Текст книги "Башмачник по имени Время (сборник)"

 
Поэт напишет о любви
Возвышенной и эфемерной,
Такой, которой на земле,
Не встретить нам с тобой, наверно.
 
 
Такая ярко в небесах
Сияет Северной Авророй,
Не превозносится, не лжет
И передвинуть может горы.
 
 
Ей восхищается поэт,
Когда в мирах иных витает.
Его крылатая душа
Созвучьям трепетно внимает,
 
 
Чтобы потом нам на земле
Поведать обо всем правдиво,
Чтоб вечность в строки облекать
Так удивительно красиво.
 

ОНА шепчет ему:

 
Не бойся меня, я – фея,
Желающая добра,
Я – нежный, ласковый ветер,
Вспенивший шторы с утра.
 
 
Я – солнечный лучик в окошко,
Я – сон, предрассветный туман.
Не бойся меня, не бойся,
Все истина, а не обман.
 
 
Я умею читать между строк
И разгадывать тайные знаки.
Я могу, вас услышав без слов,
Записать все, все, все на бумаге.
 
 
Ваши мысли и ваши мечты,
Ваги чувства и промахи ваши,
Чтоб из них получились стихи
Полуночные шепоты наши.
 

ОН:

 
Снова профиль ваш тенью по стеклам,
Снова ночь наплывает дождем,
Снова смотрим мы в темное небо
И свиданья заветного ждем.
 
 
Мы не знаем ни дня и ни часа
Даже года не знаем еще,
Но от близости нашей незримой
Горячо, горячо, горячо.
 
 
Снова профиль мой тенью по стеклам,
Снова ночи бессонной дурман,
Снова в зеркале темного неба
Не понять нам, где явь, где обман…
 

Порыв ветра бросает к их ногам лепестки, заставляет разжать объятия. Он смотрит ей в глаза, говорит

 
Вы – часть меня. Вы – часть моей души,
Потерянная, хрупкая частица.
Поэтому так много лет подряд
Мне голос ваш и ваше имя снится…
 

ОНА вторит ему:

 
Вы – часть меня. Вы – часть моей души,
Потерянная, хрупкая частица.
Поэтому так много лет подряд
Мне голос ваш и ваше имя снится…
 

ОНА, кутается в крылья, закрывает глаза:

 
Когда я сплю, я о вас не думаю.
Я просто вижу дивные сны.
Волшебные сны перламутровой бабочки,
Спрятанной в коконе до весны…
 

ОН, укрывает ее своими крыльями, говорит:

 
Наша жизнь – трепетание бабочек
Над огненной чашей Божьей Любви…
 

Музыка звучит громче. За их спинами вспыхивает огонь Божьей Любви. Они улетают вместе в мир грез, в мир любви и счастья…

Сердечный ожог

 
Можно все заветное покинуть,
Можно все бесследно разлюбить.
Но нельзя к минувшему остынуть,
Но нельзя о прошлом позабыть!
 

Константин Бальмонт

Смотреть на огонь можно бесконечно. Пламя трепещет, взлетает вверх, затухает, а через миг опять пылает с новой силой. По головешкам пробегают огненные змейки. Юркие, маленькие, вездесущие. Красно-оранжевые по черному. Нет места, где бы не оставили они свой след, свое свечение.

В темноте магия огня усиливается. Можно вообразить все, что угодно, глядя через костер вдаль. Можно представить, что раздвигаются границы, очерченные светом огня. Что пространство наполняется звуками, а если повезет, и…

Огонь плясал свой танец, перепрыгивая с одного полена на другое. Искры взлетали высоко вверх, унося с собой все печали, все горестные думы. В костре сгорало ее прошлое. Было жаль его. Но она помнила, что жалость – жало осы, вонзенное в тело, поэтому не сильно скорбела о прошлом. Она его вспоминала. Она о нем думала, глядя на огонь. Она его от себя отпускала. Провожала с легкой грустью радость и боль прожитых лет, ушедшую любовь, предательство и…

Огненная искра опустилась ей на руку, оставив красный след. Острая боль пронзила все тело, на миг лишив способности думать. Она прижала руку к губам. Боль отступила. Как тогда, когда…

Та зима была необыкновенно снежной. А он был необыкновенно нежным. Он писал ей удивительные записки и украдкой засовывал в карман каракулевой шубки, перешитой из маминого манто. Она читала эти записки дома, забравшись с ногами в огромное папино кресло. Папа – большой начальник частенько задерживался на работе. Его кабинет пустовал. И она могла читать и перечитывать послания мальчика, зная, что никто не помешает, никто не станет задавать ненужных вопросов. Никто!

