Текст книги "Дневник лабуха длиною в жизнь"

Душанбе

В Таджикистан летели на самолете вместимостью человек на пятьдесят. Душанбе расположен на высоте тысячи метров над уровнем моря. Заснеженные вершины гор видны из любой точки города. Через город бежит река Душанбинка.

Поселили нас в большой современной гостинице по двое. Разложившись и освежившись, мы пошли с Колей в город. Обоим нравилось пошляться по восточным цветастым базарам. Молоко с помидорами я больше не покупал.

Здесь, в Душанбе, мы ели самый вкусный лагман, и еще на рубль давали пять небольших палочек бараньего шашлыка. Я брал на два рубля, шел к себе в номер, набирал холодной воды в ванную, рядом ставил шашлыки и кайфовал.

После концерта я поспешил к себе. В номере был телефон, и я решил этим удобством воспользоваться – знал, что Ира сейчас должна быть в Полтаве на гастролях, и решил попробовать до нее дозвониться. Удалось связаться в час ночи. Поговорили о том о сем, уже прощаясь я вдруг услышал, как кто-то громко чихнул.

– Ты не одна?

– Это Наташа, мы живем в одном номере, – быстро ответила жена.

– Я явно слышал мужской чих.

– Эдик, пожалуйста, не начинай!

Казалось бы, сам давно пошел «по рукам» и не должен был бы так ревновать, но чих этот засел в мозгах. Знакомиться ни с кем не хотелось. Настроение испортилось, и до конца гастролей я больше ни с кем не был.

Следующий город – Нурек. Концерт был для строителей огромной Нурекской ГЭС. Ехали через горы в автобусе с открытой из-за жары задней дверью. Я опять что-то не то съел, и водителю пришлось несколько раз из-за меня останавливать автобус. Я быстро выскакивал, прятался за большие камни и, сделав свое дело, заскакивал обратно. Бригадир ворчал, мол, из-за меня опоздаем на концерт. Водитель еще раз остановился, чтобы подобрать голосующего аксакала с длинной седой бородой и мохнатыми бровями. Старик уселся на заднем сиденье у открытой двери. Мне снова приспичило. Бригада дремлет, и, чтоб не останавливать автобус, я решил сделать свое дело на ходу, из задней двери. Попросил Колю подстраховать меня – держать за ремень. Присев на нижней ступеньке и ухватившись за поручни, выставил задницу, наблюдая, чтоб не снесло каким-нибудь большим валуном. Дед, подняв кустистые брови, сверху с удивлением смотрел на меня бормоча:

– У, шайтан!

Я улыбался в ответ.

Поколесив по маленьким городишкам, вернулись в Душанбе и – домой во Львов. Я решил привезти гостинец – дыни. Мне хотелось, чтобы мои родные тоже попробовали их – ведь им не доводилось угощаться такими вкусными, душистыми дынями, как в Средней Азии, да и мне не довелось больше их есть никогда. В последний момент купил у гостиницы для Виталика черепаху. Раздобыл для нее коробку. Пришлось купить сумку для вещей – весь мой чемодан заняли две большие продолговатые дыни.

Семья была в восторге от этих сладких как мед, душистых дынь. Виталик катался верхом на черепахе. Ира озвучивала черепаху мультяшным голоском:

– Это куда же я попала? И кто это на меня забрался?

На гастроли больше не хотелось. Найду что-нибудь во Львове.

Наша квартира

Дома все то же. Папа играл в ресторане. Лёня усердно занимался на рояле. Работал он и над сонатой Шопена, третья часть которой – «Похоронный марш». Марш, который обязательно играют духовые оркестры на похоронах, получивший в народе название «Марш из-за угла». Мама умоляла Лёню не играть его, но ему необходимо было заниматься, и мама убегала на улицу. Виталик с удовольствием слушал. Папе было «до лампочки».

В один из дней, прогуливаясь с Лёней по центру, я решил купить презерватив. Мне никогда не приходилось ими пользоваться, и я никогда их не покупал. Лёня спросил:

– Зачем тебе это нужно?

Я авторитетно ответил:

– Может случиться такая ситуация, что пригодится, пошли!

Зашли в старинную, красивую аптеку и встали у застекленного прилавка. И тут я стушевался. Подошла продавщица, и я, неуверенно тыкая пальцем в прилавок, тихо произнес.

– Дайте мне это, за четыре копейки.

Она завернула в бумажку и дала мне, почему-то улыбаясь. Вышли на улицу, я развернул бумажку. Продавщица дала мне липучку для мух, которая лежала рядом с презервативом и стоила столько же. Я понял, почему она улыбалась. На этот раз я более решительно зашел в аптеку и сказал, что она дала мне не то. Продавщица развернула бумажку, глянула на меня и, продолжая улыбаться, вручила мне презерватив.

