Текст книги "Белые пешки"

– Тебе со мной на даче жить… месяц. Не меньше. Не переживай, я точно не Крот.

Хорек. Скорее хорек. Именно из тех, киношных, которые играют спектакли, делают страшные глаза и вкрадчиво поют на ухо: «Только так в безумном мире сможешь выжить ты, дружок!» Ей не хватало лишь круглых темных очков и шляпы-котелка.

Ненавижу весь этот философский треп, но то, как Марти меня чувствует… серьезно, она будто под кожу мне пробралась и в кровь. И без пафоса заговорила о главном, о чем я часто думал (спасибо Его Чести, но не только): а хороший ли из меня врач будет с таким, не побоюсь этого слова, мразотным характером? Не зря ли все? Тут можно было бы послушать совет отца: «Работай над собой, если тебе что-то в себе не нравится». Я работал, но в какие-то моменты просто не понимал, чего не хватает. Почему во мне нет «крысиности» в духе Грэма – рассудительности, умения всех заземлять и спокойно на все реагировать. И почему так страшно от мысли, что однажды я очнусь в окружении перепуганных Кротов, которые будут только хватать меня за руки, жалобно заглядывать в глаза и твердить: «Ты должен нам помочь. Своей жизни у тебя быть не может. Ты сам это выбрал».

А Марти говорила так, будто боится того же. Или чего-то похожего. Будто и она что-то из себя вытравливает. Так, стоп. Это пройденный этап. Надеюсь.

В общем, в конце августа я сказал отцу, что перевожусь в Москву. Ради Мариночки, любви всей моей жизни. Мне нравилась мысль сменить обстановку, да и вуз меня привлекал: престижнее, в столице. Кто-то умный сказал: «Нельзя бесконечно откладывать все на потом». Ах да, это был я.

Отец был счастлив сразу по трем причинам: избавлялся от необходимости внимать слухам про меня, был уверен, что я влюбился в правильную девушку, а еще знал, что у этой девушки много крутых друзей, которые, возможно, примут в свой круг такое высокомерное ничтожество, как я. На радостях даже подарил новую машину – чтобы я катал их? Догонял, если они начнут панически разбегаться? Чтобы что? Неважно. Неплохое дополнение, учитывая, что сам я собирался подарить себе новую жизнь.

Впрочем, как я вижу… все вы тоже.

05.06.2006. Лев Ларин

Oh well. Сразу скажу, безнадега. Я никогда не вел дневников, а человек сугубо не творческий. Что обычно здесь пишут? Стараются красиво и интересно? Так хочется сжульничать, списать у остальных, в школе я вот списывал сочинения, точнее, договаривался на бартер: с тебя, my dear classmate, разбор мотиваций Базарова, а с меня – решенные уравнения по химии. Ну ладно. Попробуем. У нас на работе суровое издевательство над мозгом называется «brainstorming». Будем «стормить». Я же не хуже всех?

Попробую просто уцепиться за какую-нибудь мысль. И уцеплюсь за ту, которая опять мелькнула сегодня, когда мы поругались с отцом. Да, ребята. Мы опять. Вы в курсе, как это у нас бывает; глупо ныть здесь, тем более можно позвонить любому из вас и поныть вслух. А лучше просто выпить пивка и как всегда забить, что я и собираюсь в скором времени сделать, но…

Shit. Он будто специально взрывает все мосты между нами. И ладно бы просто взрывал, но потом ведь строит заново и минирует. Сегодня вот предложил внепланово закупить новое оборудование в лабораторию, в том числе крутейшие хроматографы[8]8
  Хроматограф – прибор для разделения и анализа смесей вещества.


[Закрыть], которые и в Америке-то только появились. Но при условии: я выступлю на какой-то там сраной конференции для молодых бизнесменов. Я. Totally not a businessman.

С другой стороны, не многовато ли я требую, учитывая, что у меня самого с пониманием других особей моего вида неважно? Мне бы твое умение, Дэн. У тебя-то проблем нет. Хм, может, познакомить тебя с отцом? А, shit. В наш прогрессивный век он меня не так поймет. Да, опять это слово. А ведь так все однажды и началось. Помните? Вы поняли меня, когда он – не.

Все исследовательские департаменты корпорации «Асклепион» по-своему назывались, еще с девяностых. Были ответственные за бифидобактерии – «пастеры» и фитотерапевты – «шичжэни». Были специалисты по успокоительным – «павловцы». Были противовирусники – «кохи» и, конечно, были исследователи широкого профиля, периодически кочевавшие к коллегам на разовые проекты, – «галены». Департамент № 3 – Левин. Тот, который, по словам его же отца, «вечно бесоёбит».

