Текст книги "Цари. Романовы. История династии"

Как выяснится много позже, выстрел Засулич должен был иметь продолжение. В этот день было решено публично отомстить еще одному преследователю народников – прокурору В. Желяховскому (товарищу обер-прокурора Сената).

Он выступал обвинителем на «Процессе 193-х» народников. И в то время как Засулич отправилась стрелять в Трепова, ее подруга Мария Коленкина, вооруженная таким же револьвером «Бульдог», отправилась казнить Желеховского. Так что это была продуманная большая террористическая акция. И обе женщины стояли у истока будущего великого террора.

И когда Засулич поджидала в приемной градоначальника, Коленкина позвонила в квартиру Желеховского.

Дверь открыл лакей. Она попросила позвать прокурора.

В это время в дверях передней появились жена и дети Желеховского. И она поняла, что придется стрелять в прокурора в их присутствии… Коленкина молча повернулась и ушла. Террор только начинался. Они еще не научились убивать в присутствии детей.

Очень повезло и Трепову. В него выстрелила женщина, стрелявшая впервые, страдающая от необходимости стрелять в человека. А в это время множество молодых людей, умеющих стрелять отлично, готовились расправиться с градоначальником. «Дикий поступок Трепова с Боголюбовым был последней каплей, переполнившей чашу горечи, как в моей душе, так и в душах товарищей», – писал будущий удалой террорист народник Николай Морозов. И он готовился застрелить Трепова. Решил отомстить за Боголюбова обучавшийся прежде в военном училище народник Александр Баранников. Покушение на Трепова готовилось целой группой народников под руководством Михаила Фроленко.

И все эти люди не сплоховали бы. Недаром они вскоре станут героями русского террора. Так что выстрел Засулич… спас жизнь градоначальнику.

Дело представилось государю совершенно ясным. Тем более что сама Засулич ничего не отрицала: да, стреляла в градоначальника, находившегося при исполнении обязанностей. И было совершенно понятно, как решит ее судьбу суд присяжных.

Так что не было никакого смысла передавать дело в Особое присутствие Сената. Наоборот, Александр хотел, чтобы несостоявшуюся убийцу-нигилистку осудили публично.

31 марта должен был начаться процесс по делу Засулич в Петербургском окружном суде – при открытых дверях. Вести процесс должен был Председатель суда А.Ф. Кони. Перед началом процесса министр граф Пален пригласил к себе Кони. Он предупредил его: «По этому делу правительство вправе ждать от суда и от вас, Анатолий Федорович, особых услуг».

Либерал Кони ответил достойно: «Позвольте напомнить вам, граф, слова французского юриста, обращенные к королю, также попросившему его об услуге: «Ваше Величество, суд не оказывает услуг, суд выносит приговоры».

Пален не зря просил Кони. Дело, которое казалось таким ясным, все больше внушало тревогу. Стать обвинителем на процессе Веры Засулич один за другим отказались все известные прокуроры. В результате обвинять Засулич согласился только товарищ прокурора К.И. Кессель, весьма посредственных способностей. В то время как никто не хотел выступать на стороне власти, все адвокатские светила предлагали взять на себя защиту Веры Засулич. Выступление в роли защитника этой несостоявшейся убийцы (как и защита народников на «Процессе 193-х») сулило адвокату всероссийскую славу. Так стало модно быть против власти.

И это был тревожнейший симптом.

Защитником Засулич стал Петр Александров, выдающийся судебный оратор, блестяще защищавший народников на «Процессе 193-х».

Наступил день оглашения приговора – утро 31 марта 1878 года.

А.Ф. Кони, как он сам вспоминал, «провел эту ночь почти без сна». Возле здания суда – на Литейном и на Шпалерной – собрались огромные толпы людей, не попавших в зал, масса учащейся молодежи. У входа в суд и у ворот примыкающего к нему дома предварительного заключения – большие наряды полиции и жандармерии.

