Текст книги "Мадам «Нет»"

Золото Вены и Варны

В 1959 году меня и Володю Васильева отправили на конкурс в Вену. Естественно, нас никто не спрашивал: хотите, не хотите? В театре, в Министерстве культуры решили, что нам надо ехать, – и мы поехали.

В Вене проходил VII Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Раньше такие фестивали проводились каждые два года – сначала в Праге, в Будапеште, затем в Берлине, Бухаресте, Варшаве, Москве. Начались они в 1947 году, то есть почти сразу после войны; фестивали эти имели статус международных, участвовали в них не одни лишь социалистические страны, но и любые желающие (только инициатива и деньги были социалистические). Все закончилось с развалом нашей системы к началу девяностых годов, и прошло, кажется, фестивалей тринадцать. Лауреатские медали всемирных фестивалей имеют, наверное, все наши ведущие танцовщики. Раньше ведь не устраивали еще никаких специальных балетных конкурсов: творческие состязания проходили только внутри фестиваля – конкурс скрипачей, конкурс пианистов, конкурс балета и так далее. Делегация от Советского Союза включала человек восемьсот – нас везли на нескольких автобусах. Фестиваль открыл много новых талантов: здесь впервые появился пианист Алексей Наседкин, приехал из Донецка певец Юра Гуляев – совсем юный, худенький такой. Балет представляла на конкурсе большая делегация – Лена Рябинкина, Рудольф Нуреев, Алла Сизова, Юра Соловьев, еще много молодых ребят. Из Кировского театра целая бригада давала концерты – Ирина Колпакова, Алла Осипенко, другие звезды (они, конечно, в конкурсе не участвовали). Специальной конкурсной программы мы не готовили, танцевали с Володей только то, что уже было у нас в репертуаре: два па-де-де – из «Пламени Парижа» и из «Щелкунчика». Интересно, что я обычно предпочитала танцевать «Щелкунчика», а Володя чувствовал себя увереннее в «Пламени Парижа», однако на конкурсе мне неожиданно удалась именно Жанна, а Володя блестяще исполнил Принца-Щелкунчика. Мы оба получили золотые медали.

А в 1964 году нас с Васильевым послали на I Международный конкурс артистов балета в Варну. Вот это действительно уже был первый только балетный международный конкурс. Собралась молодежь из разных стран, из разных театров – пообщаться, посмотреть, познакомиться. Мы же тогда еще ничего не знали, не видели – нам все казалось страшно интересным. На конкурс мы с Володей поехали опять с прежним своим репертуаром: никаких новых номеров, никаких па-де-де специально заранее не разучивали, как это сейчас делается, когда репетировать конкурсную программу начинают за год. Более того, как раз в это время мы в театре готовились к выпуску балета «Петрушка», поэтому у нас вообще никакого времени не оставалось, чтобы заниматься чем-то еще. А сразу после премьеры «Петрушки» нас с Володей отправили на Асуан в составе делегации, сопровождающей Н. С. Хрущева.

После Асуана вернулись в Москву всего на несколько дней, и тут же пришлось лететь на конкурс – мы даже еще в себя не пришли. В Варне существовал такой порядок: первый тур был отборочный, и в нем не участвовали те, кто уже имел награды (медали, дипломы конкурсов, международных фестивалей). Поэтому мы с Володей сразу прошли на второй тур. Не обошлось без сюрпризов – нам сказали: «Из Ленинграда приехал Никита Долгушин, у которого нет партнерши. Катя, на втором туре ты будешь танцевать с Никитой па-де-де из “Спящей красавицы”, Володя исполнит сольный номер “Нарцисс”, а уже на третьем туре танцуйте вместе с Васильевым “Дон Кихота”». Раньше я никогда с Долгушиным не танцевала, в Варне мы с ним впервые и репетировали. Репетиции (так же как и конкурсные выступления) проходили на открытой площадке, и я все время занималась в темных очках на резиночке, потому что у меня от солнца глаза слезятся (как, бывает, зимой от сильного ветра), просто слезы текут. Но ничего, станцевали, я и Никита Долгушин получили золотые медали, а Володя – Гран-при конкурса.