В этот период своей жизни я играл с разными составами халтуры, в основном свадьбы – украинские, русские, еврейские, польские, бессарабские, цыганские.

В ноябре произошло очень значимое событие в нашей с Ирой жизни: у нас появилась отдельная квартира – в центре города, на улице Радяньской. Квартиру эту занимала моя тетя Соня со своей дочерью Флорой. Тетя Соня нашла квартиру получше, а за эту бабушка Гутя уплатила управдому пятьсот рублей, и мы с Ирой и Виталиком вселились.

Квартира не была ахти какая. Первый этаж, сразу же за входной дверью, в маленьком коридорчике метра на три, стояла двухконфорка, за ней за занавеской – унитаз, и если сесть на него, голова упиралась в раковину. Продолговатая комната метров пятнадцати. В углу у двери высокая кафельная коричневая печь. Солнечный свет в квартиру не попадал. Вход был со двора. Но зато эта была наша квартира! В центре города!

Мы сразу купили большую кровать, кресло-кровать для Виталика, маленький складной столик. Папа отдал большое, на ножках, радио «Балтика» с проигрывателем. Через месяц мы приобрели телевизор «Электрон» и шкаф для одежды. Также купили подержанный холодильник «Днепр» и магнитофон «Юпитер». На полу была постелена ковровая дорожка. Было тепло, уютно и наше.

Виталику в феврале исполнилось четыре года. Ночевал он то у родителей, то с нами, ходил в тот же детский сад, что и я когда-то, к той же Валентине Андреевне, что воспитывала меня. В общем, рос на два дома, и мы часто ходили с ним туда-сюда, имея возможность поболтать. Как только я брал его за руку, первое, что он просил: «Давай поговорим?» Он называл тему, и мы болтали. Похож сын был и на меня, и на Иру – нас с ней иногда принимали за брата и сестру. Жена часто брала сынишку в театр, где он игрался бутафорным оружием.

Теперь, когда мы стали жить отдельно, жена на работе не задерживалась и, похоже, не пила. Я немного воспрянул духом: может, все наладится? Все эти женщины ничего для меня не значили. Мне хотелось обо всем забыть: о том, что у Иры было или могло бы быть, и выкинуть из памяти тех, кто был у меня. Наш диван в проходной комнате остался в прошлом. Мы предавались любви в тишине своей квартиры и были счастливы.

Мне предложили руководить кружком художественной самодеятельности кожгалантерейной фабрики. Деньги небольшие, но за одну репетицию в неделю сойдет, плюс халтуры и Ирина зарплата. Жить можно.

Декабрь. Скоро Новый год. Ира предложила отпраздновать праздник в Доме актеров. Я согласился, тем более знал, что Робик Миносян тоже будет. Жена его Наташа, как и Ира, была компанейской и веселой. Мне импонировал Робик: он был старше меня на семь лет, выше среднего роста, интеллигентный, симпатичный, с умными и немного насмешливыми темными армянскими глазами. Работал Робик на каком-то секретном предприятии инженером. Вырос он с русской матерью – отец оставил их, когда Робику было четыре года. Еще он был охотником – в квартире висели большие оленьи рога. Приятным, мягким баритоном Робик пел романсы. В дополнение ко всему он неплохо рисовал природу и начал пробовать портреты. С мягкими манерами, он всегда с тактом и немного преувеличенным вниманием относился к женщинам. Алкоголем не брезговал, но не напивался. Женщины любили быть в его обществе, да и мужчины тоже. У нас как-то сразу, так же, как и у Иры с Наташей, сложились хорошие дружеские отношения. Робик с Наташей не ссорились, жили дружно. Была у них просторная четырехкомнатная квартира. С ними жила мама Наташи, учительница украинского языка и литературы. Мама Робика – врач психиатр в клинике для душевнобольных – жила неподалеку. Виталик подружился с их сынишкой Максимом – тот был на год младше Виталика, смышленый симпатяга. Вдвоем они с автоматами гоняли по театру. Наташа, невысокая, темноволосая и радушная женщина приятной наружности, вместе с Робиком часто принимали нас у себя. Вместе с Робиком мы по вечерам заходили в театр за своими женами.

