречных и отказавшись от предложенного Мисколо кофе, Клинг направился прямиком в кабинет лейтенанта. Он там пробыл примерно полчаса. К тому времени, когда он вышел из кабинета, Карелла с Мейером уже успели вернуться из университета, где одна из версий безнадежно провалилась. Берт Клинг подошел к столу Кареллы.

– Стив, – сказал он. – Я подключен к этому делу.

Карелла окинул его внимательным взглядом и с сомнением покачал головой.

– И ты считаешь, что это хорошая идея?

– Я только что переговорил на эту тему с лейтенантом, – сказал Клинг. Голос его был каким-то бесцветным. – Он считает, что так будет лучше всего.

– Просто я подумал было…

– Я хочу заниматься этим делом, Стив.

– Ну что ж, хорошо.

– Ведь фактически я… я был в дежурной комнате, когда поступил сигнал, значит… значит, я и официально…

– Берт, я ничего не имею против. Просто я думал о твоем положении.

– Я буду в отличной форме, как только мы поймаем его, – сказал Клинг.

Карелла и Мейер переглянулись.

– Ну… ну что ж, конечно. Так… так может, ты познакомился бы для начала с заключением баллистической лаборатории.

Клинг молча принял конверт у Мейера и так же молча раскрыл его. В конверте лежало два отдельных заключения. Одно касалось пистолета сорок пятого калибра, второе – револьвера двадцать второго калибра. Клинг внимательно прочитал оба заключения.

Собственно, ничего сложного нет в определении системы огнестрельного оружия, если имеется выпущенная из него пуля. Клинг как опытный полицейский, конечно же, знал это. Он знал также, что в баллистической лаборатории хранятся материалы по огромному количеству самого различного оружия, что все имеющиеся там образцы классифицированы по калибрам, по ширине нарезки и по полям между этими нарезками, по типам правосторонней и левосторонней резьбы в канале ствола. В зависимости от системы оружия, на пуле остаются характерные отметки после прохождения по стволу.

Он знал, что, когда обнаруживают пулю, ее отправляют на баллистическую экспертизу. Там эту пулю обрабатывают копировальной бумагой, а затем сравнивают ее со всеми имеющимися в архиве образцами. Когда находят подходящий образец, то его и пулю, обнаруженную на месте преступления, рассматривают под микроскопом и самым тщательным образом сравнивают. В остальных тонкостях этого процесса Клинг разбирался не очень хорошо.

Честно говоря, обычно он не очень-то и задумывался над этим. Ему достаточно было знать, что револьверы или пистолеты одной и той же системы всегда будут иметь один и тот же калибр, одинаковое число следов от нарезки, и нарезка эта будет идти всегда в одном и том же направлении. Поэтому он никогда не подвергал сомнению результаты баллистической экспертизы.

– Значит, у него было оружие двух различных систем, так? – сказал Клинг.

– Да, – отозвался Карелла. – Вот это-то и объясняет расхождение в показаниях свидетелей. Ты еще не успел с ними ознакомиться, Берт. Можешь посмотреть в деле.

– А на какую букву вы поставили это дело?

– Ну, на букву, – Карелла чуть смутился. – Мы поставили его на букву “К”… Клинг.

В ответ Клинг только кивнул. Трудно было определить, что именно он думает в настоящий момент.

– Мы тут пришли к выводу, что охотился он на одного из четырех убитых, Берт, – сказал Мейер. Он старательно подбирал слова. Ведь в их числе была Клер Таунсенд.

Но Клинг опять только кивнул.

– Но пока мы не знаем, за кем именно, – добавил Карелла.

– Сегодня утром мы взяли показания у миссис Лэнд, и она сказала нам нечто такое, что можно было бы считать ниточкой, но при проверке ниточка эта оборвалась. Сегодня и завтра мы собирались опросить близких людей остальных погибших.

– К кому-нибудь из них я поеду, – сказал Клинг. Он немного помолчал. – Только, знаете, мне не хотелось бы допрашивать отца Клер, но остальных я могу взять…

– Естественно, – сказал Карелла.

И снова воцарилось молчание. Как Мейер, так и Карелла понимали, что им следует сказать кое-что еще и что это должно быть сказано именно сейчас. Мейер был старшим и по возрасту, и по стажу работы, но он умоляюще глядел на Кареллу и продолжал молчать. Тогда Карелла неловко откашлялся.

– Видишь ли, Берт, я полагаю… я считаю, что нам нужно сразу же все поставить по своим местам.

Берт только молча смотрел на него.

– Мы очень хотим поймать этого типа. Мы приложим все силы…

– Я это знаю.

– У нас сейчас пока что нет буквально ничего, никакой зацепки и, конечно же, это никак не облегчает задачи. Но распутать это дело будет еще труднее, если…

– Если что?

– Если мы не сможем работать над ним как единая команда.

– Но мы ведь работаем именно как единая команда, – сказал Клинг.

– Скажи, Берт, а ты уверен, что ты должен участвовать в этом расследовании?

– Я уверен в этом.

– И ты уверен в том, что сможешь спокойно допрашивать кого-то и выслушивать все эти факты, касающиеся смерти Клер, и сможешь при этом…

– Я уверен, что смогу делать все, что нужно, – перебил его Клинг.

– Не перебивай, Берт. Я говорю с тобой об убийстве нескольких человек в книжном магазине, и среди этих убитых была…

– Я же сказал, что смогу делать все, что необходимо.

– …была Клер Таунсенд. Ну как ты сможешь при этом сохранять спокойную голову?

– Нечего придумывать всякие сложности, Стив. Я могу работать, хочу работать над этим делом и я…

– Очень сомневаюсь.

– А я не сомневаюсь! – с вызовом в голосе воскликнул Клинг.

