Текст книги "Генерал де Голль и Россия"

II
Коннетабль и мужик. Диалог равных

В мае 1958 г., по завершении долгого «перехода через пустыню», генерал де Голль вернулся на французскую политическую сцену. Он предвидел эту эффектную развязку.

Действительно, двумя годами ранее, отвечая на вопрос американского журналиста Сайруса Сульцбергера о возможности того, что объятая смятением политическая элита обратится за помощью к «спасителю», он уточнил: «Да, но лучше, чтобы царил хаос. Этот режим был создан против меня, а стало быть, не может призывать де Голля, чтобы тот его спас».

Этим хаосом был объят Алжир, а главным его творцом выступала тогда армия. Мы не будем здесь рассказывать о хорошо известных событиях 13 мая и «заговорах», угрожавших республике, а ограничимся констатацией последствий. Президент Коти, убежденный, что «страна на грани гражданской войны», счел своим долгом обратиться к «самому прославленному из французов», чего и ждал генерал де Голль в уединении своего Коломбэ.

31 мая 1958 г. генерал был утвержден главой правительства и получил требовавшиеся ему чрезвычайные полномочия. 21 декабря того же года его избрали президентом республики. Между тем подготовленная по его инициативе новая Конституция была одобрена 28 сентября на референдуме 80 % голосов избирателей, проявивших высокую активность и в метрополии, и колониях. В Алжире конституционную реформу также одобрило подавляющее большинство, и только одна колония, Французская Гвинея, ее отвергла, получив, таким образом, спустя месяц (спустя 5 дней. – Примеч. пер.) независимость. IV Республика, чьи беспомощность и изъяны неустанно обличал де Голль, прекратила существование.

Изменившийся мир

Все было новым в мире, где генерал де Голль готовился к действиям. И прежде всего его собственный статус. В отличие от 1940–1945 гг., ему не приходилось ни заявлять о своей легитимности, ни завоевывать ее день за днем, как когда-то в ходе той удивительной борьбы, которую он вел за право воплощать в себе и представлять Францию. В 1958 г. его облекли законной властью государственные институты его страны. И ему не нужно было требовать себе власть, высшее руководство Республики само просило отшельника из Коломбэ принять ее. Страна одобрила это решение, и сделала это убедительно.

Ему не надо было с самого начала бороться за статус своей родины на международной арене. Францию военных лет, побежденную, униженную, презираемую, о которой он упорно твердил, что она лишь проиграла битву, но остается сражающейся страной, сменила страна, восстановленная в ранге великой державы.

Франция являлась в 1958 г. благодаря былой настойчивости генерала де Голля одним из пяти постоянных членов Совета Безопасности ООН, то есть «грандом», признанным в таком качестве всем миром.

Но и мир, по сравнению с тем, каким его оставил де Голль в 1946 г., изменился. Прежде всего, Германия вернулась в Европу. Генерал де Голль страстно желал избежать возрождения этого врага, с которым Франция вела три войны, врага, разбитого в 1945 г., расколотого надвое и оккупированного четырьмя великими державами. «Немцы великий народ, которого постоянно тянет воевать, который мечтает о господстве», – говорил он в 1944 г., и, чтобы не дать этому народу осуществить такую мечту, генерал де Голль выступал за превращение Германии в конфедерацию независимых государств – сбывались прогнозы Жака Бенвиля, – за отторжение от нее Рейнской области, за то, чтобы Германию также лишить Рура, который следовало поставить под международный контроль, и, наконец, чтобы Саар экономически привязать к Франции. От этой Германии, которую рисовал в своем воображении генерал де Голль, не осталось ничего. В 1949 г. была признана Федеративная Республика Германия, в 1954 г. Парижские соглашения положили конец состоянию войны, а Франция была одной из сторон этих соглашений, оккупация Германии союзными войсками, таким образом, закончилась. В 1957 г. Саар вернулся в состав Германии, которая к тому времени уже вошла в НАТО. Генерал де Голль, будучи реалистом, очень быстро адаптировался к этой Германии, восстановившейся вопреки его чаяниям. Спустя год после признания Федеративной Республики он заявил о необходимости для немецкого и французского народов жить в согласии, хотя по-прежнему относился настороженно к неудобному соседу, сохранившему свои позиции на левом берегу Рейна. Впрочем, в 1958 г. никто и представить себе не мог возрождение объединенной Германии. Но эта ситуация отражала реалии расколотой Европы, и генерал де Голль мог в 1958 г. констатировать, что интуиция его не обманула.

