Текст книги "Футбол с улыбкой"

Я вскочил, побежал к ним. Отец пару раз кашлянул – и умер. Я успел увидеть его в последнее мгновение жизни. Ему было всего пятьдесят пять лет. Сердце.

Видимо, это произошло от стресса. Папа в тот момент не работал, а сидеть на иждивении у меня не хотел. Хотя я хорошо зарабатывал и половину запросто мог отдавать маме с папой – всем было бы вполне достаточно. Но он очень хотел работать, тренировать. За это время испереживался, причем держал все в себе…

Помню, как осенью 1962 года отец играл в юбилейном матче 50-летия азербайджанского футбола. Я очень хотел на него внимательно посмотреть – папину игру в осознанном возрасте редко видел. Все пытались рядом сесть, что-то меня спросить, а я отгонял:

– Уходите отсюда! Дайте посмотреть, как папа играет!

Сейчас, когда прихожу на сборную Армении, тоже толком не вижу матч: все вокруг садятся, что-то спрашивают, а потом вскакивают и обзор загораживают. Невозможно сосредоточиться!

Но тогда удалось рассмотреть его игру. Он уже был без скорости, но передвигался по полю нормально – именно в те точки, где был особенно нужен. А если получал мяч, то не терял его. У нас было много общего, только он был повыше меня. И сестра выше, она в папу пошла.

Все болельщики до поры говорили: «Эдик хорошо играет, но папу не догонит». А когда я папу перегнал, сказали: «А мы и не знали, что ты так можешь!» И для меня это была самая большая похвала…

И тут – вдруг такое горе.

После смерти отца было тяжело. Не только мне, но и сестре, и маме, и бабушке. На похороны пришло полно народу, но все было как в тумане. Как и еще какое-то время. Один или два контрольных матча пропустил, сам не мог выйти на поле. Но потом ребята сказали:

– Давай, приходи в себя. Жизнь продолжается…

Я и сам понимал, что надо собраться, иначе еще пару недель – и пошел бы не в ту сторону. Не то чтобы сильно выпивал, но все время был в стрессе. Агрессивно реагировал на чужие слова, что мне в принципе никогда не было свойственно.

Все время мучился вопросами – как, почему? Виноват ли я в чем-то? Только потом начало доходить, что он не хотел сидеть на иждивении и его это изо дня в день все больше мучило. Хотя вроде бы и у врачей проверялся, и все нормально было, чувствовал себя полным сил…

Никаких звоночков до того не было, все случилось моментально. Это мне двенадцатиперстную кишку два раза оперировали: сначала – шесть с половиной часов наркоза, потом – четыре с половиной.

– Еще неделя, и мы бы тебя потеряли, – говорил мне доктор.

Слава богу, врач он был хороший.

* * *

Тот, 1964-й, в начале которого я потерял отца, вообще получился сложным. Еще за шесть туров до конца чемпионата «Нефтяник» шел на предпоследнем месте и был очень близок к вылету. И мы в итоге еле отскочили от вылета, обыграв в последнем туре «Волгу» из Горького, которая и отправилась на понижение.

Тренировал нас Алекпер Мамедов, который как футболист был на голову выше, чем как тренер. Будучи игроком, он все знал, все видел. Но тренерская профессия – это другое. Там у него не пошло. Хотя после того сезона ему как местному человеку дали еще один шанс, да и потом он без работы не остался, преподавал в институте физкультуры.

Но в 1965-м все начало меняться в лучшую сторону. Во многом потому, что в наш состав окончательно влился нападающий Толик Банишевский, дебютировавший в предыдущем сезоне. Он же – Молокан. Мы его так прозвали, поскольку его родители были молокане, последователи одного из ответвлений христианства. Но на людях мы его так не звали – только между собой. Старались поберечь его. Журналисты только потом об этом пронюхали. Я знал его родителей, очень хорошие были люди. И мать, и отец – болельщики. Папа много раз приходил на базу, мы общались. И жена у него была нормальная.

