Текст книги "Салон черной магии"

Охранники, с воодушевлением пересмеиваясь, расселись вдоль стен. Пение Даши стало громче – теперь она отстукивала ритм ладонями по коленям.

Надо сказать, Даша несколько облагораживала звучание популярной эстрадной мелодии, и, может быть, оттого, что, подлаживаясь под мои движения, Даша изменила тон голоса на более интимный и томный, а может быть, из-за того, что единственным инструментом был импровизированный «барабан», – песня звучала на восточный манер.

«Танец живота, – промелькнуло у меня в голове, – танец живота!..»

Но ведь, чтобы продемонстрировать зрителям импровизацию на тему древнейшего восточного танца, мне нужно было обнажить свой живот. Поэтому, кружась в ритме танца, я медленно начала снимать с себя кофточку. Сначала расстегивала – пуговицу за пуговицей – а когда стянула с себя рукава, то ненароком оказалась как раз напротив центрового кавказца-верзилы Гиви.

Широко округлив глаза, он следил за каждым моим движением, и, к своему удивлению, я не заметила в его глазах ни капли похоти, только восхищение, а когда я швырнула кофточку на пульт и осталась в одном только полупрозрачном лифчике, Гиви чуть отпрянул назад и с губ его сорвалось изумленное:

– Ва-ах!

Остальные охранники тоже, конечно, не сводили с меня глаз. Балагурить они перестали и пересмеиваться тоже. Внимание всех пятерых было приковано только ко мне одной.

– Пора, – поняла я и начала действовать.

Перво-наперво я закрыла глаза и ввела в транс саму себя. После этого все оказалось легко и просто. Внешние звуки уже не достигали моего сознания, но танцевать я не перестала – просто двигалась под свою собственную музыку. И вот, что интересно: когда все это закончилось, Даша сказала, что никогда не видела более откровенного и сексуального танца.

– Что-то первобытное и… безумно страстное было в твоих движениях, – так говорила мне Даша, когда все закончилось, – видно, сознание, получившее приказание соблазнить мужчин, передало импульсы подсознанию, и на этом уровне включились знания, накопленные десятками тысяч поколений предков… Удивляюсь, как эти животные не накинулись на тебя в тот же момент и не изнасиловали… Наверное, просто оторопели…

Может быть. Я не видела лиц мужчин, когда танцевала для них с закрытыми глазами. Я видела только расплывающиеся бесформенные силуэты, словно оплавленные неожиданным солнцем снежные фигуры. А еще я видела нити в своих руках – тонкие, словно утренние солнечные лучики. И когда поняла, что получила полную власть над расплывающимися силуэтами, а золотые нити в моих руках стали обжигающе горячими, танец мой стал другим.

Раз за разом, совершая по комнате круг, я взмахивала руками, и новая нить взлетала в воздух над сидящими у стен. В воздухе золотая нить вдруг темнела и словно взрывалась, оставляя после себя только сноп крошечных золотых звездочек, которые медленно опускались на неподвижные фигуры.

Неслышный взмах – бесшумный взрыв, и новый сноп звездочек летел вниз.

Только тогда, когда я перестала видеть человеческие очертания под ворохом догорающих звездочек, я остановилась, опустила руки и, глубоко выдохнув, вышла из транса.

Открыла глаза.

– Готово, – прошептала Даша, – они уснули.

– Чего ты шепчешь? – усмехнулась я. – Говори в полный голос.

– Да нет уж, – испуганно вздрогнула моя подруга, – вдруг разбужу.

– Никого ты не разбудишь, – проговорила я, поднимая свою кофточку с пульта, – потому что они не спят.

– Нет? – ужаснулась Даша. – Ты что – их?.. Всех пятерых – того…

– Ничего не того, – устало возразила я, застегиваясь, – это называется – каталепсия. Будут спать… черт возьми, не спать, а… Ну, ладно, проще говоря, они будут спать еще часа четыре. Вернее – ровно четыре часа. На столько я их запрограммировала.