Концерты кремлевские и профсоюзные

Можно заметить, что в рассказах о театре, конкурсах, поездках постоянно звучат эти слова: нас отправили, нам велели, нас не спрашивали. Действительно, в наше время жизнь артиста балета (особенно в первые годы работы в театре) была очень жестко регламентирована. Нам и в голову не приходило, что можно самим решать – куда ехать, какие спектакли танцевать, что можно, в конце концов, что-то потребовать: например, деньги за выступления в концертах. Я уже не говорю о валюте. Все, что мы зарабатывали за границей, всю валюту, мы сдавали государству и не знали, куда эти деньги идут, на что. Мы бы предпочли отдавать деньги артистам, театру, но нашим мнением не интересовались. Нам только объясняли, что мы обязаны, обязаны и еще раз обязаны. Я как-то в Госконцерте задала вопрос: «По закону мы, кажется, должны получать не меньше половины заработанной валюты. Почему же мы получаем только около пяти процентов от всей суммы?» И получила «исчерпывающий» ответ: «Но вас же государство бесплатно учило!»… Когда мы на Западе говорили, какие у нас здесь гонорары, люди просто заикаться начинали! Либо не верили. Там знали примерно, сколько мы зарабатываем на гастролях: наши гонорары были вполне сравнимы с гонорарами западных танцовщиков, и потому от нас ожидалось соответствующее поведение. Не объяснишь же, что мы все отдаем… Да еще эта наша социалистическая «уравниловка» – когда и хороший артист, и посредственный получают в театре одинаковую зарплату, установленную чиновниками. Неважно, сколько этот артист приносил государству дохода в валюте…

Система диктовала условия и правила игры. Само собой подразумевалось, что за тебя все решало Министерство культуры, за тебя решал Госконцерт, за тебя решал театр. «Крепостные» артисты? Ну если и не крепостные, то во многом, безусловно, подневольные. Наглядный пример такого отношения к артистам – все эти приемы в Кремле для главного руководства страны, на которые нас приглашали танцевать.

«Приглашали» – только вежливая форма приказа: отказаться было невозможно, даже из-за болезни. Однажды у меня случился сильнейший прострел, я пыталась объяснить, что не могу выступать в таком состоянии. Но – пришли, сделали укол, отвезли – станцевала… В Кремль артистов доставляли к одиннадцати часам утра, для того, чтобы вечером исполнить всего один номер. Целый день мы там сидели безвылазно, дабы не мелькать, когда они мимо ходить будут. Ведь если идет по коридору кто-то из ЦК или правительства – а тут вдруг какой-то артист! – это же нельзя!!! Вот и сидели по своим комнатам, не высовывались. Помню, наши за меня охранников просили: «Ребенка-то пустите в туалет!» Так и ходила до туалета с солдатским конвоем. В течение дня нам что-то поесть приносили, но самим никуда выходить не разрешалось. Сидишь, сидишь, объявляют твой номер – тогда спускаешься (артистические располагались на втором этаже). Репетировать, «разогреваться» абсолютно негде! Так, «холодными», и отправлялись выступать, только в артистической немного разминались. Помню, Саша Ягудин танцевал номер, который Голейзовский поставил на музыку Скрябина; он исполняется в одних плавках, тело тонировано «морилкой», и все. Объявляют Сашин номер, он выскакивает, а на него охрана бросается: «Куда-а-а в таком виде?!» Ему объясняться некогда – номер-то уже объявили. Случилось это, кажется, на Новый год, и Саша захватил с собой в Кремль белую рубашку, чтобы потом идти в гости; он в эту рубашку влез – и так в рубашке (но без штанов!) добежал до сцены, а потом ее перед сценой сбросил.

В банкетном зале стояли столики, мелькали вышколенные официанты, каждый приглашенный сидел строго на отведенном ему месте. Но вообще-то нас туда не пускали: мы танцевали свой номер и уходили, поэтому я точно не знаю, как там все происходило. Иногда во время концерта объявляли паузу, и гости начинали пить-закусывать. Да и во время выступлений артистов тоже ели-пили. Помню, какая паника началась, когда я однажды невольно нарушила «процесс питания»! За одним из столиков около самой сцены тогда сидел маршал Ворошилов. Я танцевала с Геной Ледяхом «Весенние воды», прыгнула на «рыбку» – и с размаху въехала рукой в его мороженое! Ну я руку облизнула и стала дальше танцевать, а уж за кулисами на меня все накинулись: «Ты что, с ума сошла?! Ты куда руками размахалась?!» Хорошо еще, за покушение не сочли…