Сколько раз она порывалась написать ответное послание, но не решалась. Ее останавливало одно: нужно было отыскать его одежду в школьном гардеробе. Но как это сделать? Не станет же она, Иринка Самохвалова, сидеть в засаде. Она придумает что-нибудь другое. Она просто подойдет к нему и скажет: «Привет!» Он возьмет ее портфель, и они зашагают по заснеженным улицам. Прохожие будут смотреть им вслед, любуясь их красотой, молодостью и сияющей над их головами любовью. В том, что это настоящая любовь, Иринка не сомневалась. Она видела, как на нее смотрит он – Сашенька Авдеев. Так смотреть без чувств нельзя. Не получится. Хорошо, что они учатся в разных классах, а то бы…

Иринка знала, как нелегко ее лучшей подруге Олесе, влюбленной в Юрку Маслова самого разбитного мальчишку в классе. Он выказывает симпатию ко всем, не любя никого. Зато о нем тайно вздыхают все, кроме нее, Иринки Самохваловой. Ей не до него. У нее роман в стихах. Юрка на такое не способен. Зачем ему утруждать себя отыскиванием каких-то стихов, когда наготове есть пара дежурных комплиментов. Для всех, кроме Иринки. Он ее не замечает. Делает вид, что не замечает, что она ему не интересна. Но она-то знает, что это не так. Она ему нравится, может быть, больше всех остальных девчонок, поэтому-то… поэтому он так себя с ней ведет. А ее это вполне устаивает, потому что Юрка Маслов не в ее вкусе. Он слишком красивый, слишком самовлюбленный. А ей нужно, чтобы любили ее, чтобы любовались ею. Она умная, учится на отлично. Симпатичная. Глаза миндалевидной формы. Таких ни у кого нет. Черная смоляная коса. Губки бантиком. Кожа цвета спелого персика. Рост такой, как надо. Фигурка, что надо. Запросто можно ваять с нее статуи. Если бы она жила в Париже во времена Огюста Родена, то непременно стала бы его главной моделью. Но… Иринка живет в другое время, в другой стране, где к статуям отношение иное. Но это ее не печалит. У нее будет свой скульптор или художник, или режиссер. Поэт Сашенька Авдеев у нее уже есть. Осталось только сделать шаг ему навстречу.

Зима прошла. Побежали ручейки. Птицы звонко запели, возвещая приход весны. А она все не решалась. Все медлила. Почему? Да разве можно девчонке подходить первой? Нет. Это непозволительная дерзость. Но, как же тогда пушкинская Татьяна? У нее не было другого выхода. У Иринки его тоже не стало. Отец сообщил, что они уезжают навсегда. Уезжают не куда-нибудь, а в Париж!

– Привет, Сашенька Авдеев, и прощай, – выпалила Иринка, столкнувшись с ним в школьном коридоре. – Мы уезжаем в другую страну.

– Поздравляю, – улыбнулся он. – Счастливого пути.

Сказал и пошел прочь, всем видом показывая, что она ему неинтересна. Иринка уронила портфель, прижалась спиной к стене.

– Что происходит? – простонала она. – Неужели это не он писал мне записки всю зиму? Но они все подписаны А.А.9.А! Неужели кто-то надо мной подшутил? Но зачем?

Мимо Иринки прошел Юрка Маслов, состроив противную гримасу. И ее обожгло.

– Да ведь это он. ОН!

Она схватила портфель, побежала в класс. Нашла в стопке тетрадей Юркину, открыла. Сомнений больше не было. Записки ей писал не Сашенька Авдеев, а Юрка Маслов. Она положила его тетрадь на прежнее место, медленно пошла к двери. На пороге возник Юрка. Она попятилась. Он закрыл дверь на замок.

– Что ты делаешь? – спросила она, побледнев.

– Люблю, – сказал он. Порывисто обнял ее и поцеловал в губы. Она оглохла, ослепла, потеряла равновесие. Он испугался. Усадил ее на стул, распахнул окно, дверь.