Ничего они не бесоёбили – просто у начальника был день рождения. Пятьдесят лет человеку, и десять – тут! И они немного (шесть-семь бутылок вина на десять сотрудников да еще полбутылки коньяка) накатили. Ну, скромно. Тихо. Ученые же.

Посидели часика два. Расползались поодиночке: кто-то держась за стены, кто-то проклиная спирты как класс. Несгибаемый Лева – спокойно и гордо. Посматривая по сторонам (некоторых предметов почему-то стало по два), он попрощался с охраной (сиамские близнецы? Когда наняли?), потом – с очаровательными рыжими секретаршами с ресепшена (сестры-близняшки?). В лицо подул свежий ветер с улицы, свобода была близко. И…

Выход преграждала гора. Не в прямом смысле, хотя сложение у «горы» было атлетическое благодаря спортзалу. Но дело не в этом. Просто Леву ждал ужасный пик Мордора, в огне которого плавились кольца, карлики и надежды на спокойный вечер. Отец (а чаще «Самуил Иванович» или «Сизиф», даже в мыслях) тоже собрался домой.

Случись встреча в стерильно-строгих коридорах, в царстве делового этикета и должностных инструкций, начальник-папа мог бы вежливо приподнять бровь, проводив глазами прямую, пусть и шаткую, фигуру сына-подчиненного. Но встреча произошла на улице. Регламентирующие документы и нехитрая мудрость о соре в избе уже потеряли власть. Отец прощально улыбнулся охране через стеклянную дверь, взял Леву за плечо, не по-родительски затолкал на переднее сиденье своего автомобиля и сел на водительское место. Машина тронулась. Мир закачался.

– Ну чего, сын мой? – Голос был как у разбуженного медведя. И никаких вам ласковых плюшевых панд, настоящий сибирский монстр.

– What? – ровно спросил Лева, прикрыв рот рукой. Зря, такое амбре не скроешь.

– Когда же ты, черт возьми, начнешь серьезно относиться к жизни? – В «жизни» отец выделил первый слог так, что показал все зубы. – Менделеев ты недоделанный!

– Я и так серьезен. Totally, – Лева поерзал. Под задницей что-то мешало. Он надеялся, что не пистолет, рачительно зашитый в сиденье. Бывали у отца такие заначки.

– Ты уж определись, кстати, – не переставал ворчать отец. Глаз от дороги он не отрывал. – Менделеев или вшивый англичанин. Заебали твои энго… англи… иностранщина.

Лева решил не обогащать его словарный запас «англицизмами» и не уточнять, что Менделеев был специалистом немного из другой оперы. Не стал и говорить, что руководителю такого холдинга не помешало бы это знать, прочесть хоть статейку в энциклопедии «Я познаю мир» для малышей. И вообще стало обидно: лучше бы его сравнили с кем-то другим. Впрочем, у отца даже «Пастер»[9]9
  Луи Пастер (1822–1895) – французский химик, разработчик технологии пастеризации и вакцины от бешенства.


[Закрыть] и «Флеминг»[10]10
  Александр Флеминг (1881–1955) – британский микробиолог. Впервые выделил пенициллин из плесневых грибов.


[Закрыть] прозвучали бы оскорбительно, примерно как «козел» и «баран». Лева устало откинул на спинку сиденья голову. Слишком затянулась подводка к лекции о пьянстве на работе.

– Мы просто… – Он решил сразу оправдаться. Раньше сел – раньше выйдет.

– О, поверь, – Сизиф только скривился, – мне похуй, что вы бухали. Меру вы знаете. Только бы без травы, это не на работе.

– Артем Витальевич не… – Леве стало даже обидно за шефа. Тот был ЗОЖником, довольно упертым. Ну только перед коньяком устоять не мог.

– По-хуй, – повторили по слогам.

Автомобиль забуксовал в потоке собратьев по пробке, а Сизиф нетерпеливо щелкнул пальцами – привычное немое «заткнись», которое Лева усек с детского возраста. Заткнулся с великой радостью, препираться не хотелось.

– Конечно, если ты расхерачишь тачку или башку… или вы изгадите перспективную формулу… – продолжил отец, – я вас всех где-нибудь, скорее всего, прикопаю. Или будете у коллег подопытными, а то у нас нехватка макак, мне сказали…

– Как ты гуманен, – умилился Лева. Сизиф парировал с явным удовольствием:

– Генетика. – Какие-то умные слова он все же выучил. – В кого тебе еще идти?