В 1964-м Банишевскому, воспитаннику бакинского футбола, было восемнадцать, и он только осваивался, а год спустя уже стал одним из важнейших игроков команды. Перед тем сезоном закончил с футболом Юра Кузнецов. Я отошел чуть в глубину поля и занял его место, а на мою прежнюю позицию встал Банишевский.

Сыгрались очень быстро. Все, что говорил мне Юра, я говорил Толе. Но он еще к тому же хорошо играл головой, много забивал после навесов. Внизу, правда, были проблемы с обработкой мяча, но в тренировочном процессе все потихоньку наладилось. Он собственными усилиями добился улучшений – тут даже заслуга не тренеров, а его самого.

А у меня была свобода действий в атаке, и я мог смещаться из центра на тот или иной край в зависимости от ситуации – где защитник был послабее. Я не был привязан к определенному месту на поле. Тренеры давали общую тактику, а как выйдем на газон – руководил командой и ее действиями уже я.

Не думаю, что Банишевский, если бы того захотели тренеры, смог бы потом так же превратиться из центрфорварда в диспетчера. Не того формата был игрок. Но в любом случае у него серьезная карьера – за «Нефтяник» и «Нефтчи» играл с 1964 по 1978 год, провел 50 матчей за сборную Союза (с той-то конкуренцией!), участвовал в чемпионате мира 1966 года, первенствах Европы 1968-го и 1972-го, вошел в «Клуб Григория Федотова»… Он был одним из лучших моих партнеров в жизни.

А я в том же 1965 году и капитаном стал – ребята выбрали. Это произошло как-то естественно. Не восхваляя себя, скажу, что я со своим мнением не лез, а если спрашивали – всегда говорил правду. Напитками не злоупотреблял. Не стучал, между прочим: не знаю точно, кто этим занимался, но думаю, что такие имелись. Это были игроки невысокого класса, которые таким образом хотели выжить.

Шесть лет я был капитаном «Нефтяника», и к тому, что повязку носит армянин, в Баку относились нормально. Ни одного грубого слова на эту тему я не слышал. Потому что был лидером команды. Тогда лидеры на поле были зачастую важнее, чем сейчас, потому что в ту пору, в отличие от нынешней, тренеры не кричали с бровки. Это сейчас ужас какой-то происходит, а тогда все сидели на скамейках спокойно. Установку давали перед матчем, а потом наблюдали и в перерыве вносили коррективы.

Отойти с места центрфорварда чуть назад было моей идеей. Обсудили с Мамедовым – он согласился. Мы с Банишевским только познакомились, я видел его только на тренировках, но уже был впечатлен. Я знал, что нужно Толе, и игра у нас пошла. Действовали впереди втроем – он, я и быстрый, техничный Казбек Туаев справа. Толик был на острие, я – под ним. Слева на постоянной основе никого не было. Смещались туда в зависимости от соперника и от ситуации.

Конечно, я понимал, что, скорее всего, буду меньше забивать. Но это нормальное явление. Конструировать атаки мне было не менее интересно, чем их завершать. Я ведь видел, как играл Кузнецов, и мне это очень нравилось.

Не могу сказать, что мы с Банишевским были близкими друзьями, но друг друга уважали. Никакой зависти и дележки славы между нами никогда не было. Мы понимали, что делаем друг друга на поле сильнее. В сезоне 1965-го я, как ни странно, забил больше него – мы и не считали этих голов и у кого их больше, а просто здорово взаимодействовали.

Жалко, за пределами поля Толик не был так силен, как на нем. Хороший был парень, но впоследствии спился, а вдобавок еще и тяжело заболел: если выходил из дома, то не мог найти дорогу обратно. Его все знали и домой отводили – когда милиция, когда еще кто-то.

Казбек Туаев в интервью вспоминал, что еще в бытность игроками «Нефтяника» как-то в ресторане аэропорта игроки выпили шампанского и подрались с какой-то компанией из-за девушки. Был разговор даже о дисквалификации, но приехал Виктор Понедельник, который уже работал спортивным обозревателем.

И ребята ему сказали:

– Ты же был футболистом, прошел через все это сам. Не будь на стороне чиновников!

В итоге Витя, потрясающий форвард, написал теплую статью, и Банишевскому разрешили играть.