В театральном кафе «Комарик» можно было купить кофе, коньяк, бутерброды с колбасой, иногда полакомиться пирожным. Роберт брал кофе с коньячком, я кофе с пирожным, и мы ждали окончания спектакля, после которого к нам присоединялись жены. «Комарик» заполняли актеры: Юра Брилинский, Витя Коваленко, Богдан Козак, Богдан Ступка, несколько актрис (все красивые), толпились в маленьком баре. Всегда было шумно и весело. Лицедеи – народ веселый.

Дом актера

Тридцать первое декабря. В последние дни насыпало немного снега, и сегодня, в последний день года, похолодало. Не первой свежести снег покрылся корочкой, и стало скользко. Ира – с непокрытой головой, в темном, чуть ниже колен пальтишке, в туфельках на маленьком каблучке, руки в длинных лайковых перчатках (подарок от кожгалантерейной фабрики) – крепко держала меня под руку. Шли встречать новый, 1968 год в Дом актера, в двух шагах от театра. Народу должно быть немало. Придут актеры из других театров. По пути мы остановились у большой красивой городской елки. Настроение, как и полагается под Новый год, волнующе-приподнятое. Банкет организовали в складчину – каждый обеспечивал свой стол закуской и выпивкой. В свободной руке я нес сумку с тем, что подготовила Ира.

Дом актеров был заполнен «под завязку». В одиннадцать выпили за старый год. В двенадцать какой-то пожилой актер произнес тост. В каждой компании пошли свои тосты. Ира не пропускала ни одного. Я, как всегда, делал вид, что пью. Робик знал, что я почти не пью, и никогда не настаивал. К часу ночи жена уже была в довольно праздничном настроении: ходила по залу, общалась, чокалась со многими и, пожалуй, слишком весело щебетала. Глазки блестели, и слышен был ее задорный смех. Пошли танцы под радиолу. Ира в третий раз подряд танцевала с одним и тем же неизвестным мне парнем и вовсю флиртовала. Настроение мое портились.

Мы вышли с Робертом на улицу покурить, но было холодно, и мы быстро вернулись. Народ веселился. Иры не было. «Наверное, вышла в туалет», – подумалось мне. За нашим столом было весело. Все наперебой рассказывали анекдоты. Я поглядывал на часы – Иры уже не было с полчаса. Наконец пришла и тут же стала всем разливать. Где и с кем была? Робик все видел и все понимал.

– Не злись, старик, ей просто весело, ведь Новый год, – пытался он меня успокоить.

Я молчал. Тут Ира встала и села на колени к Роберту. Посмеялась, пощебетала и уселась на колени к Юре Брилинскому. Посидела немного и уселась к Боде Ступке. Кроме нее, никто ни к кому на колени не прыгал. Мое улыбающееся лицо не соответствовало той буре, которая бушевала в моей груди. Сейчас я ее ненавидел. Она вела себя так, как будто меня рядом не было. Я сказал Роберту, что сейчас уйду один, без нее. Он посоветовал не усугублять:

– Придете домой – разберетесь.

В груди клокотало. Решил выйти на улицу покурить и «проветрить мозги». Когда я вернулся, Ира выплясывала с кем-то посреди зала.

– Хочешь, зайдем в театр? – предложил Робик.

– Зачем?

– Увидишь!

– Идем, мне все равно.

Наклонившись к Наташе, Робик что-то ей шепнул и взял со стола бутылку вина. Она улыбнулась, одобрительно кивнула.

До театра две минуты хода. Подошли к служебному входу. Робик постучал, и через пару минут показался заспанный вахтер:

– Чого треба?

– Привет, Иван. Мы хотим зайти ненадолго в оркестровую яму, – сказал Робик, вручая вахтеру бутылку вина. – З Новым роком!

Тот глянул на бутылку, на нас.

– Идить, но не на довго.

Мы пробрались в полутьме в оркестровую яму.

– Вот! – показал Робик на инструмент.

Это была фисгармония с двумя ножными педалями для подачи воздуха. Я никогда не играл на таком. Сел, попробовал. Было интересно. В большом ночном и пустом зале зазвучал орган.

– Знаешь «Гори, гори моя звезда»? – спросил Робик.

– Конечно! Поехали!

Он запел приятным лирическим баритоном. Потом спел «Ямщик, не гони лошадей». Я поиграл сам. Он спел еще пару песен.

В оркестровой яме мы пробыли более часа. Я был признателен Робику за то, что он притащил меня сюда.

Когда мы вернулись, было уже четыре часа утра. Многие ушли. Ира сидела с Наташей, заложив ногу за ногу, и курила. Увидела меня, спокойно посмотрела, ничего не спросила и продолжала курить. Я почувствовал себя каким-то ненужным. В пять утра пошли домой. Спать легли, отвернувшись каждый в свою сторону.

