Текст книги "Два зайца, три сосны"

– Мам, ты скоро? Дед уже готов.

– Не торопи маму, наверняка, она красоту наводит! – одернул Гошку Владимир Александрович.

И он и Гошка уже сдали меня, да я и сама уже почти сдалась. Где ты, комарик? Но ни комара, ни второго зайца, да и сосны вот-вот вырубят…

И приняв весьма независимый вид, я вышла на лужайку. Миклашевич сразу вскочил мне навстречу, демонстрируя хорошие манеры, поцеловал руку и шепнул:

– Прости меня, Олеська, я же тебя люблю.

И улыбнулся такой обаятельно-виноватой улыбкой, что я и впрямь простила ему недавнюю безобразную сцену.

После действительно невероятно вкусного и на удивление приятного и непринужденного ужина мы втроем вернулись домой, а Миклашевич поехал к себе в отель, расположенный в пятнадцати километрах. Он был сама предупредительность и деликатность.

– Олеся, – спросил Владимир Александрович, когда Гошка ушел спать, – может быть, надо было пригласить Дмитрия Алексеевича пожить у нас, места хватит?

– Нет, это ни к чему.

– Девочка, ты сомневаешься?

– Еще как!

– Но почему? Он, по-моему, очаровательный, интеллигентный, широко образованный человек и любит тебя, искренне любит.

– Вы так думает?

– Ну, я, знаешь ли, доверяю своей интуиции.

– У него очень тяжелый характер.

– Но ты же умная женщина, ты сумеешь с этим справиться. И потом, даже тяжелый характер куда лучше бесхарактерности… Увы, мой сын оказался именно таким, бесхарактерным… К тому же Дмитрию Алексеевичу уже пятьдесят, он угомонился в значительной мере…

– То есть вы советуете мне принять его предложение?

– Разумеется. Постой, а разве ты еще не приняла?

– Нет, более того, я ему отказала…

– Но он ведет себя так, будто… Послушай, а ведь в этом есть наверное своя прелесть, когда мужчина так резко берет все на себя… Ты ведь любишь его?

– Я когда-то безумно его любила…

– Да? Но послушай, мне казалось, что для любой женщины самое большое удовольствие утереть нос не понявшему ее чувств кавалеру, а?

– В этом есть сермяжная правда, – засмеялась я. – Но не настолько же, чтобы обрекать себя на постоянную нервотрепку. Чтобы жить в браке с Миклашевичем и терпеть его кошмарный характер, надо либо безумно его любить, либо быть материально в нем заинтересованной. Первое уже в прошлом, а второе сейчас для меня неактуально, да и вообще неприемлемо.

– Знаешь девочка, по-моему, ты хорохоришься, я сегодня наблюдал за вами, вы хорошая пара. Он тебя любит… И он страшно одинокий человек…

– Естественно, одинокий, с таким-то характером…

– Но он же так обаятелен, умен, образован.

– До определенного момента.

– Олеся, у него своих детей нет?

– Насколько мне известно, нет.

– Прости, девочка, за бестактный вопрос, у тебя есть кто-то другой?

– Нет, в общем-то нет.

– Значит, на примете кто-то?

– Тоже нет.

– Тогда я тебя не понимаю. Прости, но тебе скоро сорок лет, конечно, в наше время это не возраст, но… Почему бы не попробовать, сейчас, на совершенно новых основаниях? Ты вполне самостоятельна, он тоже, Георгий будет жить со мной, это решено, а может теперь все и сложится?

– Владимир Александрович, я не пойму, вам-то зачем это нужно?

– Мне его жалко, Олеся… Ты нужна ему.

– Да, мощное обаяние… Вот не ожидала от вас.

– Видимо, меня подкупило его романтически-мужественное поведение.

– Слышали бы вы, что он мне кричал накануне моего отъезда!

– Ну, милая, мало ли что можно крикнуть сгоряча!

– Мужская солидарность в действии?

– Знаешь, ты мне не чужая, я люблю тебя как дочь, и хочу, чтобы твоя жизнь была устроена. Ты попробуй! Не надо сразу венчаться, расписываться, если ничего не выйдет, просто разбежитесь… А может и сладится, кто знает, вы же не пробовали жить вместе. Иной раз человек невыносимый на работе и в, так сказать, амурных отношениях, бывает прекрасным мужем. Знаешь, есть такая еврейская мудрость: «Хороший человек не бывает хорошим мужем». Ладно, не стану больше к тебе приставать, ты сама должна все решить, но свою точку зрения я высказал. Ложись и постарайся уснуть.