Оба знали в кого, но никогда об этом не говорили. Вот и сейчас к горлу подкатил вязкий кисло-горький комок.

– Жаль только, что ты такой тупой во всем, кроме своих баночек, и что на тебя совсем нельзя положиться.

С этими словами отец достал из бардачка сигареты. Заметив, что он ищет зажигалку, Лева вынул из кармана свою – в виде небольшого антикварного револьвера – и нажал на спуск. Будь это настоящее оружие, пуля попала бы отцу в голову, пробила череп, забрызгав стекло мозгами, и избавила его, Леву, от множества проблем. Едва вспыхнула эта мысль, Сизиф усмехнулся. Прочел ее в глазах? Нет, вряд ли.

– Положиться? – Впрочем, подтекст был понятен. А следующие слова угадывались дословно.

– Твое будущее, которое ты проебываешь прямо сейчас, – величественно изрек отец, зачем-то поводя в сторону сигаретой, – в моем кресле.

Лева едва сдержал стон. Хотя он слышал это не раз, впервые пришла в голову ассоциация. Был такой мультик, «Король Лев», а там – сцена, где большой лев вдохновенно впаривал мелкому львенку, что «вот, Симба, это земли Прайда, и все, на что падает солнечный свет, – твое». Львенок вроде был счастлив. А Лева…

– А не среди микробов, – вещал Сизиф, как старая пластинка. – Думаешь, мне просто было? Думаешь, я на горло собственной песне не наступал? Ты Ларин. Тебе на роду написано – управлять. Зашибать. И все, что я сколачивал…

Твое. Твое. Твое. Подавись. Лева убедился, что можно не слушать, и уставился в окно на еле ползущий поток машин. Нехотя бросил столь же заученные слова:

– Когда я поступил на фундаментальную медицину сам, я вроде все сказал.

Отец пожал плечами. «Подумаешь, МГУ», – читалось в глазах. Он предпочел бы простенький колледж, но обязательно специальность «Управление бизнесом». Не какую-то там фундаментальную херню. Эх… огреть бы его той самой энциклопедией «Я познаю мир».

– Никогда не поздно учиться новому, – началась новая атака. Странно, но пока без ора. Наоборот, широкое лицо в обрамлении густых рыжеватых волос приобрело смиренное страдальческое выражение. Машина тронулась с места. – Слушай… я же не собираюсь на покой в ближайшее время, я не говорю: «Бросай лаборатории прямо сейчас». Но, например, случись что со мной…

Лева раздраженно выдохнул:

– Ты здоров как… да блин, как Муфаса! И стая разъяренных травоядных тебе не грозит, сейчас не девяностые, окстись!

Проехать удалось немного. Пробка стала еще гуще. Отец тихо клацнул зубами.

– Печально, – пробормотал он, – но кроме тебя, Симба, у меня львят нет.

Надо же. Понял шутку и даже по именам запомнил героев?

– Так заведи, – хмыкнул Лева. – Раз не спешишь. Я, наверное, правда какой-то дефективный, чего со мной вязаться, раз на твои активы и прочие богатства мне…

– Да ты тупой просто! – опять завелся Сизиф, ухватил его за ворот и притянул ближе. Лева мог отчетливо различить сетку красных прожилок, покрывающих белки его глаз. – Тупой малолетний долбоеб!

Леве было двадцать шесть, но он только тяжело вздохнул: папе знать лучше.

– Настолько тупой, что меня на последнюю «вирусную» конференцию в Пекин позвали и в Бостон звали в лабораторию? – Вырываться он не стал, но тоже оскалился и глаз не опустил. – И вообще, у тебя и Артем Витальевич тогда тупой? Что не хочет с исследовательской работы на организаторскую и двойной оклад его не прельщает?

Отец только зарычал. Это был еще один его камень преткновения, пусть помельче.

– Уймись, – одернул Лева. Вот теперь он правда сердился, пьяное благодушное терпение заканчивалось по мере того, как крепла тошнота. – Башкой подумай, а, кто будет ебашить, делая твою шарашку такой крутой, если ты всех ученых…

– Ладно! – резко капитулировал Сизиф. Все-таки мозги ему пока не отказали, а может, просто не хотелось драть глотку. Лева надеялся на первое. – Тут я хватил, конечно, вы у меня золото и молодцы, и я ценю вас, что бы ты там ни выдумывал, но…

– Так не ценят. – Лева все-таки отстранился. – Нет, пап. Так – не ценят.