Утром проснулись в одиннадцать.

– Сварить кофе? – буднично спросила Ира.

Я молчал.

– Ты что, со мной не разговариваешь?

Молчу.

– Ну и не надо! А мне надо! – повела жена плечом и пошла варить кофе.

Кофе выпили, пошли к маме за Виталиком. К часу должны быть в театре на утреннике для детей сотрудников. Сынок спел «Ой, дубочки-дубки» и получил подарок от Деда Мороза. Дома у родителей я положил под елку большой железный конструктор. К трем часам мама ожидала нас к праздничному обеду. Как всегда, было очень вкусно. Посидели, с удовольствием, поели салат оливье, распили бутылку шампанского. Виталька, развесив бульдожьи щечки, усердно пыхтел над конструктором.

Лёне скоро должно было стукнуть двадцать. Он учился на втором курсе музыкального училища. Поступал два года подряд, занимался усердно. В первый раз не взяли. Пришлось маме, как и за меня, забашлять. На этот раз мама пошла к начальнику городского отдела культуры Витошинскому. Когда она положила конверт на стол, начальник привстал со стула:

– Вы это что?! Взятку даете?!

На что мама спокойно ответила:

– В этом кабинете вы, я и этот портрет Ленина.

Начальник медленно сел. Улыбнулся маме:

– Идите!

Конверт остался на столе.

Лёню приняли. Хорошо, что папа играл в ресторане, плюс мамина экономия – было чем забашлять.

Папа рассказал смешной случай. Как-то он играл еврейскую свадьбу. Дело шло к концу, и музыканты могли наконец передохнуть. Квартира была многокомнатной. Папа пошел искать туалет и случайно открыл дверь в комнату, в которой на столах стояли торты. В комнате полумрак, никого нет. Папа приблизился к столу и осторожно взял кусочек торта с кремом. Только открыл рот, как дверь открылась и вошла хозяйка. Растерявшись, папа успел спрятать кусок торта под пиджак, под мышку.

– Извините, извините, – залепетал он, – я искал туалет и… вот… не туда попал.

Бочком, с прижатой к туловищу рукой, с раздавленным тортом, пошел в туалет приводить себя в порядок.

Все посмеялись, включая и Иру. Все это время она отмалчивалась. Друг с другом мы не разговаривали. Попив чаю, мы собрались идти к себе домой.

Сынок захотел остаться у бабушки. Нельзя было оторвать от конструктора. Похоже, технарем будет?

На улицах скользко. Снег не убирали. Ира крепко держалась за меня, даже немного крепче, чем полагалось бы. Мне казалось, что она не против помириться. Я упорно молчал.

Дома я уселся в кресло и тупо уставился в книгу. Ира устроилась на кровати, включила телевизор. Пришло время спать. Я отвернулся к стене. И тут… жена применяет маневр, которым в дальнейшем не раз будет пользоваться. Как бы заснула и во сне ненароком положила мне руку на бедро. Пальчик ее лег мне на кончик и слегка, в сонной судороге, подергивался. Против природы не попрешь! Мы помирились.

Богдан Ступка

Начало мая. Город не просыхал от дождей. И сегодня небо мокрит. Закончив работу, я довольно быстро поймал такси и через десять минут был дома. В гостях у нас всегда желанные Робик с Наташей и Бодя Ступка. Было тепло, уютно и накурено. На столике стояли две бутылки коньяка «Плиска», одна из которых была еще не распечатана. Ира подскочила ко мне, обняла и чмокнула в щеку. Так, на всякий случай. Наташа встала и тоже чмокнула.

– Что у нас сегодня? – спросил я, усаживаясь на кровать возле Иры и Робика.

– Нет, никакое событие не отмечаем, – заговорила Наташа, – просто хотим выпить за нашего талантливого коллегу Богдана Ступку, которому уже пора дать нормальную роль, а то он заскучал.

– Бодя, ты скучаешь? – спросил я.

– Да так, чуток, – улыбнулся он в ответ.

Богдан мне нравился. С небольшой хитрецой-смешинкой в умных глазах, всегда в хорошем настроении, способный актер. Там, где был он – всегда было весело. Мы оба знали большое количество анекдотов и иногда рассказывали их на заданную тему.

Прошло немного времени, и Робик, откинувшись спиной на кровать, заснул. Наташа с Ирой, сидя рядом с ним, тихо беседовали. Богдан и я сидели за столом и тоже тихо разговаривали.

– Бодя, совсем недавно видел тебя в небольшой, но интересной роли Спинозы.

– Какой там недавно, более года тому, и меня это гнетет, я ведь трудоголик, мне просто необходимо быть занятым.