И при Брежневе, и при Горбачеве такие приемы тоже проводились – только при Горбачеве артистам все-таки уже дозволялось вольно передвигаться. Как теперь обстоят дела с этими «концертами для вождей», я не знаю…

Ну а «для народа» в те годы устраивали просто огромное количество самых разных концертов. Каждая профсоюзная организация имела свой клуб или даже Дом культуры, каждая считала нужным устроить к празднику концерт, и непременно с классическим балетом! И вот они к Женскому дню, или к Новому году, или к 7 ноября «проводили мероприятие»: сначала – торжественное заседание, потом – обязательный концерт. А мы неслись: из ДК Горбунова – в ДК Дзержинского, потом в Колонный зал, в Зал Чайковского; один клуб, другой – иногда успевали попасть на семь-восемь концертов за один вечер!

И ведь в те времена мы же за это почти ничего не получали, платили просто копейки. Мне чуть не до сих пор приходят извещения, чтобы я какие-то деньги за те выступления получила: где-то по четыре рубля старыми начисляли за концерт. А тогда я удивлялась: «Какие деньги?! Да разве за это еще и платят?» Мне говорили: «Иди танцуй!» – и я бежала, в голову не приходило отказаться. Только знаменитые артисты – народные или заслуженные – на таких многочисленных концертах хорошо зарабатывали, «чесали» («чес» это называлось). Ну и, конечно, масса всяких историй случалась.

Однажды мне, вчерашней выпускнице, предстояло выступать в концерте вместе с Юрием Тимофеевичем Ждановым. Приезжаем мы в какой-то клуб, смотрим – сцена крохотная, потолок низкий. А мы должны были «Весенние воды» танцевать. Где уж тут верхние поддержки, прыжки и «рыбки» делать, совсем места нет! Организаторы концерта меня спрашивают: «Ну ты что-нибудь еще знаешь?» А что я знаю?! Я только что из училища. Начинаю мямлить: «“Щелкунчика” еще знаю…» – «Вот и будешь танцевать “Щелкунчика”!» – радуются организаторы. Но я в ужасе: «Как – “Щелкунчика”?! Я же в тунике, а Машу надо только в пачке танцевать!» – «Ничего, – отмахиваются от моих возражений, – станцуешь в тунике». Я в слезы: «Как же так?.. Нас в школе учили… так не полагается!» А меня начинают стыдить: «Ты концерт срываешь! Приехала – танцуй!!!» В общем, я, глотая слезы, кое-как соглашаюсь. Мы со Ждановым идем на выход, и тут он мне сообщает: «Ну все нормально, ты мне только порядок подсказывай, а то я “Щелкунчика” никогда не танцевал…» Как я там не умерла на месте – до сих пор не понимаю! Вышли мы на сцену, я подсказываю Юрию Тимофеевичу, кое-как продвигаемся, и тут следует такое движение, когда я поворачиваюсь и откидываюсь назад, а он должен меня поддержать. Я в повороте сказать Жданову этого не могу, а сам он не знает. В результате я откидываюсь, он меня не поддерживает (не знает же!), и я оказываюсь на полу в шпагате у него под ногами!

С родным братом Юрия Тимофеевича – Леонидом Ждановым, с которым я много танцевала именно в концертах, произошла другая история. Мы выступали в Колонном зале, где над сценой висели огромные люстры. А вход на сцену начинался прямо со ступенек, то есть нельзя было сгруппироваться за кулисами – лесенка заканчивалась непосредственно сценой. Мы танцевали «Мелодию» Глюка – самый «невезучий» номер. Договорились, что Жданов понесет меня на вытянутой руке в верхней поддержке уже сразу по лесенке – и так выйдет на сцену. Вот он меня несет, себе под ноги смотрит, чтобы не споткнуться на ступеньках, а я-то гляжу и вижу, что еду прямо на громадную хрустальную люстру! И сказать ничего не успеваю, как всей прической (у меня там жемчуг был в волосах и еще какие-то украшения) в нее и въезжаю! Жданов, естественно, ничего этого не замечает, идет и идет, я – у него на руках, люстра – на моей голове, и тут я понимаю, что она за мной уже едет, едет! А Леониду Тимофеевичу ничего даже сказать не могу! Тут я эту люстру взяла руками и дернула, и с нее крючочки, подвесочки вниз так дождиком и посыпались. Через несколько дней мы опять выступали в Колонном зале, и служители с опаской меня спрашивали: «Скажите, а вы опять будете люстру срывать?» Пришлось успокоить: «Нет, сегодня у нас другой номер».