– Да ты даже не разрешил мне упомянуть ее имя сейчас здесь, у нас в дежурке! Одумайся, Берт! А что будет, если тебе придется выслушивать чьи-то показания, в которых будет идти речь о подробностях ее смерти?

– Я уже осознал, что она убита, – тихо сказал Клинг.

– Берт…

– Я уже знаю, что она мертва.

– Послушай, откажись от этого дела. Я очень прошу тебя…

– Тринадцатого была пятница, – сказал Клинг. – Мать всегда говорила, что это – проклятый день. Стив, я знаю, что Клер умерла. И я знаю, что смогу… что я смогу работать, смогу вести расследование. И не беспокойся: я буду работать как полагается. Ты даже представить себе не можешь, как мне хочется поймать этого типа. Ты даже не можешь себе представить, что пока мы не поймаем его, я просто не смогу заниматься чем-нибудь другим, поверь – это правда. Пока он на свободе, я ни на что иное просто не буду годиться.

– Но ведь не исключено и то, – сказал очень мягко Карелла, – что убийца охотился именно за Клер.

– И это я тоже знаю.

– А это означает, что могут вскрыться такие факты из жизни Клер, о которых тебе не стоило бы знать.

– О Клер я не обнаружу в этом деле ничего для себя нового.

– Расследование убийства, Берт, зачастую открывает много нового.

– Так, к кому вы хотели направить меня сегодня? – спросил Клинг. – И что я должен буду там выяснить?

Карелла с Мейером снова переглянулись.

– Ну ладно, – сказал наконец Карелла. – Прежде всего сходи домой, побрейся и переоденься. Вот здесь у меня записан адрес жены Джозефа Векслера. Мы тут пока стараемся выяснить, не поступали ли убитым какие-нибудь письма с угрозами или еще что-нибудь… короче говоря, мы хотим узнать, кого именно он собирался убить. Понятно, Берт?

– Хорошо, – Клинг взял листок с адресом, аккуратно сложил его и сунул во внутренний карман пиджака. Он уже направился к выходу, когда Карелла окликнул его.

– Берт?

– Да? – Клинг обернулся.

– Надеюсь, ты понимаешь, как мы переживаем за тебя?

– Думаю, что понимаю, – кивнул Клинг.

– Ну хорошо.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, а потом Клинг быстро повернулся и вышел из комнаты.

* * *

Странная вещь происходит с городами: каждый город состоит из множества отдельных частей, и эти части, как правило, не очень-то подходят одна к другой, хотя, казалось бы, они должны образовывать единое целое, подобно кусочкам, из которых дети составляют картинки. На деле же реки и каналы разъединяют, а мосты и туннели тщетно пытаются собрать воедино город, отдельные районы которого и по рельефу, да и просто по внешнему облику могли бы свободно находиться где-нибудь в другой стране – настолько они отличны друг от друга.

Айсола, конечно же, была чем-то вроде пупа земли для всего города, а территория Восемьдесят седьмого участка находилась в самом центре Айсолы подобно ступице, находящейся в центре колеса и остающейся там, как ты это колесо ни крути. Айсола представляла собой остров, что и подтверждало ее название, которым наградил ее лишенный фантазии и романтизма итальянский бродяга, высадившийся на берега Америки хоть и давно, но все-таки намного позже своего соотечественника, который открыл эти земли и объявил их собственностью королевы Изабеллы. Но подобно Колумбу, этот более поздний открыватель, оказавшись на берегу столь прекрасного острова, несомненно, был поражен его красотой и тихонько пробормотал про себя одно-единственное слово: “Айсола”. Он не сказал “Исола белла” или “Исола беллиссима”, он был простым человеком и сказал просто “Исола” – остров.

Итак, остров.

Поскольку он был коренным итальянцем, уроженцем маленького городка, именовавшегося “Сан-Луиджи”, он и слово это выговаривал на итальянский манер. Данное им название, если не говорить о самом острове, было вульгаризировано уже в ходе прошлого столетия наплывшими сюда представителями более варварских народов, которые стали произносить его как “Айсола”, а иногда даже – “Айслу”. Такое произношение могло бы огорчить крестного отца острова, доживи он хотя бы до первых лет двадцатого столетия и окажись в этих краях. Но произойди такое, он наверняка и вовсе не узнал бы этих мест. Айсола оказалась сплошь застроенной огромными небоскребами, а под поверхностью ее были вдобавок прорыты туннели. Теперь она жила шумной жизнью крупного бизнеса. В порты ее поступали товары из самых разных стран. Прекрасный остров, ставший деловым центром, соединяли теперь бесчисленные мосты, связывавшие его с другими, менее оживленными частями города. Да, Айсола успела далеко уйти со времен прибытия сюда уроженца Сан-Луиджи.

Маджеста и Бестаун отражали, в свою очередь, английское влияние на облик Нового Света, по крайней мере, это было заметно в их названиях, где прослеживалось почтение к членам британского королевского дома. Бестаун, например, получил свое имя в честь королевы-девственницы Елизаветы, когда посланцы королевы, преисполненные верноподданнической и не только верноподданнической любви к своей повелительнице, дали ему имя Бетситаун – Бетси звали королеву в народе. Дальше пошла путаница: дело в том, что посланец ее величества, который объявил колонистам об этой милости, был шепеляв от рождения и поэтому в разговоре с тогдашним губернатором назвал городок “Бесситаун”. В таком виде он и вошел в официальные анналы. К тому времени, когда венценосная Бетси узнала об этой ошибке, название городка уже успело прижиться и даже трансформироваться в Бестаун, и ей трудно было бы заново переучивать и без того слабо образованных колонистов. Поэтому и решили оставить все как есть. Правда, она в конце концов отрубила незадачливому посланцу голову, но это было сделано значительно позже и совсем по другому поводу.