Легко сказать, а как уснуть после всего этого? И Миклашевич был сегодня поистине неотразим, настолько, что червячок сомнения стал слегка точить меня. Ладно, доживу до утра, а там посмотрим, утро вечера мудренее.

И вдруг на ночном столике затрясся переведенный на вибрацию мобильник. Я испугалась. Номер не определился.

– Алло!

– Дурища, я же люблю тебя! – раздался голос Миклашевича и телефон отключился.

Вот сволочь! Прекрасно понимает, что я не сплю и терзаюсь сомнениями, потому и дурища… А вот напишешь такое в романе, скажут – так не бывает! Ну и пусть говорят, я теперь точно знаю, что бывает… На встречах с читателями меня часто спрашивают, бывают ли в жизни такие мужчины, как в моих романах, и я с чистой совестью отвечаю: Нет! Это сказка! И тут я уснула.

Утром меня никто не будил и я проснулась в половине одиннадцатого, чего со мной практически не бывает. И первое, что я услышала сквозь открытое окно, раскатистый смех Миклашевича. Он уже тут, черт бы его подрал. Обложили меня, обложили, вспомнился любимый Высоцкий. Я встала и подошла к окну. За столом в саду сидели трое и… играли в скрэббл! Просто семейная идиллия. Но самое смешное было в том, что все были в одинаковых полосатых футболках! Наверняка идея Миклашевича. Интересно, что бы это значило? Мне вдруг стало весело. А что, чем черт не шутит, может быть он и в самом деле нуждается во мне и в моем сыне и свекре, мало ли, всякое бывает… И ведь я не могу сказать, что вовсе к нему равнодушна, я просто защищаюсь так…

Едва я появилась на крыльце, как Владимир Александрович вскочил, отдал честь и, вытянувшись во фрунт, отрапортовал:

– Капитан, экипаж в составе старпома, боцмана и юнги готов к выполнению любого задания!

– А кок в экипаже есть? Капитан голоден!

Я видела, как все трое просияли оттого, что я поддержала их дурацкую игру.

– Юнга, на камбуз, – скомандовал старпом.

А боцман Миклашевич поспешно собрал карточки и фишки.

– Выспалась? – заботливо спросил Владимир Александрович.

– Да!

– И, судя по всему, у тебя хорошее настроение. Я как старпом предлагаю после завтрака отправиться всем экипажем на озеро, купаться. Сегодня жарко!

– Предложение принимается!

А тут и Гошка примчался с подносом, на котором кроме кофе, сока и прочей утренней снеди стояла вазочка с красной розой.

– Юнга, а где белые перчатки? – сурово спросила я.

– Эх, черт, это моя промашка! – почесал в затылке боцман.

– Получите взыскание, боцман!

– Готов понести заслуженную кару!

– Ничего, боцман, она поест и подобреет! – утешил его Гошка.

– Юнга, вы вместе с боцманом будете наказаны за неподобающую вольность!

– А вот и фигушки! Мы поднимем бунт на корабле и вздернем капитана на рею!

– Ха! Не на того напали!

 
Или бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так что сыпется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет!
 

И тут вдруг я заметила, как сверкнули глаза у Миклашевича. Он гордо выпрямил спину:

– Мы тоже не лыком шиты, кэп!

 
Пусть безумствует море и хлещет,
Гребни волн поднялись в небеса —
Ни один пред грозой не трепещет,
Ни один не свернет паруса.
 

В эту самую секунду мне вдруг показалось, что да, конечно, он подходит мне, мы хорошая пара, мы поймем друг друга теперь, в этой новой для нас ситуации.

– Ух ты, как здорово! Дед, ты эти стихи знаешь?

– Разумеется, это Гумилев, – усмехнулся Владимир Александрович. – Я с детства любил Гумилева, хоть он и был в свое время запрещенным поэтом.

 
Разве трусам даны эти руки,
Этот острый, уверенный взгляд,
Что умеет на вражьи фелуки
Неожиданно бросить фрегат.
 

Мы все одной крови, мелькнуло у меня в голове. И, кажется, Миклашевич прочел эту мысль, он иногда умеет читать мои мысли…

День прошел изумительно. Миклашевич не старался остаться со мной наедине, не «давил на секс», как выражается одна моя приятельница. Он бросил все силы на завоевание Гошки и Владимира Александровича, в чем безусловно преуспел. Но хуже всего то, что к вечеру я была уже опять без памяти влюблена в него.