Секунду казалось, что Сизиф, мнущий скрюченными пальцами воздух, подумывает об убийстве. Характер у него правда был взрывной, а конкретно эта тема с каждым разом провоцировала взрывы быстрее. Лева ждал, украдкой осматриваясь: если машины двинутся, это чудовище хоть можно будет отвлечь. Но все стояли как влитые.

– Лёв, слушай, – прозвучало на полтона ниже. – Ну. Ученых крутых у меня много. А сын один.

Точно даже извиняясь, он пожал плечами. Пробка все-таки начинала рассасываться, метр за метром, и машина снова тронулась. Сизиф сжимал руль и кусал губы, Лева вглядывался в развязку. Они въезжали на мост, неподалеку маячил Белорусский вокзал.

– Я устал. – Сизиф рассеянно взглянул вперед, потом ненадолго возвел глаза к потолку. – Ты ко мне все время придираешься.

– Я… – Лева аж подавился. – Я что?..

– И еще затираешь об обесценивании. – Его не услышали. Сизиф буквально зашипел сквозь зубы: – Я вам зарплаты плачу! Гранты и тендеры выбиваю! С хмырями из минздрава по баням хожу, чтоб все на мази было! – Он ударил кулаком по клаксону. Какой-то жучок-фольксваген спешно удрал подальше. – Да я…

«А вот я все это не смогу, понимаешь? Я лучше буду тем, для кого стоит выбивать гранты». Но говорить это было бессмысленно. Лева уже пробовал, не раз.

– Ты… – Сизиф на него все же глянул, беззлобно, но словно с легким отвращением. – Я знаю. Ты боишься повторить судьбу этого своего тезки из «Жука в муравейнике».

Вот же блядь. Иначе не скажешь. Вот куда вырулили.

– Не бойся! – Cнова он посмотрел вперед, заходили желваки на скулах. – От Абалкина у тебя только имя. Он был, при всех его лихих миссиях, рефлексирующей рохлей. Весь из себя «дохуя необычный». А ты у меня уже сейчас волк. Нет, не так. Лев.

Лева молчал. Слова отца – при всей общей серости фаната качественной советской фантастики – не были лестью. Они действительно трактовали гениальную повесть Стругацких совсем по-разному, как и всю жизнь. Если Лева в «Жуке в муравейнике» видел историю личности, у которой буквально украли право быть собой, то Сизиф – скорее последствия бесполезных бунтов. Инфантильную неготовность ни рычать, защищая свои права, ни, приземленно выражаясь, ходить по баням, чтоб все было на мази.

– Он не был рохлей. – Лева посмотрел отцу в глаза. – За него просто все решил Мировой совет. Увидел в нем опасность, стал манипулировать, не давая права…

– Ой, да плевать! – Снова нетерпеливый щелчок пальцев: «Заткнись, я все сказал, а тебе не надо».

– Нет, не плевать! – вспылил Лева. Машина опять замедлила ход. – Подумай-ка. Он долгое время не замечал, что им кто-то рулит. Все было цивильно. Прекрасное будущее, светлый мир. А потом вот, «стояли звери около двери…»

Сизиф поежился. Надо отдать ему должное: наверное, понял и представил в красках.

– Брось, – пробормотал он и даже фыркнул. – Дичь, особенно после твоих «не девяностых». Мы живем все-таки не в антиутопии. И я не собираюсь тебя…

Лева покачал головой. Разговоры о «Жуке…» оставили от его и так подпортившегося настроения дымящиеся развалины.

– Заставлять? – закончил он сам. – Что ты тогда никак не отъебешься?

Сизиф тяжело посмотрел исподлобья, но Лева опять не отвел глаз. До секунды, пока губы не расплылись в усмешке:

– Англичанин мой, приятно от тебя такие словеса слышать.

Извиниться не захотелось. Давно не хотелось. Русский матный часто становился языком их внеофисной коммуникации. Сизиф отвернулся. Машина продолжала ползти, за окном, под мостом, маячили золотисто-голубые огни в зеленых башнях. Лева засмотрелся на них. Возможно, просто хотел отвлечься. Возможно, не знал, куда спрятаться.

– Я вас всех, – снова услышал он голос Сизифа, но не повернулся, – понасобрал из разоренных НИИ. Схлопнувшихся больниц. С засранных био– и химфаков.

– Не меня, – ровно возразил Лева, поворачиваясь. Отец опять сжимал губы. – И объясни, к чему ты опять ведешь.