Охранники так и продолжали сидеть на своих ящиках вдоль стены, словно каменные. Остекленелые глаза открыты, но тела застыли в естественных позах, и вправду похоже на то, что парни спят. С открытыми глазами. Правда, сердце у них не бьется и пульса нет никакого, но это мелочи. Когда они придут в себя, они ничего не будут помнить – ни меня, ни Дашу, ни диковинный танец живота.

– А вдруг их кто-нибудь хватится? – шепотом спросила Даша.

– Во-первых, не шепчи, – проговорила я, – ужасно раздражает. Во-вторых, никто их не хватится до самого утра.

– Почему это? – поинтересовалась Даша.

– Посмотри… – я указала ей на пустые бутылки из-под водки, – если бы у них пересменка была… или вообще – контроль какой-нибудь, разве бы они стали водку пить? И разве бы они разрешили нам остаться здесь до утра? Да и средств связи тут никаких. Только телефон…

Даша оглянулась на телефон, аккуратно сняла трубку и положила ее рядом с автоматом.

– Пускай будет все время занято, – сказала она уже в полный голос.

Я кивнула.

Приведя свою одежду в порядок, я подошла к Гиви, ладонью прикрыла ему глаза, словно мертвому, потом, чувствуя в себе еще не остывший заряд энергии, легонько дунула ему в лицо.

Через секунду Гиви сам открыл глаза. Даша тихонько взвизгнула, но я движением руки успокоила ее и присела на корточки рядом с кавказцем.

– Ты меня слышишь? – спросила я, глядя прямо в неподвижные глаза.

– Да… – еле слышно ответил он.

– Ты понимаешь меня?

– Да…

– Господи! – прошептала Даша за моей спиной. – Он говорит… будто не своим голосом. Как будто он умер и… говорит призрак…

– Мне нужно пройти в кабинет главного врача, – четко и внятно проговорила я, обращаясь к Гиви, – как это сделать короче?

– Выйди во двор и прямо пройди к главному входу, – ни секунды не медля, ответил Гиви таким же безжизненным голосом, – потом поднимись на второй этаж. Направо по коридору. Тридцать пятый кабинет.

Он замолчал. Толково отвечает, будто по-писаному. Так всегда разговаривают люди, введенные в транс. Если человек в здравом рассудке и уме прежде, чем ответить, подумает и снабдит и обременит информацию какими-то ненужными дополнительными деталями или вообще исказит факты, то введенный в транс солгать не сможет. Его сознание открыто, я задаю вопросы, а полностью подчиненный мне мозг посредством артикуляционного аппарата выдает мне сведения.

– Мне встретится на пути кто-нибудь? – задала я следующий вопрос.

Гиви ничего не ответил – губы его дрогнули, из приоткрытого рта вырвался довольно громкий хрип. Жутковато это смотрелось, если учесть, что лицо кавказца было неподвижно, а глаза словно мертвые. Словно ожившая древняя маска на стене гробницы.

Даша невольно вскрикнула.

Ничего, это моя вина. Я не правильно задала вопрос. Человек, находящийся в трансе, может ответить только на те вопросы, на которые действительно может ответить. То есть, используя информацию, заложенную в его сознание. Введенный в транс, не может рассуждать или предполагать, он может отвечать только на прямо поставленные вопросы. Вот из-за этого-то Гиви…

Гиви захрипел еще громче, его голова дернулась, и на секунду мне показалось, что ожила какая-то черточка его смуглого лица.

Так не пойдет. Если сейчас не исправить положения, то может произойти непоправимое – мозг Гиви запрограммирован на беспрекословное подчинение и послушно ищет сейчас ответ на мой вопрос. И, конечно, не может найти. Напряжение мозговых импульсов нарастает и может стать слишком высоким – и тогда Гиви умрет. Ну, в противном случае отделается простой шизофренией, а если очень повезет – всего лишь нервным истощением.

Но ведь я-то ничего плохого этому человеку не желаю. Может быть, он и находится на службе у преступника, но пока я ни в чем не уверена, и поэтому…

– У главного входа есть вахтер? – поспешно задала я следующий вопрос.

Воздух со свистом вылетел между посинелых губ кавказца.