Но вечером, когда я легла спать, я вдруг подумала: интересно, а Аполлоныч знает эти стихи? Конечно, это не так уж важно, на это можно и наплевать, но одно я знаю точно: с Ариной он так не сможет, даже если и знает…

– Мам, можно к тебе?

– Ты чего не спишь?

– Мам…. – в руках у Гошки я заметила зеленый том Гумилева.

– Мам, а как то стихотворение называется?

– Капитаны. Это цикл стихотворений.

– Обалдеть можно, я даже не думал, что это такой кайф. Мам, но правда же он классный?

– Гумилев?

– Да нет, Миклашевич. Он тебе подходит, мам. Вот и дед тоже так считает. А бабушке, наверное, он не понравится.

– Бабушке вообще мало кто нравится. И у нас совершенно разные вкусы.

– Мам, скажи, вот у тебя есть мечта?

– Мечта? Есть.

– Какая?

– Чтобы ты вырос нормальным парнем, настоящим мужиком и был счастливым. Вот такая мечта.

– Нет, мам, это неинтересно.

– Еще как интересно!

– Нет, я имею в виду… Ну, хотела бы ты куда-нибудь поехать, куда-нибудь далеко, на Сейшелы, например, или на Гавайи?

– Не знаю… В принципе я вполне могла бы туда поехать. Хотя нет, я бы поехала на Таити. Вот на Таити да… Но это же так далеко!

– А в Австралию, например?

– Раньше я мечтала об Австралии, но недавно где-то слышала или читала, что там нельзя купаться в океане, акулы расплодились. Так что я там забыла в таком случае? Гош, признайся, это дядя Митя поручил тебе выяснить насчет мечты?

Гошка вдруг покраснел.

– Ага, я угадала!

– Только не выдавай меня, ладно? А то я дурак… так глупо прокололся…

– Не волнуйся, я своих не сдаю.

– А что мне ему сказать? Насчет Таити?

– Нет. Скажи, ничего не вышло, мама все время отшучивалась. А насчет Таити не говори, а то он и впрямь организует такую поездку, а дорога длинная, мы успеем разругаться вдрызг.

– Он тебя любит, мам!

– Там будет видно. Все, иди спать! А у Гумилева прочти «Лес», тебе понравится.

* * *

– Леруня, ты опять забыла мобильник! Разве можно быть такой растяпой!

– Ой, слава богу, я думала, что опять потеряла! Гриш, а что это у тебя лицо такое хитрое? Ты мне сюрприз приготовил? – обрадовалась Лера, бросаясь мужу на шею.

– Даже два! Один просто сногсшибательный, узнаешь обалдеешь. А второй… Ну, тут я не уверен, что ты обрадуешься… Да, кстати, имей в виду – оба сюрприза нематериальны.

– Говори скорее!

– С какого начать?

– Ну с того, что похуже.

– Мы завтра едем к Розе на дачу.

– Я не поеду! И это не сюрприз, а черт знает что! Не желаю я туда ехать, с меня хватит, один палец я уже сломала и вообще, ну ее, эту куропатку!

– Почему куропатку? – опешил муж.

– Это Олеська придумала. Ну она же на курах двинутая, вот Олеська и прозвала ее куропаткой, ну как психопатка.

– Да, Олеське пальца в рот не клади… Так иной раз припечатает, кстати, второй сюрприз, собственно, не мой, а Олеськин. Вернее, с нею связанный. Я видел Толика, и он мне сказал знаешь что?

– Откуда я знаю? Что она остается в Германии, да?

– Ну вот еще! В Германии остается Гошка.

– Это не так уж глупо, только в чем сюрприз-то?

– Она выходит замуж, наша Олеська!

– Замуж? За кого?

– За Миклашевича!

– Гриш, ты так шутишь?

– С чего бы мне так шутить? Может, Олеська так шутит…

– Я так и знала! Вот дура, корова! Опять она с ним снюхалась! Опять ищет приключений на свою задницу!

– Леруня, чего ты так кипятишься?

– Потому что это идиотизм, входить опять в ту же реку, вернее, в то же болото! Миклашевич! Да он же мерзавец!

– Послушай, киска, в конце концов Олеся вполне взрослая самостоятельная баба – и ей-таки нужен муж, хотя бы для представительства. А то она всюду ходит одна, это как-то… ну не очень…

– Гриша, откуда в тебе это мещанство? – возмущенно завопила Лера.