Судебный зал переполнен. И все это по преимуществу великосветская публика. На местах VIP – за судейскими креслами – сам канцлер, светлейший князь А.М. Горчаков, государственный контролер граф Д.М. Сольский, товарищ генерал-фельдцейхмейстера (то есть начальника артиллерии) граф А.А. Баранцов, председатель департамента экономии Государственного Совета А.А. Абаза, бывший петербургский генерал-губернатор светлейший князь А.А. Суворов, члены Государственного Совета… В первом ряду сидел военный министр граф Д.А. Милютин, генералы и офицеры. На местах для прессы – Федор Михайлович Достоевский и весь цвет русской журналистики.

Адвокат Александров ловко использовал право отвода присяжных. В результате большинство присяжных заседателей составили средние и мелкие чиновники – либеральная часть бюрократии.

Выступая перед ними, П.А. Александров высказал мысли весьма удивительные в судебном заседании. Он сказал:

«Физиономия государственных преступлений нередко весьма изменчива. То, что вчера считалось государственным преступлением, сегодня или завтра становится высокочтимым подвигом гражданской доблести. Государственное преступление нередко… проповедь того, что еще недостаточно созрело и для чего еще не наступило время. Все это, несмотря на тяжкую кару закона, постигающую государственного преступника, не позволяет видеть в нем презренного, отвергнутого члена общества, не позволяет заглушить симпатий ко всему тому высокому, честному, дорогому, разумному, что остается в нем вне сферы его преступного деяния».

Не забыл и о чувствительном.

«…Да, мучителям Боголюбова нужен был стон не физической боли, но стон поруганной человеческой души, удушенного, униженного и раздавленного человека… Российский апофеоз розги торжествовал!»

В заключение Александров сказал:

«Были здесь женщины, смертью мстившие своим соблазнителям. Были женщины, обагрившие руки в крови изменивших им любимых людей или своих более счастливых соперниц. В первый раз является здесь женщина, для которой в преступлении не было личных интересов, личной мести, – женщина, которая со своим преступлением связала борьбу за идею во имя того, кто был ей только собратом по несчастью всей ее молодой жизни».

Овация зала, с трудом прерванная председательствующим.

И, обращаясь к присяжным, адвокат Александров закончил:

«…Да совершится ваше карающее правосудие! …Без упрека, без горькой жалобы, без обиды примет она от вас решение ваше и утешится тем, что, может быть, ее страдания, ее жертва предотвратят возможность повторения случая, вызвавшего ее поступок. Но как бы мрачно ни смотреть на этот поступок, в самих мотивах его нельзя не видеть честного и благородного порыва. Да, она может выйти отсюда осужденной, но она не выйдет опозоренною…»

И опять овация зала.

От последнего слова, как и просил ее адвокат, Засулич мудро отказалась. Не следовало разрушать впечатление от блестящей речи, обошедшей тогда всю Россию.

Наступил миг чтения приговора. Кони опишет все в своих «Воспоминаниях»:

«С бледными лицами присяжные столпились около угла судейского стола… В зале – мертвая тишина, все затаили дыхание… Старшина присяжных – чиновник Министерства финансов, быстро, скороговоркой читал вопрос:

– Виновна ли Засулич в том, что нанесла рану?.. – И громко, на весь зал. – Нет! Не виновна!

Тому, кто не был свидетелем, нельзя себе представить взрыва звуков, покрывших голос старшины, того движения, которое, как от удара током, пронеслось по всей зале. Крики несдержанной радости, истерические рыдания, отчаянные аплодисменты, топот ног, возгласы: “Браво! Ура! Молодцы! Вера! Верочка! Верочка!” – все слилось в один треск – и стон, и вопль. В партере многие крестились; в верхнем, более демократическом отделении для публики обнимались; даже в местах за судьями (в местах VIP. – Э.Р.) усерднейшим образом хлопали, – вспоминал Кони. – Один особенно усердствовал над самым моим ухом. Я оглянулся. Помощник генерал-фельдцейхмейстера граф А.А. Баранцов, раскрасневшийся седой толстяк, с азартом бил в ладони. Встретив мой взгляд, он остановился, сконфуженно улыбнулся, но, едва я отвернулся, снова принялся хлопать».