Часто такие концерты делались просто халтурно, неорганизованно, без учета балетной специфики – лишь бы побольше номеров прогнать. Приходилось выступать в совершенно немыслимых условиях, в абсолютно неподходящих залах. Например, однажды нас со Славой Власовым направили выступать на каком-то заводе. Я выглянула: сцены нет, ну просто совсем нет сцены! Если Слава руку вытянет – до потолка достанет. А нам все ту же злосчастную «Мелодию» Глюка танцевать с верхними поддержками. Я говорю:

– Слава, там нет сцены!

– Ничего-ничего, как-нибудь станцуем.

– Как?! Там негде танцевать!!!

– Ничего, ты слушай, что я тебе буду говорить, то и делай.

Ну, думаю, что ж, попробуем! Слава посмотрел на сцену (а выносить меня надо было «на стульчике»: это такая поддержка, когда балерина сидит на ладони вытянутой вверх руки партнера – но какой уж тут «стульчик»!), подхватил меня на низкую поддержку под мышку и так вынес. Танцуем, кое-как движемся, и тут опять надо делать высокую поддержку, когда он на вытянутых вверх руках меня кружит. Я делаю «препарасьон» (подход к движению), он – тоже, а дальше, дальше-то что? Вдруг Слава становится на колени, поднимает меня на эту поддержку и так, на коленках, поворачивается на полу. Тут я уж не выдержала: закутала себе лицо шарфом, чтоб только зрители не видели, и хохочу, хохочу. А Слава опять перехватил меня под мышку и так, еле живую от смеха, унес со сцены…

Васильев долго сопротивлялся такой халтуре – года три продержался. Как-то под Новый год набралось уж очень много концертов – чуть не восемь за день, в которых мне предстояло танцевать с Марисом Лиепой. На общественном транспорте мы бы никак не могли везде успеть и поэтому попросили Васильева нас подвезти (тогда еще ни у Мариса, ни у меня своей машины не было). С нами ездил Владимир Фридман, администратор Московской филармонии, который организовывал эти концерты, – милейший человек, страстно любящий балет и всех нас, балетных артистов. Любил он и пошутить: когда мы приезжали в очередной клуб и встречающие подхватывали меня с Марисом под руки, вели за собой – принимать, одевать, выпускать на сцену, Фридман кивал головой на Васильева и говорил: «А шофера пустите пока погреться!» Володя потом еще долго рассказывал, как он «у Екатерины Сергеевны шофером работал»…

Случались и другие курьезы. Как-то мы уже с Васильевым не успевали с одного концерта на другой. Наши коллеги артисты как могли тянули время. Наконец мы приехали, и дама-конферансье начала объявлять наш номер. Говорила она томно, с длинными многозначительными паузами: «Чайковский… (пауза) Петр Ильич… (пауза) Па-де-де… (пауза и глубокий вдох) из балета… (с большим пафосом после долгой паузы) “Щелкунчик”!» – и так далее. За это время мы должны были успеть переодеться, причесаться и загримироваться.