– Ну и наконец ей нужен просто мужик, к тому же он на мой взгляд ей подходит…

– Много ты понимаешь! Он ее скрутит…

– Знаешь, твои причитания мне напоминают хор из «Евгения Онегина»: «Возьмет ее в жены и будет тиранить!»… Кстати, классе в восьмом или девятом мы с Розой бегали в Большой, мы тогда помешались на опере и в частности на «Онегине». А к Розе придется поехать, я же теперь работаю с ним и мы должны там быть. Просто не носись по саду как угорелая и все будет в порядке.

– Да если не носиться, там с тоски помрешь с этой Ариной. Хотя… Ладно, я поеду! – вдруг решительно заявила Лера.

– Ты что-то задумала? Колись!

– Ничего я не задумала, просто чем одной сидеть тут… Кто знает, может там какие-нибудь знойные женщины будут? Надо не спускать с тебя глаз.

* * *

Миклашевич пробыл в Германии пять дней и уехал в Карловы Вары, где лечилась Амалия Адамовна. Самое поразительное, что за эти дни мы ни разу не поссорились, причем мне даже не приходилось держать себя в руках, нет, он был просто обворожителен и я не заметила, чтобы он сдерживался. Все было вполне органично. Неужто он и впрямь изменился? Или так любит меня? Почему-то хотелось в это верить… Сочетаться законным браком я категорически отказалась, но мы решили попробовать жить вместе и даже устроить что-то вроде свадебной вечеринки и уехать потом в свадебное путешествие. И он принял мои условия! Гошка и Владимир Александрович были от него без ума. Сказать, что я осталась в уме, тоже нельзя, хотя иной раз сомнения меня посещали. Главным моим условием было одно: никаких перемен в жизни, пока не допишу книгу. А учитывая то, что я совершенно выбилась из колеи, мне на это понадобится около двух месяцев. Он, конечно, уговаривал сразу переехать к нему, работать летом в загородном доме лучше, но я отказалась наотрез. Потом, все потом! Но как ни странно, перспектива такого не узаконенного брака меня почему-то радовала и забавляла. Мне казалось, если он обидит меня, что более чем реально, обида будет тоже словно незаконной, понарошку.

Брак понарошку, кстати недурное название для книги. Нет, ерунда! Брак понарошку это просто фиктивный брак, только звучит игривее. Но так или иначе, а в Москву я вернулась в весьма приподнятом настроении. И первым делом решила прослушать автоответчик. Звонки были в основном деловые, один звонок от придурочной поклонницы «Госпожа Миклашевская, вы уж который день не отвечаете на мои звонки, видно, поставили телефон с определителем! Некрасиво так зазнаваться! Я вас любила, а вы…»

Слава Богу! Но неужели человек не может предположить, что я уехала? А впрочем, бог с ней, она явно не в себе. Звонок из одной телеструктуры, где хотят экранизировать мой последний роман, и вдруг: «Олеся, это Розен. Когда вернетесь, позвоните мне. Очень вас прошу!» Я вздрогнула. Голос звучал хрипловато, взволнованно. Что ему еще от меня понадобилось?

Звонить Розе я не буду, а вот Лерке позвоню сейчас же. Я сбросила туфли и забралась с ногами в кресло.

– Лер, привет!

– Олеська! Приехала! Ну наконец-то? Олеська, это правда?

– Что?

– Что ты за Миклашевича выходишь?

– Господи, откуда дровишки?

– Гришке сказал Толик.

– А Толик откуда взял?

– Какая разница, главное, это правда?

– Правда, но только отчасти.

– То есть?

– Лер, давай лучше повидаемся, все обсудим, но сперва я должна поговорить с мамой, объявить ей, что Гошка останется с дедом. После этого приятно будет посидеть где-то с подругой и поболтать о любви.

– Олеська, опять? – трагическим тоном воскликнула Лерка.

– Ты даже вообразить себе не можешь, как он изменился!

– Щас!

– Нет, правда, ладно бы Гошка, но Владимир Александрович тоже от него без ума! Ладно, Лер, где и когда?

– Может, ко мне подвалишь?

– Да нет, давай поужинаем где-нибудь.

– Тогда на свежем воздухе, в «Клубе птицы и рыбы», пойдет?

– Отлично! Тогда в семь часов. Я сейчас приму душ и двину к маме.

– Сочувствую.