– Нет, – сдавленно ответил он.

– Слава богу, – отозвалась Даша у меня за спиной, – значит, путь свободен!

– У главного входа есть охранник? – спросила я, не удовлетворившись ответом.

– Да…

– Один охранник?

– Да…

– Кто еще может быть в здании клиники? Гиви снова захрипел. Понятно, он не знает ответа и на этот вопрос. Пора заканчивать наш разговор, время поджимает. Ладонью я закрыла глаза Гиви и легонько дунула ему в лицо. Он мгновенно замер, словно пораженный ударом чудовищной силы мороза. Когда его веки снова поднялись, жизненного тепла в них уже не было: как и остальные охранники, Гиви впал в состояние глубокой каталепсии.

***

Нине было трудно говорить – это Васик понял сразу. Поэтому, как только она вытолкнула бескровными губами первые слова приветствия, он тут же заговорил сам, улыбаясь и беспрерывно касаясь дрожащими пальцами черной прядки на бледном виске Нины.

Васик говорил тихо и быстро, проглатывая слова, забывая в конце фразы то, что собирался сказать в начале. Он словно пытался закутать Нину в теплое одеяло своего присутствия, хотел заполнить своим нескладным костистым телом больничную палату, стерильно белую и казавшуюся холодной из-за этой неживой белизны.

Казалось, и Нина поняла это желание Васика, потому что замолчала и слушала его, иногда только кивая, смотрела в его глаза, и Васик смотрел то в ее ласковые, слегка притухшие глаза, то на слабо пульсирующую голубую тоненькую вену справа на шее.

Когда не о чем было уже говорить, Васик накрыл лежащую на груди руку Нины своей. Она улыбнулась.

– А мне здесь до утра разрешили остаться, – шепотом похвастал он. – Доктор сказал, что я могу даже попросить носилки и спать на них…

– Васик… – позвала Нина, и Васик замолчал.

– Что?

– Ты ничего не рассказываешь о том, как там с Петей… – проговорила Нина.

– С Петей? – переспросил Васик. – Я думал, тебе об этом неприятно говорить. Ты ведь… Я ведь… Я ведь помню, как ты реагировала на то, что у меня сын, оказывается, появился… А потом тебя из-за него еще и ранили…

– Тебе тоже досталось, – попыталась улыбнуться Нина. – Но все-таки?.. Конечно, менты вовремя не могли поспеть, но потом-то они хоть что-нибудь узнали? – Выговорив эту длинную фразу, Нина закашлялась и, как только приступ кашля прошел, заговорила снова. – Или, может быть, тебе звонили насчет выкупа?

– Никто мне не звонил, – мрачно ответил Васик, – я вообще тебя не хотел расстраивать, ты сама об этом речь завела.

– Это ведь и меня касается, – очень тихо прошептала Нина.

– Да, понимаю…

Он пробормотал сначала что-то невнятное, потом вспомнил об Ольге и Даше, перейдя зачем-то на Витю, молодого человека Ольги, и сам не заметил, как рассказал Нине все о событиях последних дней.

– Так, значит… – проговорила Нина, – мне кажется, этот Витя деловой человек и очень серьезный. Да еще бывший солдат… Участвовал в военных действиях. Такой во многом может помочь.

Васик кивнул.

– А Петеньку во что бы то ни стало нужно отыскать, – неожиданно заключила она и опять закашлялась. Ее рука зашарила по одеялу, и Васик догадливо вложил платок в ее пальцы, Нина прижала платок к губам.

– Мы его найдем, – склоняясь к ней, шепотом пообещал Васик, – ты только ни о чем не беспокойся. Лежи и набирайся сил. Доктор сказал, что с тобой все будет в порядке. Я ему много денег дал, так что, думаю, он постарается А мы разберемся…

Нина снова закашлялась, прижав платок к губам. На этот раз кашляла она долго, задыхаясь, до слез, а когда приступ прошел, неловко начала прятать отнятый от губ платок под одеяло, перепачкав кровью руки и постель.

Васик только плотнее сжал зубы.