– Что с тобой?

Она положила голову на парту, разрыдалась. Рассказала ему все про Олесю, про свои фантазии насчет Сашки Авдеева и про то, что они уезжают навсегда.

– Но ведь вы не завтра уезжаете, не завтра? – с надеждой спросил Юрка.

– После экзаменов, – ответила она, не поднимая головы.

– Значит, есть время, чтобы… – он осекся. Вздохнул. – Чтобы что?

Иринка подняла голову, прошептала:

– Чтобы что?

Он перегнулся через парту и поцеловал ее в губы.

– Маслов, Самохвалова, чем вы здесь занимаетесь? – голос классной дамы был похож на оружейный залп. – Я буду вынуждена вызвать ваших родителей. Я должна предупредить…

– Не стоит паниковать, Виолета Львовна, – сказал Юрка, посмотрев ей в глаза. – Наши родитель все знают и одобряют нашу дружбу.

– Ох, Маслов, Маслов, – покачала она головой. – Тебе отметки исправлять нужно, а не в любовь играть. А ты, Ира, – она испепелила ее взглядом. – Стыдно. Ты, дочь та-а-аких родителей, отличница, умница, а связалась с босяком. «О времена, о нравы!» Ладно, идите по домам. И запомните, что школа это не место для поцелуев. Это – храм науки, храм знаний, в котором вам еще учиться, учиться и учиться…

Домой Иринка и Юра шли через парк, где дивно пахло сиренью. Он предложил посидеть на лавочке. И тогда она спросила:

– Зачем ты подписывал свои записки чужим именем?

– Не знаю, – признался он. – Просто сочетание трех букв «А» и девятка мне показались магическим знаком.

Он посмотрел на нее, очертил кончиками пальцев овал ее лица, прошептал:

– В твоей фамилии три буквы «А» Са-мох-ва-ло-ва. Ты учишься в девятом классе. Мне было интересно наблюдать за тобой. Твое лицо светилось изнутри, когда ты получала мои послания. Ты не догадывалась, что они мои, и я мог смотреть на тебя во все глаза. Мог вести себя так, как хотел. А дома… – он улыбнулся, – дома я был другим, загадочным человеком, подписывающимся тремя буквами «А», – вздохнул. – Мне будет не хватать тебя… – отвернулся.

– В голове не укладывается, что мне писал записки Юрка Маслов, – проговорила она. Поднялась. – Мне будет не хватать твоих стихов.

– Не моих, классических, – усмехнулся он, посмотрев на нее с вызовом.

– Мне будет не хватать классических стихов, подобранных тобой, – улыбнулась она. – Я обязательно напишу тебе из Парижа.

– Вранье, – сказал он, развалившись на лавке. – Вранье!!!

Он был прав. Она писать не стала. Вначале было не до этого, а потом… Потом незачем. Юрка Маслов – босяк, а она… Виолета Львовна была права. Юрка ей не пара. Подумаешь, стихи. Подумаешь поцелуй… Первый в жизни… Первый, настоящий поцелуй… Стоит закрыть глаза и… Иринка вновь стоит возле классной доски растерянная, бледная и смотрит на Юрку с пылающими щеками и горящими страстью глазами…

Она потерла обожженную руку. Этот ожог скоро пройдет. А вот тот сердечный ожог не поддается врачеванию.

Сергей подбросил дров в костер. Огонь вспыхнул с новой силой. Сотни искорок взлетели вверх.

– Ты немногословна сегодня, Ириша, – сказал он, усаживаясь рядом, обнял. Пропел:

– Посидим у костра, посидим, поглядим на огонь, поглядим. Обо всем, что хотим утаить, мы сегодня с тобой промолчим…

– Ты прекрасно знаешь, что у меня от тебя нет никаких тайн, – проговорила Ирина, глядя на огонь.

– Знаю, – поцеловав ее в щеку, сказал он. – Знаю, дорогая. Но… – он усмехнулся. – У тебя есть тайные мысли, которые ты от меня упорно скрываешь.

– Да ну тебя, Сережка, – рассмеялась она.