Сама Вера Засулич «ждала, что ее повесят после комедии суда». А тут…

– Вы оправданы! – объявил Кони, обращаясь к Засулич. – Пойдите в Дом предварительного заключения и возьмите ваши вещи. Приказ о вашем освобождении будет прислан немедленно. Заседание закрыто!

И Достоевский сказал сидевшему рядом журналисту Г.К. Градовскому: «Наказание этой девушки неуместно, излишне, – следовало бы выразить так: иди, ты свободна, но не делай этого в другой раз. Нет у нас, кажется, такой юридической формулы, а чего доброго, ее теперь возведут в героини».

Так неожиданно сказал автор «Бесов».

В это время огромная толпа на улице «возводила ее в героини». Оглушительное и долго не смолкавшее «ура» встретило Веру Засулич. Крики «Поднимите ее на плечи!». Опять «ура». Крики «Да здравствует Засулич! Слава Засулич!».

В это время в зале суда А.Ф. Кони собрался было уходить, но его задержал А.И. Деспот-Зенович, член Совета Министерства внутренних дел – старик со звездой ордена Александра Невского. – Счастливейший день моей жизни! Счастливейший день! – повторял он, крепко сжимая Кони руку.

Но восторженные поклонники «счастливейшего дня» тут же смогли увидеть его первые результаты. Когда карета с Засулич проезжала по Воскресенскому проспекту, к ней бросились жандармы. И тотчас раздались выстрелы. Это стрелял революционер-народник студент Григорий Сидорацкий. Он решил, что жандармы хотят вновь арестовать Засулич.

Председатель суда Кони уже обедал у знакомых, когда появившийся гость сообщил: «Знаете ли вы, что происходит на улице? Там стреляют. На Воскресенском проспекте лежит убитый».

И эти выстрелы, и убитый были кровавым эпиграфом к дальнейшему.

Так Россия продемонстрировала во всем блеске свое юридическое детство. Любимый и единственно понятный в России суд по Справедливости одержал сокрушительную победу над судом по Закону. Было оформлено законодательно право на этот суд по совести, легализовано право стрелять по убеждениям. С этой минуты великого унижения Закона и пошли часы революции.

Но так же как суд надсмеялся над законом, над законом надсмеялся и государь.

Узнав о происшедшем, Александр пришел в ярость.

И вскоре управляющего Домом предварительного заключения полковника Федорова потребовал к себе генерал-майор Козлов (исполнявший в отсутствие Трепова обязанности градоначальника). И объявил: «По повелению государя, за несвоевременное освобождение Засулич, вы должны отбыть семидневный арест на гауптвахте». При этом Козлов был весьма сконфужен. Ведь Федоров действовал по закону, то есть исполнил решение суда и письменный приказ Председателя суда.

Но государь тоже хотел справедливости.

И на следующий день после суда последовал приказ генерал-майора Козлова: «Предлагаю господам участковым приставам принять самые энергические меры к разысканию и задержанию… Веры Засулич, покушавшейся на жизнь генерала-адъютанта Трепова…».

Но Засулич и след простыл.

Западные газеты писали о деле Веры Засулич: славили героическое решение суда, выступившего против самодержавия. Слава Засулич, видимо, оказалась заразительной. И следом состоялись: два покушения на германского императора, покушение на итальянского короля, а потом и покушение на короля испанского.

Не прошел для Европы даром выстрел нашей Веры.

После оправдания первого выстрела «суд по совести» стал воистину всероссийским… Радикальные члены «Земли и воли» начали вершить акты возмездия, справедливости.

Стреляли в товарища прокурора киевского окружного суда Котляревского. Его спасла толстая шуба – сослужила роль пуленепробиваемого жилета. Убили агента сыскной полиции Никонова. На улице застрелили жандармского офицера барона Гейкинга… Все они, по мнению молодых людей из «Земли и воли», были нехорошими людьми, и молодые люди решили, что жить им не следовало. В Харькове застрелили харьковского генерал-губернатора князя Кропоткина. Так как губернатор был реакционер, то в праве на жизнь молодые люди отказали и ему.