Мама встретила меня мрачно.

– С приездом! Как отдохнула?

– Замечательно, мама!

– Выглядишь неплохо. Как Гошка? Когда он возвращается?

– Мама, я хочу серьезно с тобой поговорить.

– О чем это?

– О Гошке.

– С ним что-то случилось?

– Слава богу, нет. Но дело в том, что… Владимир Александрович снял чудный дом в пригороде Мюнхена, и Гошка теперь будет жить с ним. Мы втроем решили, что так лучше.

Она пошла красными пятнами.

– Что значит лучше?

– Безопаснее, мама. Куда меньше шансов попасть в дурную компанию, и потом армия, сама понимаешь… Но самое главное, он так хочет.

– Кто? Гошка? Гошка хочет жить в Германии? Но это невозможно! Недопустимо!

– Почему?

– Потому что человек должен жить у себя на Родине!

Начинается!

– Мама, человек должен жить там, где хочет. Сейчас он хочет жить с дедом, поглядим, что будет дальше.

– Это недопустимо!

– Почему?

– Эмигрантщина очень дурная среда!

– Владимир Александрович не эмигрант, это раз, и потом Гошке сейчас нужно мужское влияние!

– Не эмигрант, говоришь? А кто же он? Самый жалкий эмигрантишка! И если бы я могла предположить, что он сманит моего внука…Я буду бороться!

– Мама, с кем ты намерена бороться?

– С этим эмигрантишкой!

– И как ты намерена бороться? Напишешь Ангеле Меркель, что профессор Мокшанцев педофил? – уже взбесилась я.

– Оставь эти гнусные инсинуации! А как ты, родная мать, можешь оставить сына на этого… на этого старого развратника? Чему он научит ребенка?

– Да почему же он развратник?

– Ты знаешь, сколько у него было баб?

– Ну и что тут плохого? По крайней мере Гошка станет нормальным мужиком… А Владимир Александрович умнейший, интеллигентнейший человек. Я бы мечтала, чтобы Гошка стал таким, как он. И вообще, мама, успокойся, вопрос решенный.

– А меня не надо было спросить, когда решался этот вопрос?

– Зачем было спрашивать, если я точно знала, что ты скажешь. К тому же Гошка категорически заявил, что хочет остаться с дедом.

– Ну конечно, он еще ребенок, он купился на западную мишуру! А ты и рада от него избавиться, чтобы строгать свои идиотские романы и водить мужиков! А что я останусь одна на старости лет… Вот подожди, ты тоже будешь старой и обязательно одинокой, тебе некому будет подать стакан воды, потому что Гошка бросил тут старую бабку по твоему наущению и тебя тоже бросит.

– Мама, по-моему, я тебя не бросила. Я в Москве и сношу все твои капризы. Достаточно терпеливо, – добавила я, уже теряя терпение.

– Я должна поговорить с Гошей.

– Поговори, кто тебе мешает? Вот тебе мой мобильник, позвони ему и говори, сколько хочешь.

– Зачем мне твой мобильник? Я позвоню ему по городскому телефону…

– Я просто не хочу, чтобы ты потом рассказывала трагическую историю о том, как нынче дороги международные переговоры.

– Ничего, я это осилю! Но говорить в твоем присутствии не желаю! Запиши мне их новый телефон!

– Пожалуйста, вот.

– Да, кстати, я тут слышала, что твой последний «шедевр» рекламируют в метро! По-твоему, это прилично?

– А что ж тут неприличного? Реклама есть реклама.

– Меня просто в жар бросило! И почему ты не взяла псевдоним? Позоришь фамилию!

– Мам, тебе не надоело?

– Мне именно надоело! Я просто уже видеть не могу, что фамилия твоего отца красуется на безобразных глянцевых обложках этой дешевки! Мне стыдно, что моей дочерью торгуют на всех углах.

– Знаешь, нормальная мать, если и не гордилась бы, так по крайней мере радовалась…

– Нормальная мать? Я, значит, ненормальная? Наверное, я же все-таки разбираюсь в литературе, я литературовед…

– Мама, а ты прочитала хоть одну мою книгу?

– Я не могу это читать! Безыдейное, бессмысленное переливание из пустого в порожнее. Ах, он на нее посмотрел, ах, у нее потемнело в глазах, я воспитана на другой литературе.

– Мама, вот тебе деньги и я пошла.

– Привыкла, что тебя хвалят и не хочешь слушать правду!