– К тому, что я требую уважения! – Сизиф рявкнул это. Так рявкнул, что крестик, подвешенный к потолку, закачался. – К тому, что нехуй нос воротить, будто я тебе кусок говна на лопате предлагаю, а не свое кресло! К тому, что я прошу тебя подумать, а не…

– Да ты фармацевта-то ни одного знаменитого не назовешь! – перебил Лева. Сам не знал, что вдруг потянуло за язык. – Ты не знаешь, что по-русски значит in vivo, in vitro и in silico и чем эти этапы отличаются, а во все суешь морду! Что ты мне можешь…

– А это тут при чем? – Но плечи Сизифа напряглись, руки впились в руль, на виске запульсировала жилка. И Лева понял, что не сдержится.

– При том, что хватит мерить все деньгами! Любой толстосум может открыть такой холдинг, но не любой специалист с «засранного химфака» сделает тебе хорошее лекарство, вакцину, сыворотку, биодобавку, это…

– Я мог тебя за волосы из МГУ выволочь, – вкрадчиво возразил он. Правдой это не было, оба они знали, но Лева также понимал, почему это прозвучало. Оба перегнули.

– А я могу просто послать тебя на хуй окончательно, и посмотришь, как без меня будут чувствовать себя «галены». Сейчас.

– Ха! – Сизиф даже не расхохотался, а заржал. Зубы опять засверкали во всей красе; особенно кидался в глаза щербатый левый клык, который ему отбили в какой-то разборке. – Ха-ха-ха, Левка! Ну ты хоть себя-то трезво оценивай, раз меня не можешь! Светило… блядь… это не лаборатории без тебя загнутся, а ты без моей зарплаты, и я… я… – Он глубоко вздохнул. Будто злобный механизм, втягивающий кислород, чтобы вращаться на полную катушку. Так и вышло: веселье из глаз ушло, они стали узкими и ледяными, улыбка сменилась привычным оскалом. – Значит, так. Еще немного – и я тебя на хрен уволю. Мои друзья арестуют твои счета. И ты…

И я все-таки сказал это, да, теперь признаюсь. Я сказал: «Пошел на хуй!», получил затрещину, а через несколько мгновений понял, что не сижу в салоне, а благополучно лежу на тротуаре, у вот той очаровательной кованой решеточки. Тачка стремительно удалялась: пробка рассосалась. Что ж… Thank God, ряд был крайний. «Крутые дела требуют крутых разборок, Симба», ну-ну. Сизиф мой как был в девяностых, так там и остался. Но… и я далеко не ушел, пожалуй.

Попялившись в небо минуты полторы, Лева попытался приподняться, но голову расколола боль, замутило сильнее. Дело было не в ударе об асфальт – надо отдать должное, отец вышвырнул его почти нежно и прежде, чем газануть. А вот гнев, бессилие и разочарование – да, разочарование, deal with it[11]11
  Смирись с этим (англ.).


[Закрыть] – как и нередко, заставили давление резко скакнуть на заоблачные высоты. Лева опять посмотрел в темные вечерние облака. Они встретили его жирными черными мошками и свернулись в воронку.

– Старею… – пробормотал он неясно кому.

Пешеходы обходили его по дуге; тетка в цветастом сарафане пробормотала: «Развелось пьянчуг…» Так Лева – в своих вполне приличных брюках, сравнительно немятой рубашке, при галстуке и в начищенных ботинках – пролежал еще минуты две. Безучастно слушал стук в висках и размышлял, действительно ли похож на бродягу. Только из-за рыжей гривы до плеч? Или из-за того, что, как всегда, забыл побриться?

– Ой… молодой человек, вы в порядке? – вдруг раздалось рядом. Значит, все же не совсем похож. Или кто-то сердобольный жалеет бродяг.

Лева с усилием сел и встряхнулся. Над ним стояла русая девушка с большим тортом. Смотрела она сочувственно, чуть склонив голову к правому плечу. Симпатичная. С мелкими веснушками на носу. Ленточка была зеленая – и на торте, и у девушки на лбу.

– Да… почти, спасибо, – прокашлявшись и обнаружив, что успел в кровь прикусить щеку, ответил наконец Лева. – Не волнуйтесь. Но раз уж вы остановились, у вас нет случайно чего-нибудь от… – он отмахнулся сам от себя, – в общем, гильотины нет?

