Текст книги "Игры в вечность"

7

Воины Урушпака приплыли утром.

Впрочем, было ли это утро, Тизкар точно не знал, в последнее время все перемешалось так, что и не разобрать. Но раз корабли приплыли, то пусть это будет утро, так проще.

Двадцать кораблей. Огромная сила.

Загвоздка в том, что Урушпак мог выставить по крайней мере вдвое больше, своим шпионам Тизкар доверял, как самому себе. Где остальные?

Он бродил по стенам, старясь найти ответ, вглядывался в горизонт.

Хитрый враг, опасный враг.

Тизкар тихо радовался про себя – чем опасней враг, чем он страшнее, тем лучше. Вражеские полчища, топчущие поля у стен Аннумгуна, хорошо отвлекали от беспросветно-серого неба, в котором давно потерялись день и ночь. Небо гулко трещало, грозя ежесекундно обрушиться на голову, но оно было слишком высоко и непонятно, кто знает, упадет ли или раздумает, а вот урушпакская армия была реальней реального, прямо перед носом.

Если б не враг, скорее всего, началась бы паника.

– Думаешь, они полезут на стены? – хмуро поинтересовался Этана, поглаживая рукоять меча.

Да, сейчас в ход пойдут мечи, луки и копья, грохочущее оружие богов не для войны, скорее для забавы, его слишком мало – едва ли три десятка автоматов найдется, пять винтовок… патронов почти нет, здесь делать не умеют, а боги больше не дают… вообще больше ничего не дают эти боги, ну и демоны с ними, как-нибудь сами.

У Тизкара тоже на поясе меч, на плече автомат – так и пойдет воевать. Огнем и мечем.

– Конечно, полезут, – уверенно говорит он.

– Это же самоубийство, – Этана хмурится, спорит, но, пожалуй, и сам понимает не хуже, просто хочется поговорить, небо давит тишиной, – Аннумгун приступом не взять, это же не Майруш, где ни стен, ни рва нормального нет. Нас только в осаду, да и то, смотри, нас же больше! Выйти да раскидать этих заморышей, раз плюнуть!

– Они не станут ждать.

– Почему? – Этана делает вид, что удивляется.

– А ты бы стал?

Он смотрит в небо, вздыхает и качает головой. Нет, он бы тоже не стал. Чего ждать, если завтра может не прийти вовсе? Уж лучше сейчас погибнуть в бою, просто и понятно, чем завтра неизвестно как, под осколками треснувших небес. Лучше сейчас, погибнуть самому и забрать с собой столько врагов, сколько сможет. Они будут рады. Благодарны.

Вот и воины Урушпака тоже пришли убивать.

Именно убивать, не побеждать, не сражаться, не терпеливо ждать у стен – они тоже боялись беспросветного серого неба, им нечего больше ждать и отступать некуда, их дом остался слишком далеко. Под этим небом он превратился в сказку о потерянном рае, и единственное, что осталось реальным в их жизни – это враг. Спасительный враг, за него хватались как за соломинку. Враг, которого нужно уничтожить. Остальное потеряло смысл. Бежать некуда, только вперед, на эти стены. Скорей! Так или иначе, все должно вот-вот кончиться, а уж потом хоть трава не расти.

Хорошая будет битва!

Пожалуй последняя, для всех, не зависимо от исхода.

Тизкар до хруста стиснул пальцы в кулак. Эту битву нужно выиграть, во что бы то ни стало!

– Агга! – крикнул он, – бери своих людей и к Морским воротам. Если что увидите, сразу сигнальную ракету. Понял?

Люди Агги – едва ли не треть его войска, еще треть останется здесь, и вместе с Этаной кинется в бой, как только солдаты Урушпака полезут на стены. Этого буйвола никакими силами не удержишь в резерве. И последняя, пожалуй, чуть меньшая часть, самые опытные, вместе с Меламом дожидаются в городе, еще неизвестно где понадобятся.

– Но, господин! – неуверенно возмутился Агга, – ведь бой будет здесь! Зачем нам уходить?

– Это приказ! Пошел! – багровея, заорал на него Тизкар.

Как он устал доказывать, кто бы знал. Вот Атну бы сюда, тому хватало единого взгляда, ему бы не посмели вот так «но, господин!», побежали бы сразу, не раздумывая.

Ничего, Агга тоже побежал. Вон он уже орет на своих людей, строит, уводит ко вторым вратам. Хорошо.

Нужно победить.

Он все же упустил, когда вскипела первая волна, когда взревела, и вот уже волна катится вперед, грозя захлестнуть стены.