– Мам, у тебя своя правда, у меня своя. Вот и все. Если что-то нужно, звони!

Я вышла от нее в состоянии близком к помешательству. В каком же кошмаре жил мой сын. И ведь никогда не жаловался, а он давно все понял… Слава Богу, слава Богу, что он теперь будет далеко от нее. Мне было ее даже жалко. Конечно, это уже почти клинический случай. А ведь когда в свое время я вернулась к ней, все эти советские страсти как будто были забыты, слишком трудно было жить, мне казалось, она что-то поняла и пришла в норму, но сейчас, когда у нее нет материальных забот и проблем… Что это? Такая неизбывная обида на новую жизнь? Или же попросту глупость? Я давно поняла, что моя мать не самая умная женщина, но сейчас это переходит все границы.

Я села за руль, меня трясло.

– Олеська, что, Надежда Львовна достала?

– Не то слово! Лер, умоляю, давай больше о ней ни слова! И мне надо выпить!

– Ты же за рулем!

– Я чуть-чуть! Ну, как дела?

– Да у меня-то нормально, а вот ты… Да, пока не забыла! Я тут общалась с Розой…

– И я пока не забыла! Он мне оставил сообщение на автоответчике, просит обязательно ему позвонить. Зачем, не знаешь?

– Догадываюсь, – таинственно улыбнулась Лерка. – Он узнал, что ты выходишь за Миклашевича и чуть не грохнулся в обморок от огорчения.

– Господи, откуда он-то узнал?

– От меня, откуда же… Я нарочно ему сказала.

– Лерка, зачем?

– Я не верю в изменившегося Миклашевича, я слишком хорошо помню все твои страдания…

– И по-твоему Роза может тут что-то поделать?

– Запросто. Он же тебе нравится.

– И что?

– Закрути с ним роман, пока не наделала глупостей.

– А закрутить с ним роман это не глупость? Он же зайчик, ручной зайчик у своей Арины, и боится ее до смерти. Под кровать полез, никогда не забуду его голый зад…

Лерка расхохоталась.

– Что, зад был так прекрасен?

– Самый обычный зад, ничего выдающегося. Кстати, надо бы подарить Арине мысль сделать ему на заду татуировку в виде курочки!

– А там ее пока нет?

– Скоро будет!

– Олеська, ты так это говоришь… Он тебе нравится.

– Плюсквамперфект.

– Это что?

– Давно прошедшее время.

– Врешь! Этот пассаж насчет курочки на заду выдает тебя с головой. Ты его не простила! А это значит, что ты по-прежнему к нему неравнодушна!

– Ерунда, я опять втюрилась в Миклашевича. Ты даже представить себе не можешь, какой он стал. Он согласился на все мои условия…

– Какие?

Я изложила подруге все условия.

– Да? Ну чего не сделаешь, чтобы своего добиться.

– И еще… Я хочу второго ребенка…

У Лерки стали несчастные глаза. Она не могла иметь детей.

– А Миклашевич про твои планы знает?

– Идея принадлежит ему. А когда я задумалась на эту тему…

– Ну, если так… Но все-таки я ему не верю! Ты сразу-то рожать не бросайся.

– Лер, откладывать уже нельзя.

– Ну полгодика-то поживи, присмотрись, что и как… Ты веришь в эту проснувшуюся через столько лет любовь?

– Откуда я знаю!

– Вот и попробуй, пока не съехалась с Миклашевичем, закрутить роман с Розой.

– Опять двадцать пять! Лер, а тебе-то это зачем?

– Куропатку не выношу! Гришка потребовал недавно, чтобы я поехала с ним к Розе. Я сперва не хотела, но он настаивал. Боже, какая она дура! Весь вечер рассказывала про какие-то великосветские похороны и кто во что был там одет! Я чуть не сблеванула.

– А Роза что?

– Так это она мне, а Роза с Гришей играли в бильярд. Олеська, уведи Розу, а?

– С ума сошла? Я сроду никого ни у кого не уводила, я просто этого не умею. Я не хочу, чтобы меня мучила совесть.

– Какая совесть? Если он ее бросит, она его отпустит только голым!

– Но с курочкой на заду. Оно мне надо? Она, небось, образцовая хозяйка, а я – сама знаешь. И если у меня что-то пригорит, то курочка на заду сразу напомнит, как вкусно готовила Ариша…

– Слушай, ты вполне нормально готовишь, не прибедняйся. И к тому же он добрый, и еще он сирота, а у Миклашевича мама.