Конкретно ту историю не помню; впрочем, такое вполне могло случиться. Но шампанское в аэропортовском кабаке – это одно дело, а человеческий облик Толик не терял: другую историю, рассказанную Туаевым, я помню и сам. Накануне игры с «Локомотивом» в 1967 году Банишевский куда-то исчез и вернулся уже после отбоя. Алескерову доложили, он начал кричать:

– Ты нарушил режим, завтра играть не будешь!

Но мы с Туаевым отвели Молокана в сторону, понюхали – запаха нет. Спросили:

– Что-то было?

– Клянусь, ничего! – отвечает. – Готов к матчу буду отлично.

В итоге мы убедили тренера, что Толик должен быть в составе, и он забил четыре гола. Поручились за парня, что, хоть он и нарушил дисциплину, не явившись к отбою, но режим не нарушал и к игре готов. Алескеров сказал, что за него отвечаем мы, и Банишевский не подвел.

Он начал по-настоящему срываться, судя по всему, когда уже играть закончил и оказался невостребован, потому что в бытность футболистом мог повеселиться, но какие-то ужасные формы это не принимало. А вот после… Такое случалось в советском футболе со многими. Банишевского не стало всего в пятьдесят один год. В прессе написали, что у него еще и сахарный диабет начался, от шока: когда он работал в Буркина-Фасо, стал свидетелем того, как прямо на трибуне повстанцы убили президента страны – который, правда, оказался людоедом. После этого у него резко сахар в крови подскочил.

Я об этом, честно скажу, ничего не знал. Я работал в Африке – правда, в Северной, в Алжире, – и там у меня никаких таких приключений, к счастью, не было. А Толика очень жалко. Он был настоящий командный игрок. Многие большие бомбардиры играют в первую очередь на себя, а не на команду, но Банишевский был другим. Команда для него всегда значила больше всего.

Он умер в 1997-м, когда отношения между Арменией и Азербайджаном были уже такими, что в Баку мне дороги не было. Звонок с новостью о том, что Банишевского больше нет, я воспринял с огромной горечью, но поехать на похороны никак не мог…

* * *

Посреди сезона-1965 Алик Мамедов ушел с поста старшего тренера. Видимо, сам решил, что не тянет, но точно не знаю – это тренерские дела. «Нефтяник» возглавил Василий Соколов, который когда-то, еще в начале пятидесятых, со «Спартаком» сделал золотой дубль. Вроде бы имя. Но в те годы «Спартак» был командой, которая потом и с другими тренерами все выигрывала – даже Олимпиаду в Мельбурне в почти полном составе.

А сам Соколов оказался слабеньким тренером, да еще и пьющим. При Аркадьеве в раздевалке никогда не было никаких партийных начальников, там управлял всем только один человек – тренер. А Соколов начал пускать людей из местной федерации, стало больше хаоса. Нам самим надоело, что он пьет постоянно. Выходит на поле – его качает, как тростинку на ветру. В конце концов, уже в 1966-м, сказали руководству, что лучше менее опытный тренер, чем такой.

Естественно, никто его не «плавил», игры не сдавал – ведь сезон, когда мы взяли бронзу, начали именно при Соколове. Часто случается, что игроки ведут себя непрофессионально, а тренер не может до них достучаться. Здесь же все было наоборот. Пить можно, но нужно знать время и меру.

К нам прислушались. Команду возглавил Ахмед Алескеров, с которым, как уже рассказывал, я успел довольно долго поиграть. Как и в случае с Мамедовым, а спустя годы и со мною самим, только уже в Ереване, дистанция между его выступлениями в качестве игрока и представлением как главного тренера оказалась очень короткой. И, когда он начинал, то всего в профессии знать еще не мог.

Но тренер из него получился хороший. К тому же команда подобралась отличная, и оставалось только найти с ней общий язык, что Ахмеду, теперь уже Ахмеду Лятифовичу, удалось. Он же ведь и одесский «Черноморец» потом смог бронзовым призером чемпионата СССР сделать – для моряков это тоже стало самым высоким достижением в истории! Такой вот специалист по нетитулованным командам, которые он выводил наверх.