– Ой, нет, извините. – Девушка моргнула. Шутку она явно поняла. – И таблеток тоже с собой нет…

– Жаль. – Лева снова растянулся на асфальте. Стало уже совсем на все плевать. – Ну, значит, не повезло. Have a good… хорошего вечера, вот.

Но девушка все не уходила. Топталась рядом, рассматривала его. Спросила, помедлив:

– Может, вам скорую? У вас немного… ну, кровь на волосах.

Она выглядела все более напуганной. Леве от этого становилось все более неловко.

– Ну вот еще. – Он подложил левую руку под голову. – Это не кровь, это кетчуп.

Девушка прищурилась. Конечно, не поверила. Лева, собираясь с силами, стал внимательнее рассматривать ее: милая, стройная, лет семнадцати. В джинсовых бриджах и светлой футболке, с принта которой криво улыбается Гоголь или кто-то похожий на Гоголя. Ножки ого-го, но это Лева оценил машинально: положение было удобное.

– Ну что вы? – снова заговорил он, видя, что она молчит. – Не видели людей, у которых случилась жопа? Это бывает, и это проходит. Вот и вы проходите-ка мимо.

Он надеялся, что не нагрубил. Вроде нет: на лице девушки все еще читалось сочувствие, а не возмущение.

– Слушайте. – Она подошла еще на шажок. – Я вас не могу так оставить, даже… – Она помедлила и по слогам, крайне скептично произнесла: – В кетчупе. Я иду к друзьям, и у них наверняка есть аптечка… – Тут она даже пальцами щелкнула. – Ах да, и новый парень моей подруги же врач! Посмотрит вашу голову. Идемте со мной, это недалеко.

«Недалеко» располагалось где-то в башнях вокзала: девушка махнула рукой именно в ту сторону. Лева задумался. Навязываться в незнакомую компанию он не хотел, на ногах стоял неважно, но… Просто поймать такси и поехать домой? Ненавидеть мир, отца и прежде всего себя за то, что никак не отстоит право быть собой? Ожидать расплаты? Да, придется, придется. Но, может, не сейчас?

– Ну, если вы так беспокоитесь… – Лева хотел из вежливости все же еще немного поотказываться, но девушка уже посмотрела на часы и нетерпеливо его перебила:

– Идемте, а? Я уже опаздываю, Ася и Ника меня слопают вместо торта!

Она энергично протянула руку. Лева предпочел не обратить на это внимания, поднялся сам, отряхнул одежду. Девушка устремилась к спуску с моста, Лева смиренно побрел следом. Шагала незнакомка быстро, явно спортсменка или, по крайней мере, ЗОЖница. С гудящей головой было тяжеловато за ней успевать, но Лева старался.

– Как вас зовут-то? – пропыхтел он, наконец ее догнав. – Хотите, понесу ваш торт?

– Саша, – отозвалась она, кинув на него новый взгляд. – Нет, спасибо, торт я вам не дам, вдруг вы…

– Сбегу с ним? – неловко сострил Лева.

– Упадете, вы же шатаетесь, а там такие фиалки красивые из крема… – Она лукаво прищурилась и все-таки спросила прямо: – Что с вами случилось-то? От вас…

– Спиртным пахнет, знаю, – покаялся он, видя, что ей неловко задавать вопрос «Насколько вы бухой?». – Но это так, несерьезно, а потом я… well, как раз упал. – Проблемы Прайда он разумно опустил. – Кстати, я Лева… – бог знает зачем добавил: – Ларин.

– Ларин, брат Татьяны?! – Она вдруг засмеялась и будто расслабилась. – Круто как! Прикиньте, моя фамилия – Пушкина. Теперь неудивительно, что я вас нашла.

– Александра Пушкина? – тут не поверил Лева. – Ого. А вы тоже пишете стихи?

Куда-то не туда он влез: девушка слегка потупилась, стала созерцать фиалки и желтую малину на торте так, будто выискивала тайное послание внеземной цивилизации.

– Пишу, – наконец призналась Саша. – И не только стихи.

Она все еще вела себя с ним как patron saint of dummies[12]12
  Покровительница чайников (англ.)


[Закрыть], но он чувствовал: тему лучше перевести, что-то тут не то. Поэтому Лева с охотой подхватил беседу, когда речь зашла о компании. Успел по пути узнать, что у одной из Сашиных подруг день рождения, что другая учится в милицейской академии, что их знакомый врач – каратист, что занавеска в баре черная, а бармен – браток. И еще многое. Но все это время, пусть фоново, Лева думал.

Что ему делать, когда этот упоротый вечер кончится?