Правительство ответило арестами. Во время ареста в Одессе член «Земли и воли» Ковальский, отстреливаясь, ранил полицейского. Был схвачен, расстрелян. Приговор землевольцы сочли несправедливым. И, согласно праву на самооборону, решили действовать.

Так террор пришел в Петербург.

8 августа Главноуправляющий Третьим отделением, шеф жандармов Н. Мезенцов возвращался домой из церкви после утренней службы. Дом шефа жандармов находился в самом центре Петербурга на Михайловской площади, рядом с Михайловским дворцом.

Здесь и поджидал его молодой человек – атлетически сложенный, со смуглым лицом, курчавыми волосами и курчавой модной бородкой a la Наполеон III. Это был Сергей Кравчинский. Тот самый дворянин, о котором мы уже упоминали, – ушедший в отставку офицер, одним из первых пошедший «в народ». За это время Кравчинский многое повидал. Успел бежать из России, участвовал в восстании славян против турок, сражался вместе с восставшей беднотой в Италии, вернулся в Россию и стал одним из руководящих членов «Земли и воли».

Много писал в подпольном издании «Земля и воля». В дальнейшем он станет известным литератором: под псевдонимом «Степняк». Он сделает это имя популярным. Его книгу «Подпольная Россия» будет читать вся Европа. Под именем Степняк-Кравчинский он и войдет в русскую историю.

Так теперь будем называть его и мы.

Итак, Степняк-Кравчинский прогуливается у дома Мезенцова с загадочным свертком. А чуть поодаль, на Михайловской площади, стоит второй участник «дела» – молодой, высокий, в синем элегантном пальто. Это еще один несостоявшийся офицер и тоже атлет, и тоже красавец.

Об этом человеке – одном из главных героев террора стоит рассказать подробнее.

Его звали Александр Баранников. Он учился в престижнейшем Павловском военном училище. Приехал в Петербург из провинции. Его семья мечтала, что он (как и покойный отец) станет военным. Уезжая в знаменитое училище, обещал стать генералом.

Высокого роста, стройный, с великолепной военной выправкой, он отличался огромной физической силой и цветущим здоровьем. Был он необыкновенно красив. «Если бы нужно было дать физическое воплощение террора, то нельзя было сделать лучшего выбора, как взяв образ Баранникова, – писала с гордостью знаменитая террористка Вера Фигнер. – Его матовое, без малейшего румянца лицо, волосы вороного крыла и черные глаза делали его непохожим на русского: его можно было легко принять за восточного человека – всего более за кавказца». (Мать у него была персиянка.)

Но от цветущего красавца исходила какая-то угроза.

«И когда надо было кого-то устрашить, мы посылали Баранникова» (В. Фигнер).

Как и положено медлительным натурам, Баранников не сразу принял революционные идеи. Но, приняв их, стал фанатиком. Высочайшая цель – освобождение народа – возвысила его над товарищами по училищу. А что может быть важнее для молодого человека! Да и что сулило ему Павловское училище? Отдаленный полк, куда наверняка загнали бы молодого офицера из провинции и без связей. Ежедневная нудная муштра, карты, тихий разврат, пьянство. То ли дело жизнь революционера – подпольные квартиры, явки – жизнь, полная опасностей, и вера в будущую победу, которая вознесет на вершину славы.

И это так отвечало его характеру. Он обожал опасность – в минуты опасности он расцветал.

Чтобы уйти из Павловского училища и чтоб не искала его любимая мать, Баранников инсценировал самоубийство – оставил на берегу реки свой мундир и записку к матери. Так он перешел на нелегальное положение.

И конечно, Баранников пошел в народ. И вместе с ним – одна из признанных красавиц движения народников – Мария Ошанина. Из семьи богатых помещиков, блестяще образованная, беспощадная якобинка – личность выдающаяся. «Она был писаная красавица, – вспоминал народник Чернов. – Изящнейшие черты лица, глаза… огромные, темные, с поволокой».