– Приготовиться! – медным гонгом ревет Этана в ответ волне, его глаза полыхают огнем, пальцы тискают рукоять меча, словно любовницу, изнемогая от страсти.

Они готовы! Все как один. В каждом суровом решительном взгляде, в каждых испуганно поджатых губах есть лишь один ответ – они готовы. До конца.

Повзрослевший Илькум, бледный как смерть, лицо окаменело, заострилось, и вот уже ползет к уху тетива, натягиваясь до предела, бьющимся нервом. Ему страшно, это его первый настоящий бой, там, в лесу с чудищем – не в счет, там была игра, а вот сейчас оно начнется по настоящему, сам за себя. И когда будет нужно – рука не дрогнет, уж в этом-то Тизкар не усомнился бы ни на миг. Когда будет нужно – он сможет! Звонко зазвенит тетива, и стрела угрожающе свистнет, сорвется, полетит, рассекая воздух, найдет в безумном месиве чье-то незащищенное горло, в самую жилку, и расцветет алым цветком. Вот тогда будет страшно, но уже врагу.

Кинакулуш, младший, чудесный Илькумов брат, казавшийся старшим едва ли не вдвое… не воин – пастух из южных степей, что ему Аннумгун? Но все равно упрямо стоит, стиснув зубы, и щурясь, глядит на волну. Он тоже готов, и тоже до конца.

– Огонь!

И вот сорвалась тетива, зазвенела.

А волна неслась, перескакивая через трупы своих, словно это были лишь камни, галька под ногами… Людей не было, только грохочущая, беспощадная, неотвратимая волна. У стен она вспенилась кровавыми брызгами, перекинулась мостиками через широкий ров, взметнулась, разбившись, откатилась прибоем назад, чтобы налететь снова. Снова и снова. Упрямо и жестоко… прежде всего к себе.

Волна билась о стены, изматывая, не давая перевести дух.

За ней накатила вторая волна, еще выше, еще страшнее первой, ударила тараном в ворота, взлетела ввысь. Казалось, сейчас проломит, разнесет в щепки, смоет. Вот уже первые чужаки появились на стене, вот уже короткий широкий меч Этаны режет им глотки, пронзает сердце и печень… остервенело рубит все, до чего может дотянуться – ноги, руки, вспарывает живот. Вот уже Тизкар бросил бесполезный автомат, расстреляв все патроны, и сам, что-то крича, режет. Хлещет кровь.

Многие без доспехов, у кого-то лишь кожаный панцирь с металлическими бляхами прикрывает грудь. Многие и не воины вовсе, вчера еще только они возделывали поля и пасли овец… Их легко резать, скучно. Но их слишком много, и волна сейчас захлестнет с головой. Тяжело.

Может зря он отослал Аггу? Может Меламу пора прийти на помощь?

Нет.

Нет, не зря и не пора. Эти вчерашние крестьяне не могут быть основными силами грозного Урушпака. Просто не могут быть никак. Главное впереди, нужно покрепче стиснуть зубы. Уже скоро! Они смогут! Еще чуть-чуть!

Волны бессильно бились о скалы, исходя пеной, захлебывались в своей крови. Сейчас схлынут.

Вот сейчас! Волна, громыхая, покатилась назад.

– Вперед! – кричит кто-то. – За ними! Добьем их!

Уже готовы распахнуться ворота, выпуская на волю свою волну.

– Стоять! – орет Тизкар, стараясь перекрыть грохот боя. – Не сметь! Оставаться на месте!

– Стоять!!! – подхватывает медный гонг Этаны, заставляя вздрогнуть и замереть.

Их слушают, замирают. Этана жалобно смотрит на него, дикий буйвол хочет вырваться, полететь вослед волне и разбить, растоптать, превращая волну в грязь. По глазам видно, что хочет. Очень! Аж челюсти сводит, как хочет! Но не побежит. Он еще не понимает зачем, но верит Тизкару, слепо, так же, как раньше верил Атну. И Тизкару немного стыдно за такую верность – вдруг не достоин? Не важно, в бою иначе нельзя! Не сомневаться ни на миг!

Его воины тоже смотрят волне вослед, тоже жалеют, но уже начинают остывать, приходить в себя, стараются отдышаться. Начинают искать уцелевших своих. Начинают осторожно поглядывать в небо.

Если б можно было крикнуть – не смотреть! В небо не смотреть!!!

Глухое серое небо плывет разводами, ни единого облака, только беспросветная серая муть расходится грязью, как круги на воде. Живот сводит судорогой от такого неба. Может лучше открыть ворота, и на врага? И будь, что будет. Погибнуть в бою…

Нет. Не сейчас. Им еще нужно победить.