За «Ялтинскую Европу», а он именно так воспринимал территорию, коммунизированную СССР с 1945 г., за советское господство над странами, расположенными на востоке континента, за эту расколотую Европу Франция, не допущенная на Крымскую конференцию, ответственности не несла. СССР установил здесь, вопреки воле народов, политические системы по образцу созданной Лениным в 1917 г. и навязал безоговорочное подчинение своей власти.

С тех пор в Европе противостояли друг другу два военных альянса: НАТО, созданная в 1949 г., центральным элементом которой были США, и Организация Варшавского договора, основанная в 1945 г. СССР, который ею и управлял.

Тем не менее генерал де Голль всегда сомневался в значении идеологии для жизни и развития народов. И он был далеко не уверен в жизнеспособности этой восточноевропейской структуры, построенной, как он знал, на принуждении, на военной силе, идеологические узы которой, по мнению этого знатока истории, не могли сдержать волю и чаяния народов.

Мир, окружавший его, когда он вернулся к власти, мог лишь укрепить его убеждения. Внешне мир все так же состоял из двух противостоящих блоков, Западного с центром в Вашингтоне и Восточного с центром в Москве. Но с 1953–1955 гг. этот биполярный мир испытывал глубокие потрясения, что не мог не заметить генерал де Голль.

Китайская революция 1949 г. явно усилила коммунистический блок, а в 1947 г. зародился интернационал коммунистических государств и движений, объединенных в Коминформ. Но эта революция знаменовала собой также выход на «историческую сцену» новых стран, до тех пор не игравших никакой роли в силу своего статуса зависимых территорий или просто своей отсталости. Пройдет еще несколько лет, и этот процесс уже нельзя будет игнорировать.

В 1955 г. представители двадцати девяти стран (некоторые из них даже еще не добились независимости) собрались в Бандунге (Индонезия) на первую конференцию стран Азии и Африки и провозгласили десять принципов мирного сосуществования. Новой, глубоко революционной по содержанию идеей, привнесенной этой конференцией, была идея неприсоединения, самостоятельного пути, который вправе выбирать каждая страна, нейтрального пути, не зависящего ни от одного из двух военных блоков. Да, в мае 1955 г. эти блоки еще казались всемогущими, и предложения участников Бандунгской конференции не всегда выслушивали и воспринимали всерьез. Тем не менее они уже ставили под сомнение ориентиры, установленные великими державами. Так, Тито, будучи правоверным коммунистом, тут же заявил о своей поддержке принципов, выработанных в Бандунге.

Но самое заметное, самое шокирующее, самое неожиданное потрясение случилось в сердце Ялтинской Европы, в СССР. В 1953 г. умер Сталин. С самого начала его преемники, напуганные перспективой прихода к власти из их рядов нового Сталина, понимали, что им нужно, чтобы обезопаситься, идти в ногу с изменившимся миром. И первые месяцы после смерти «великого вождя» отмечены в СССР беспрецедентными инициативами, направленными на создание атмосферы «оттепели»: частичная амнистия, освобождение «убийц в белых халатах», экономические послабления. Это было время международных инициатив, в корне менявших сложившуюся ситуацию. В 1955 г. Австрия еще оставалась частично оккупированной советскими войсками, на уход которых никто не рассчитывал. Тем не менее она обрела суверенитет и независимость благодаря решению, принятому СССР в одностороннем порядке. Для стран Восточной Европы это был мощный стимул. Разве это не демонстрация того факта, что статус 1945 г. явление временное? Да, Австрия находилась в особом положении, поскольку Москва относилась к ней как к освобожденной, а не враждебной стране, и ей не навязали коммунистический строй. Но разве не отвечало ее возвращение к независимости со статусом нейтральной страны курсу на мирное сосуществование, провозглашенному в Бандунге?