– Больше ничего не говори, – после долгого молчания произнес он, – пожалуйста. Тебе нельзя так много разговаривать. Вот видишь, уже…

– Васик… – снова позвала Нина, прикрыв усталые глаза, – Васик…

– Я здесь, я здесь, – Васик взял ее руку. – Ничего не говори, ладно? Я до утра здесь буду, утром проснешься и расскажешь мне все, что хотела…

– Васик… – повторила Нина, – а если я… если со мной что-то будет не так… ты понимаешь, о чем я говорю?

Сжав изо всех сил зубы, Васик молча кивнул.

– Если со мной что-то… то ты Петю считай… и моим сыном тоже, – свистящим шепотом попросила она, – понимаешь, как это?

Ничего не понимая, Васик снова закивал. Его вдруг пронзило два совершенно противоположных желания – прижаться лицом к груди Нины и никуда отсюда не уходить, и бежать из этой палаты, оглашая диким воем спящую больницу.

Нина совсем уже ослабела.

– Этот сын Кати… Петя… – прохрипела она едва слышно, – считай, что Петя… он… немножко и мой сын тоже… Потому что… Когда я его увидела, то поняла, как может выглядеть твой сын… А других… которые… мои… я, кажется, уже не увижу…

Нина хотела говорить и дальше, но губы уже не слушались ее. Она не могла даже попросить Васика притушить немного свет ночника, только шевельнула рукой, но Васик не понял, что он должен сделать.

Впрочем, выключать ночник уже не было нужды. Электрический свет больше не резал Нине глаза, хотя лампочка сияла в полный накал.

***

– Нет, вы мне объясните, что вам, бабуля, от меня надо? – в десятый, наверное, раз взвыл дежурный врач клиники, красивый седовласый великан в белоснежном халате.

– Вы ить главный врач? – кряхтела старушка. – Вы ить и знать должны все…

– Я не главный врач! Я дежурный! А главного врача здесь нет! Уже четвертый час ночи! То есть – утра! Никакие главные врачи в такое время никогда не работают! В клинике нет никого, кроме охраны! Вообще не понимаю, как вам удалось пробраться в мой кабинет? Куда охрана смотрит?! Я вот сейчас позвоню и велю вас вывести! Милицию вызову, в конце концов!

Седовласый положил свою большую руку на телефонную трубку, но звонить, конечно, никуда не стал. Наверное, ему стало смешно – вызывать охранников, пятерых дюжих мужиков, чтобы они вывели одну немощную старушку.

– Внучка я ищу, – проскрипела старушка, раскачиваясь на стуле, как мулла на молитве, – внучок у меня лечился… недавно…

– А сейчас он у нас лечится?

– Нет. Не знаю… Наверное, лечится. Я с его маманей-сукой поссорилась, и она переехала. А мне адреса не дала. Я вот хочу по карточке узнать его новый адрес. Маманя-сука взяла ребенка и переехала. А это мой внучок. Я его уже целый год не видела. Или два. Два или три года не видела внучка моего хорошенького…

– Да я всего только дежурный врач! У меня таких сведений нет! Тем более в такое время я ничего вам не могу сказать… Я вообще ничего не понимаю… Дурдом какой-то! Откуда взялась старушка? Почему старушка? Никаких сведений я вам не дам – не имею права. Тем более что это строжайше запрещено. И потом, вы же даже фамилию своего внука не знаете! А если это не ваш внук?

– Не знаю… – всхлипнула старушка, – я старая дура – ничего не знаю…

– А я? – взорвался седовласый. – Откуда я могу знать про вашего внучка?! Откуда? – голос его к концу фразы сорвался на крик.

Старушка начала тихонько подвывать. Седовласый сморщился и, склонив голову, приложил руку ко лбу. Он вдруг подумал, что если переложить издаваемые ею скрипучие, тонкие и удивительно противные звуки на язык обоняния, они будут отдавать чем-то кислым и мокрым – как от лягушки, раздавленной автомобильным колесом.

Через три минуты седовласому стало совсем невыносимо.