И тут за спиной, с моря, налетела новая соленая волна – вон ракета взмыла ввысь, вон грохот и лязг далекой битвы у северных ворот. Это воины Агги схлестнулись до последнего.

Правильно, все правильно. Но еще не все.

Едва сдержался, чтобы не послать своих людей им на подмогу. Вместо этого приказал спрятаться за стеной, не высовываться. Пусть думают, что они ушли туда… не все, конечно, это было бы глупо…

Затаиться, слушая как бешено колотится сердце, смотреть как плывет разводами небо над головой.

Воздух становится вязким, густым и одновременно сухим, царапая горло. Глаза слезятся, и уже приходится часто моргать, чтобы видеть хоть что-то. Лучше не видеть!

С юга, из-за спин урушпакской армии, надвигается черная стена, шевелится словно живая. Рубашка разом прилипает к вспотевшей спине. В бой! Лучше погибнуть под мечом, чем ждать вот так! Кажется, кто-то кричит это за него, или он сам?

Нет, Тизкар молчит, крепко стиснув зубы, и покрасневшими, слезящимися глазами, до рези вглядывается вдаль. Он будет ждать, что бы ни случилось. Он будет крепко держать эти стены, и пусть паникуют враги. Он будет ждать. И его воины будут ждать, пусть только попробуют!

Одного взгляда хватило, чтобы Этана подавился криком «вперед!». Стоять, буйвол! Буйвол стоит.

Вот они, враги! Из-за холма, наперерез черной туче, вылетела толпа. Нет, не толпа – лучшие, главные силы урушпакской армии, которые тоже решили, что лучше уж под мечом, чем так. Им страшно. Может, они и правы. Но нам сейчас не до того. Сначала победить их, а потом…

Хорошо, что не бросились в погоню, их бы разбили, самих бы растоптали, превратив в грязь.

Оглушительный треск неба надо головой. И только одна мысль снова крутится в голове, глупая мысль – надо успеть победить.

Мелам со своими людьми бросается в бой. Да! Сейчас самое время, наставник! Уставшие и измотанные – они не справятся сами.

Врагу больше нечего терять, он остервенело рвется на стены, не замечая, как стрелы пронзают сердце, они уже мертвы, так или иначе, стоит ли обращать внимание на какую-то стрелу. Отрубленные руки сжимают меч, и головы, катясь по земле, изрыгают проклятья, и волосы встают дыбом.

Черные тучи с юга затягивают пеленой небеса, рассыпаются мириадами крошечных осколков, вот уже все вокруг кишит ощетинившимися мохнатыми бабочками. Мир окончательно сошел с ума.

Небо все-таки трескается, и земля с утробным урчанием уходит из-под ног, желая поглотить все.

– В атаку! – орет Тизкар, больше не помня себя.

Помня лишь одно – надо успеть победить!

8

И был свет, и была тьма, и был огонь, и был лед. И дрожала земля, и звезды сыпались с небес. И в ужасе кричали люди, увидев сие, и прятались в домах своих. День и ночь слились в одно, и солнце с луной, обнявшись, кружили по небу. Время запуталось в шагах своих, и никто не знал, сколько оно прошло.

Несколько мгновений паники, глубокий вдох… он сможет, у него просто нет другого выхода. Главное не торопиться, не метаться из стороны в сторону, для начала нужно поверить, как тогда в Иларе. И броситься в реку, доверяясь своим чувствам, не слушая сопротивляющийся разум. Разум – он глупый, он не умет верить. А сердце умеет.

Бог он, черт побери, или не бог!

Это просто.

Стать настоящим, без игры и правил.

И перестать быть человеком. Навсегда. Страшно, но он сможет. Это как смерть…

Эмеш зажмурил глаза и до боли стиснул зубы. Кровь стучала в висках все сильнее с каждым ударом, и он знал, что выхода у него нет. Делай то, что должен, и помни что ты человек.

Сон стоит, закрыв глаза. Вдыхает полной грудью, словно последний раз, надеясь вспомнить, ощутить… Он человек.

Его прежняя, человеческая жизнь пахнет одуванчиками, медом и детством, таким далеким, что оно теряется где-то вдали. Только тихо скрипит во дворе карусель, дворник монотонно скребет об асфальт метлой, пух с тополей летит, кружит в ветряном танце, и ложится на землю, словно майский снег. Соседский кот лениво разлегся на солнышке, вытянув лапы… было ли?

Было. Все было, и больше не будет никогда.