– Ты забыла, что твой муж – волшебник, звездочет, умеющий разгадывать магические знаки, – проговорил он, водя руками над ее головой. – Я знаю тайные заклинания. А еще я бросил в огонь листья и поленья столетнего платана, которые заставляют людей раскрывать все свои секреты. Все…

– А вы, великий маг, не боитесь, что столетний платан заставит вас выболтать мне все свои секреты? – поинтересовалась Ирина.

– Боюсь, – ответил он вполне искренне. – Боюсь, что ты не согласишься поехать со мной в Россию.

Ирина посмотрела в его глаза. Поняла, что Сергей не шутит. За десять лет их совместной жизни она ни разу не видела у него такого странного выражения лица.

– Я понимаю, тебе будет сложно там. За пятнадцать лет ты привыкла жить по-французски, но… – он вздохнул. – Отказаться от командировки я не могу, не имею права. Ехать одному нельзя, таковы условия контракта. Выхода нет.

Он обманывал ее. В контракте ни слова не говорилось про жену. Он сам настоял, чтобы этот пункт в его контракте появился. Только так можно было заставить Ирину покинуть Париж. Теперь все зависело от нее. Последнее слово было за ней.

– Я поеду с тобой, Сережа, – поцеловав его в щеку, сказала она. Улыбнулась. – Да, да, я с тобой поеду хоть на край света.

– На край света, – повторил он, подбросив в огонь несколько поленьев. – Поедем с тобой в Сибирь, как декабристы.

– В Сибирь? – Ирина испугалась. – Почему в Сибирь? Зачем?

– Чтобы чистейший воздух помог нам обзавестись потомством, – улыбнулся он. – А если без шуток, то там открывается наш новый филиал. А твоего супруга Сергея Суслова назначают генеральным директором. Там…

Ирина больше ничего не слышала. Ей было все равно, что будет там, в Сибири. Было безразлично.

– Скажи, Сергей, – перебила она его на полуслове, – а смогу я вернуться домой, если мне там станет…

– Конечно, – улыбнулся Сергей. – Тебе достаточно пробыть со мной один месяц, а потом… – он свистнул, расставил руки в стороны, изображая самолет. – Потом лети на все четыре стороны. Но… – он посмотрел ей в глаза. Прошептал:

– Ирка, не бросай меня. Я без тебя пропаду. Я пущусь во все тяжкие… заведу сибирский роман, и…

– Господин Суслов, – строго сказала Ирина, – вы забыть меня не сумеете. Изменить вы мне не посмеете. Ни за что!

Он обнял ее, поцеловал крепко-крепко, как давно не целовал. Ирину этот поцелуй не обрадовал, огорчил. Почему? Наверное, из-за странного предчувствия, стукнувшегося в обожженное сердце.

Перелет был долгим и утомительным. Ирине почудилось, что они летят на Луну. В иллюминатор была видна величественная плоская зеленовато-золотистая земля с тысячами озер причудливых очертаний. Все темно-синие, почти черные. Кое-где виднелись гряды снега, не стаявшего за короткое лето. И никакого человеческого жилья на тысячи километров.

Спичечные коробки домов появились только тогда, когда самолет пошел на посадку.

– Тебе здесь понравится, вот увидишь, – крепко сжав ее руку, сказал Сергей не очень уверенно.

– Надеюсь, – проговорила она, зная, что ей здесь не понравится. Что потом она будет вспоминать Сибирь с ужасом. Но пока она не имеет права ничего говорить мужу. Она пообещала пробыть здесь месяц. Тридцать дней и ночей, наполненных раздумьями и страхом.

– А, может, мне стоит наполнить их радостью? – подумала Ирина, глядя в иллюминатор. – Да. Я буду радоваться всему, что увижу здесь, потому что только мне выпала такая редкая возможность побывать на краю света!

Она положила свою руку поверх руки Сергея, улыбнулась.

– Спасибо, что взял меня с собой, что дал мне возможность увидеть все это!

– О, это только начало, – воспрял духом Сергей. – Наши партнеры обещали показать «Таймырский заповедник», где обитает уникальная популяция овцебыков. Я с детства мечтал увидеть их не в зоопарке, а в природной среде, привычной для них. Так что я рассматриваю свое назначение в Сибирь, как первый шаг к осуществлению мечты!

– Первый шаг, – повторила Ирина.