Он поднялся из-за стола и, мучаясь оттого, что нельзя схватить противную старушонку за шиворот и вышвырнуть ко всем чертям из кабинета, подошел к окну, открыл форточку, глотнул холодный ночной воздух и неожиданно обернулся к ней.

«А почему это ее нельзя вышвырнуть? – подумал вдруг врач. – Кодекс чести мешает? Господи, совсем я запутался… Пригласили работать в эту клинику, а тут практики никакой. Только вахтером и работаю – слежу за порядком и выдаю халаты персоналу. К больным меня не допускают. Странная клиника.

И главврач этот странный. Я его даже не видел ни разу. Только слышал. И никто из персонала, кажется, его тоже не видел, только слышали про него, но все его боятся. Прямо какой-то Зорро. Да, что и говорить, странная клиника. Платят, правда, хорошо… Да эта старушка… Удивительное дело, как ей удалось проникнуть сюда? Да еще в такое время? Не иначе, как несколько часов она выла под окнами будки охранников, пока ее не пустили… Невыносимая старуха! И никак не пойму – чего ей, собственно, надо от меня?»

– Сынок… – тем временем прошамкала бабуся. – Мне бы найти внучка… Петей его зовут. Хорошенький такой, посмотреть бы просто на него, а там пускай меня его сука-маманя выгоняет.

– Ладно, – поднялся седовласый эскулап, морщась и ощущая приближение привычной головной боли, которая мучила его каждый раз, когда рабочая смена подходила к концу и означала то, что надо собираться, вешать белый халат в шкаф, запирать кабинет и идти домой, – ладно, бабушка… Я сейчас быстренько просмотрю бумаги и найду вашего внука. Вам его домашний адрес надо, что ли?

– Адрес, адрес, – закивала головой старушка, – где он живет…

Седовласый вернулся к своему столу, подумал минуту и открыл один из его ящиков.

– Кажется, здесь, – пробормотал он, – вчера только мне приносили из архива… Фамилия, имя, отчество вашего внука? – обратился он к старушке.

– Не помню я, – прошамкала она, – Петей его зовут… Ему шесть годков только…

– Шестилетний Петя? – седовласый тоскливо посмотрел на посетительницу, чувствуя, как головная боль уже кольцами улеглась у него в голове, – я… как же я его… Ладно, сейчас посмотрю… Где у нас тут шестилетки?.. Петя, Петя… Ага! Вот!

– Не помню, – бормотала старушка, – склероз у меня… Старая я уже… Сколько годов мне – и то не помню. А если бы Петеньки моего фамилию помнила, в этот… в адресный стол пошла бы. А я не помню… Мне помирать уж скоро, а Петенька мой единственный родственник… Больше никого нету, хоть было бы кому квартиру свою оставить в наследство. Может, эта его сука-маманя похоронит меня по-человечески…

– Вот! – седовласый положил перед старушкой бумагу. – Базаров Петр Васильевич. Московская, двадцать девять, квартира пять. Посмотрите на фотографию – он? – Врач протянул старушке лист бумаги, в углу которого была приклеена плохая черно-белая фотография, запечатлевшая мальчика.

– Он, – вглядевшись, подтвердила старушка, – Васик… То есть – Петенька мой…

– Сейчас я вам запишу его адрес и… и все… – седовласый забегал карандашом по вырванной из еженедельника странице, – вот… возьмите.

– Спасибо, родной! – благодарно зашамкала старушка, пряча страницу с адресом куда-то под покрывавшее ее тело ветхое тряпье.

Седовласый подождал, пока старушка поднялась со стула, налил себе из графина стакан несвежей желтой воды. Посмотрел на часы… В этот момент скрипнула дверь, медленно приоткрываясь.

– Это… доктор, – проговорила просунувшаяся в образовавшееся отверстие обвязанная цветастым платком голова, – касатик мой… На прием к тебе можно?

«Еще одна! – обомлел седовласый. – Я сойду с ума! Какой прием в четыре часа утра? Кажется, мне делается нехорошо… Может быть, я и правда с ума сошел?»

– Можно, касатик? – прошамкала вторая старушка с порога.