Мы всегда друг друга уважали и спустя годы общались с удовольствием. В Одессу он меня играть не звал – у меня тогда все было в порядке в «Арарате». Но его успехам с «Черноморцем» я был рад.

Ту сенсационную бронзу 1966 года считаю прежде всего коллективной заслугой, хотя и без Алескерова третье место, конечно, было бы невозможным. К тому же многие не воспринимали нас всерьез, и мы на этом их поймали. Поначалу думали, что если попадем в шестерку – это уже будет успех, но удалось сделать большее. Тогда мне дали звание мастера спорта. Заслуженного я получил уже в Ереване.

И вратарь у нас был отличный – Сергей Крамаренко. Правда, по характеру очень взрывной. Как-то, помню, судья Балыкин внаглую сплавлял нас в игре с «Днепром», так Серега прямо на поле подбежал и при всех кулаком ему врезал. Мы все его поддерживали, потому что это было правильно. Но Крамаренко дали три года дисквалификации (правда, через год амнистировали). Просто так, на ровном месте, он никогда не взрывался – только если был стоящий повод.

Сам я с судьями никогда не ругался, даже тогда к Балыкину очень сдержанно обратился, выбирая выражения. Такой у меня характер. Да и понимал, что если судья хочет сплавить твою команду, то найдет способ это сделать.

У меня же за всю карьеру ни одной желтой карточки не было! Не удалось судьям меня поймать. По ногам я не бил, не толкался, матом на поле не ругался – с чего они мне желтую дадут? Отбор моей главной целью не был, а когда я в него вступал, то делал это так, чтобы грубо не сыграть. Действовал позиционно. То, что в своей карьере я обошелся без карточек, всегда было для меня предметом гордости. Ведь даже великие мастера получали предупреждения!

Тот год получился у меня вдвойне примечательным, поскольку я единственный раз поучаствовал в чемпионате мира, причем самом успешном в истории сборной СССР. Об этом расскажу в следующей главе. Помню, был так рад попаданию в предварительный список из сорока кандидатов на поездку в Англию, что сразу же после этого мы разнесли кутаисское «Торпедо» 7:0, я хет-трик сделал.

Когда мы с Банишевским уезжали на чемпионат мира, были в верхней шестерке. А турниры страны тогда во время мирового первенства не останавливались. Уезжая, говорили:

– Ребята, если намного ниже в таблице без нас не опуститесь – будем в тройке.

Немного просели, но в итоге так и вышло. Во втором круге, после возвращения из Англии, «Нефтяник» набрал 25 очков из 30 возможных! Причем у серебряного призера, ростовского СКА, оба раза выиграли.

Алескеров нас с Банишевским не трогал, ничего лишнего не придумывал. А мы с Толиком играли, улыбаясь, как говорил мне когда-то Аркадьев. Команда показывала очень хороший футбол, и к нам в раздевалку часто заходили азербайджанские певцы, знаменитые на весь Союз, – Муслим Магомаев, Полад Бюльбюль оглы. Полад для меня вообще многое сделал, он очень хороший и порядочный человек.

Мы и киевское «Динамо», чемпиона, тогда обыграли – 2:1. Сейчас во всем мире пишут, что именно в том сезоне Виктор Маслов, с которым я потом поработал в Ереване, совершил тактическую революцию, придумал прессинг. Ну, мы-то на эти революции и внимания не обратили – просто взяли и победили эту прекрасную команду. Много десятилетий спустя игрок киевлян Виктор Серебрянников рассказывал, что якобы «Нефтяник» привез в Киев мешок денег, и они эту игру сдали, ничего не говоря Маслову (поскольку тот прежде работал в ростовском СКА, у наших конкурентов). Интересно, что интервью это почему-то вышло уже после того, как Серебрянникова не стало.

По мне, игра была абсолютно чистая. Сто процентов! Туаев в своем интервью прав – о деньгах тогда никто и не заикался. Никаких разговоров на эту тему не велось. Другое дело, что киевлянам ничего уже не надо было, и они расслабились.

