Текст книги "Тибетское Евангелие"

Музыкант поднес флейту к губам. Выдохнул в дырочку воздух, а Иссе показалось – вдохнул.

«Выдох и вдох, где разница между вами? Вдох – жизнь, выдох – смерть. Ха – бытие; тха – тьма. Но ведь когда бог ваш Брахма выдыхает воздух Вселенной из необъятной груди своей, мир оживает, живет! А когда Брахма делает вдох – все умирает, во мрак погрузившись. Так где же различье? Смерть – жизнь, жизнь – смерть. Не два! Не два! Одно!»

Мелодия флейты парила, тонким лучом пронзала грудь, проходила сквозь сердце. Живой кровью текла, стекала. Вытекала из сосуда сладким, обжигающим вином. Втекала в чашу минуты, как втекает семя в йони, в женское лоно. Грудь – чаша. Ладони сложенные – чаша. Живот рождающий – чаша; и человек в нем спит до поры, пока плод, почуяв смерть, не устремится наружу, в тесное темное, костяное кровавое горло, в узкую щель между мирами.

Рождаясь, мы умираем!

Умирая – рождаемся.

Флейта пела о жизни и смерти, и улыбался Исса, и две дороги слез пролегали по лицу его. Остывал у ног его промасленный рис. Горели оранжевыми огнями на белизне отборного зерна сахарные плоды. Трещали факелы. Исса встал меж огней.

«Мудрецы, – тихо сказал, и все услыхали. – Сегодня буду говорить народу на берегу моря. Хочу говорить, даже если не услышат меня».

И встал старый длиннобородый жрец господа Кришны, в малиновом тюрбане, и одежда огнем упала с колен его до каменного пола, и сказал:

«Иди и говори, да услышат тебя».

В высоком чистом небе загорались лампады первых звезд. Прибой ласкал песок. Безветрие и покой, и волн бормотанье, и шелест пальмовых листьев. Рыбаки уплывали в лодках далеко в море и там закидывали сети, и тащили оловянную, живую тяжесть изобильной рыбы. Дети играли, возились в песке. Женщины в маленьком заливе стирали белье, низко склоняясь над корзинами, выставив обтянутые цветным шелком ягодицы. Девочки прыгали возле их ног, озорно звенели колокольчиками на коричневых запястьях. Вечер шел мягкой стопой по притихшему миру.

Так было; так будет всегда.

Будет, пока мир.

А потом Брахма вдохнет, и мира не будет.

Что же станет тогда? Чем мы станем тогда?

Мы есть, и нас нет. Мы сегодня, а завтра где?

Исса в развевающемся хитоне подошел к самой воде. Я знал – мальчику моему не надо кричать. Его услышат отовсюду, все и всегда.

– Люди! – так сказал, и головы всех обернулись к нему, и взоры всех на него обратились. – Имеющий уши да слышит!

К нему потянулись. Подходили, садились рядом с ним, стоящим, на сырой песок.

– Так много путей прошел, чтобы вернуться к источнику. Он чист – пейте из него! Так долго блуждал в пустыне, и вот вернулся к морю. Зачем идти во тьму, когда ты от света рожден? Рожденный в свете в свет вернуться должен! Вы все родились в свете, зачем тогда идете во тьму и боитесь ее?

Маленькая смугленькая девочка, позванивая браслетами, подбежала к нему и стала танцевать и прыгать вокруг него, как если бы Господь мой был горящий костер.

Продолжал Исса:

– Хижина да станет вашим первым и последним жильем! Хижина – дворец ваш, ибо дворцы сгорят в пламени войн, а хижина останется невредима. Река спокойно течет, цветы цветут! Вы искали истину? Истина рядом. Тому, кто не привязан, нечего бояться, что перережут веревку! Вода изумрудна, синеет гора, и я вижу то, что растет, и то, что увядает!

Пляшущая девочка крикнула ему:

– Харе, харе!

Исса простер руку над ее головой, и девочка умолкла.

– Босоногий и безо всякой накидки на плечах, я смешался с людьми мира. Мои одежды изношены и пыльны, а я как никогда счастлив! Я больше не трачу сил, чтобы продлить свою жизнь; теперь для меня деревья стали живыми. И камни живыми стали! И вода! Вода, матерь мира…

Люди подходили, садились, слушали стоя.

Люди собирались и собирались, и все больше людей вокруг Иссы становилось, и я видел: радуется он, что люди слушают его.

Никто не задавал вопросов. На Востоке не принято задавать вопросов. На Востоке не принято перебивать говорящего.

Исса глубоко вздохнул и сказал:

– Что таится за воротами моими, не узнает и тысяча мудрецов. Красота моего сада невидима. Зачем пытаться увидеть невидимое? Зачем искать на земле следы богов? Я иду на базар с бутылкой – и возвращаюсь домой со своим посохом. Я хожу на базар, хожу в винную лавку, я иду к морю, чтобы в воде омыться от грязи прошлых лет, и каждый, на кого я взгляну, становится Солнцем. Всякий носит Солнце в себе, не зная об этом! Знайте же! Приветствую рассвет в груди вашей! Солнце садится сегодня; а завтра солнце встает!

Старик в рубище, сидящий у ног Иссы, положил трясущиеся худые руки себе на грудь. Завтра ему умирать, подумал я, а сегодня он полон радости. Ибо смерти для него сегодня не стало. Ибо смерти нет; об этом проповедь.

