Текст книги "Цари. Романовы. История династии"

Вернувшись в Россию и издав роман «Бесы», заклейменный передовой русской критикой, Достоевский на некоторое время отдается публицистике.

Он начинает печатать «Дневник писателя». И не обманывает в названии – это дневник. С исступленной откровенностью он беседует с читателем обо всем, что его захватило в эти дни, – о событиях в политике, о своих воспоминаниях, сражается с либеральной критикой и письмами несогласных с ним читателей. Он жаждет быть искренним, он не признает никакой политической корректности, его «кусательные мысли» – постоянно против течения. «Дневник» жадно читали даже несогласные с ним. Ибо это было приглашение в мир Достоевского.

Работа над «Братьями Карамазовыми» прервала «Дневник».

В эти годы самые близкие вечно одинокому писателю люди – Константин Победоносцев, журналист Алексей Суворин и прочие вожди ретроградной партии. Это его круг. Но и они должны опасаться Достоевского. Как бы ни был он консервативен в своих убеждениях, он никогда не сможет стать официозным. И если он славит союз «народа-богоносца» с самодержцем, то в интересах народа, и если выступает против нигилистов, то отрицает расправы и казни. «Сжигающего еретиков я не могу признать нравственным человеком… Нравственный образец и идеал есть у меня один – Христос. Спрашиваю: сжег ли бы он еретиков? – нет. Ну так значит, сжигание еретиков есть поступок безнравственный» (письмо К. Кавелину).

Эти знаменитые строчки – ключ к Достоевскому…

Верность Христу важнее для него верности убеждениям. Она и есть его убеждение… И если сегодня он ретрограднее всех ретроградов, то завтра он вдруг – либеральнее всех либералов. Он напишет в «Записной книжке»: «Hашa консервативная часть общества не менее говенна, чем всякая другая. Сколько подлецов к ней примкнули…». И будет называть себя… «русским социалистом!»

Он в постоянном диспуте… с самим собой. Это битва «нет» и «да», которые подчас мучительно одновременно звучат в его душе.

И последний его роман-завещание «Братья Карамазовы» – гигантская фреска, изображающая битву Бога и дьявола в человеческом сердце, полный предчувствий апокалипсической катастрофы, которая грозит России.

«Братья Карамазовы» печатаются сейчас – в 1879–1880 годах – под грохот взрывов террористов. И роман имеет небывалый читательский успех.

И конечно же, самый злободневный из русских писателей, был потрясен случившимся 5 февраля. Вскоре после взрыва в Зимнем дворце в квартире Достоевского состоялся прелюбопытнейший разговор.

20 февраля его навестил Алексей Сергеевич Суворин – человек, которого знала вся читающая Россия. Алексей Суворин – владелец и редактор «Нового времени» – влиятельнейшей официозной газеты.

Суворин явился с морозца – высокий, худой, как всегда, в распахнутой бобровой шубе с тростью. В лице этого человек было что-то лисье, бесовское. Суворин вполне мог стать героем романа Достоевского.

Он выбился из жесточайшей бедности, стал известным журналистом, его фельетоны читала вся Россия. Ему пришлось пережить трагедию, после которой он едва не помешался, – его жену застрелил в гостиничных номерах любовник. Суворина привезли в гостиницу, и она умирала на его руках. И все это обсуждалось в газетах… Но он не сломался. Весь ушел в дело – купил захудалую газету «Новое время» и в короткий срок сделал ее знаменитой. Причем основной линией газеты вчерашнего бедняка стал патриотизм националистической партии, ненависть к либералам и антисемитизм. «Девиз суворинского “Нового времени”, – зло писал Салтыков-Щедрин, – идти неуклонно вперед, но через задний проход».

И тем не менее этот блестящий и страшный человек был другом двух величайших писателей – Достоевского и впоследствии Чехова. Суворин подробно описал в дневнике свой разговор с Достоевским. И этот удивительный разговор совершенно необходим для понимания того, что происходило тогда в России.

«…Достоевский занимал бедную квартирку. Я застал его за круглым столиком в гостиной, набивающим папиросы».

У Достоевского только что закончился припадок эпилепсии, и «красное лицо его походило на лицо человека вышедшего из бани, где он парился».

И они заговорили, естественно, о том, о чем говорили тогда все и всюду, – о 5 февраля, о взрыве в Зимнем дворце. И Федор Михайлович, набивая папиросы, предложил Суворину разыграть весьма страшноватую коллизию.