«Бараний клык», действительно отгороженный от мира тяжелой черной портьерой, впечатлил меня: окно-звезда, деревянная мебель, широкая стойка. Колоритный бармен с татуированным черепом и дробовик на стене красиво дополняли антураж. Я знал много баров в Москве, как же пропустил этот? Было в нем что-то такое… в духе добротных вестернов. Саша лавировала в толпе, я ковылял за ней. На меня косились без любопытства: своих и чужих здесь явно не разделяли.

– Сейлор Мун снова с нами! Сюда, сюда! – На этот внезапный девичий голос мы протиснулись к стойке. – Ни фига себе! Это кто?

Сидевшая здесь компания поздоровалась с Сашей: три девушки и парень, затем подошли еще двое парней. И все они тут же заинтересованно обступили меня. Дружелюбно… как аборигены Кука. Ну, мне так показалось.

Компания была weird. Старшая девушка, Ника, – высокая, фигуристая, – попросила у меня документы. Марти – эпатажная, в коротком платье, – протянула надушенную руку и томно сказала, что Ларин – это по-онегински. Ася рядом с ними смотрелась ангелом из-за белого сарафана и невесомых хвостиков, она посматривала на меня, точно не определившись, пугаться или жалеть. Марти – самая общительная – представила мне парней. Одетый по-спортивному Макс сильно пожал мою руку, Кирилл улыбнулся подчеркнуто нейтрально. Пафосом от этого яппи веяло за километр. Тем не менее именно яппи, представившийся Крысом, деловито осмотрел мой череп, проверив, нет ли сотрясения, а бонусом дал пару советов, как справляться со скачками давления. Наконец я познакомился с третьим парнем, Дэном. Меня сразу зацепил его взгляд: глаза были большие, серые, светлые. Очень неземные и холодные глаза, хотя он много улыбался.

– Даня, между прочим, из вашей с Сашей семейки! – подмигнул Макс.

– Какой семейки? – Я едва не подавился минералкой, которую щедро налил мне сочувствующий бармен. Нет, понятно, «законы жанра», по которым мы с милой Сашей просто обязаны друг в друга влюбиться… но она на меня в том самом смысле не посматривала, а я не посматривал вообще ни на кого, потому что плохо соображал.

– Онегинской! – подхватила тему Мартина. – Данька-то у нас Ленский!

– Как? – Я все еще откашливал попавшую не в то горло воду.

– По паспорту, – пожал плечами «Данька», хлопнув меня по спине.

– А-а… – Я перестал кашлять скорее от удивления: не ожидал такого удара, Дэн вовсе не выглядел машиной для убийства. Спина приняла удар довольно болезненно.

Вскоре бармен принес коньяк (опять этот яд, опять!), и стало весело: оказалось, что в этой незнакомой компании я чувствую себя ничего так! Мне торжественно доверили нарезку торта, но курсантка Ника сбежала, едва съев кусочек, и я ясно увидел: всех это расстроило. Они выпили еще. Я уже не стал, заказал кофе. Смотря, как Марти и Макс расстроенно переглядываются, я мог только пожимать плечами. Так бывает: ты приходишь в дом, который кажется тебе очень крепким, красивым и уютным, а потом в одной из комнат случайно наступаешь на прогнившую половицу или видишь выбитое окно.

– Крыс, пошли трахаться в сортир, – сказала Марти, когда коньяка почти не осталось, и за рукав потянула Кирилла в коридор. Тот не особо возражал. Их пальцы крепко переплелись. Лева, слегка окосевший после новой дозы алкоголя, проводил парочку взглядом, прикидывая, не была ли фраза плодом его воображения. Похоже, нет.

– Ага, пойдут они в сортир. Небось опять в каком-нибудь вип-зале, хуевы эстеты, – благодушно буркнул Зиновий, протирая стакан.

Лева вытаращился на бармена. Тот зевнул.

– А может, и без траха. Просто наделают фоток в стиле Адама и Евы на фоне всех этих фонтанов, скульптур и золотых подсвечников.

– Тут и такое есть? – изумился Лева. За границу он предпочитал летать, поэтому на Белорусском никогда не был. Обстановка, пока он шел с Сашей, показалась ему простоватой, скорее современный минимализм, чем барокко.

– На каждом вокзале, – бармен таинственно понизил голос, – есть блеск и нищета. И свои тайны. Но не для каких попало глаз.