– Знаешь, по сравнению с моей мамой, Амалия Адамовна сущий ангел! Обожает играть в карты, помешана на своей собачке, немножко взбалмошна, но это все нормально, а моя…

– Олесь, а Юля… Она больше не появлялась?

– Нет, даже ни разу не позвонила. Знаешь, я очень отчетливо, наверное, впервые в жизни поняла, что такое отрезанный ломоть.

– Непонятно только, кто его отрезал, этот ломоть. Надежда Львовна или сама Юля…

– На сей раз все-таки Юля. Мать сделала глубокий надрез, но Юлька…

– Как грустно, Олеська!

– Грустно…

– Но не окончательно, наверное? Вон ведь Миклашевич тоже считался отрезанным ломтем, а видишь как…

– Да, странная штука жизнь… Но все-таки хорошая и за это стоит выпить, как ты считаешь?

– Стоит! Скажи, а Розе звонить не будешь?

– Еще не хватало!

– А Миклашевич в Москве?

– Нет, он поехал в Карловы Вары. Там Амалия Адамовна и он тоже решил пройти там курс…

– Подлечить печенку, прежде чем жениться?

– По-видимому.

Когда я вернулась домой, мне вдруг стало грустно – я так люблю свою квартиру, мне так хорошо здесь одной, зачем я согласилась перебраться к Миклашевичу? Правда, еще не сейчас, а когда допишу книгу… Когда же я ее допишу? Надо поскорее садиться за работу. Вот завтра с самого утра и сяду. Я уже соскучилась по своей непутевой Марине и ее двум зайцам. А у меня остался только один заяц… И хорошо, не надо блуждать в трех жалких сосенках… Зазвонил телефон.

– Олеська, как ты там? Я соскучился!

– Мить, я жутко устала…

– А я хочу только пожелать тебе спокойной ночи, – голос был бархатный, нежный, обволакивающий. – Я люблю тебя.

– Митька, что с тобой?

– Забота юности, любовь! Мама шлет тебе привет.

– Передай ей от меня тоже… Ты там лечишься?

– Первый и последний раз в жизни! Это кошмар, но я уже начал, говорят, если бросить, все мучения пойдут насмарку. Ты скучаешь по мне?

– Да, скучаю. Но с утра берусь за работу и скучать мне будет некогда.

– Да уж, пиши скорее, а то я не выдержу и сам вселюсь к тебе.

– Миклашевич, не начинай!

– Все, молчу и целую. Спокойной ночи, деточка!

Утром я села за работу, но мысли разбредались, голова была пуста, я не могла написать ни строчки. В таких случаях мне надо выйти из дому и пройтись. Я заглянула в холодильник. Там было почти так же пусто, как у меня в голове. Вот и хорошо, пойду куплю продукты, кстати, надо еще заплатить за квартиру, за свет. Я занялась квитанциями и вскоре уже вышла из дома. Почему-то вспомнился Матвей, как я его тогда разыграла. Интересно, к кому он приезжал во второй подъезд? Хотя какое мне до этого дело? А смешно вспомнить, до чего озадаченное лицо у него тогда было. Я прошла уже половину пути, заплатила за квартиру, когда позвонила мама.

– Олеся, я плохо себя чувствую.

– Что такое, мама?

– Давление подскочило! Мне необходимо купить лекарство. У меня кончилось.

– Хорошо, я сейчас куплю и привезу. Может быть, нужно что-то еще?

– Да, нужна минеральная вода, обязательно «нарзан», а еще купи апельсины.

– Мам, ну сейчас же лето, может, что-то летнее, абрикосы, черешню, клубнику… Малина уже есть.

– Не вздумай покупать на улице! Там фрукты полны тяжелых металлов! Только в магазине. Я же знаю, ты купишь первое попавшееся, а у апельсинов, по крайней мере, толстая кожура.

– Я куплю на рынке.

– Откуда ты можешь знать, где эти рыночные фрукты хранятся? Короче, купи апельсины.

– Хорошо, куплю апельсины. Что-нибудь еще?

– Нет, больше ничего не нужно. Главное – лекарство. И поскорее, мне плохо!

Вот и подумала над книгой! Ну ничего, значит, сегодня не буду работать, видно, не судьба. Я зашла в супермаркет, купила апельсины и еще коробочку нектаринов, может, мама сочтет их безопасными, на них наклейка «Седьмого континента». Потом я зашла в аптеку и решила не тащиться на рынок. Возьму сейчас такси и отвезу все. Выслушаю еще порцию жалоб, а там будет видно. Опять зазвонил телефон. Номер незнакомый.