– Нет, нет, нет, – поднялся ей навстречу врач, – сегодня приема не будет. Я… нездоров.

– И я тоже болею, – сообщила старушка и поправила платочек на голове, – мне совсем плохо… Касатик, у меня ведь ревматизм.

– Какой ревматизм?.. – с трудом вымолвил седовласый. – Это детская клиника… Частная клиника… Она строго охраняется. Откуда здесь эта старушка с ревматизмом? Одна старушка, две… А, может быть, там еще кто-то есть… за дверью?

– За мной очередь не занимайте! – обернувшись, крикнула старушка в коридор.

Седовласый почувствовал, что рассудок покидает его. Он тяжело опустился на стул и сжал руками виски. Какие-то тени зашныряли по углам скудно освещенного кабинета.

«Так вот, значит, как с ума сходят, – пронеслась в его голове шальная мысль. – Мамочки, не хочу… не дай бог… не дай господь сойти с ума… Как там – уж лучше посох и сума… о – На сегодня – все, – слабо проговорил седовласый, не ощущая ничего, кроме колыхавшейся в голове мутной боли, – приема нет…

«В отпуск мне надо, – подумал он еще, когда старушки покинули кабинет, – или на пенсию… Хотя нет. На пенсию еще рано…»

***

– Все-таки не понимаю, – проговорила Даша, шагая рядом со мной по совершенно пустынному коридору загородной клиники, – зачем тебе понадобился этот маскарад?

– Так, – я пожала плечами, – мне вдруг показалось, что тот… кто устроил все эти штуки с похищениями и тому подобное… внимательно следит за нами. За каждым нашим шагом. Понимаешь? Это как паутина, которой опутано все вокруг…

– Нет, – призналась Даша, – все еще не понимаю…

– Неважно, – сказала я, – просто подумала о том, что нужно запутать следы. Чем непонятнее, тем лучше.

– Вот уж не знаю, – проговорила Даша и ступила на первую ступеньку лестницы, ведущей к первому этажу, – я вообще ничего не понимаю. Ты сказала, чтобы я заглянула в дверь и изобразила из себя старушку – я и изобразила. Неужели этот врач и в самом деле принял меня за старуху? Вроде, я не так плохо выгляжу.

– Принял, принял, – уверила я Дашу, – как и меня. Обыкновенное внушение. Если он нас увидит еще раз, ни за что не узнает.

– А по-моему, – сказала Даша, – проще было бы загипнотизировать его, как и охранников. И он без лишних вопросов выдал бы нам интересующие сведения. Кстати, как ты можешь быть уверена, что он дал тебе адрес того Пети, который нам нужен?

– На медицинской карточке фотография, – объяснила я, – а на фотографии, как ты догадываешься, тот самый Петя.

– А он…

– А он как две капли воды похож на нашего Васика, – сказала я.

Даша неопределенно качнула головой.

– Ты не стерла память этого врача? – спросила она у меня.

– Нет.

– Почему? – удивилась Даша, – ведь он теперь может сказать, что искали…

– Ну, то, что он кому-нибудь что-нибудь скажет, – проговорила я, – это исключено. Насколько я понимаю, ему вообще запрещено давать какие-либо сведения о пациентах. Но… я уже тебе говорила, что меня не покидает ощущение того, что за нами кто-то следит.

Даша непроизвольно оглянулась.

– Ага, – тихо сказала она, – может быть…

Мы спустились на первый этаж и прошли мимо спящего охранника. Глаза его были неподвижны и уставлены в белый потолок больничного холла.

Сейчас четыре утра? Так вот, он проснется примерно часам к восьми. Как и те пятеро у входа, что, словно каменные, сидят вдоль стен в своей каморке.

– Странно, – снова проговорила Даша.

– Ты о чем?

– Так все легко получилось, – задумчиво произнесла она, – архив… Странно, что в такой клинике, где охраны полно и ворота закрыты до утра, доступ к архивам с карточками совершенно свободен.

– Как говорится, и на старуху бывает проруха, – заметила я, – всего учесть нельзя.

Однако нехорошее предчувствие кольнуло меня тогда.