В последнем туре, 30 ноября, мы играли со «Спартаком», которому для попадания в тройку призеров нужна была ничья. А нас для того же устраивала только победа. И мы выиграли 3:0! Два Банишевский с моих передач головой забил, один – я. Все через мои ноги прошло! Мы сыграли в стенку с Туаевым, Казбек с угла ударил, Володя Маслаченко мяч отразил, а я добил его в сетку.

Был, правда, один нюанс. Перед матчем с красно-белыми Алескеров и начальник команды «Нефтяника» придумали привезти к гостинице, где те жили, рабочих с отбойными молотками. Они всю ночь долбали, чтобы спартаковцы вышли на игру «готовыми»! Но мы даже без этого их обыграли бы. У нас в той игре духу много было, и народ на трибунах нас неистово поддерживал.

В итоге мы стали третьими, а спартаковцы – четвертыми. Это были очень сильные эмоции – завоевать первые в истории клуба медали в очном матче с прямым конкурентом, да еще таким именитым. А еще это был первый раз в истории, когда в первой тройке не было ни одной команды из Москвы: золото выиграли киевляне, серебро взяли ростовчане.

В тот день я впервые в жизни увидел, как целый огромный стадион зажигает факелы из газет и таким образом празднует успех. На каждой трибуне были сотни таких факелов! Второй раз такое я увидел, когда выиграл золото чемпионата Союза в «Арарате».

* * *

Поздравлений было много, и награждали в республике нас щедро. Давали, например, разрешение на покупку «Волги» по госцене – 5602 рубля. Многие покупали и перепродавали. Туаев рассказывал, что это можно было сделать за 25 тысяч, то есть почти в пять раз дороже. Тут он немножко, думаю, прибавил, но сумму можно было выручить хорошую. Я таких вещей не делал. Покупал, ездил, и когда уже чувствовал, что машина стала не та, – продавал и покупал новую.

Мы ездили по разным заводам и колхозам, выступали. Причем делали это вместе с Тофиком Бахрамовым – для республики его назначение на роль судьи на линии в финале чемпионата мира было сродни нашей бронзе, а то и выше. Как все слушали, когда он рассказывал, как ему королева Елизавета Вторая руку пожала!

Тофик – красавец, устроил чудо в Лондоне на «Уэмбли». Но тот гол Херста на сто процентов был, уверен в этом. После игры, когда его повторяли на табло, видно было плохо – мы же были на матче. А когда в гостиницу приехали и включили телевизор – там показывали стоп-кадр. Там убедился: мяч попадает в перекладину, отскакивает за линию ворот и вылетает в поле. Мы с Бахрамовым и об этом разговаривали. Он был уверен, что гол – стопроцентный.

Каждому вручали огромного осетра и по банке черной икры. Все гордились, что «Арарат» занял 12-е место, а «Нефтяник» – третье.

Меня как-то отправили на нефтяную скважину. Там дали какую-то бумагу, в которой нужно было расписаться.

– Что это? – спрашиваю.

– Потом узнаете…

Вернулся, на следующий день в Баку получаю письмо и пакет: «Это ваша зарплата». С тех пор я параллельно с командой получал зарплату еще и как нефтяник. И это были приличные деньги. Сначала восемьсот рублей получал, потом тысячу двести, далее тысячу шестьсот. С премиальными и до пяти тысяч доходило. Огромные деньжищи по тем временам – такие и потратить некуда было!

Пятое место в следующем сезоне тоже стало для нас неплохим результатом, хоть мы и опустились на две строчки по сравнению с бронзовым 1966-м. Но большого падения, как случалось со многими неожиданно взлетевшими клубами, не произошло. И у меня с голами все было стабильно, до поры даже шел прирост – десять в чемпионате-1965, двенадцать – в 1966-м, четырнадцать – в 1967-м…

И столько я забивал, играя по большей части диспетчером. Искал свободное место, чувствовал, куда пойдет пас, шел на этот мяч. А дальше – дело техники. Из-за пределов штрафной я мячей десять забил, в основном все-таки изнутри. Помню, был такой вратарь Любарцев, из Ташкента. Хороший голкипер, в юношеской сборной играл. Но когда мяч шел в створ ворот, он сначала гасил удар о землю, и только потом забирал его в руки. Играем дома, счет 0:0, остается несколько минут до конца. Угловой. Я, зная его повадки, ушел ему за спину, он отбивает мяч в землю, и тут я выскакиваю из-за спины и забиваю. Так что разные хитрости приходилось придумывать – но всегда в рамках правил!