Более того, еще в 1955 г. Хрущев отправился в Белград мириться с Тито. Поездка в Белград для руководителя советской компартии была сродни хождению в Каноссу, ибо Тито, отлученный Сталиным, угрожавшим его «раздавить», требовал, чтобы Хрущев летел к нему, а не наоборот, и чтобы встреча была организована на партийном, а не на государственном уровне. Это и понятно, ведь Сталин обвинял главу Югославии в нарушении именно партийной дисциплины. И Тито добился этого покаяния от преемника Сталина. Он добился от него, прежде всего, признания, что в советско-югославском конфликте неправа была советская сторона. И заставил Хрущева признать, что в коммунистическом мире каждая партия и каждая страна вправе выбирать тот путь, который ей наиболее подходит. Еще один успех движения неприсоединения! Остальной советизированной Европе смысл этих договоренностей был ясен. Он заключался в признании, что господство Москвы над странами – участницами восточного блока не узаконено их приверженностью к одной идеологии.

Наконец, и это событие стало наиболее значимым, окончательно выбившим почву из-под ног Ялтинской Европы, в феврале 1956 г. на ХХ съезде КПСС Хрущев признал, что мир изменила не только неоспоримая мощь социалистического лагеря, противостоящего находящемуся в упадке капиталистическому миру, но и подъем бывших колоний или колоний, ведущих борьбу за национальную независимость (снова Бандунг), и что в результате этого противостояние не на жизнь, а на смерть непримиримых блоков может отныне смениться их мирным сосуществованием. Да, это сосуществование, ставшее возможным благодаря победам коммунизма, подразумевало со временем его распространение в масштабах всей планеты, но – мирным путем. Таким образом, в единообразии, в руководящих указаниях больше необходимости не было, каждая страна могла идти к революции наиболее подходящим ей путем. Таким образом, это признание национального пути, право на который Хрущев вынужденно уступил Тито в мае 1955 г., советский лидер спустя несколько месяцев, на ХХ съезде, распространил на весь социалистический блок.

Кроме того, в своем секретном докладе – распространенном втайне среди всех руководителей зарубежных компартий – Хрущев осудил разгром Сталиным национальных компартий, в первую очередь польской в 1938 г. Признавая, что Сталин стриг под одну гребенку «братские партии», Хрущев лишил правовых оснований всю восточноевропейскую политико-идеологическую систему, созданную в 1945 г. Хотя смысл послания читался ясно, делать из него практические выводы государственным и партийным руководителям было, разумеется, рано. Но для Польши, воодушевленной признаниями, прозвучавшими на ХХ съезде, и Венгрии, советизация которой сопровождалась исключительным по масштабам насилием, речь Хрущева стала поводом попытаться вырваться из ялтинской системы. Коммунистические вожди более благоразумных стран – Болгарии, Румынии – более трезво оценивали ситуацию: время пришло пока только для признаний, но не для ликвидации системы. Венгерское восстание, как и беспорядки в Берлине в 1953 г., были жестоко подавлены. Польше удалось избежать кровавой бани благодаря ловкости Гомулки, только что освободившегося из тюрьмы, куда его бросил Сталин. Советский порядок в Варшаве и Будапеште был восстановлен. Надолго ли?

Чего ждать после Сталина?

Вот такими новыми декорациями было обставлено возвращение к власти генерала де Голля. Он мог констатировать, что интуиция его опять не подвела. Идеология, которую он считал ловким политическим ухищрением, пошла на попятный перед проявлением национальных чувств в Белграде и, на какое-то время, в Варшаве и Будапеште. Призыв к порядку под предлогом общей идеологии не мог скрыть стремления к господству СССР, который для генерала де Голля оставался все той же вечной Россией, движимой все теми же амбициями, раскрытыми в докладе Хрущева.

Как относиться к этому СССР, который добровольно отказался от своих завоеваний в Австрии, от своего авторитета в коммунистическом мире, но оставался могущественным государством, одной из двух самых мощных в мире держав – обладательниц ядерного оружия? Да, для генерала де Голля СССР – это одновременно и Россия, историей, культурой, исключительным патриотизмом которой он восхищается, и коммунистическая, империалистическая, стремящаяся господствовать страна, идеологию и амбиции которой он с негодованием отвергает. Ленин говорил: «Поскребите коммуниста – и вы найдете филистера». Генерал де Голль считал так же, но менял смысл формулы: настоящая Россия может возродиться, отряхнув с себя коммунизм. Его воспоминания о Сталине не лишены горечи. В 1945 г. Сталин не уступил ни одному из его требований по Германии, выступал против присутствия Франции в Ялте и Потсдаме. Но Сталина больше не было, и его преемники уже изменили картину международных отношений. Они внесли вклад в окончание войны с Кореей. А в Индокитае, где СССР до 1954 г. открыто поддерживал Хо Ши Мина, преемники Сталина Хрущев и Маленков впоследствии стали проявлять определенную сдержанность.

Генерал де Голль мог сделать вывод, что, несмотря на кризисы, имевшие место в советской сфере влияния, СССР демонстрировал необычайный рост своего могущества. Он обладал ядерным оружием, а в 1957 г. вышел в космос. Серьезное научное достижение с конца 1957 г. до неузнаваемости поменяло конфигурацию стратегических отношений между двумя великими державами. 4 октября СССР вывел на орбиту первый искусственный спутник Земли, за которым 3 ноября последовал второй. В одном из отсеков «Спутника-2» находилось живое существо, собака, которая, впрочем, прожила всего 5–7 часов. Это достижение радикально изменило отношения между Востоком и Западом. До тех пор США имели полное преимущество над СССР, поскольку их территория оставалась вне досягаемости для советских ракет, в то время как американские бомбардировщики В-52 могли без труда достичь советской территории, а американские базы, расположенные по периметру СССР, делали Советский Союз крайне уязвимым перед таким стратегическим соседством. Вообще-то уже 27 августа 1957 г. ТАСС сообщил о состоявшемся в СССР успешном запуске «сверхдальней, межконтинентальной, многоступенчатой баллистической ракеты». Но это сообщение прошло практически незамеченным или же было отнесено на счет советской пропаганды, в то время как вывод на орбиту спутника двумя месяцами позже воспринят как подтверждение технического прогресса СССР и окончание эпохи стратегического доминирования США. Американцев это событие привело в крайнее смятение. Президент Эйзенхауэр попытался преуменьшить его масштаб. Но оно привело, согласно опросам общественного мнения, к падению его рейтинга, после чего американский ученый-ядерщик Эдвард Теллер заявил: «США потерпели более серьезное, более тяжелое поражение, чем в Перл-Харборе»7777
  Цит. по: Lacouture J. De Gaulle. 3 vol. Paris: Le Seuil, 1984–1986. T. III. P. 429.


[Закрыть].

Мао, тогда еще не конфликтовавший, по крайней мере открыто, с преемниками Сталина, так прокомментировал это событие в ноябре 1957 г.: «Ветер с Востока одолевает ветер с Запада». Это оптимистическое высказывание, вне всякого сомнения, относилось к спутнику. Но если вдуматься в смысл изречений Мао, который в следующем году использовал ту же фразу для описания ближневосточного кризиса, можно прийти к выводу, что китайский руководитель таким образом выражал свое более широкое в географическом плане восприятие мира. Еще один комментарий Мао, опять-таки по поводу спутника, подтверждает, что он оценивал его запуск прежде всего как геополитик: «Это похоронный звон по колониализму. Американская политика по окружению СССР позорно провалилась». Генерал де Голль очень быстро почувствовал, что за фасадом отношений Москвы и Пекина, какими бы безоблачными они ни казались, если судить по таким декларациям, зрело недовольство, которое наверняка должно было закончиться разрывом. И он сразу же сделал ставку на эти разногласия, чтобы еще больше изменить картину коммунистического мира. В целом же, судя по комментариям того времени, эти события вызвали определенный оптимизм. Многие западные аналитики полагали тогда, что СССР, обретя новую мощь, может стать более миролюбивым, поскольку его былая агрессивность являлась проявлением тревоги, испытываемой из-за комплекса стратегической неполноценности. Разве не снижался тем самым риск перерастания «холодной войны» в «горячую»? Этим вопросом часто задавались в ту пору. По мнению генерала де Голля, внимательно наблюдавшего за новым раскладом сил, напрашивалась мысль, и он произносил ее вслух, что в равновесии страха есть свои положительные моменты для сторонников мира во всем мире7878
  Интервью автора с Аленом Пейрефитом, ноябрь 1990 г.


[Закрыть].

Этот оптимизм скоро подвергся испытанию кризисом, который Хрущев сознательно спровоцировал в Берлине в 1958 г.

Да, в отношениях Франции с Москвой после возвращения генерала к политической деятельности не все складывалось гладко. Прежде всего Хрущева тревожило франко-германское сближение, закрепленное визитом Аденауэра к де Голлю в его поместье в Коломбэ-ле-дез-Эглиз. Встреча двух политиков, состоявшаяся в частных владениях генерала – весьма символичный жест, – вызвала раздражение и беспокойство Москвы.

В течение нескольких недель, предшествовавших этой встрече, советский посол в Париже Виноградов, пристально следивший за деятельностью генерала де Голля до и после мая 1958 г. и хвалившийся перед своим правительством, что поддерживает с ним доверительные отношения, доказывал Москве, что генерал, убежденный сторонник независимой политики, мог бы стать авторитетным союзником. Франко-германское сближение и личные отношения де Голля и Аденауэра поколебали доверие, которое СССР испытывал к этому потенциальному союзнику. Хрущев был настолько раздосадован, что открыто критиковал это сближение, доходя до параллелей с Мюнхенским договором 1938 г.

Рост активности генерала де Голля на международной арене осенью 1958 г. раздражал не только СССР. В Германии также наблюдалось определенное смятение, вызванное эффектной инициативой генерала: меморандумом от 17 сентября. Всего через два дня после отъезда канцлера Аденауэра из Коломбэ радушный хозяин отправил президенту США меморандум из четырех пунктов, главное место в котором занимала модификация процесса принятия решений в рамках НАТО путем создания трехстороннего директората, в составе США, Великобритании и Франции. Генерал де Голль основывался, представляя этот проект, на констатации следующего факта: «Общность испытываемых рисков не соответствует уровню сотрудничества, необходимого в плане принятия решений и несения за них ответственности». Президент США ответил ему, что, будучи полностью открытым для дискуссий – и дискуссии такого рода действительно состоятся, – он не может и помыслить о том, чтобы предоставить другим членам альянса тот особый статус, которым пользовалась Франция. Проект не получил широкой огласки, но глубоко заинтересовал некоторых союзников США, особенно Италию. И его воспринял как личное оскорбление канцлер Аденауэр, которому генерал двумя днями ранее ничего не рассказал; он счел это признаком недоверия. Посол Сейду, которому генерал де Голль, будучи осведомленным об опасных последствиях своей инициативы, поручил представить дело канцлеру максимально тактично, отмечал в своих воспоминаниях, «что оно постоянно служило источником раздражения Аденауэра»7979
  Seydoux R. Mémoires d’outre-Rhin. Paris: Grasset, 1975. P. 224.


[Закрыть].

Берлинский кризис: «бастион» де Голля

Таким образом, международная обстановка уже была достаточно неспокойной, когда 10 ноября рванула настоящая бомба. Хрущев поставил под сомнение статус Берлина, оформленный решениями Ялтинской и Потсдамской конференций 1945 г. Они разделили Берлин на четыре сектора оккупации, распределенные между победителями, и сделали анклавом в советской оккупационной зоне. Никогда с 1945 г. советское руководство не оспаривало этот статус, обеспечивавший ему полный контроль над бывшей столицей Рейха, символом его победы. С июня 1948 г., реагируя на желание западных держав поставить на ноги Западную Германию, Сталин решил блокировать доступ к западному сектору Берлина, что практически лишило его способности к выживанию. Для снабжения жителей был налажен воздушный мост. Эта блокада продолжалась одиннадцать месяцев, пока Сталин не уступил твердой воле, единодушно проявленной союзниками. Но память об этом периоде тяжелых испытаний никуда не делась ни у жителей Берлина, ни у западного мира в целом, который неоднократно испытывал страх перед перерастанием «холодной войны» в «горячую».

Спустя десять лет преемник Сталина, на словах проповедующий мирное сосуществование, тем не менее вновь спровоцировал угрозу конфликта. Все началось с жесткого выступления Хрущева 10 ноября, в ходе которого он обвинил западные страны в нарушении соглашений 1945 г., традиционно шантажируя контрмерами в виде пересмотра статуса немецкой столицы. Он добавил к этому угрозу передачи советской стороной Германской Демократической Республике, «суверенному государству», как он подчеркнул, всего контроля над Берлином. Как игнорировать здесь враждебное отношение СССР к признанию Федеративной Республики Германии тремя годами ранее и противодействие Москвы вступлению нового немецкого государства в НАТО?

И как недооценивать, в условиях этого открытого проявления советской агрессии, беспрестанно повторяющееся требование признания ГДР? Спустя две недели, 27 ноября, западные державы получили ноту с требованием разрыва Берлинских соглашений 1945 г. в силу их неактуальности и с предложением мирного договора, предусматривающего трансформацию Западного Берлина в демилитаризованный вольный город и вхождение Восточного Берлина в состав ГДР. Дополнительная угроза: отказ западных держав от этого проекта влек за собой немедленное подписание Советским Союзом мирного договора с ГДР и передачу ей ответственности за отношения с западными державами. Хрущев отвел Западу шесть месяцев на организацию нового статуса. Речь шла о настоящем ультиматуме, когда Хрущев, помнивший о проволочках сторон конфликта и об итоговой сдаче Сталиным своих позиций, проявил решимость, которую сочли провозвестником беспросветного кризиса. Союзники осознавали, какое раздражение вызывает у СССР растущая мощь Федеративной Республики. Созыв бундестага в Западном Берлине для проведения президентских выборов особенно беспокоил руководство ГДР. Известно, что Ульбрихт неустанно предупреждал Хрущева о последствиях такой ситуации, особо подчеркивая рост оппозиционных настроений в восточногерманских элитах, склонных к бегству на Запад. Анри Фроман-Мерис, позже ставший послом в Москве, а будучи молодым дипломатом, переживший этот кризис в советской столице, считал, что демарш Хрущева в ноябре 1958 г. объяснялся в том числе беспокоившим его франко-германским сближением, поскольку СССР долгое время делал ставку на враждебность генерала де Голля к Германии, даже на его некую «германофобию». Советские дипломаты воспринимали как должное, что враждебное отношение генерала де Голля к возрождению Германии в любом виде, столь явно выраженное на переговорах в Москве в 1944 г., являлось величиной постоянной. Поэтому отношения, завязавшиеся между этими двумя людьми в 1958 г., которые только подчеркнула встреча в Коломбэ, стали большим разочарованием для Москвы, а кризис 1958 г. мог стать возможностью помешать зарождающемуся согласию. Этот анализ весьма убедителен. Он свидетельствует о неподготовленности СССР к преображению де Голля. Ему ближе был генерал образца 1944 г., ищущий поддержки у СССР, чтобы упрочить свои позиции на фоне англо-американских союзников.

Виноградова, излучавшего уверенность в этом вопросе, застала врасплох эволюция взглядов президента Франции на соседнюю страну. Ведь тот, стоя рядом с канцлером, объявил по итогам их встречи, что «с былой враждой покончено навсегда». Встреча, состоявшаяся в марте 1959 г. между генералом де Голлем и Виноградовым, подтверждает это объяснение. Советский дипломат горячо упрекал тогда президента Франции в том, что ему казалось настоящим предательством. «В Москве удивляются подходу Франции. Не вы ли некогда заключили договор с СССР, исходя из того, что Германия может представлять угрозу… и мы старались уважительно относиться к Франции, и в первую очередь к Вашей позиции»8080
  Цит. по: Roussel É. Charles de Gaulle. Paris: Gallimard, 2002. P. 642.


[Закрыть].

Этот кризис обнажил противоречия в стане Запада. Самым твердым, самым непреклонным противником советского ультиматума являлся генерал де Голль. Примерно год именно он правил бал. Он заявил о своей готовности заплатить любую цену за свою твердость, и, когда умирающий Фостер Даллес завершал в феврале 1959 г. прощальное европейское турне, генерал уверил его в своем желании прибегнуть к силе, если кризис достигнет такого размаха8181
  Цит. по: Vaïsse M. La Grandeur: Politique étrangère du général de Gaulle, 1958–1969. Paris: Fayard, 1998. P. 268.


[Закрыть]. Несколькими днями позже он сказал Виноградову на одном из приемов в Елисейском дворце: «Может, мы все умрем, но у нас есть право въезда в Берлин, и мы им воспользуемся»8282
  Ibid. P. 269.


[Закрыть]. И ответил тому же Виноградову, упомянувшему о катастрофических последствиях кризиса, в не слишком утешительном ключе: «Что ж, господин посол, умрем все вместе»8383
  Fontaine A. La Tache rouge. Paris: Éditions de la Martinière, 2004. P. 275.


[Закрыть].

Генерал де Голль был, впрочем, уверен (и говорил об этом своим англо-американским союзникам), что Хрущев блефует, что он не готов умереть за Берлин и достаточно просто выждать время, чтобы увидеть, как он уступит, подобно Сталину десятью годами ранее.

Твердость генерала де Голля тем более стоит отметить, что его союзники, в особенности Макмиллан, склонялись к компромиссу. Британский премьер-министр считал, что можно принять позицию Хрущева по Берлину и даже признать ГДР. Макмиллан поддерживал также идею демилитаризованной Центральной Европы, новую версию плана Рапацкого 1957 г., который, предлагая нейтрализацию этой части Европы, должен был продемонстрировать бесполезность альянсов, а следовательно, и НАТО. Отправившись в феврале в Москву, Макмиллан обеспокоил своих союзников: а не приведет ли эта поездка к обязывающим предложениям или уступкам? Но поскольку вернулся он с пустыми руками, де Голль сделал вывод, что речь о простом маневре, цель которого – поднять рейтинг Макмиллана накануне предстоявших осенью выборов.

К тому же, как только Макмиллан возвращается в свою страну, Хрущев делает как никогда угрожающие заявления. И ответ следует немедленно. 10 марта, то есть на следующий же день, американский президент упоминает о гипотезе ответного ядерного удара. Кстати, с течением кризиса американская позиция становилась все тверже. Вначале американский президент хотел поддержать Макмиллана, но затем отказался от этого, поняв, что уступки только ослабят НАТО в целом, вызвав озабоченность у ее членов, и в частности у Германии. Это согласие с французской позицией уже ощущалось на февральских переговорах де Голля с Даллесом, когда возникла прямая угроза применения силы. В то же время генерал де Голль выступал за переговоры, и его позицию приняли всерьез, поскольку между июнем и августом 1959 г. вопрос обсуждался на конференции министров иностранных дел в Женеве, хоть и безрезультатно8484
  DDF. 1959. Annexes.