Мария Ошанина стала гражданской женой Баранникова. Естественно, ненадолго. Подпольная жизнь… Для полиции им часто приходилось часто играть в супружеские пары и все с новыми партнерами.

Множество добродетелей, которыми обладал Баранников, делали его нетерпимым к слабостям других. Такие люди не дорожат ни своей жизнью, ни жизнями других. И его, как и многих ему подобных, мог теперь остановить только эшафот. Баранников будет участвовать во всех покушениях на царя.

И террористы прозвали его «Ангелом мести».

Но возвращаемся к дому шефа жандармов Мезенцова…

Он повернул с Невского проспекта и вышел на Михайловскую площадь. Рядом с ним идет его старый друг – отставной полковник…

И тогда прогуливавшийся со свертком Степняк-Кравчинский бросается к Мезенцову. На глазах оторопевших прохожих рывком выхватывает из свертка кинжал и всаживает по рукоять в живот шефа жандармов. Хладнокровно успевает для верности повернуть кинжал в животе несчастного… Безоружный друг Мезенцова бросается на Кравчинского, нелепо ударяет его по шляпе единственным оружием – зонтиком. В ответ следуют предупредительные выстрелы. Это стреляет, прикрывая убегавшего Кравчинского, Александр Баранников… После чего оба вскакивают в подъехавшие дрожки. И запряженный в этот экипаж знаменитый вороной рысак по кличке Варвар лихо умчал молодых атлетов с места убийства. Для Варвара – это очередное подобное приключение. Легендарный конь уже не раз спасал бежавших из тюрьмы удалых террористов. У Варвара будет удивительная судьба.

Сам убитый, «Сонный тигр» Мезенцов, отнюдь не прославился ни жестокостью, ни кровожадностью. Его убили символически, как главу Третьего отделения.

Убийца Мезенцова, будущий знаменитый романист Степняк-Кравчинский, написал прокламацию «Смерть за смерть» с посвящением – «Светлой памяти Мученика Ивана Мартыновича Ковальского, расстрелянного опричниками за защиту своей свободы, 2 августа 1878 года в г. Одессе».

«Шеф жандармов – глава шайки, держащей под своей пятой всю Россию, убит, – писал Степняк-Кравчинский. – Мало кто не догадался, чьими руками был нанесен удар. Но во избежание всяких недоразумений, мы объявляем во всеобщее сведение, что шеф жандармов генерал-адъютант Мезенцов действительно убит нами, революционерами-социалистами… Мы создали над виновниками и распорядителями тех свирепостей, которые совершаются над нами, свой суд, Суд справедливый, как те идеи, которые мы защищаем… Этим судом генерал-адъютант Мезенцов за все свои злодеяния против нас был признан заслуживающим смерти, каковой приговор и был приведен над ним в исполнение на Михайловской площади утром 4 августа 1878 года».

Так впервые вводилось новое правило русского террора – публичное принятие ответственности за убийство.

Причем сначала (будто предвидя грядущее) атлет Кравчинский собирался убить несчастного Мезенцова куда ужаснее. Он придумал обезглавить его — отрубить ему голову мечом на глазах публики. Но эффектное обезглавливание решили отменить, ибо трудно было спрятать меч, поджидая шефа жандармов.

Итак, в самом центре столицы, недалеко от Михайловского дворца, где так любит бывать Александр, где по воскресеньям (возвращаясь после развода гвардии из Михайловского манежа) он традиционно пьет чай у своей кузины, убивают главу могущественного Третьего отделения.

Все это вызвало шок в Петербурге!

Цель была достигнута. Впервые заговорили о могуществе террористов. Имя Кравчинского было у всех на устах. Но самое удивительное – напавший врасплох на безоружного немолодого человека Степняк-Кравчинский становится для многих бесстрашным Робин Гудом!

И это было новое поражение государя сразу после унизительного мира.