Еще одна история с переодеванием произошла в Лужниках во Дворце спорта. Примчались мы туда с Володей Никоновым в последний момент, нам говорят: «Или вы прямо сейчас выходите на сцену, или ждите второго отделения, это будет минут через сорок». Я решаюсь: «Выходим сейчас! Где тут переодеться?» Несусь по длиннющему лужниковскому коридору, мне показывают: «Сюда!» Вбегаю в какую-то комнату, а там – весь цвет МХАТа: Прудкин, Яншин, Грибов – сидят за столиком, спокойно о чем-то беседуют. Я влетаю, они все оборачиваются ко мне: «Что?! Что надо делать? Чем помочь?» Я только одно повторяю: «Скорее, скорее!!!» Все с себя сбрасываю, вытаскиваю концертный костюм – они вскакивают, начинают помогать, затягивать, застегивать: крючок-поясок, быстро-быстро! Наконец я одета, бегу на сцену. Тем временем ведущий, которому велели тянуть паузу, анекдоты рассказывает. Ему из-за кулис машут: «Все, объявляй!» Он радостно произносит: «Екатерина Максимова и Владимир Никонов – па-де-де из балета “Щелкунчик”!» И занавес начинает открываться. А за кулисами около сцены в полу было сделано специальное отверстие для бутафорской колонны. И я с разгону в эту дыру провалилась, еле успела за какой-то трос ухватиться, так на нем и повисла. Теперь я – с одной стороны сцены (мы с Никоновым должны выходить навстречу друг другу), Володя Никонов – с другой стороны (а сцена в Лужниках колоссальная), и за роялем – концертмейстер, которая уже играет вступление к «Щелкунчику»: «Ямп, да-ра-ра-ра-ра…» Никто не выходит! Она опять: «Ямп, да-ра-ра-ра-ра…» Никого! Никонов со своей стороны смотрит – нет меня! Только что была – и вдруг нету! Он тогда несется, обегает сцену, видит меня на тросе, вытаскивает (все под те же звуки вступления: «Ямп, да-ра-ра-ра-ра…»), ставит на ноги (ладони у меня черные, кожа содрана этим канатом), бежит обратно, и на 64-м такте – «Ямп, да-ра-ра-ра-ра…» – мы наконец выходим на сцену. Все нормально! Станцевали, и после такого стресса, после всей беготни, да еще после падения под сцену, возвращаюсь обратно в ту комнату, где переодевалась. Теперь-то я уже вижу (а ведь перед выступлением ничего не замечала, не соображала), что передо мною – великие мхатовские старцы, люди, перед которыми я благоговею. И они все бросаются ко мне с вопросами: «Ну как?! Успели?! Слава Богу!» А я, девчонка (тогда еще даже и не заслуженная была), стою перед ними, мнусь: «Вы извините, но вот… дело в том… что вот… мне бы… переодеться надо… Вы не могли бы на минуточку выйти?» Тут они буквально падают в кресла и начинают хохотать. Только что я перед ними свои одежки скидывала с воплями: «Одевайте меня скорее!» – и вдруг такая стеснительная девочка оказалась!.. Ну конечно, Артисты, они же все понимали…

Глава пятая. Медовая, серебряная, рубиновая

Если сказать, что в жизни балерины не было ничего, кроме возвышенного служения искусству, этому никто не поверит. Но, как ни взгляни, действительно все в моей жизни переплетено с танцем, с моей профессией, и, вспоминая о любом ярком впечатлении или значительном событии, начинать приходится именно с этого. Даже если я буду рассказывать о собственной свадьбе…

Две даты свадьбы

Мы расписались с Васильевым 3 июня 1961 года. У меня на следующий день вечером был назначен спектакль «Лесная песня», поэтому в ЗАГС я помчалась прямо с репетиции. Заявление мы с Володей подавали, как положено, за три месяца, и тогда, конечно, еще не знали, что 4 июня мне придется танцевать. А явиться к руководству и сказать: «Снимите меня со спектакля, потому что я замуж выхожу» – мне и в голову не приходило.

Вместе с моей свидетельницей Валей Савиной мы выскочили из театра, поймали такси, едем, и вдруг Валя спрашивает: «А ты паспорта-то взяла?» Нам с Володей тогда оформляли визы в Париж, все документы отдали мне, а я, конечно, из-за этой репетиции про паспорта забыла. Пришлось возвращаться. Но в тот день в Колонном зале прощались с каким-то партийным руководителем, через центр было уже не пробиться, мы застряли и страшно опаздывали… Володя ждал, нервничал, не знал, что подумать. Только и сказал, когда я наконец появилась: «Ты даже на собственную свадьбу умудрилась опоздать!»