* * *

В 1967-м я стал семейным человеком – женился на Стелле. Тому, как вы уже знаете от нее, предшествовало много интересных событий. Расскажу то, как видел их я.

Был у меня товарищ, с которым мы вместе учились в школе. Однажды говорит:

– Сегодня в школе выпускной. Говорят, там одна девочка очень симпатичная есть.

Решили пойти посмотреть, ну и вообще школу проведать. Пришли – тут же директор является:

– Приятно, что такие люди у нас! Пойдемте ко мне в кабинет.

Зашли, он кого-то позвал, поговорили. Потом пришла Стелла, он попросил ее, чтобы нам кофе сделали. Она же его и принесла.

Стелла зацепила меня с первого взгляда. Она очень красивая была – с лица до ног. И то, что такая гордая оказалась, дополнительно привлекло – это же хорошо, когда человек хочет немного поспорить!

Потом раз за разом встречал ее, провожал. И она действительно – правильно говорит – не хотела со мной общаться. Года два ее потом не видел. Но все как-то срослось. И однажды я ей говорю:

– Давай поженимся!

– Давай.

Пошли в загс – я, она и тот самый товарищ, Юра, с которым мы тогда в школу заглянули. Так нас и расписали.

Конечно, ее представление о том, что все, у кого есть деньги, – испорченные люди, было неправильным. Деньги не все решают. Но лучше, когда они есть. На свадьбе было пятьсот человек, а то и больше! И у каждого в кармане – по большой пачке денег. Когда выходили танцевать, купюры летели направо и налево. Музыканты на нас так наварились, что на следующий день сами с подарками к нам пришли, ха-ха!

Когда сын с дочерью на свет появились, я еще играл, и ими занималась жена. Если они в чем-то перебарщивали, Стелла грозила:

– Вот папа придет, я скажу ему, и он вам задаст!

Но не думаю, что они, зная меня, этих угроз сильно боялись…

Мы со Стеллой живем вместе уже больше пятидесяти пяти лет. И за все годы никаких серьезных конфликтов между нами не было. Даже ругаемся шутя. И дети у нас нормальные, воспитанные, и внуки. Правнуки уже даже есть. Всеми доволен. Живем помаленьку!

Стелла:

– О том, как у нас все начиналось и как я не хотела никаких отношений, уже рассказывала. Какое-то время мы с Эдиком не общались. Я поступила в институт, перешла на второй курс. Ходила, помню, на фестиваль индийских фильмов в Баку, обожала звезду индийского кино Раджа Капура. Танцевать очень любила.

Но Эдик меня оставлять не хотел. Знал расписание наших занятий, стоял напротив выхода из института, тихо шел за мной:

– Можно я вас подвезу?

Все приходил и приходил. В очередной раз я не выдержала:

– Можно поговорю с вами?

– Можно.

– Вы знаете, Эдик, вы мне не нравитесь! Я вас не люблю! И не полюблю!

Сейчас, после почти шестидесяти лет совместной жизни, такое рассказывать не стыдно. Потому что это – правда.

У него ни один мускул на лице не дрогнул. А я продолжала:

– Не понаслышке знаю, какие у вас дома с сестрой бывают из-за меня перипетии…

Берта и Ира так любили Эдика, что тряслись за него больше, чем за себя, особенно когда внезапно умер его отец. Его уход стал большой раной. Помню, как Эдик рассказывал, что он хотел, чтобы отец пошел с ним в кино и чтобы это все видели. Но так и не успел.

Семья Эдика никого не хотела впускать в свой мир. А то ведь сколько жен отрывают своих мужей и от свекровей, и от золовок…

Говорю ему:

– Я просто не хочу! Вы меня понимаете?

– Да, я вас прекрасно понимаю.

– Мы договорились?

– Если вы так хотите – пожалуйста.