Самолет коснулся взлетно-посадочной полосы. Для Ирины начался отсчет новой реальности, самым ярким воспоминанием о которой стала поездка в заповедник. Из аэропорта Хатанга они летели на огромном вертолете. В тундре стоял полярный день. Нельзя было сказать полдень сейчас или полночь, потому что солнце было пришпилено к небу намертво в самом центре. Зато все было хорошо видно. И стадо овцебыков, появившееся черной точкой на фоне синего неба, путешественники заметил сразу. Сергей обрадовался, как ребенок.

– Ура, ура, я их вижу, вижу! – кричал он, перебегая от одного иллюминатора к другому. – Ура!

Пилот спустился ниже. Мохнатые овцебыки с массивными бело-серыми рогами, похожими на тугие косы, разлетевшиеся в разные стороны, услышав звук вертолета, сгрудились в кучу. Смешные лохматые малыши на крепких ножках спрятались за спинами мам. Самцы повернули к неприятелю массивные рога. Ноздри их раздувались. Было понятно, что они не сдадутся без боя.

– Как они прекрасны! – воскликнул Сергей. – Это настоящее чудо природы.

Вертолет сделал круг и полетел дальше к озеру Таймыр. Тундра изменилась. Пологие гладкие холмы уступили место обрывистым серовато-черным, похожим на сланец скалам. С разных сторон к озеру Таймыр бежали десятки небольших речушек, чтобы напоить его. Они вились вокруг желтовато-коричневых холмов, странных и мрачных на вид. Ирине показалось, что три из них, расположенные параллельно, похожи на спины золотых рыбок. Она посчитала это добрым знаком. За которым последовал новый знак – маленькие озерца по берегам большого озера Таймыр превратились из лазоревых в серебряные, стали похожими на большие монеты, разбросанные по берегу. А между ними – сотни бивней мамонтов застывших в вечной мерзлоте, как в янтаре.

Потом они увидели тысячные стада оленей, мчащихся за горизонт. Казалось, что внизу расстелили пестрый ковер, на котором морозными узорами красовались ветвистые рога старых самцов. Они посверкивали на солнце хрустальной белизной. Ирина не могла налюбоваться. Она всегда считала, что олени окрашены одинаково, но оказалось, что это не так. Она видела черных, желтовато-коричневых, серых и даже белых животных.

– Это все похоже на сказку, которую я увезу с собой, – шептала она, прижавшись лицом к стеклу.

– Нас ждет еще одна сказка, – обняв ее за плечи, сказал Сергей. – Нам покажут место гнездовья птиц. Ты такого нигде не увидишь. Нигде. Смотри, вон бургомистры, там вилохвостые чайки, шоколадные гаги, красногрудые казарки, кулики, поморники, краснозобые и чернозобые гагары. А вон, смотри, самец гаги. Одинокий красавец с белой грудью, изумрудной головой, черной маской и высокомерным взглядом настоящего аристократа. Обзаведясь подругой, он оправдал свое существование, и теперь не обращает ни на кого внимания.

– Также, как и я, – подумала Ирина. – Ни на кого внимания не обращаю. Считаю дни до отъезда. Их осталось пять. Через пять дней я вернусь в Париж!

Она посмотрела на Сергея. Мысленно попросила у него прощения за предательство. Но она не могла, не хотела здесь больше оставаться, несмотря на всю эту красоту и пьяняще чистый воздух. Сергей расценил ее взгляд по-своему.

– Степанов обещал устроить нам пеший поход по тундре, – сообщил он радостно. – Поедешь?

– Конечно, – улыбнулась Ирина, думая о своем.

– Представляешь, мы будем ступать по вечной мерзлоте, поверх которой наброшен упругий ковер из растений и миниатюрных кустарников, – с азартом заговорил Сергей. – На нас удивленными глазами будут смотреть пушистые маргаритки и синеглазые незабудки. Нам придется присаживаться на корточки, чтобы дотронуться до верхушек деревьев. Мы почувствуем себя великанами, наблюдающими за жизнью леммингов, деловито снующих между подушками мягкого мха.

– Ты говоришь об этом так, словно бывал здесь прежде, – с интересом глядя на Сергея, сказала Ирина.