Вот мы расписались, друзья, свидетели – Валя, Саша Хмельницкий, Саша Лавренюк, Володя Тихонов – нас поздравляют и уговаривают меня: «Ты хоть шампанского выпей! Свадьба же!» А я такая «правильная» была: «Вы что?! У меня завтра спектакль!!!» Я уже в образ входила, настраивалась. Какая свадьба?! Какое шампанское?! Какие гости?! Сразу из ЗАГСа понеслась обратно в театр на репетицию: все мысли – только о своем балете. В дверях оглянулась – Володя, бедненький, в уголочке стоит понурившись, молча страдает… А настоящая свадьба была у нас только на следующий день, после спектакля. Собрались наши свидетели, мама, Галина Сергеевна и Михаил Маркович Габович – большого гулянья не устраивали, да и ни платья свадебного мне не шили, ни фату не покупали, как-то и не думали об этом. Даже три положенных по закону дня не отгуляли. Уже утром следующего дня мы вылетели в Париж на премьеру фильма «СССР с открытым сердцем».

В этом рекламно-красивом фильме о Москве (совместного советско-французского производства) мы играли молодых артистов балета Катю и Володю, как бы самих себя. Фильм состоял из двух серий: в первой хотели показать Москву, а во второй – отрывки из балетов. Чтобы как-то связать эти части и чтобы не получился обычный «туристический набор», придумали незамысловатый сюжетик. В самом начале фильма на экране возникали колонны Большого театра, а на ступеньках под колоннами крупным планом – мужские ноги в ботинках. Постепенно показывается вся фигура Володи: он смотрит на часы, нервничает, переминается с ноги на ногу. Снова крупный план – сбоку появляются женские ножки в маленьких сапожках на шпильках, тогда такие только-только в моду входили. (Сколько же писем посыпалось ко мне потом из-за этих сапожек! Один пишет: «Умоляю, скажите, где Вы достали такие сапожки, иначе меня бросит жена!» Другой пишет: «Моя любимая девушка сказала, что выйдет за меня замуж, только если я ей достану такие же «черевички», как у Максимовой. Помогите!») Сапожки приближаются к ботинкам, и происходит объяснение, такая игра ног: мужские топают, сердятся, а женские легко порхают, успокаивают. Наконец сапожки поднимаются на мысочки, камера отъезжает, и видно, как мы с Володей целуемся на ступеньках Большого театра. Хотя на самом деле поцелуя не было, я только потянулась к нему, и все. Потом показали наши прогулки по улицам и площадям Москвы, как мы едем в метро, заходим в ресторан, делаем покупки (в магазине заранее повесили мое платье, и я его как будто покупала). В другом эпизоде Володя, ожидая меня в парикмахерской (где я, тоже «как будто», делала прическу), листал журнал, в котором видел фотографии оленьих упряжек. И тут сразу шли кадры северных оленей, тундры, снегов. Он переворачивал страницу, видел снимок парохода – и на экране уже плескалась волжская волна, покачивались лодки с рыбаками. Таким образом зрителю показывали не только Москву, но и Россию, а мы становились связующей нитью всего сюжета. Заканчивались наши прогулки (а с ними и первая часть фильма) на Ленинских горах в университете, на Новогоднем балу. В этом храме науки мы встречали новых друзей и приглашали их в храм искусства – Большой театр.

Тот же прием был использован и во второй части. В съемочном павильоне выстроили декорации, изображающие нашу квартиру: мама (которая тоже снялась в этом фильме) сидела в кресле, читала, я лежала на кушетке и рассматривала альбом, а вскоре в гости приходил жених – Володя. Мы начинали листать альбом вместе и открывали страницу с фотографиями из балета «Конек-Горбунок», премьера которого с участием Васильева состоялась совсем недавно. И тут же показывали фрагмент из этого спектакля. Потом так же показывали сцены из «Жизели» (где я танцевала с Марисом Лиепой), «Лебединого озера», других балетов с участием всех наших известных артистов – Галины Улановой, Майи Плисецкой, Юрия Жданова, Ярослава Сеха…

Фильм «СССР с открытым сердцем» снимался как экспериментальная панорамная картина: кинокамеры работали в трех плоскостях, и для демонстрации фильма требовались два боковых экрана и один центральный. Поэтому в Париже картину показывали только в специальном кинотеатре, где и проходила, как теперь принято говорить, «мировая премьера» фильма. В Москве он демонстрировался позже в панорамном кинотеатре «Мир». Одно время идея панорамного и стереокино вообще была в моде: ему прочили большое будущее, однако интерес к нему постепенно упал, сейчас такие фильмы уже не делают, и наш увидеть нигде невозможно. А тот парижский кинотеатр, где проходила премьера, вскоре взорвали какие-то террористы, и реставрировать его уже не стали…

В Париже наш фильм имел успех. После премьеры объявили, что герои картины сейчас находятся в зале и что они недавно поженились. Все зааплодировали, пришлось встать, нам поднесли шампанское. А на следующий день французские газеты писали, что молодые звезды русского балета решили провести в Париже свой медовый месяц. Нам было смешно это читать: во времена, когда мы сами не могли ничего ни выбирать, ни решать, наивные французы пишут – «они решили»!