– Представьте себе, Алексей Сергеевич, что мы с вами стоим у окон магазина Дациаро (магазин на Невском, где продавались картины. – Э.Р.) и смотрим на картины. Около нас стоит человек, который притворяется, что смотрит. Он чего-то ждет и все оглядывается. Вдруг поспешно подходит к нему другой человек и говорит: «Сейчас Зимний дворец будет взорван. Я завел машину». Мы это слышим. Как бы мы с вами поступили? Пошли бы мы в Зимний дворец предупредить о взрыве или обратились к полиции, к городовому, чтоб он арестовал этих людей? Вы пошли бы?

Иными словами, Достоевский спрашивает Суворина: если бы мы с вами узнали, что произойдет тот взрыв 5 февраля в Зимнем дворце, мы бы пошли об этом сообщить?

Ответ, кажется, совершенно ясен – побежали бы!

Ничего подобного! Следует совсем иной страшный ответ Суворина.

Редактор официознейшей газеты отвечает: «Нет! Не пошел бы!»

И Достоевский, автор «Бесов» говорит… то же!

– И я бы не пошел! Почему? Ведь это ужас! Это – преступление. (Ну, еще бы искалеченные и убитые! И возможное убийство государя! – Э.Р.).

Мы, может быть, могли бы предупредить!

Итак, автор «Бесов» отказывается идти предупредить страшное преступление – вероятное убийство царя! И далее он объясняет – почему.

«Вот набивал папиросы и думал, перебирал причины, по которым нужно было это сделать: причины серьезные, важнейшие, государственной значимости и христианского долга. И другие причины, которые не позволяли бы это сделать, прямо ничтожные. Просто – боязнь прослыть доносчиком. Представлялось, как приду, как на меня посмотрят, станут расспрашивать, делать очные ставки, пожалуй, предложат награду, а то заподозрят в сообщничестве. Напечатают: Достоевский указал на преступников. Разве это мое дело? Это дело полиции. Она на это назначена, она за это деньги получает. Мне бы либералы не простили. Они измучили бы меня, довели бы до отчаянья. Разве это нормально? У нас все ненормально».

«Достоевский… долго говорил на эту тему, – пишет в дневнике Суворин, – и говорил одушевленно».

Да, произошло самое ужасное. Либеральная, прогрессивная часть русского общества сочувствует… террористам! Они стали героями, «священными коровами», которых нельзя трогать. Убийцы людей в глазах либеральной интеллигенции – главные борцы со слякотной властью. Властью, когда-то соблазнившей страну реформами и нынче от реформ отказавшейся и занимающейся вместо реформ беспощадными репрессиями. И неслучайно с террористами приятельствуют известные литераторы, журналисты, адвокаты… Наш знаменитый писатель Глеб Успенский – хороший знакомый члена И.К. «Народной воли» террористки Веры Фигнер, а другой террорист, член И.К. Николай Морозов в 1879 году прятался на квартире литератора Владимира Зотова и т. д.

И Вера Фигнер скажет в это время: «Мы окружены сочувствием большей части общества».

И будто подтверждая это, Достоевский в заключение сообщает Суворину невероятное. Достоевский говорит, что «напишет роман, где героем будет Алеша Карамазов…». «Он хотел провести его через монастырь. И сделать революционером. Он совершил бы преступление политическое. Его бы казнили. Он искал бы правду и в этих поисках, естественно, стал бы революционером», – записал Суворин в дневнике.

«Преступление политическое», за которое казнили, был террор.

Итак, Достоевский, заклеймивший «русский нигилизм» в «Бесах», объявляет, что сделает революционером-террористом (то есть «бесом») любимейшего своего героя – святого Алешу Карамазова! Невероятно!

Великий князь Александр Михайлович впоследствии напишет в своих мемуарах, будто Достоевский прямо говорил об этом с «необычайной искренностью»: «Подождите продолжения («Братьев Карамазовых». – Э.Р.). В нем Алеша уйдет из монастыря и сделается анархистом. И мой чистый Алеша – убьет Царя».

Такова теперь правда жизни, мимо которой не может пройти Достоевский: в террористы, в «бесы» идут лучшие молодые люди, думающие о счастье народа. («Он искал бы правду и в этих поисках, естественно, стал бы революционером!») В этом трагический результат последнего десятилетия правления Александра II! Месть соблазненного его же реформами общества… Так что и наш герой – государь всея Руси тоже в какой-то мере… отец русского террора!