– Бывал в мечтах, – признался он. – Я много читал о тайге, о тундре, о природе Арктики. Хотел стать натуралистом, а стал главным специалистом, – он рассмеялся. – Зато уж теперь, все будет по-иному. Все изменится. Все, все, все…

Все, в самом деле, изменилось. Она уехала обратно в Париж. Он остался в Сибири. Остался навсегда. Она это знала. Она шепнула ему на прощание:

– Я была очень счастлива с тобой, Сергей. Десять лет безумного, нечеловеческого счастья завершились фантастическим путешествием. Спасибо.

Он ничего не сказал. Крепко поцеловал ее в губы, резко повернулся и ушел. Ушел из аэропорта раньше, чем оторвался от земли самолет, уносящий ее. Ирина смотрела в иллюминатор. Прощалась. Боли не было. Была пустота, в которую не могли проникнуть посторонние звуки. Не могли…

Ирина пришла в себя только в своей парижской квартире, за которой присматривала ее подруга Сью. Зная о приезде хозяйки, она купила букет желтых тюльпанов. Тридцать по количеству дней отсутствия подруги. Ирина сварила себе кофе, открыла коробку своих любимых конфет, улыбнулась:

– Дома!

Подумала о том, что у нее в запасе еще неделя. Времени достаточно, чтобы никто не заметил изменений, произошедших в ее жизни. Через неделю закончится ее официальный отпуск, и она выйдет на свою любимую работу, а по выходным будет водить экскурсии по центральной части города.

Ирина вспомнила, как шесть лет назад они с Сергеем решили так проводить свои выходные. Разработали маршруты, нашли партнеров, составили бизнес планы. А теперь…

Она взяла букет тюльпанов, прижала его к груди, зажмурилась.

– Сергею там, в Сибири, лучше, – прошептала она, успокаивая себя. – А мне лучше здесь. Я прожила здесь пятнадцать лет. Пятнадцать! Мне не хочется ничего менять. Меня все устраивает. Все, все, все… Да, это эгоизм. Но… – она посмотрела на тюльпаны. – Но мой эгоизм не больше эгоизма Сергея. Не больше…

Она поставила цветы на стол. Прошлась по комнате. Остановилась у окна. В легкой дымке раннего утра парил Париж. Величественный, многоликий город, хранящий множество тайн и загадок.

 
– Я расстаться с тобой не смогу.
Я, расставшись с тобой, погибну.
Словно сорванный кем-то цветок,
Без тебя головой поникну.
 
 
Без тебя время будет иным
Разобьется в хрустальную крошку.
Без тебя сердце станет немым,
Жизнь моя потечет понарошку
Без тебя… – прошептала она.
 

Туристический автобус ждал Ирину на привычном месте. Она легко поднялась по ступеням, взяла микрофон, улыбнулась, заговорила по-французски. Потом перевела свое приветствие на русский язык. Таков был привычный порядок, который она не нарушала шесть лет. Шесть лет…

– Как вас зовут, мадам? – выкрикнул какой-то мужчина.

Ирина не поняла, кто. В автобусе было сорок человек. Но голос показался ей знакомым. Она представилась, стараясь отыскать того, кому этот голос принадлежал. Не нашла. Отвернулась. Ей нужно было сосредоточится. Экскурсия уже началась. Каждая минута была на счету. Автобус двигался быстро. Туристы смотрели в окна, а она говорила, говорила, говорила, стараясь ничего не пропустить.

На площади Конкорд автобус остановился. Ирина попрощалась с туристами, пожелала им счастливого дня, вышла. Обычно она выпархивала из автобуса и исчезала в многоголосой людской толпе. Но сегодня она отошла в сторону и стала наблюдать за выходящими туристами. Он вышел последним. Скрестил на груди руки, посмотрел на нее с вызовом:

– Не ожидала?

– Юрка, – прошептала она. – Юрка Маслов… Ты совсем не изменился, несмотря на…

– Не ври, – сказал он. – Я изменился очень сильно. Я стал настоящим мужиком. И ты… – он передразнил ее. – Мадам Ирина Суслова, – рассмеялся. – Ты сильно изменилась, Ирка. Хотя, что-то от прежней Иринки Самохваловой в тебе еще есть.

– Товарищи, не отставайте, – крикнула сопровождающая группы, высокая длинноногая девушка с элегантным шарфиком на шее. – У нас всего полчаса. Кто потеряется, будет добираться до гостиницы самостоятельно.