На самом деле наш приезд, как и сам фильм, носил рекламный характер – показать, «как замечательно живет советская молодежь». Но оплачивала все принимающая сторона – хозяин того кинотеатра, где демонстрировалась картина. Для него мы тоже стали живой рекламой, только уже для собственного нового кинотеатра. Нас везде фотографировали, мы участвовали в пресс-конференциях на Эйфелевой башне, на пляс Конкорд, у Нотр-Дам: во всех журналах публиковались наши фотографии. Но как бы то ни было, благодаря этому фильму мы действительно провели пять волшебных дней в Париже!

Нам предоставили машину с шофером на круглые сутки и переводчика. Денег никаких не выдали, но объяснили, что у нас открытый счет и мы можем ходить куда захотим и сколько захотим – в любой ресторан на Елисейских Полях, в Лидо, повсюду! Когда мы ездили с театром на гастроли, никому и в голову не приходило на наши скромные суточные покупать билет в Лидо – все время приходилось экономить и рассчитывать: это я могу купить, это не могу, кому-то что-то надо привезти, какие-то сувениры. И какое же счастье, что нас тогда оградили от подобных забот! Мы могли позволить себе все! В один прекрасный день меня спросили: «Не хотите ли вы зайти в парикмахерскую?» Я в жизни в парикмахерские не ходила (эпизод, снимавшийся для фильма, – не в счет), а тут – парижская парикмахерская. Конечно, хочу! Привели меня в салон, посадили, подвезли один столик на колесиках с кипой глянцевых французских журналов, другой столик – с кофе. Предложили: «А не хотите ли вы клубники со взбитыми сливками?» Конечно, хочу! Я съела клубнику со сливками, выпила кофе, посмотрела журналы, пока вокруг меня хлопотали очаровательные и предупредительные французские парикмахерши и маникюрши. Спросили: «Какую прическу будем делать?» У меня абсолютно прямые длинные волосы, а мне всегда жутко хотелось кудри. И я сказала: «Хочу кудри, но резать нельзя!» Мне завили длинные локоны – не «мелким бесом», а очень красиво спадающие волнами. Я ощущала себя просто как в сказке! Это сейчас ничем подобным никого не удивить. А тогда даже только модные журналы с яркими картинками казались нам чем-то совершенно невероятным!

Нас поселили в прекрасной гостинице «Лотти» в центре города, и мы до самого отъезда даже не подозревали, что кроме спальни и шикарной двадцатипятиметровой мраморной ванной комнаты с двумя умывальниками (это после коммуналки-то!) там еще имелась и большая гостиная. Мы полагали, что вторая дверь ведет в другой номер, и только накануне отъезда обнаружили за ней роскошный салон с камином. Хотя все равно, чтобы просто сидеть в гостиной, у нас ни времени не оставалось, ни желания не возникало. Первые дни мы вообще совершенно не спали – жалко спать! – так насыщено было все наше время интереснейшими впечатлениями, событиями, встречами. На третьи сутки, помню, мы с Володей вернулись вечером в номер и просто свалились от усталости. А тут еще дождь пошел, и мы решили: ладно, надо немного передохнуть, отоспаться. Отпустили переводчика, машину, только добрались до постели – и рухнули. Проспали буквально минут сорок, как раздался телефонный звонок: «Катя? Это говорит Кармен…» Роман Кармен – легендарное имя! Знакомы мы не были: ведь он такой знаменитый режиссер, а мы кто? Кармен спрашивает:

– Что вы делаете?

– Мы спим…

– Что?! В Париже – спать?! Через пятнадцать минут я буду внизу в вашем отеле!