Человеческая жизнь пахнет утром, туманом и рекой… тихая заводь, неподвижная гладь воды. Он сидит на узком мостике, рядом с отцом, закинув удочку. Ветер шелестит в камышах. Отец большой, спокойный, неторопливый, он берет из коробочки жирного червяка, насаживает на крючок и забрасывает подальше, к торчащему из воды дереву, где кувшинки… спугнув тонкокрылую стрекозу… В то утро они наловили целое ведерко карасей.

Боже! О чем он только думает! Но разве можно о другом?

Человеческая жизнь пахнет мимозой и шоколадом. Это Юлька сидит напротив, такая счастливая, такая молоденькая, веснушки рассыпались по носу, и рыжие хвостики задорно кивают ему… она шуршит оберткой и улыбается. А он твердо верит, что они будут вместе всегда. Всегда-всегда.

Человеческая жизнь…

Была и прошла. Столько было всего. Столько пронеслось перед глазами, словно прощаясь. Он помнит, он не забудет. И сейчас помашет вослед.

Он больше не будет человек. Это уже не его жизнь. Он умер и родился, там, в Иларе. Или может, быть раньше, кто разберет?

Вздыхает последний раз.

Оглядывается по сторонам. Здесь все иначе, ни одуванчиков, ни стрекоз. Только небеса грозно гудят в вышине, грозя рухнуть. Это его мир.

Однажды он создал его, своими руками, пусть не один, но все же. И это он создал людей. Он не сомневался тогда. А сейчас дрожат руки. В чем же дело сейчас? Вот он перед ним, его настоящий, рукотворный мир. Какой он? Разглядеть бы, полюбить, ведь иначе не выйдет. Обязательно полюбить и принять.

Слишком давно он прятался от мира среди пенных дев и философских бесед. Настала пора оглянуться и посмотреть.

Как тогда, во сне.

Ведь он всевидящ!

Он стоит над миром, где-то в небесах, раскинув руки. Он видит весь мир, от края до края, чувствует его каждой клеточкой тела, земля – его кожа, небо – его глаза, реки – его кровь, ветер – его дыханье.

Ноздри щекочет соленый морской бриз, задорно ерошит волосы на затылке, играет зелеными стебельками тростника, бежит дальше, в бескрайние степи, катится душистыми волнами шалфея и мяты, гоняя по коже стада счастливых мурашек. Могучие кедры гудят над его головой, вторя смолистому дыханию ветра, и сойка – неугомонная птица, трещит без умолку, разнося свежие сплетни.

Сотни, тысячи и тысячи-тысяч сердец бьются вместе с его сердцем, одной песнью, отзываясь любовью и ненавистью, покоем и тревогой, гордостью и стыдом, надеждой и отчаяньем – он слышит их все, эти тысячи-тысяч, слышит, среди звона кузнечиков и рокота горных рек.

Да, все так! Все как во сне.

Но на этот раз среди безмятежного тепла раздается сухой треск – это мир трещит по швам, и грязно-серое небо идет мутными разводами, дрожит земля, и черные тучи летят с юга, грозя накрыть собой все.

Смотри! Смотри еще! Не отворачивайся! Это тоже твой мир!

Дальше, ближе…

Море. Город. Крепостные стены, и кровавые волны бьются о скалы. Война.

Война? Даже сейчас? Среди всего этого хаоса? Неужели людям и без того мало смерти вокруг, что они стремятся убивать друг друга? Как же так? Хочется вдруг плюнуть и уйти.

Почему?

Он всезнающ!

Им больше нечего терять, и не на что надеяться, война уже началась и некуда отступать…

…единственное, что осталось реальным в их жизни – это враг. Спасительный враг, за него хватались как за соломинку. Враг, которого нужно уничтожить. Остальное потеряло смысл. Бежать некуда…

Да, ему самому больше некуда бежать, поздно, он отказался. Он понимает этих людей. Последняя битва.

Лучше погибнуть под мечом, чем ждать вот так!

И еще, главное – надо успеть победить!

Надо успеть, иначе будет поздно! Даже под рушащимися небесами не позволить врагу захватить родной город. А уж потом – хоть трава не расти, пусть рушатся проклятые небеса. Но сначала – надо победить!

На городской стене яростно бьется герой, забыв обо всем в безумии боя. Настоящий герой! В сверкающих доспехах, огромный, могучий, мускулы вспухли буграми, звериный оскал застыл на лице, меч рубит без устали, сверкая молнией в руках. Главное – успеть победить! Эмешу кажется – вот это он сейчас бьется на стене, это его последний бой, и отступать некуда.

Он успеет. Даже сейчас, когда черные тучи накрыли их с головой. Успеет победить! Сердце захлестывает бешеная ярость героя. Успеть!