– Где вы остановились? – спросила Ирина. Ей стало страшно, что Юрка сейчас исчезнет, затеряется среди людей, и она ничего не узнает. А он, наверняка, может ей рассказать много интересного об одноклассниках, об учителях, о себе…

– Честно говоря, я не знаю, где мы остановились, – признался он. – Мы приехали рано утром из Брюсселя. Бросили чемоданы и помчались на встречу с тобой… мадам Ирина Суслова.

– Понятно, – сказала она, взяла его за руку, повела за собой. Он шел рядом. На загорелом лице сияла глуповато-счастливая улыбка.

Он ехал в Париж, чтобы отыскать Иринку Самохвалову, не представляя, даже как это сделать. И вот – удивительное везение. Когда сопровождающая группы Юлия сказала, что экскурсию по центру будет вести француженка русского происхождения, у Юрки кольнуло сердце. А когда в автобус вошла Ирина, он не поверил своим глазам, поэтому и спросил ее имя. Она ответила, чуть помедлив:

– Мадам Ирина… Суслова.

Голос дрогнул. Юрка подумал, что она тоже что-то почувствовала. Он решил, что если это та Ирина, которую он ищет, то она дождется его у автобуса. Он специально вышел из автобуса последним. Наблюдал, как она во все глаза смотрит на каждого туриста. Сомнений больше не было, это – она, Иринка Самохвалова, его школьная любовь. Он соврал, сказав, что она изменилась. Она осталась такой, как была. Такой же… просто юность ушла тихонько, уступив место зрелости, опытности.

Ирина что-то сказала Юлии, улыбнулась, видя ее недоумение. Спросила:

– Сколько дней вы здесь пробудите?

– Три, – ответила девушка. – Вернее два с половиной, а потом мы поедем в Ниццу, а потом…

– Спасибо. Маршрут вашего путешествия мне не интересен, – сказала Ирина холодным тоном. – До свидания. Рада была нашему сотрудничеству. За Юрия не беспокойтесь.

– Хорошо, – растерянно проговорила Юлия и побежала догонять группу.

– Ты меня похищаешь? – поинтересовался Юрий.

– А ты что-то имеешь против? – спросила она строго. Он не выдержал. Обнял ее и поцеловал в алые губы. Поцеловал также как тогда, в классе. Она также, как тогда потеряла равновесие. Смущенно извинилась.

– Это от жары. Плюс тридцать в тени.

– От жары, – прошептал он, глядя в ее испуганно-счастливые глаза.

Потом они сидели в прохладном кафе, пили вино и болтали обо всем, что приключилось с ними за пятнадцать лет. Рассказать о жене и сыне Юрка решился лишь тогда, когда они плыли на кораблике по Сене. Глядя на бурлящую за бортом воду, он сказал:

– Знаешь, меня ведь в Париж Олеся надоумила поехать.

– Наша Олеся Скворцова? – воскликнула Ирина. Он поднял голову, посмотрел на Ирину, сказал:

– Наша Олеся Скворцова теперь моя жена!

Ирина побледнела. Она знала, что Олеся влюблена в Юрку. Но она не могла подумать, что они когда-нибудь будут вместе. Слишком они разные. Слишком… Юрка улыбнулся, положил руку Ирине на плечо.

– Мы сдружились благодаря тебе, Иришка. То есть из-за твоего отъезда. Мы вместе от тебя писем ждали, а потом поняли, что ты никогда не напишешь, потому что ты растворилась в Париже. Не думай, я тебя не осуждаю. Я бы сам здесь растворился и про всех забыл. Да и что такое школьные друзья? Так… пустой звук.

– Пустой звук, – машинально повторила Ирина, глядя мимо него. Ей было хорошо сегодня. Было приятно вернуться в прошлое, в далекие школьные годы, в их девятый класс. Вспоминалось только хорошее. Память избирательна: оставляет лучшее, стирает ненужное, неважное.

Впускать Юрку в свою новую жизнь она не станет. Воспоминания закончатся, наступит неловкое молчание. Каждый будет думать: Что дальше? Каждый выстроит свою схему предполагаемых событий. Потом наступит неизбежное разочарование из-за несоответствия, из-за…

– Адрес твой я просить не стану, – сказал Юрка, убрав с ее плеча руку. – Сейчас причалим к берегу и разбежимся в разные стороны. Нет… Я должен сделать фотографию на память, чтобы Олесе показать. А то не поверит, что ты экскурсоводом работаешь.