Но как опасны слова писателя-пророка! Они способны сделать фантазию страшноватой реальностью.

Пройдет несколько месяцев и в ноябре того же 1880 года напротив квартиры Достоевского, на той же лестничной клетке поселится удивительный молодой человек. Он будет ходить по той же узкой лестнице, что и Федор Михайлович, подниматься на тот же этаж. Квартира Достоевского – «10», его квартира – «11». Он будет жить за стеной квартиры Достоевского. Причем не заметить его Достоевскому будет никак нельзя. Это – молодой красавец, с великолепной выправкой гвардейца, смуглым лицом без тени румянца и иссиня черными волосами. Да, это уже знакомый нам Александр Баранников – вчерашний соучастник убийства шефа жандармов Мезенцова, член Исполнительного Комитета «Народной воли», участвовавший во взрыве царского поезда и прозванный «Ангелом мести».

И здесь, за стеной квартиры Достоевского, будут собираться эти правдолюбцы – алеши карамазовы, ставшие террористами. Те, кого искали по всей России – члены Великого И.К… Собираться – чтобы готовить последнее решительное покушение на Александра II… И все с ними случится, как задумал Достоевский в своем ненаписанном романе: большинство их, захваченных идеей цареубийства, погибнут – на эшафоте или в тюремной камере.

Но все это произойдет потом. А сейчас мы вновь вернемся в квартиру Достоевского – к его интереснейшему разговору с Сувориным.

Итак, Достоевский не пойдет сообщать о взрыве во дворце, потому что – «либералы измучили бы». Но почему ретроград Суворин не пойдет спасать царя? Он ведь не боится, что его измучают либералы! Он сам этих либералов мучает!

Оказывается, его тоже измучают… но консерваторы!

В 1880 году в Москву из Петербурга посылались интереснейшие письма.

Письма эти получала бывшая фрейлина императрицы Екатерина Федоровна Тютчева (родная сестра знакомой нам и к этому времени тоже бывшей фрейлины Анны Тютчевой).

Вот что писал Екатерине Тютчевой в этих письмах их автор:

«Судьбы Божии послали нам его на беду России. Даже здравые инстинкты самосохранения иссякли в нем: остались инстинкты тупого властолюбия и чувственности»…

«Жалкий и несчастный человек!..»

«Мне больно и стыдно, мне претит смотреть на него…»

«Явно, что воля в нем исчезла: он не хочет слышать, не хочет видеть, не хочет действовать. Он хочет жить только бессмысленною волею чрева»…

Кто этот он, которого поносят в письмах такими словами?

Это – Александр II, Император Всероссийский!

Но кто его так проклинает?

Его клеймит не революционер и не либерал! Это антилиберал и антиреволюционер. Все эти антицарские цитаты написал один из самых влиятельных русских сановников – Константин Победоносцев. Воспитатель наследника престола, который вскоре станет главой Святейшего синода.

И который нынче являлся истинным главой ретроградной партии.

В кабинете Победоносцева стоит чрезвычайных размеров стол с бронзовыми львами. Стол, всегда заваленный горами бумаг, окружен огромными шкафами с книгами. И над столом на фоне книг возвышается его длинное узкое лицо, так напоминающее иссушенное молитвами и постами лицо Великого инквизитора. Высоченный лоб заканчивается голым черепом, оттопыренные уши, нос-клюв. И постоянный, беспощадно насмешливый взгляд, который так озадачивал его собеседников.

Здесь, в этом кабинете, рождались идеи и страхи, которыми кормились все ретрограды в России – тогда и до сих пор.

Сначала о страхах.

Есть народная легенда о духе разбойника Степана Разина, который заключен в скале. Только самодержавие и суровые законы сдерживают в скале бунтарский дух русского народа. Хотите реформы? Конституцию? И тотчас раскроется скала и «дикий человек» выйдет с кистенем в бескрайнее русское поле. В свободе наш не ведавший доселе свободы дикий человек – страшен… он весь мир вокруг себя разрушит… и потом сам себя погубит… У европейца все на лице, европеец – прост… Ненавидит – видишь, любит – тоже. А наш мужик поприветствует, а потом… с тем же добрым лицом за горло ухватит и задушит, после чего не забудет перекреститься!