Лева задумчиво посмотрел на Сашу, сидящую через два стула от него и дремлющую, потом на Макса с Асей, играющих в бильярд в дальнем углу. (Бильярд? Откуда? Лева мог поклясться, что минут десять назад стола не было и никто его не вносил!) Наконец он поискал глазами Дэна. Тот нахохлился в углу, за пустым столом, и рисовал в скетчбуке.

– А они?.. – задал Лева глупый вопрос, и бармен ожидаемо хохотнул:

– Нет, нет, групповуху они не ценят. И вообще странненькая дружба выходит, как по мне… – Он вздохнул. – Их не всегда хватает друг на друга. Ну, не всех и не на всех.

Казалось, здоровяк расстроен. Видимо, у него с ребятами были какие-то долгие отношения. Лева промолчал: о чем ему-то судить? Снова он посмотрел на Дэна – тот особенно притягивал взгляд. Хрупкая фигура буквально светилась в полумраке.

Бармен флегматично осушил стакан и почесал бок. А потом словно в никуда сказал:

– Может, кто-то мог бы их всех расшевелить?..

Отчего-то Лева принял это как знак. Взял со стойки бутылку, слез со стула и направился прямиком к Дэну. Ноги буквально сами понесли.

Когда над ним нависли, Дэн смутился, потупился и быстро накрыл лист ладонью. Светлые прямые волосы – недлинные, но пышные – упали на лоб.

– Можно к тебе? – Вот теперь Лева смутился – а ну как помешал? – За музу сойду?

– Да, – непонятно на что ответил Дэн и смахнул прядь с глаз. Улыбнулся, до конца осознав слова, и спешно добавил: – Садись, конечно, уважаемый муз.

– Будешь? – Лева махнул бутылкой. Всратое остроумие продолжало переть. – Хорошие музы с пустыми руками не приходят!

Дэн подумал, кивнул. Взгляд был вроде приветливым, но у Левы возникало необычное ощущение, что его скрупулезно и с интересом… зарисовывают? Он поскорее налил коньяка в стоящий поблизости стакан. Дэн проследил за движением.

– А мне он был нужен для красок…

– Чего? – растерялся Лева. Дэн молча указал на стакан. – А, чтоб воды налить? У тебя и тут краски есть?

– Коробочка акварели, почти всегда со мной. – Прозвучало виновато, почти как «У меня почти всегда с собой наркотики». Дэн даже опять отвел глаза.

Лева завис. Ох, не привык он общаться с творческими людьми и не имел понятия, с какого боку к ним вообще приближаться. Да и стоит ли? Он все же попытался:

– Ого, ну с таким подходом точно прославишься! Очнусь – а у тебя уже выставка в каком-нибудь Метрополитен-музее…

Оживить беседу получилось не очень: Дэн смутился только сильнее, подцепил измазанными в грифеле пальцами косичку, заплетенную из единственной длинной пряди волос. «Падаванская коса» – так, кажется, это называлось. Лева замечал у некоторых эту моду, еще с премьеры первого эпизода «Звездных войн».

– О выставке я не думал, – наконец отозвался Дэн. – Но… – Он кивнул на что-то, прислоненное к столу. – Вот. Я рисую примерно такое, если тебе интересно.

Зелень, золото, синева весеннего неба. Облака, липовый цвет, корабли. Все это – над головой светловолосой девушки, все это – миры. Там же лебеди, принцесса, лиловый дракон. Смуглый музыкант с увитой терновником скрипкой, стайка нетопырей, лягушка с фонарем. И полумесяц с лицом девы, и одноглазый великан, и воины, и лошади, и сам Всадник Смерти. И почему-то особенно броско – серая чайка, крыльями обнимающая пирата.

– Это Ася, – пояснил Дэн. – И разные истории. Ася с Сашей пишут сказки.

– Если они пишут, как ты рисуешь… – не мог отойти я, залипал на детали. Все больше офигевал.

– Лучше, – твердо сказал Дэн.

– Amazing. – Неловкий вопрос так и просился, я не сдержался. – И ты это… ну, без наркоты все это рисуешь? На веществах не сидишь?

Дэн не то что не возмутился, даже не удивился, только плечами пожал:

– Не сижу. Зачем? От этого, думаю, голова скорее туманится.

Я вздохнул. Вот они, гены Сизифа. Похоже, я даже хвалю так, что человек обижается. Захотелось извиниться, но я не стал, поняв: ему это не надо.

– Сходство, кстати, поразительное. – Лева помедлил. Было неловко, но он произнес первую пришедшую в голову мысль: – И видно, что с любовью рисовал.