– А у тебя ее фотография есть? – спросила Ирина. Он кивнул. Достал из нагрудного кармана фотографию, протянул ей. На Ирину глянула располневшая Олеся с сияющими глазами. Полнота ее не портила, украшала, придала угловатому девичьему лицу нежную женственность. Олеся сидела в кресле, а с двух сторон к ней прижимались муж Юрий и сын Степан – вылитый Юрка в детстве. Ирина улыбнулась:

– Вы здесь такие счастливые.

– Да. Повод для счастья у нас был, – улыбнулся он. – Олеся сказал, что скоро у нас девочка родится. Мы даже имя ей придумали – Анфиса.

– Родится когда? – спросила Ирина, растерянно на него глядя.

– А вот вернусь домой, и родится, – ответил он. Прижал Ирину к себе. – Жаль мне тебя, Ирка. Материнство женщин украшает. Они добрее, нежнее становятся, на мир по-иному смотрят. Хочешь, посодействую в..?

– Дурак, – прошептала она. Хотела влепить ему пощечину, рука не поднялась. Незачем показывать, как ей больно. Не стоит… Пусть считает ее бесчувственной эгоисткой. Она забудет о нем. Забудет…

Юрка разжал объятия, побледнел. Сказал виновато:

– Прости. Я не хотел тебя обидеть, честно. Само собой вырвалось.

Кораблик остановился. Ирина сошла на берег первой. Остановилась.

– Сделай счастливое лицо, я тебя сфотографирую, – попросил Юрка. Щелкнул объектив. – Теперь ты будешь у нас в рамке стоять на комоде рядом со слониками, приносящими счастье.

– Не могу понять, ты шутишь или говоришь серьезно? – нахмурилась Ирина.

– Я болтаю вздор, чтобы тебя развеселить, – сказал он. – А то ты на царевну Несмеяну похожа. Того и гляди зальешь весь Париж слезами.

– Не дождешься, – с вызовом сказала она. – Мои слезы дорого стоят.

– О, да вы, мадам Ирина Суслова, теперь все исчисляете деньгами! – воскликнул он. – Это по-французски. Это здорово. А простые человеческие чувства у вас имеются?

– Маслов, если ты не заткнешься, я тебя брошу, – сказала она раздраженно.

– Да ты меня давно бросила, Ирка, давно, – проговорил он с улыбкой. – Но я не пропал, не потерялся тогда, и теперь не заблужусь, не потеряюсь, не пропаду.

Он вытащил из кармана визитную карточку отеля, показал ей язык.

– Ах ты, лжец! – воскликнула Ирина. – Да ты…

Он порывисто обнял ее, заговорил скороговоркой:

– Ирка, Ирка, если бы ты знала, как я скучал без тебя, как сходил с ума от неразделенной любви. Ждал, что ты хоть словечко напишешь. Хоть словечко… А потом я тебя возненавидел. Но ненависть измотала меня еще сильнее. Тогда я перестал о тебе думать… Вернее, думал, что перестал, что успокоился… Как бы не так. Увидел тебя и… – он посмотрел в ее глаза. – У меня ведь на сердце рубец… Нет, не рубец, ожог незаживающий… Сердечный ожог – это бред, скажешь ты, и будешь права. Юрка Маслов – отец семейства, несет несусветную чепуху. Но, как ни странно, ему становится легче. И хорошо, что ты не перебиваешь. Что слушаешь внимательно, затаив дыхание. Мне это нужно, важно. Я ведь никому не мог о своих чувствах рассказать. Мою исповедь должна была выслушать ты. Ты ее и слушаешь…. И теперь я от тебя освобожусь. И, наверно, тебя забуду. Наверно…

Он поцеловал ее в губы. Она опять потеряла равновесие. Опять…

Потом они долго бродили по расцвеченному яркой иллюминацией городу. Молча прощались. Ни он, ни она не решались произнести ни слова. Знали, объединяющее их прошлое будет напоминать о себе сердечными ожогами, не поддающимися врачеванию…