Победить!

Ведь он всемогущ!

Да! Он всемогущ! Человек, ставший богом, бог ставший человеком – он может все!

Очень хотелось остановиться, повернуть назад, отказаться. Но только выбора давно уже нет, он сделал свой выбор, поздно бояться. Но страшно, очень страшно. Если он сможет – это будет навсегда.

Пусть будет! Давай! Время не ждет. Надо еще успеть победить!

Пусть падает небо и трещит земля, он успеет!

Герой на стене весь в крови, сейчас упадет, будет поздно, черные тучи накроют его, поглотят навсегда. Город падет.

– Убирайтесь прочь! – кричит сияющий герой, срывая голос.

– Убирайтесь прочь! – шепчет он, и слова эхом отдаются в каждом уголке мира, словно серебряный перезвон бубенцов.

И вслед за серебряным звоном целая минута беспросветной глухой тишины, от которой закладывает уши.

Он может все!

Бабочки в нерешительности застыли в небесах, хлопая крыльями. Он прогоняет их? Куда?

Нет, не так!

Он – это весь мир. И весь мир это он. Весь, без остатка. Даже эти черные осколки небес, даже бабочки – это тоже он, и он принимает их как часть себя, протягивает им руки. Идите ко мне! Не бойтесь, я не обижу.

Я принимаю вас!

И они идут.

В грудь ударяет рокочущая волна – это новая сила обрушивается на него, ломая кости, сминая, грозя вывернуть наизнанку. Он больше не человек. Он – весь этот мир, от края до края. Он принимает весь мир, целиком, и мир в ответ принимает его. Они дышат вместе, одним дыханьем, мир с ним, и он с миром. Он – это весь мир, и весь мир – это он. Одно. Не разделить.

* * *

Он метался и кричал от боли, его тело разрывалось на части, распадалось на тысячи кусков. Он видел это, но сделать что-то было уже выше его сил. Он знал лишь одно – нельзя отступать. Если он потеряет сознание – значит, конец, он не сможет сохранить свой разум, превратится в дикого зверя, воистину всемогущего, но зверя. Сила без разума сметет все на своем пути, разнесет в щепки весь мир.

Разум и сердце сохранить… человеческое сердце… и тогда…

Уже все равно, что будет тогда, потому что для него это тогда никогда не настанет, но он просто обязан сделать все, что может теперь.

Боль и ужас.

Это больше не сон, это на самом деле. Его мозг одновременно пронзили, словно острые стрелы, тысячи слов, он слышал каждую мысль, он чувствовал каждый вздох каждого живого существа на земле. И думал, что сойдет с ума, ибо человеческий разум не может вместить все это.

Он бился в судороге и выл от боли, и не было сил терпеть. Но бежать некуда, кругом только бесконечный ослепительный свет. Мир раздирал его на части, пытаясь впитать, войти внутрь, раствориться и растворить.

Боль и ужас. Ужас и боль.

Еще немного, и от него самого не останется и следа, он полностью исчезнет в этом свете, сознание разорвется, и тысячи глупых людей растащат его на части.

Он кричал, но слышал лишь их крики.

* * *

И был свет, и была тьма, и был огонь, и был лед. И дрожала земля, и звезды сыпались с небес.

* * *

Человек, бывший богом. Бог, бывший человеком. Всемогущий.

Кто он теперь?

* * *

Потом все затихло и тишина была хрупкой, словно дыхание младенца, ласковой, словно руки матери. Боли больше не было, был лишь покой.

Он победил? Успел?

Он лежал навзничь, на земле, и смотрел в небеса. Небеса бездонны, бесконечны, и нет конца и края этой уходящей в небытие синеве, пронизанной солнцем, где носятся ласточки, задевая вечность тонким крылом. И солнце – далекая, пышущая жаром звезда, и звезды – больше не огоньки на хрустальной тверди, их не достать рукой, до них тысячи-тысяч миль…

Его мир – реальный мир. И он стал частью этого мира, и мир стал частью его самого. Каждое дуновение ветра, каждая птичья трель, каждый людской вздох отдавались эхом в его сердце, не мешая друг-другу, не замутняя разум. Возможно ли? Пожалуй, он уже совсем не человек… почти…

Это навсегда.

Вечность приблизилась, взяла за руку, обняла его, заглянула в глаза. А глаза у вечности… он впервые увидел ее глаза.

Поздно бояться.

Он принял вечность, обнял ее, поцеловал в губы… и она осталась. Навсегда. Его вечность. Его. Кто другой бы посмел?

И нет ей конца.