– Ну, я пошла.

Он всегда был безукоризненно вежлив.

А меня уже ждали. Но не какой-то молодой человек. Наши всегда меня провожали группой. А в группе – три девочки и двадцать пять мальчиков… Одни шли впереди, другие – сзади. Я уже поворачиваюсь к ним, а Эдик вдруг говорит:

– Элла, можно вас еще спросить?

– Да, пожалуйста.

– Так вот, слушай, – он внезапно перешел на «ты». – Ты не запретишь мне ездить на машине. Ты не запретишь мне подъезжать сюда. Но, если ты пройдешь мимо этой машины и не сядешь в нее, я однажды выйду, дам тебе «чапалах» (пощечину) и уеду. А ты останешься.

Это был шок. Я думала, что с ума сойду! По этим словам уже можно было понять, что он будет великим футболистом. Стою я как дура и думаю: «Ну что я могу сделать?» Получить от Маркарова пощечину – кто мне поверит, что я не виновата? Меня же все разорвут! Он – кумир, а Стелла – кто такая?.. Так вот и вышла замуж в двадцать один год!

А годом ранее, в 1966-м, Эдик привез из Англии белые туфельки ручной работы, в которых я была на свадьбе. Вот с тех пор и начал со свадьбой торопить! Эти туфельки – самый памятный подарок в моей жизни. А в другой раз он привез из Англии кофточку из такого материала, которого в Союзе еще не было.

Свадьба у нас была в Баку, в шикарном месте на берегу Каспийского моря. Свадебное платье я шила с подругой сама. Пятьсот человек в зале и еще двести – на улице. Один оркестр национальную музыку играл, другой – европейскую. И всем этим великолепием распоряжалась Берточка! Я приезжаю, все хлопают. Мне нужно двенадцать ступенек вниз пройти, а Берта стоит внизу. Так все красиво было, но я тогда не придавала особого значения. Берта смотрит и говорит:

– Стеллочка, добро пожаловать в семью!

Я иду, цепляюсь за свадебное платье и падаю прямо ей в объятия!

Был такой скрипач Рафаэл Акопян, он потом рассказывал – на свадьбу они должны были прийти с Муслимом Магомаевым и Поладом Бюльбюль оглы, но у тех что-то не сложилось, и пришел только Акопян. Хотя с Магомаевым и Бюльбюль оглы отношения у Эдика тоже были прекрасные. Полад, который потом стал послом Азербайджана в России, – вообще лучший, он очень много хорошего для нас сделал, когда мы в Баку жили!

Свадьба была 13 августа 1967 года. А ровно через год, день в день, у нас родился первенец – Эрик. У Эдика в это время была игра. Кому позвонить? Артем умер, свекрови рядом нет, ее увезла золовка: «Мама должна отдохнуть».

Звоню нашему другу, говорю:

– Мальчика родила! Как назвать?

– Эрик!

А у него самого сын Эрик был, красавец. Так и решила. Вообще, я хотела полное имя Эрнст, но в свидетельстве о рождении записали – Эрнест. Как Хемингуэй. Тогда весь армянско-бакинский футбольный бомонд поднял голову: «Почему не Артем?»

Сказала себе, что больше детей не хочу. У меня тринадцать сестер – родных, двоюродных, троюродных. Ни одного мальчика в роду у нас не было, а тут получился, и потрясающий! Но проходит лет шесть, и Эдик вдруг спрашивает:

– Ты же хочешь девочку?

– Хочу! Но не получается, наверное.

Закончился сезон, мы едем в ГДР. Он говорит:

– Я даю тебе честное слово – будет девочка!

Спрашиваю у своей мамы:

– Разве можно заранее знать об этом?

– Он говорит – значит, что-то чувствует, – пожала она плечами.

– По идее, я должна чувствовать, а не он, – сомневалась я.

– Я все понимаю, – говорит мама. – Но ты с ним соглашайся!

Германия, едем на экскурсию. Садится девушка-экскурсовод в автобус, здоровается:

– Здравствуйте, я ваш гид, Эрика.