И Победоносцев мечтает заморозить Россию, чтобы ее спасти. Но для этого нужен вождь. И он его находит – будущего спасителя России.

Когда государь после смерти Никса назначил его воспитателем нового наследника Александра, Победоносцев сказал: «Я приведу его к другому полюсу». И привел.

Наследник живет в Аничковом дворце. Здесь ничего не менялось со времен прабабушки Екатерины Великой. Зимний сад во дворце освещен холодным зимним низким солнцем… Мрамор античных статуй, итальянский фонтанчик со струями воды, вечнозеленые деревья на фоне снега за окном… Здесь жили дед и отец Саши, когда они были наследниками. Дворец этот должен был занимать его брат Никс. Но Никс занимает сейчас могилу в Петропавловском соборе, и воды Невы наверняка уже проникли в гроб… А вместо красавца Никса теперь в Аничковом живет он – Его Императорское Высочество цесаревич Александр Александрович…

Ему 36 – совсем приблизился к возрасту, когда отец его сел на трон.

После взрыва в Зимнем дворце к нему в Аничков дворец почти ежедневно является Победоносцев. И министр Д. Милютин насмешливо называет теперь Победоносцева «нимфой Эгерией Аничкова дворца» (нимфой вдохновительницей, руководительницей).

Победоносцев и наследник… Необычайно худой Победоносцев – высокий скелет с голым черепом. И рядом толстый гигант наследник – огромный живот закрывает от него собственные сапоги.

Интеллектуальный портрет будущего правителя России оставил его будущий министр – граф Витте:

«Совершенно обыденного ума, пожалуй, можно сказать, ниже среднего ума, ниже средних способностей и ниже среднего образования». Так что пронзительно умному Победоносцеву не составило большого труда «привести к другому полюсу» наследника – создать из цесаревича этакого колосса незыблемого самодержавия.

И наследник как никто годился для этой роли. Этот прямой потомок урожденного голштинского принца (императора Петра III) и ангальтцербской принцессы (Екатерины Великой), в котором, благодаря трудам немецких принцесс в постелях русских царей, было 99 процентов немецкой крови, имел удивительно русский облик. «По наружности – походил на большого русского мужика… к нему больше всего подошел бы полушубок, поддевка и лапти; по манерам был, скорее, более или менее медвежатый» (похож на медведя) (граф Витте).

Цесаревич знал это и обожал все русское. И все его привычки – привычки средней руки русского помещика. Он любит выпить и умеет выпить, он – убежденный антисемит, как многие русские помещики. Будучи посредственностью, он трезво относится к своим способностям и уважает умных людей – беспрекословно слушает Победоносцева. Но истинный его товарищ – генерал-адъютант Петр Черевин, занимавший тогда место товарища министра внутренних дел. Этот невысокий, без шеи генерал был в душе генерал-слуга, генерал-денщик. Он обожает Александра, будущего истинного царя. И хотя карьерой был обязан его отцу, считал Александра II царем неистинным, царем западным. Да и вообще весь мир для Черевина был разделен на две части: на одной – наследник и служивший ему Черевин, на другой – «прочая сволочь».

И Черевин с восторгом делит с наследником нехитрые забавы русского помещика – рыбную ловлю, охоту и выпивку. Последнее развлечение цесаревна весьма не одобряла и не уставала с ним бороться. И Черевин придумал – пошил им обоим сапоги с очень широкими голенищами. В эти восхитительные сапоги входила плоская фляжка коньяка, вместимостью с бутылку.

Черевин вспоминал впоследствии (когда цесаревич уже стал государем Александром III):

«Мария Александровна – подле нас, и мы сидим смирнехонько, этакие паиньки. Отошла она подальше – мы переглянемся – раз, два, три! – вытащим фляжки, пососем и опять, как ни в чем не бывало. И называлось это у нас: голь на выдумки хитра».

В семейной обстановке цесаревич мил и прост, добр и «уютен». Он очень нравствен и религиозен. У него «прекрасное сердце, благодушие, справедливость» (граф Витте). Будучи отличным семьянином и однолюбом, он ненавидит распутство и с ним страстно борется, подчас ребячливо. Он не упускает случая дернуть за фалды полумужского костюма, который любит носить его тетка Маша, княгиня Лейхтенбергская, живущая в тайном браке со Строгановым. И радостно, как ни в чем не бывало извиняется.