– Алло! Алло, вас не слышно!

– Олеся?

Я сразу его узнала и почему-то екнуло сердце.

– Кто это? – притворилась я.

– Олеся, это Розен.

– Матвей Аполлонович? Чем обязана?

– Олеся, надо срочно повидаться!

Это правда, надо, почувствовала я.

– Зачем это? Хотите научить меня разбираться в сортах виски?

– Боже, какая злопамятность! – облегченно рассмеялся он. – Нет, я ничему не стану вас учить, я сам хочу научиться…

– Чему?

– Всему, Олеся, всему!

– Звучит многозначительно, но… не слишком умно!

– Тоже верно. Олеся, все дело в том, что при вас я дурею, мне нужно вероятно к вам привыкнуть, чтобы вы не считали меня идиотом. Поверьте, я не такой.

– Пока придется поверить на слово. – Мне стало весело и легко. – Так что вы предлагаете?

– Для начала предлагаю пообедать. У меня будет два часа с двух до четырех. Годится?

Я посмотрела на часы.

– Хорошо. Где?

– Как вы относитесь к итальянской кухне?

– Положительно.

– Тогда… Вы сейчас где?

– Я еду к маме на Ломоносовский, но без машины.

– Отлично, я пришлю за вами машину, скажем, к половине второго, годится?

– Хорошо.

– Говорите адрес!

Я сказала.

– Олеся, мой водитель позвонит вам на мобильный.

– Договорились.

Очень интересно! Он, значит, решил действовать, узнав о предстоящем браке с Миклашевичем? Ну-ну, поглядим, как он станет демонстрировать свой ум. Но чувством юмора бог его все-таки не обидел, и то хлеб. А после разговора с мамой, обед в его компании это именно то, что нужно. И в конце концов обед, да еще с ограничением во времени, ровно ничего не значит! Но настроение заметно улучшилось.

– Ну наконец-то! Сколько нужно времени, чтобы купить тот пустяк, о котором я просила?

Я промолчала.

– Почему ты не сказала мне, что выходишь замуж? Я уже не достойна знать такие вещи? Меня надо ставить перед свершившимся фактом?

– Тебе Гошка сказал?

– Его прямо-таки распирало от радости! Хорошего же ты отца сыну выбрала! Теперь мне понятно, почему он решил остаться с дедом!

– Мама, ты сама себе противоречишь, но впрочем, это не важно.

Я сообразила, что такая версия ей больше нравится, ну и слава богу.

– Значит, ты все-таки своего добилась!

– Ты о чем?

– О Миклашевиче. Поздравляю! И когда сва-дьба?

– Никакой свадьбы, и к тому же все это будет не раньше, чем я закончу книгу.

– У! Ты это зря! Сбежит твой женишок!

– Сбежит, не заплачу!

– Ну и дура! Надо хватать его и вести в ЗАГС, пока не передумал.

– Ни какого ЗАГСа не будет вообще.

– А что? Венчаться будете по новой моде? Попам кланяться?

– Нет, мама. Просто устроим обед для самых близких и уедем в путешествие. А потом я перееду к нему.

– Собачья свадьба, значит… Ну что ж, очень в твоем духе.

Я посмотрела на часы. Машина от Розена придет еще только через сорок минут. Надо набраться терпения.

– Мама, что еще сказал Гошка?

– Да я с ним мало говорила, я провела беседу с этим старым дурнем, объяснила ему кое-что…

– Боже, что ты ему объяснила, мама?

– Я потребовала, чтобы он не смел разрушать те духовные ценности, которые я внушала Георгию. И чтобы непременно давал ему на ночь стакан молока.

Молоко ладно, а с духовными ценностями моей мамы я надеюсь Гошка и сам уже давно распрощался. Могло быть хуже. Честно говоря, я думала, что мама впадет в отчаяние, но к счастью, кажется, этого не случилось.

– Знаешь, сегодня утром ко мне зашла Маруся Сивкова…

Это соседка по площадке.

– И что?

– Вообрази, какая наглость! Она потребовала, чтобы я подписала бумагу в ее защиту!

– Какую бумагу? – удивилась я.

– Она состряпала бумагу для участкового, о том, что ее сестрица с мужем грозят ее убить, напиваются, дебоширят…