Я начала трясти, будить Володю: «Володя! Роман Кармен!! Едет к нам!!!»… Кармен летел с Кубы, где снимал фильм «Пылающий остров». С Кубы приходилось летать с пересадками, одна из них – на несколько часов ночью в Париже, а утром снова самолет. Кармен поинтересовался, кто сейчас есть в Париже «из наших», узнал, что здесь артисты балета, и позвонил нам… И вот мы объездили с ним весь ночной Париж, заходили в какие-то кафе, клубы, кабаре, бродили по бульварам. Уже на рассвете пошли забирать оператора Сергея Урусевского из самого первого ресторана, где он как сел, так и заснул, уронив голову на руки. Утром проводили их и дальше побежали. И с тех пор у нас на всю жизнь, сколько бы раз мы еще туда ни приезжали, остались как девиз слова Кармена: «В Париже – спать?!»

Ну а если вернуться к самому началу – первый раз мы с Володей увидели друг друга в 1949 году, когда пришли поступать в хореографическое училище, а познакомились, оказавшись в одном классе. В младших классах мы даже особенно и не дружили. «Ухажеров» мне всегда хватало: они уже во втором-третьем классе объявились. Сейчас, конечно, это очень смешно вспоминать. Как-то раз я с этими поклонниками даже щеку себе отморозила: прихожу домой после школы довольно поздно, мама волнуется: «Где ты застряла?! Уроки давно кончились!» – «Мам, – подосадовала я, – как ты не понимаешь?! Из школы меня провожали Мишка и Валерка, и когда мы дошли до Дмитровки, то Мишке со мной по дороге, а Валерке – в другую сторону, а он тоже хочет идти с нами». И вот мы никак не могли разобраться, потому что я хотела идти с одним, но с другим – по дороге, и мы так и стояли на углу на морозе разговаривали – в надежде, что «третий лишний» сам отойдет, а он все не отходил… С тех пор, когда репетирую и кровь приливает к лицу или когда холодно, у меня иногда выступает на щеке белое пятно – там, где отморозила…

Когда же в четырнадцать-пятнадцать лет начались первые «серьезные» романы, я страшно завидовала подругам, у которых день рождения приходился на весну и лето. Ведь им поклонники дарили цветы! А где достать цветы в феврале, на мой день рождения? Я тогда с грустью размышляла о том, что мне никогда в жизни не будут дарить цветов!

И Володя мне тогда цветов не дарил, но в старших классах из толпы поклонников он стал явно выделяться. Мы везде появлялись вместе – в кино, на вечеринках, бродили вдвоем по бульварам, сидели на лавочках. Ходили по школьным коридорам, взявшись за руки, ждали друг друга после репетиций, вместе делали шпаргалки к экзаменам. Ну и в классе, и на сцене были вместе. (Много лет спустя Таня Голикова, которая училась вместе с нами, но на несколько классов позже, напомнила мне: в школьном «Щелкунчике» она выступала в роли маленькой Маши, когда я танцевала Машу-принцессу, и во время спектакля она передавала мне записочки от Володи. Сама я этого не помню, но наверняка такое случалось. Просто для Тани это, наверное, осталось особенно ярким воспоминанием – взрослый роман на ее глазах, да еще она к нему причастна!) В общем, начались романтические отношения, свидания, объяснения. Но я как-то не представляла себе, что вот окончим школу и сразу поженимся. И действительно, после того как нас приняли в театр, мы разошлись в разные стороны. У меня появились новые кавалеры; через какое-то время и у Володи тоже закрутились свои романы, как-то раз он даже подрался из-за девушки. Кроме реальных романов, которые, конечно, обсуждались любителями посплетничать, про меня еще и разных историй насочиняли достаточно. То ходили слухи, что я уже вышла за кого-то замуж, то называли моим любовником человека, мне вообще незнакомого. Иногда встречала приятелей, а они кидались с расспросами: «Правда, что у тебя роман?» Спрашиваю: с кем? Один назовет какое-то имя, а другой его перебивает: «Да брось ты, не с тем, а с этим!» А я ни того, ни другого вообще не знаю! Кого только мне в мужья не прочили! Когда Ван Клиберн приезжал в Москву на I Международный конкурс имени Чайковского, мы еще и знакомы не были, но слухи нас уже поженили. А уж когда он во второй раз приехал вместе с мамой, все заговорили: «Ну вот, точно, он уже и маму привез с невестой знакомиться!»…