История связи отца с Долгорукой была для него нестерпима.

Самой опасной чертой наследника была привязчивость. Сначала он обожал брата Никса и был под его влиянием, потом под влиянием жены. Теперь он был под влиянием Победоносцева. И цесаревна поддерживала эту привязанность. Присутствие в Зимнем дворце фаворитки, ее незаконные дети, умирающая императрица, опасность брака царя с Долгорукой после смерти императрицы – все это нависло над наследником и цесаревной. И цесаревна была счастлива, когда Победоносцев начал собирать вокруг наследника ту самую партию, которую великий князь Константин называл «ретроградной».

Вот цитаты из произведений Победоносцева, которые он внушал наследнику и которые исповедовала эта оппозиция. И они же востребованы у нас до сих пор:

«Конституция и парламент – великая ложь нашего времени». «Великая правда – самодержавие царей».

«Старые учреждения, старые предания, старые обычаи – великое дело… народ дорожит ими, как Ковчегом завета предков».

«Выборы – всего лишь дело искусства, имеющего свою стратегию и тактику, подобно военному искусству. Толпа слушает того, кто громче кричит и искуснее подделывается пошлостью и лестью под ходячие в массе понятия и наклонности. Выбранный, как правило, – излюбленник хорошо организованного меньшинства. В то время как большинство бессильно перед кружком или партией… По теории избиратель отдает свой голос за кандидата, потому что знает его и доверяет ему. На практике… он его совсем не знает, но избирателю натвержено о нем речами и криками заинтересованной партии…»

Так возникла эта партия. Она должна была защитить права цесаревича Александра Александровича.

В нее входят все противники реформаторского курса. В конце 1870-х годов участники этой вельможной оппозиции генерал Р.А. Фадеев и генерал-адъютант И.И. Воронцов-Дашков написали некий манифест контрреформаторов. Это была книга «Письма о современном состоянии России». В «Письмах» западным конституциям противопоставлялось «живое народное самодержавие»:

«Царь должен быть самодержцем царем, а не главой исполнительной власти». Критиковался «непомерно громадный бюрократический механизм, зараженный нигилизмом» и содержался призыв к… «восстановлению допетровских государственных форм».

Наследник преподнес рукопись отцу. И император разрешил издать ее… но только – за границей.

Между тем оппозиция растет. В постоянных совещаниях в Аничковом дворце принимают участие люди страстной убежденности – идеологи национализма, публицисты – князь Мещерский и поборник идеи великой славянской империи Катков.

Вот так оформился этот союз самых консервативных элементов. И во главе его – наследник престола. Но дирижирует происходящим нимфа Эгерия – Константин Победоносцев.

Они объявят себя партией – охранительницей устоев, порядка.

Так начинаются сражения Аничкова дворца с Зимним дворцом, о котором уже знает весь чиновный Петербург.

Вот почему не побежал бы доносить о взрыве в Зимнем дворце Суворин, чья газета была рупором ретроградов, голосом камарильи.

Он не стал бы спасать царя, про которого вождь ретроградов так ясно сформулировал: «Судьбы Божьи послали нам его, на беду России».

Итак, либералы против императора, потому что реформы остановились, ретрограды – потому что были реформы. Но это все – политики, вожди общественности. Но с кем обычные люди, что говорит «народ»? Оказывается, и народ – недоволен.

«Истинная подкладка этого недовольства очевидна: общий упадок благосостояния при частных искусственных исключениях», – писал все тот же современник событий, знаменитый историк Ключевский.

Половинчатые реформы и прежде всего не доведенная до конца аграрная реформа плюс воровской русский капитализм сделали свое дело. Наступило «обнищание масс и общее недовольство», которое всегда сопровождает русские реформы. И на фоне этого обнищания, как писал тот же Ключевский, «шла упорная работа старины». Ретроградная партия внушала обществу, что все беды оттого, что были реформы. И настоящий путь – назад, в московскую Русь, в николаевское царствование, в самодержавие.

Обществу с успехом объясняли любимое российское: что вперед – это значит назад.

«В результате апатия времен Николая I уступила место общему ропоту», «вялая покорность судьбе сменилась злоязычным отрицанием существующего порядка» (Ключевский).

И военный министр Милютин записал в дневнике: «Правительство сейчас не поддерживает никто».

«Колеблясь над бездною» – так определил тогдашнее состояние России Федор Достоевский.