Я подумала, что это знак. И решила: если сын у нас Эрик, значит, дочка будет Эрика! Эдик поддержал:

– Конечно, будет, даже не сомневайся!

И 24 сентября 1974 года родилась Эрика.

На футболе с участием мужа я была ровно один раз.

На товарищеском матче «Нефтяник» – «Тулуза». Да-да, французы в Баку приезжали! У них было турне, обыграли российские команды, грузин, армян и думали, что в Баку все тоже легко будет, да, Эдик? Уже в середине первого тайма, поняв, от кого тут исходит самая большая угроза, они начали бить его по ногам. В какой-то момент такая свара началась! Вратарь Сережа Крамаренко из ворот полетел на соперников – и понеслось. Кричат, дерутся! По-моему, даже матч до конца не доиграли. А потом болельщики долго скандировали: «Маркаров! Маркаров!» и не давали французам выйти из раздевалки. Уже и автобус прямо к подтрибунному помещению подъехал, чтобы они быстро из туннеля в него заскочили и уехали. Часа через три только народ разогнали. А началось с Эдика!

Свекровь, которая на стадион не ходила и смотрела игры только по телевизору, тогда сказала:

– Стеллочка, по-моему, твоя нога на футболе – несчастливая…

С тех пор на матчи не ходила – и когда Эдик был игроком, и когда тренером. Один раз только, когда он уже работал в чемпионате Армении, в «Мике», привезла внучек на какой-то товарищеский матч. Они армянский не знают. Гол забивают – все хлопают и мы хлопаем. А там много ребят, которые Маркарова знают и что я его жена – тоже. И косо смотрят на нас! Оказывается, забила не «Мика», а ее соперники!

* * *

В 1968-м году «Нефтяник» переименовали на азербайджанский манер – в «Нефтчи». Для нас, игроков, никакой разницы не было – мы выходили играть в футбол, и только. Но, видно, уже тогда переход на национальные рельсы начался. Все это привело к тому, что из клуба выжили всех армян. Но это было уже после моего ухода, я предосудительного отношения к себе тогда не ощущал.

Другое дело, что в том же году, в феврале, прямо напротив моего дома случился очень плохой эпизод. Я к тому времени после нескольких туров лидировал в списке бомбардиров чемпионата. И тут меня избили милиционеры, сломали ребро и челюсть. А мне в сборную ехать!

Я вообще ни в чем виноват не был. Остановил машину, зашел во двор, мне надо было с парнем поговорить. Вернулся потом за блоком хороших сигарет, который лежал в открытом салоне – в голову не пришло машину закрывать, ее все, кто там появлялся, знали. Сигарет нет.

Напротив нашего двора был вытрезвитель. Взять их мог только кто-то оттуда. Я зашел туда, спросил:

– Вы мои сигареты взяли?

Причем не грубо – я не делил людей на представителей власти и обычных, со всеми всегда нормально разговаривал.

Они меня не узнали и сразу повели себя агрессивно.

– Чего? Какие тебе сигареты?!

Затащили в вытрезвитель и избили. Но, когда наши ребята со двора об этом услышали, то быстро собрали толпу, и этот вытрезвитель разнесли, а тех милиционеров как следует поколотили. Случай вызвал резонанс, и погоны с них потом сняли. Да и сам вытрезвитель закрыли.

Возможность играть за сборную я потерял. Может, проявил бы себя тогда здорово и получил постоянное место в составе, да только пока мне челюсть поправили, пока ребро срослось – несколько месяцев я пропустил, и шанс закрепиться по большому счету был упущен. Однако один раз за сборную я все же еще сыграл.

Стелла:

Армянских районов в Баку было два: Арменикенд и Завокзальный. Первый – для более респектабельных людей, второй – попроще. Эдик жил в двухэтажном доме с общим двором. Все там друг другу были как родственники.

Эдик в Баку всегда был в авторитете. Народ его обожал, азербайджанцы на руках носили. Первым секретарем ЦК компартии республики был Вели Ахундов. Звонит у него телефон, секретарша спрашивала:

– Кто это?

– Мама Эдуарда Маркарова.

И Берту с Ахундовым тут же соединяли! Она могла спокойно сказать: