Текст книги "Пособие для практикующего мошенника и другие Похождения с Лёкой"

Костогрыз не успел договорить, как Авоськина, встав со своего места, вплотную подошла к нему и, заглядывая прямо в глаза, заворковала:

– Ну, миленький Валерий Борисович, я же подруга Томы Николаенко. Вы ведь тоже дружите с этой семьёй. Мы же с вами вместе были на дне рождения Тамары Николаевны. Помните: в кафе? Мы с вами так танцевали! Вы такой мужчина…

Костогрыз попытался отстраниться, но Авоськина готова была аж взгромоздиться к нему на колени.

«Этого мне ещё не хватало!» – забеспокоился он. Костогрыз прекрасно знал, что никакой дружбы между Томой и Авоськиной давным-давно уже нет, а то, что однажды они оказались за одним праздничным столом, – так мало ли таких столов было в его жизни…

– Ну, может быть, всё-таки как-нибудь?

Валерий Борисович встал и аккуратно передвинул Авоськину.

– Всё обстоит именно так, как я вам сказал. К сожалению, других вариантов нет.

– Я же продаю эту чёртову квартиру, – совсем отчаялась Авоськина, – представляете, сколько я из-за этого долга потеряю?!

Костогрыз пожал плечами: «Надо же, получить задаток и прийти с такой просьбочкой! Я-то думал, ей жить не на что!»

Авоськина сорвала со стола своё заявление и, не прощаясь, вышла.

«Пусть теперь кто-нибудь скажет мне, что я не права: Николаенко – сволочи, и все друзья их тоже сволочи! А я-то, дура, чуть не отдалась этому Недогрызу! Хотя мужик он, конечно, интересный и потрахаться не прочь. Эх, Ляля, Ляля…» Авоськина принялась жалеть себя. Ещё месяц назад никто и не помышлял продавать квартиру. Кто вообще мог предположить, что их с Танькой станут контролировать отцы бизнеса! Это мыслимо ли: пахать каждые субботу-воскресенье, получая какие-то сто баксов, и ещё находиться под контролем!

Правда, остальные пятидневки у Авоськиной были выходными.

«Идиотизм какой-то, – не могла остановиться Ольга Алексеевна. – Ничего ведь не изменилось: сколько брала из кассы целый год, столько же и в последнее время. С чего это они сбесились?!»

Вещи вывозили по частям, короткими перебежками – то к сестре, то к маме. Окончательно расставались с квартирой в субботу. Авоськина по привычке выглянула в окно: семейка Николаенко грузилась на дачу. Ольга Алексеевна, дождавшись их отъезда, схватила на руки свою маленькую кошку, которая только что начала пристраиваться к туалету, и побежала по лестнице вверх. Остановившись перед дверью квартиры Николаенко, она поставила кошку на пол и, поглаживая, заговорила с ней: «Ну, давай, моя хорошая, гадить надо здесь. Гадить надо под дверью гадов». Кошка не спешила выполнять команду: она мяукала и обнюхивала незнакомый интерьер. Вдруг двинулся лифт – и кошка, испугавшись резкого звука, метнулась по лестничной площадке, затем запрыгнула на спину Авоськиной и неожиданно выполнила команду своей хозяйки.

«Тьфу ты, пропасть!» – всплеснула руками Авоськина и так, с кошкой на спине, вцепившейся в мокрый халат, спустилась на первый этаж.

– Авоськин, сними с меня этот кусок вонючей шерсти!

Супруг машинально сбросил кошку со спины жены и помчался продолжать погрузку. Ольга Алексеевна прошла в ванную комнату, сняла халат, присела на край ванны и… разрыдалась: все в этой жизни были против неё. Даже эта маленькая несмышлёная тварь.

«Ну, ничего, – встряхнулась Авоськина, – всё будет хорошо. Дай бог, чтобы не у всех!»

* * *

В чужих руках фэншуй всегда толще.

(Из восточной мудрости)

Таня шла как торпеда: вся её дородная русская стать, покачивая округлыми бёдрами, легла на курс и следовала ему неуклонно. Чем безмолвнее было её продвижение, тем длиннее обещал быть путь. Курс лёг на успешный бизнес, так что её ООО просто рождено было без лишнего визга прочувствовать этот успех.

Директором Танюха была формальным – впрочем, игрушечными были и все учредители. Но гордилась она своей должностью очень серьёзно, прилично дрейфя при этом. Состояние дрейфа родилось вместе с нею и замкнуло на себе весь характер.

Как и любому человеку, Торпеде, напряжённой на работе, шёпотом матерящейся и лишь иногда возмущённо и с сожалением выплёскивавшей: «Подумали бы своими жопами!» – конечно, нужна была разрядка. У Тани для этих целей имелся домашний громоотвод. Одновременно он служил ей мужем – не всегда обласканным, но всегда замеченным: всё зависело от её настроения. Всё, что делала в своей жизни Юрьевна, исключительно было ради семьи. Она и на работе так открыто и говорила: мол, все вы, ребята, хорошие, но мне ближе моя жопа и моя семья, поэтому ни в какой ситуации на меня не рассчитывайте. Всё, что надо подставить, я подставлю, кому надо, потому что кормлю семью… В общем, Торпеда шла своим курсом.

В океан бизнеса ООО вошло, заявив о себе уплатой бешеных налогов на прибыль, чем не могло не порадовать и в то же время не озадачить местные заинтересованные органы. Напряжение сняла замена бухгалтера. Следующим шагом стало тихое забвение, которому предали этот творческий путь. Ненадолго. И Таня, доверившись создателям, почти забыла о своём директорстве. Она автоматически перекочевала в другое предприятие и трудилась в нём с тем же откровением, что и прежде, но уже в должности менее звучной. Всё складывалось как нельзя лучше: теперь Танюха нигде не светила свою подпись, но везде, где её знали, по привычке представлялась директором.

Как у настоящей торпеды, мелкого у Юрьевны ничего не было, в том числе жульничества и обмана. Так, отдельные хитрости, да и те – как локон или новая помада.

Николаенко с удовольствием наблюдал за своими труженицами и не мешал им проявляться во всех качествах: друзей, равно как и врагов, он предпочитал знать в лицо. Татьяна Юрьевна изо всех сил дружила с Томочкой и другим офисным шаландам советовала делать то же. Надо сказать, последние следовали её совету, мало чем отличаясь от самой Татьяны: стиснув зубы, зажмурившись на новую Томкину шубу, они с тихой завистью принимали радушие, с которым жена Николаенко устраивала пирушки, маленькие и большие праздники, непременно отмеченные различными подарками.

…Лялька жила в одном доме с Николаенко, и окна её квартиры день и ночь смотрели во двор. В свободное от работы время они делали это её, Лялькиными глазами. Ох и насмотрелись же они! Ох! Этот президент – плешь на ровном месте – то пиво выгружал из багажника своей машины, то какие-то обновки. И всё под её зорким взглядом! Так же можно было и умом тронуться: почему это одним – всё, а другим только муж-дурачок?! Конечно, её Авоськин делал что мог. Но что он мог?! Если бы не она – Ольга Алексеевна Авоськина.

…Лялька выросла в приличной семье. Окончила институт, а пока училась (как многие – как-нибудь), увлечённо занималась бальными танцами. Родители мастерили её с любовью – и Ляля получилась гибкая, эмоциональная и слегка распущенная. С быстрыми тёмными глазами, любопытным заострённым носом и невесомой, отмеченной лёгким покачиванием плечами походкой, она привлекала внимание мальчиков и мужчин. Когда Ляля танцевала, мир вокруг не существовал: она не кокетничала, никому не подражала. В эти минуты она жила открыто и бесхитростно. В такую вот Ляльку и влюбился её Авоськин. Спортсмен, выпускник института, внешне он составлял Ляле прекрасную партию. Теперь их семья уже шагнула в третий десяток, и всё это время Ляля посвятила перевоспитанию своего Авоськина, с переменным успехом устремляя его в бизнес. Авоськина-младшего нацеливала на учёбу. Но как бы Лялька ни билась, душевное равновесие и финансовая свобода не спешили поселиться в её доме.

Вообще, Лялька не считала, что она работает у Николаенко: она работала у Влада и стучала тому на всех. Однажды у неё почти получилось: президент и главбух одновременно приболели, и тут-то Ольга Алексеевна, сделав маникюр, и решила взять бразды правления бизнесом в свои ручонки. Она отзвонилась Владу и доложила о полном развале, произволе, а главное, наглом обмане, исходящем от Николаенко по отношению к отцу бизнеса. В то время стояла тёплая осень с намёком на первые холодные ночи, и звонок Авоськиной внёс-таки похолодание в отношения между Николаенко и Владом. Но оба всё ещё нуждались друг в друге, и Влад позвонил Геннадию Васильевичу, не откладывая разговора на потом. Авоськина потерпела провал. Влад, негодяй, даже премии никакой не подкинул ей за бдительность. Наоборот, эти двое договорились и срезали всему офису зарплаты. Таня была в курсе Лялькиных планов, но, как обычно, сама не лезла. Вика тоже резких движений не делала и на передовую никогда не рвалась. Ещё одна сотрудница, Надежда Константиновна, интриг не затевала, знала свои обязанности и выполняла их со всей искренностью своего отношения к семье Николаенко. Как же Ляльку это бесило! Менты, сволочи! Какие они бывшие?! Бывших ментов не бывает. Все они насквозь пропитаны чем-то таким, что всякий раз разрушает её планы! Теперь вот надо изворачиваться и восполнять разницу в зарплате.

Ляля нашлась быстро. Она работала кассиром. Эти же обязанности совмещала со своей работой и Вика. Так, по очереди, они и держали в руках приличные суммы наличных денег.

«Что же это я так неправильно считаю?» – однажды обратилась сама к себе Ляля. И начала считать правильно, то есть в свою пользу. Вика тоже арифметику освоила быстро. Работа наполнилась новым смыслом и стала, безусловно, интереснее. Но и тут в Николаенко возобладало ментовское начало, что положило конец Лялькиному творчеству: за руку её не поймали, припрятанных денег не отняли, но, сидя напротив Николаенко в его кабинете, Ляля ничего не могла поделать с собой, покрываясь красными пятнами и что-то невнятно отвечая. Если бы коллектив не был навязан Геннадию Васильевичу Владом, он бы Авоськину в офис больше не впустил. Но… Она продолжала оставаться «мухой в супе», ведь то была муха Влада.

…Дверца шкафа была приоткрыта. Внутри на тремпеле[10]10
  Тремпель – плечики для развешивания одежды (региональное: харьковское, луганское, донецкое, белгородское).


[Закрыть] висел пиджак с плеча крупного мужчины. В офисе давно поселились свои приметы. Пропахший парами химчистки пиджак означал, что Вика вновь помирилась с Андреем. Назревал второй по счёту в жизни каждого из них брак. Роман между тонкой большеглазой Викой и просто огромным рядом с ней Андреем зародился давно. Тогда Андрей, замирая от восторга, называл её царицей. Царица любила общение, подруг, с которыми можно посудачить и покурить, пропустив рюмочку-другую коньячка. Андрея она тоже любила, особенно тогда, когда его могучее тело заслоняло весь свет и Вика, умиротворённая, засыпала, сроднившись с ним каждой своей клеточкой. Андрей долго разводился, а Вика терпеливо ждала. То, что сделал он потом, перевернуло всё её сознание: он повёл свою царицу под венец. Вскоре счастливая семья гордо катила перед собой детскую коляску. Андрей перешёл на другую работу – денег стало больше, а вот времени для Вики и сына практически не осталось. Поначалу супруга скучала и мирилась, потом её стали одолевать сомнения и ревность, так что Андрей вынужден был отключать свой мобильный телефон, чтобы при каждом звонке не объясняться с шефом.

…Андрей много курил и делал ставки. Вика стояла в стороне и потягивала коньяк из сферы тёплого бокала. Она забыла, когда последний раз была царицей. Теперь если муж и вспоминал о ней, то призывал со словами: «Мой талисман». Сегодня ему явно везло, и он поглядывал на Вику восхищённо, благодарно и влюблённо. Но всё это имело больше отношения к исходу игры, чем к самой Вике.

Они вернулись домой за полночь. Андрей достал из бара бутылочку солнечного крепкого напитка, включил центр и, обняв Вику, стал танцевать с ней, целуя руки и улыбаясь. Потом он разложил на фортепиано весь выигрыш и, перекладывая купюры, давал им названия вещей, которые они завтра же купят Вике и ребёнку. Вика поверила, что любовь просто заблудилась в повседневной суете и вот теперь вновь нашла их, потому что не переставала искать.

…Вике что-то снилось. Она просыпалась медленно, как ей казалось – по-царски. Андрея не было ни рядом, ни вообще в квартире. Вика посмотрела на часы: шесть часов утра. Помыты были не только коньячные стаканчики, но и все до одной стодолларовые купюры, некогда возлежавшие на чёрном лаке фортепиано. Андрей на звонки не отзывался и приехал лишь поздно вечером. Он бросил на стол сто гривен и, взяв из холодильника бутылку пива, сел у компьютера. Вика поняла: это всё, что осталось – от денег, от надежд, от любви.

…Таня суетилась на кухне. Домашние мужчины любили хорошую сытную пищу, к которой их приучила она сама. Поэтому всё свободное время Таня посвящала тому, что вдохновенно стряпала – в том хорошем смысле слова, когда ложки, плошки, поварёшки и вся кухонная утварь знают голос хозяйки и с готовностью отвечают жаром, изысканностью и неповторимым вкусом.

Прошло чуть больше года с того времени, как Торпеда стала директором в очередном предприятии, без всяких сомнений и какого-либо сожаления предав своего президента. Впрочем, она сделала то, что обещала: оставалась на страже семьи и домашнего очага. Какие ценности сторожила Авоськина, неважно, но последовала она за Таней с нескрываемой надеждой: «Пусть им будет пусто – ментам! Ненавижу!»

Телефонный звонок отвлёк Таню от приготовления очередной порции желе. Голос в трубке как кипятком ошпарил её: впервые за всё время звонила президентша Томочка.

– Татьяна Юрьевна, – обратилась к ней та, – когда в последний раз возникал вопрос о нашем ООО?

Танюха растерялась: надо было что-то ответить, но вот так, сразу, можно и лишнего наговорить. Она извинилась и, метнувшись к плите, машинально отключила желе.

– В общем, – начала она, – осенью меня вызвали в контору. Там такое рассказали, там такие счета показали, там в прошлом году такое движение было… С шестью нулями. Мне сказали, чтобы я роги свои в этом не мочила. Вот я… И всё.

– А кто банк подписывал? – спросила Николаенко.

– Кто-то за меня. Там вроде после меня ещё несколько директоров было. Я думаю, это Верка. Я им всё про неё рассказала. Они её найти не могут.

– Спасибо.

Татьяна Юрьевна села, вытерла руки о полотенце. Потянулась за сигаретой, но потом, посмотрев на телефон, сняла трубку и набрала Авоськину: надо было срочно выговориться, поделиться. В общем, всё это самой носить в башке не было никаких сил.

…Томочка при всей лёгкости характера всё же оставалась Весами. Когда гармония давала крен и перевешивали временные неудачи, она болезненно расставалась с прежними привычками, друзьями, милыми врагами и наивно надеялась на то, что равновесие восстановится. Но время шло, а чаша, вздёрнутая на неимоверную высоту, оставалась пустой. Как известно, свято место пусто не бывает. Вот посреди такого простора и гнездились её мысли о причинах перекоса. За этим занятием и застали её два молодых юриста, выложив перед нею свеженький Устав ООО в новой редакции. Согласно этой редакции предприятие щедро вручалось ей – как предполагалось теперь, единственному учредителю. Дети пра́ва, похоже, и впрямь считали, что нет ничего проще, как заработать денег на такой нехитрой процедуре. Первое, что сделала Томочка, – задохнулась от несправедливости и наглости Торпеды: этот толстожопый страус голову зарыл в песок, а на задницу вывесил нотариально заверенное заявление о выходе из состава учредителей ООО! Справившись с эмоциями, Томочка продолжила диалог:

– А могу ли я узнать, – вежливым, хотя и язвительным тоном поинтересовалась она, – кто инициатор сего мероприятия? Кто заказчик?

Заказчик оказался «коммерческой тайной». Томочка не остановилась:

– Но кто-то же вам вручил Устав, копию заявления тоже не нотариус принёс.

Дети озадачились: вопреки заверениям крупного высокого мужчины с характерным для некоторой российской местности говорком, что-то не складывалось уже сейчас. Учредитель оказался строптивым, любознательным и уж слишком подкованным юридически – прямо какая-то проникающая радиация! Аванс оказался достаточно щедрым, но до полного расчёта было не так близко. В Томочке пробудилась задремавшая было профессиональная стервозность, и она поставила условие: дети права не могли реализовать свою услугу, пока заказчик лично не побеседует с ней.

«Чёртова баба!» – возмутились юристы.

«Никуда не денетесь», – заключила Томочка и забыла о визите.

Да, профессиональная стервозность, однажды став образом жизни Томочки, оставить равнодушным уже не могла никого.

* * *

 
В лабиринте из кишок
Затерялся пирожок.
Что за мясо в пирожке,
Ты узнаешь на горшке.
 

(Из интимного)

– Маричка, детка, ты снова идёшь на грабли, – говорила Мира своему мужу. И была права.

И в этот раз Грабли имели броскую внешность, тонкую талию и красивые длинные ноги. Вообще-то Марку Бенционовичу Эдемскому было достаточно и последнего. Настолько, что остальное не имело значения. Грабли были не только желанны, но ещё и профессионально востребованы, поскольку служили бухгалтером в его частном предприятии.

…Марк Бенционович был человеком романтичным. Грациозная волна в каштановой гуще волос не оставляла сомнений в том, что бурлила в нём творческая энергия и кипели простые человеческие страсти.

Окончив режиссёрский факультет, он поискал себя в искусстве, но призвания не почувствовал. Но тогда у него уже были Мира и двое эдемчиков, которые хотели гордиться папой. Эдемчики хотели гордиться, а Мирочка – вкусно готовить и кушать, стирать и сушить семейное бельё… Так случилось, что однажды ей пришлось насушить мужу сухарей. Дело в том, что Марк Бенционович опережал то советское время и, конечно же, никто не понял его предпринимательства. Более того, в Уголовном кодексе для него нашлась статья, и, пройдя через унизительный суд, он был ограничен в свободе – ненадолго, но, чтобы набраться мудрости, этого срока ему хватило.

Оказавшись на воле, он обнаружил в себе сумасшедшую любовь к жизни в её длинноногом проявлении, и тихая Мира, оставаясь его ангелом-хранителем, всякий раз прощала и принимала своего Марка, пропахшего чужой неостывшей постелью.

…Марк Бенционович не хотел отвечать на телефонные звонки, но разыскивали его настойчиво. В конце концов он взял трубку и бездарно соврал, что находится в другой области. Его выслушали, и певучий женский голос спокойно сказал: «Будет лучше, господин Эдемский, если вы изыщете возможность вернуться сегодня же и явитесь к нам в шестнадцать ноль-ноль». Марк Бенционович посмотрел на часы: было ровно три.

«Вот стерва», – подумал он.

Стервой была не кто иная, как Томочка Николаенко. Внешность её гармонировала с голосом, но Эдемский воспринимал весь этот комплекс как единое должностное лицо. После ряда вопросов Марк Бенционович растерялся: он не мог понять, кому он недодал, чтобы вот так проколоться. Тут уж пахло не предпринимательством, а внешней экономикой. И про режиссёрское прошлое тоже известно было всё. Чтобы не терять достоинства, Эдемский сказал: «Подписывать я ничего не буду».

– Это ваше право, – безразлично ответила Стерва, всем своим видом давая понять, что допрос окончен.

Между тем Стерва совершенно не собиралась казнить Эдемского. Если бы не отрытый ею один-единственный документ, изобличавший Марика, дело пятилетней давности возбуждения, причём совершенно по другому поводу, было бы тихо прекращено в рабочем порядке, о чём сам Марик узнал бы потом из письменного уведомления о принятом решении. Если бы вообще ему стали его направлять… Но это было известно Стерве, а Эдемский, выйдя из её кабинета, ломал голову: кто? Он мысленно восстановил в памяти всю цепочку, в которой неизменно доверенным лицом оставались его ненаглядные Грабли. То есть ненаглядными они были пять лет назад, а теперь это просто бухгалтер. Он поехал в офис.

Грабли в изящной позе стояли у окна и курили. Смешанный аромат дорогой Франции и отечественной табачной подделки давно уже не волновал Эдемского. Вежливость и почти супружеская монотонная обыденность – вот и всё, что осталось от бешеных страстей. Он подошёл вплотную и прямо посмотрел ей в глаза:

– Мила, кажется, у нас проблемы. Что ты скажешь?

Мила молчала. Всё же она была больше Грабли, чем бухгалтер.

– Я могу только сказать, что делала всё, как ты говорил. Если проблемы возникли, значит, что-то не рассчитал ты.

Эдемский не был виноват: он учёл все интересы. Обойти один из них Мила решила самостоятельно. Потому и сохранился тот самый документ, которого по совершенно справедливому расчёту Марка Бенционовича не должно было существовать в природе.

Дело было прекращено в рабочем порядке. К этому моменту Стерва в сознании Эдемского трансформировалась в Стервочку, но к ногам не допустила. Собственно, возникшие между ними деловые отношения этого и не предполагали. О том, что именно Грабли подставили его, Марк Бенционович так и не узнал.

Только Мира, его преданная Мира, была, как всегда, права.

Ах, если бы знал Марк Бенционович, как Высшие силы проучили Стервочку! Но и про это узнать ему было не дано. А между тем, оказавшись обладательницей прибавки к зарплате и некоторых размышлений о предпринимательстве, навеянных свидетелем Эдемским, Стервочка задумалась о бизнесе. Толкаясь в маршрутках, Томочка давно посматривала на пролетающие мимо дорогие и не очень машинки, но машина-хозяйка пока не привлекала. Выдавленная в очередной раз в час пик из общественного транспорта, она отряхнулась и решила, что более подходящего бизнеса, чем пассажирские перевозки, ей и не придумать. До недавнего времени авторынок ею не исследовался за ненадобностью, а теперь вот возникла необходимость. Чтобы не вляпаться, подобно Эдемскому, Тома решила пригласить в качестве компаньона душевного сослуживца, бабника и любимчика начальства Лёху Казанчука.

– Тома, – серьёзно сказал Лёха, – ты можешь на меня рассчитывать. Машину подберём. Сколько у нас денег?

– Пятёрка, – не утаивая ни цента, созналась Томочка.

Правда, пятёрка была пока не «у нас», а у неё, но Лёха оживился.

Будучи профессионалом по части расследования ДТП, уже через какую-то неделю Казанчук демонстрировал подержанный РАФ.

Машина стояла на площадке перед зданием городского ГАИ, сияя свежей краской и серебристыми молдингами.

– Нравится? – гордо спросил Лёха. – Для маршрута то что надо. Салон хороший, с дополнительными местами.

– Ты же лучше в этом разбираешься, – скромно отозвалась Томочка, ещё толком не осознавая, что такой аппарат может оказаться её собственностью.

Машинёнка и вправду имела товарный вид, годом выпуска и пробегом подходила вполне. Тома согласилась. Лёха взял время на переговоры с хозяином, пообещав поторговаться и сразу же позвонить.

Прошло три дня, и Казанчук позвал Тому на смотрины другой машины.

«Нисса» Томе была знакома с детства, потому что отец частенько брал такую на работе, чтобы в пятницу поехать в деревню. Просёлочная дорога пылила под колёсами, подбрасывала и снова ловила машину, не давая ей вырваться из колеи.

Словно читая мысли Томы, Лёха вклинился:

– Выносливая машинка. И ничего не надо доплачивать.

– Сколько и за что? – не поняла Тома, вспомнив одновременно, что от поездок в деревню её отделяли минимум пятнадцать лет.

– За РАФ надо ещё штуку. А эта поместится в пятёрку, вместе с регистрацией и документами. За бумаги не переживай. Я всё беру на себя.

Надо сказать, Лёха был абсолютно честен в том, что взял на себя «всё» – и документы, и пятёрку.

Сделка состоялась. Машину оформили на первозданное частное предприятие, которое и должно было заняться пассажирскими перевозками.

После сделки Лёха как-то охладел к совместному бизнесу, сославшись на весенний вал уголовки по ДТП, претензии со стороны руководства и передряги в семейном очаге.

– Мне неловко тебе это говорить, Тома, но моя приревновала меня к тебе. На ровном месте.

– Но она же меня ни разу не видела, а с тобой, кроме смотрин, мы вообще нигде вместе не были!

– Как-то так, – неопределённо заключил Лёха.

Объявление висело недолго. Однажды вечером пришёл потенциальный водитель. Анатолий Иванович имел большой водительский стаж, открытые все категории и подозрительно трезвый вид. Беседу с ним проводил муж.

– Что-то мне подсказывает, что наш работник недавно вышел из запоя, – сказал он после краткого опроса. – Надо навести справки.

Худая трудовая книжка, безаварийное вождение на протяжении двадцати пяти лет и навыки автомеханика сделали своё дело: Анатолию Ивановичу дали добро.

Первая встреча с боевой машиной вдохновила его не очень. Заглянув в салон, под капот, во все доступные узлы и конструкции, он громко опорожнил носовые пазухи и объявил:

– Не первой свежести. Проверим в деле.

Резво машинка отбегала ровно неделю. Что уж там приключилось, не столь важно, но Анатолий Иванович, воспользовавшись личным авторитетом и старыми связями, потащил аппарат на ремонт в АТП.

Обменявшись рукопожатиями, водилы, покуривая и сплёвывая, походили вокруг машины, а Сёма Ныкин, отозвав Иваныча в сторонку, спросил:

– Твоя?

Иваныч отрицательно мотнул головой и, озадаченный, двинулся было к машине. Но Сёма потащил его за рукав:

– Да постой ты! А хозяина знаешь?

– Ну да. Неделю как на него работаю. Точнее, на неё. Купить хочешь?

Ныкин неподдельно заржал:

– Иваныч, познакомь с бабой – я её пожалею. А она не из ментовки?

– Не знаю. А чего жалеть-то?

– Я эту «Ниссу» ещё полгода назад рассандалил. Еле собрали. Недавно за полтарушку втюхали следаку. Не совсем втюхали: он в курсе, что да как. Движок хороший, кузов кривой, сам понимаешь. Ходовка и остальное на безопасность не повлияют – пока. Но, думаю, валил бы ты с такой работы. Чувствую, заморишься ремонтировать.

С этими словами Ныкин растворился в воротах бокса.

Другой работы у Иваныча не было. Он добросовестно не запил, выгнал машину на маршрут, получил денег, в том числе, неожиданно для себя, и за время вынужденного простоя. Николаенко пребывали в счастливом неведении.

«Блаженные», – думал он, глядя на супружескую пару.

Иваныч мучился недолго – каких-то пару дней: в конце концов, ему приходилось садиться за руль «инвалида» и рисковать жизнью ни о чём не подозревавших пассажиров.

Вечером, отчитываясь о работе, он спросил:

– Тамара Николаевна, можно мне с вашим супругом с глазу на глаз?

Томочка кивнула и вышла из офиса.

«Эти летние дожди» оставались только в строчках песни, на самом же деле городской воздух был наполнен пылью, запахом ночных выбросов и какой-то остервенелой жарой, которая выпекала до бесцветности траву, листья деревьев, небесную синь.

Казанчук сидел за столом, заваленным документами, то и дело пил минералку и носовым платком вытирал вспотевший лоб. Кондиционер, запущенный на полный мороз, помогал с трудом. Конечно – столько выпить накануне! Но повод того стоил: у Лёхи были ходаки по вопросу наезда на пешехода. После убедительного разговора выяснилось, что наезд автомобиля под управлением нетрезвого водителя, вовсе не являвшегося источником повышенной опасности, был спровоцирован самим пешеходом. Дело оставалось за малым – ценой вопроса, с которой, собственно, и определились. Прихода этой самой цены, изнемогая под кондиционером, Казанчук и ждал. Без стука, резко толкнув дверь, в кабинет решительно шагнула Томочка.

– Ну ты, Лёха, и сволочь! – сочно произнесла она.

Лёха задумчиво затянулся сигаретой; прищурив глаз, пристально посмотрел на Томочку и невозмутимо спросил:

– Тома, что ж ты такая злая? Я не могу быть сволочью по отношению к друзьям. А мы ведь друзья.

– А позволь спросить, из каких таких дружеских побуждений ты ободрал нас на три с половиной штуки?

Как можно мягче Казанчук пропел:

– Тома, неудивительно, что женщины так эмоциональны в жару. Может, минералочки?

– Я тебе на голову вылью твою минералочку, – тихо прошипела Тома. – Как тебе только в голову пришла эта хамская мысль – обдирать своих?

«Ну, работать в одной конторе и быть своими – это пазлы из разных картинок», – сразу же убедил себя Лёха, а вслух сказал:

– Я сделал всё, о чём ты меня просила. Машина на ходу. Видел её на маршруте. Значит, с бизнесом всё в порядке. Я на долю не претендую. Сочтёшь нужным – угостишь. Какие претензии?

Тома аж задохнулась:

– Тебя, что ли, угощать?! Лёха, ты положил себе в карман три с половиной тысячи американских долларов, которые тебе не принадлежали. Они просто попали в твои грязные загребалки!

– Тома, тебе не идёт такой тон. У тебя есть подтверждение? Я отдал всё, что ты мне передала. Если что-то не так, допускаю, что меня могли обмануть, развести – называй это как угодно. Но так безапелляционно швырять мне в лицо подозрения… Это оскорбительно и неуместно. Слава Богу, что я ещё не стал твоим партнёром по бизнесу!

Тома заткнулась. Она зачем-то взяла несколько сигарет из пачки, рассыпала из них табак на голову Казанчуку, будто посыпала пеплом, и молча вышла из кабинета.

«Как пришли, так и ушли», – уже без всяких эмоций сказала она себе.

Так случилось, что судьба обрекла чету Николаенко на самые неожиданные знакомства, контакты, связи и сюжеты, которые они проживали вместе. С приходом в город элитного бизнеса, который практически совпал с увольнением обоих супругов из строгих государственных структур, мало кто из бывших коллег не попытался отломить себе кусочек «бесплатного сыра». А стало быть, одни стремились дружить, другие – сотрудничать, но были ещё и третьи. Эти «третьи» неожиданно проявили такой аппетит, что супруги усомнились: а правильно ли они эту службу понимали и несли?

* * *

 
Стоит ужасная жара.
А на хера?
 

(Из вечных вопросов)

Крыга строил вольер. Точнее, он всем этим руководил. Когда работы были завершены, мастеровые наблюдали трогательную картину: квадратная фигура Крыги медленно перемещалась вдоль периметра, а его жёсткая боксёрская ладонь поглаживала блестящую рабицу.

«Может, колючкой увенчать?» – мелькнуло у него, но эта мысль тут же была отброшена как глупая, жестокая и несостоятельная.

…Их грузили сонными, затем везли тремя транспортами; такими же сонными их принял Крыгин вольер. Девчонки сладко посапывали, даже не предполагая, что их родина осталась далеко за океаном. Первым проснулся Сигизмунд: декорации его испугали. Но ещё страшнее было оттого, что в воздухе отсутствовали родные запахи: дышать было трудно, в ноздри проникало нечто пыльное и едкое – это был воздух неволи. Сигизмунд запаниковал. Видя перед собой клетчатую преграду, он, на мгновение примерив её к своему росту, с диким отчаянным воплем рванулся с места. Девочки проснулись тотчас: не понимая, что происходит, они, следуя инстинкту, устремились вслед за Сигизмундом. Рабица больно стегнула того по груди, но страсть, с которой он рвался на волю, была сильнее боли. Преграда завалилась.

«Хрен вы у меня получите за работу», – подумал в этот момент Крыга, изумлённо наблюдавший за неожиданным побегом. Три длинноногие фигуры уже неслись через цветочные клумбы соседей. Как они бежали! С гордо поднятыми головами, высоко выбрасывая сильные ноги. Заборы стремительно, как домино, складывались, пропуская беглецов. Опавшие листья, аккуратно сложенные для горьковатых осенних костров, клочьями взлетали вместе с влажной землёй.