Новым шефом жандармов император назначил боевого генерала, 60-летнего Александра Дрентельна, славно воевавшего в Балканскую кампанию. Но уже вскоре генерал с изумлением обнаружил, что террористы незримо присутствуют… в его собственном кабинете!

В это время в Петербурге одним из самых влиятельных политических салонов считался салон генеральши Александры Богданович. Генерал Богданович был членом Совета Министерства внутренних дел, уважаемым старостой Исаакиевского собора. Гостеприимная генеральша собирала в своем салоне цвет петербургской бюрократии. И аккуратно записывала в дневнике разговоры своих именитых гостей.

Генеральша рассказывает в своем дневнике, как вскоре после назначения Дрентельна (в середине марта) у нового шефа жандармов обедали двое его приятелей.

«После обеда они перешли в кабинет, где на столе увидели социалистический журнал «Земля и воля». Номер был не тщательно напечатан… Дрентельн сделал это замечание, но нашел, что все довольно литературно написано. (Даже шеф жандармов хочет показаться вольнодумцем – это модно! – Э.Р.) На другой день он получил письмо, в котором социалисты благодарили за оценку и заверяли, что недостатки эти они скоро исправят! Вот люди!».

«Вот люди!» – в этом восклицании генеральши – ужас бессилия.

А шеф жандармов тогда только посмеялся. Не оценил того, что оценила умная Богданович. Не увидел постыдной беспомощности странного бессилия некогда всемогущего Третьего отделения. И уже через несколько дней ему преподали урок.

13 марта около часа дня карета Дрентельна ехала вдоль Летнего сада, направляясь к Дворцовой площади, в Зимний дворец. Его карету обогнал молодой денди. Он и прежде встречался на пути генерала. Молодого человека трудно было не запомнить. «Стройный красавец с изящными манерами на великолепной английской лошади, все светские дамы, проезжавшие в открытых колясках, заглядывались на него в свои лорнеты», – так описывал этого всадника землеволец Николай Морозов.

На этот раз молодой человек скакал в карьер и, обогнав карету шефа жандармов, неожиданно выхватил револьвер и выстрелил в Дрентельна. Но не попал. Пробил только стекло кареты.

Проскакав немного вперед, всадник на полном скаку повернул лошадь и поскакал навстречу карете Дрентельна. И вновь выстрелил. И вновь безуспешно. После чего благополучно ускакал.

Стрелявшего выследили (по взятой напрокат лошади) и задержали.

Им оказался некто Леон Мирский, естественно, из дворян, член все той же партии «Земля и воля».

Мирский успел поучиться в мятежной Медико-хирургической академии и даже посидеть в крепости за распространение нелегальной литературы. Выяснились и удивительные мотивы покушения.

Оказалась, у Мирского была невеста. Дерзкое убийство Степняком-Кравчинским Мезенцова восхитило девушку! Образ бесстрашного революционера, убивающего посреди бела дня шефа жандармов, завладел воображением красавицы… И ревнивый Мирский решил вернуть ее сердце самым верным способом – убить нового шефа жандармов.

Он связался с членом «Земли и воли» Николаем Морозовым. Землевольцы его идею одобрили. Мирский сделал все по правилам: сначала изучил постоянный маршрут генерала, нашел место, где карета замедляла ход. Но стрелял неважно и оттого не убил.

В тюрьме Мирский вначале оставался верен себе. К заседанию суда, на котором должна была присутствовать его невеста, попросил разрешения сшить… фрак у дорогого портного. В этом фраке его и приговорили к бессрочной каторге.

Государь, только вернувшийся из Крыма, язвительно написал на деле Мирского:

«Действовал под влиянием баб и литераторов».

Но царь был взбешен. Он сказал министру юстиции, что «не ожидал подобного приговора, ибо не сомневался, что Мирский будет повешен».

Но компетентные органы знали, для чего они подарили жизнь Мирскому. Кокетливый молодой человек быстро сломался, не выдержав заключения в тюрьме, и согласился стать провокатором.

Он будет работать на тайную полицию, шефа которой он недавно собирался убить…