[Закрыть]. Генерал де Голль должен был также разуверить канцлера Германии, который опасался уступок за счет интересов своей страны, а также позиции своей партии и своей собственной. Генералу не стоило труда объяснить союзникам, особенно американцам, что, если они пойдут на уступки по берлинскому вопросу, Христианско-демократический союз Германии серьезно рискует потерять поддержку части общества, как раз одобрявшей его за непреклонность, а социал-демократы, придя ему на смену, вовлекут Германию в политику нейтралитета, который будет ценой за определенное единение Германии. Соединенные Штаты эту гипотезу считали неприемлемой, и аргументы де Голля убедили их не уступать ни в чем. Хрущев получил приглашение нанести визит американскому президенту в США в сентябре, что способствовало разрядке в отношениях между Востоком и Западом.

Это приглашение было сделано в мае, в ходе церемонии погребения Фостера Даллеса, где присутствовали все 4 главы великих держав. Уже поняв, что надежда на успех Женевской конференции очень слаба, Эйзенхауэр, изо всех сил стремящийся найти выход из сложившейся ситуации, придумал этот визит и влияние, которое он окажет на Хрущева. Расчет оказался верным. Хрущеву понравился сначала его собеседник, «который, как и мы, стремится покончить с “холодной войной”», скажет он по возвращении, и американский образ жизни.

Эйзенхауэр также приложил все усилия, чтобы убедить его в возможности компромисса, допуская, что, и по его мнению, положение Берлина «действительно ненормальное», и добавив: «Мы не рассматриваем перспективу 50-летней его оккупации»8585
  Kissinger H. Diplomatie. Paris: Fayard, 1996. P. 438; Fontaine A. La Tache rouge. P. 275.


[Закрыть]. В этой связи почему бы не начать переговоры? – спросил Эйзенхауэр, предложив собеседнику быстрый созыв четырехстороннего саммита по данному вопросу.

Генерал де Голль был согласен с идеей саммита, но, в отличие от своих американских коллег, считал, что для его подготовки нужно больше времени, и предложил провести его в мае или июне 1960 г., в то время как шел октябрь 1959-го. Генерал де Голль хочет выиграть время, потому что опасается, что недостаточно хорошо подготовленный и слишком поспешно проведенный саммит только углубит расхождение позиций в западном лагере. Он знает, что может легко оказаться в изоляции перед лицом тесно сплоченного англо-американского тандема. Но особенно он боится манипуляторского искусства Хрущева, отлично сознающего разногласия внутри противоположного лагеря. Потому он хочет, чтобы саммиту предшествовало согласование точек зрения западной стороны с целью формирования общей позиции. Наконец, существует очень интересное и, по всей вероятности, соответствующее истине объяснение, которым мы обязаны Морису Вайсу. Франция находится в процессе испытания своей первой атомной бомбы. Генерал де Голль хочет стать членом элитного клуба, то есть главой независимой великой державы, что предполагает обладание ядерным оружием. Да, Великобритания также является ядерной державой, но в этом плане она зависит от Соединенных Штатов, через посредство которых участвует в процессе принятия решений в НАТО в качестве полноценной ядерной державы. Де Голль всегда отказывался от этого промежуточного статуса, который находил «половинчатым», и, хоть это и отражалось на его отношениях с Соединенными Штатами и Великобританией, не был настроен на уступки. Франция должна сохранять свой «ранг». Кроме того, конференция на высшем уровне направлена на уже существующий проект по разоружению, а генерал совсем не хочет, чтобы на встрече приняли решение о прекращении ядерных испытаний, пока он с успехом не закончит собственные8686
  La France et l’arrêt des explosions nucléaires // DDF I. 1960. P. 35–36.


[Закрыть].