Посидели, помолчали. Богдан произнес:

– Умный народ евреи.

– Спасибо, – сказал я.

Снова помолчали.

– И с нелегкой судьбой, – добавил Богдан.

– Да, – молвил я, – отвертеться от судьбы сложно, но за пять тысяч лет научились выкручиваться – так и живем!

Ступка утвердительно кивнул головой.

– Анекдот рассказать, в тему?

– Давай, – махнул рукой Бодя.

– Прибыли на прием к Богу украинец, русский и еврей. Бог пообещал выполнить по одному желанию для каждого. Спрашивает украинца чего бы он желал? «Боженька, – просит тот, – сделай так, чтоб на свете не было больше москалей». Обещал – сделаю! Спрашивает русского, чего бы он хотел? Русский просит: «Если этот хохол хочет, чтоб нас не было, то сделай так, чтобы и их не стало». Обещал – сделаю! Спрашивает еврея чего хотел бы? «Боженька, – отвечает тот, – сделай то, что просили украинец и русский, а мне потом – дашь чашечку кофе».

– Да-а, – протянул Ступка и тут же, разливая по рюмкам оставшийся коньяк произнес: – Давайте выпьем за дружбу народов!

Проснулся Робик, и Богдан задал ему вопрос:

– Робик, говорят, что армяно-еврейские браки бывают редко, это правда?

– Правда. Зачем армянам еврейские цуресы (беды), у них своих хватает!

Опасная Ира!

Через короткое время Ольшанский предложил мне работу аккомпаниатора все в том же ансамбле «Дружба». Снова мы встретились с Ирой Бузиной, и иногда после репетиций я провожал ее домой. Как-то был у нас концерт в театре юного зрителя имени М. Горького. После концерта я предложил Ире проводить ее. Она согласилась.

Был конец февраля. Снег растаял. Тротуары подсохли. Прохладно. Ира – в теплой шубке, в сапожках на высоком каблучке, на голове меховая шапочка. Большие карие глаза весело реагировали на мои шутки-прибаутки. За пухленькими губами прятались белоснежные зубки. Бузина взяла меня под руку, шли весело болтая. И вдруг перед нами, загородив путь, встала моя Ира! Мы остановились.

– Гуляете?! – опасно процедила жена.

Крылья ее носа пошевеливались, как у лошадки. Схватив Бузину за шубу, моя Ира стала толкать и дергать ее.

– Что вы делаете?! Кто вы такая?! – закричала Ира Бузина.

– Жена моя, – пробормотал я.

– Чего вцепилась в него! – возвысила голос Ира и схватила мою спутницу за рукав шубки, норовя его оторвать.

– Прекратите! – отбивалась несчастная.

Взяв свою Иру за обе руки, я прижал к стене дома:

– Перестань! Что ты вытворяешь?! Она взяла меня под руку, чтобы не упасть!

Ира вырывалась и била меня по ногам. Прохожие останавливались. Прижав посильнее, я пытался ее успокоить:

– Пожалуйста, Ира, прекрати – смотри, толпа собирается, идем домой. Пожалуйста! Перестань!

Пока я держал жену, Ира Бузина исчезла. Моя Ира вырвалась и побежала. Догонять ее я не стал. Толпа таяла. Медленно побрел домой.

Когда зашел, жена лежала на кровати, и прежде, чем я успел молвить слово, что-то засвистело и больно ударило меня в лоб! Это был кухонный нож с деревянной ручкой. Именно эта ручка попала мне в лоб, точно в то место, на котором индийцы рисуют большую красную точку. У меня было не много шансов, что нож попадет именно этим концом. Такой реакции я не ожидал. Ирин взрывной характер не дал ей ни секунды подумать о том, что это все-таки нож!

– Ты что, очумела?!

Она сидела на кровати, поджав ноги и молчала. Из глубины комнаты блестели два глаза, как два буравчика, – ну точно рысь в засаде. Я не мог понять: ей, видите ли, позволено, а мне нет?! С другой стороны, был рад, что чувства ее ко мне так сильны, и даже почувствовал свою вину. После некоторой паузы я предложил ей бутерброд с чаем. Она отказалась. Сделав себе, я включил телевизор. Рассказывали о награждении крейсера «Аврора» орденом Октябрьской революции. Выключил. Разделся и лег. Ира лежала на боку, смотрела в стенку. Медленно, осторожно обнял ее. Не шевелится. Придвинулся ближе, нежно прижал, вдохнул ее запах. Через минуту-две почувствовал, как попа ее прижимается ко мне – мы помирились.

Ревность – чистейший эгоизм.