Небо синело гуще, наливалось лиловым; будто темное вино наливали в фаянсовый кувшин. Девочка перестала прыгать и звенеть браслетами, села на корточки возле ног Иссы.

– У вас, у каждого, умирал родственник. Друг. Любимый. Вы сидели у изголовья умирающего, держали холодеющую руку и молились. Вы боялись смерти, видя, как непостижна она! Вы дрожали и волновались. В минуты смерти того, кого вы сильно любите, смерть проникает в вас. Вы видите: человек уходит, и он уходит от вас навсегда. Вы плачете: вся жизнь предстает перед вами призраком, углями сгоревшего костра!

Молчали люди. Слушали люди. Никто и никогда не говорил им таких вещей на берегу вечернего тихого моря.

– Любая кровать – смертный одр, ибо никто из вас не знает часа своего. И вы молитесь: о, отведи от меня сегодня чашу смерти! Завтра, не сейчас лучше умру! Смерть когда– нибудь придет, о, это надо понять. Но не бойтесь! Как только вы впустили в себя смерть, вы начали поиски вечного.

Тихо шуршал теплый прибой. Кто-то в толпе, далеко, тихо заплакал. Это была женщина.

– Жизнь не знает смерти. Она проходит через много смертей, как через много дверей. Каждая смерть – очищение. Каждая смерть – снятие с плеч тяжелой ноши. Вы сняли ношу, и вы отдохнете. Завтра вы оживете для новых битв; для новой любви. Жизнь никогда не умирает! Умираем только мы. В миг смерти мы расстаемся с собой; Бог, что нас истребляет на земле, с небес тянет к нам руки, ибо Он – любящий отец, и благ Он. Смерть – это источник. Это исток. Вы возвращаетесь, входя в смерть. Вы вернулись. Вы дома, чего вам еще желать?

Кудрявый, как молодой баран, юноша распростерся на песке у ног Иссы, протянул по песку руки, воздавал Иссе молчаливую хвалу и молитву.

Иные слушали настороженно. Не понимали. Не хотели понять и принять.

– Ваши ноги так много прошли по земле! А вы еще не видели Света. Не ищите Свет над морем. Не ищите Свет над садом. Не ищите его над водопадом, над озером, в снежных горах. Не ищите его среди факелов на крепостной стене, среди светильников во храме. Свет – внутри вас; он делает вас бессмертным в сердцевине смерти самой. Ибо Свет – это единственное бессмертное в вас! Имеющий уши да слышит!

Исса уже стоял в плотном живом кольце, и люди всё прибывали.

Люди притекали живым прибоем, бились о его босые ноги.

И, шатаясь, ловя губами соленый нежный ветер, он стоял.

– Реки текут в океан. Они не останавливаются никогда. Лотос цветет и цветет, и неостановимо его цветенье: отцветает цветок, зацветает другой. И это один и тот же цветок, разве не видите? Бог в течении реки: Он течет. Бог в цветении лотоса – Он цветет. Бог сразу во всех, кто умирает, и во всех, кто рождается в тот же миг. Бог – это Свет; и не погасить его. Свет во тьме светит; и мрак не обнимет его!

Лица, обращенные к Иссе, плакали и смеялись, улыбались и негодовали.

Лица, лица, лица.

Лица идут, как дождь; сыплются с небес, как звезды; текут, как реки.

Исса – океан, и людские реки впадают в него, а он – один, и он всех вбирает, обо всех молится, всех понимает, всем посылает любовь.

– Бог – не невидим! Вы увидите Его. Вы видите Его каждый день, возжигая Свет прежде в груди своей, потом уже в лампаде, в лампионе, в плошке с жиром! Когда вы смотрите на другого, в лицо другому – вы видите Его. Бог рядом с вами, ибо вы сотворены по образу и подобию Божию; Бог – это тот, кого любите вы, это тот, кого ненавидите вы! Бог – это вы! И вы – живы!

Уже стемнело. Ночь царила.

Ночь сияла и переливалась над головами молчащих людей тысячью огней.

Огнями горело и вспыхивало море – светились рыбы, пылали крохотные рачки, мерцали, всплывая на поверхность, огненнокрылые морские звезды.

– Когда Бог входит в лес, мертвые деревья оживают, а те, что уже отцвели, вновь начинают цвести! Будьте живы, и все оживет вокруг вас! Мертвы будете – и вокруг вас ляжет пустыня! Так все просто!

Я видел сверху, с небес, как он устал. Как тяжело дышит.

Никто из слушавших его не шелохнулся в густой, синей приморской ночи.

– Не говорите «нет». Скажите всему: «Да!» Скажите «да» горю и радости. Базару и сраженью. Винной лавке и храмовой кумирне. Брачному ложу и разрытой могиле! Скажите «да» всему, что вас окружает, что встретили вы на великом пути через жизнь – в смерть! И тогда смерть устами Бога вам улыбнется. И тогда жизнь после смерти примет вас в объятья! Скажите: «Да». Скажите… «да»!

И вся толпа, все люди, в ночи у моря слушавшие проповедь Иссы, вскочили, стали тянуть руки к звездному небу, прыгать, и танцевать, и кататься по песку; и прорвали занавес молчанья, и неистово, звонко и хрипло закричали:

– Да! Да! Да, да… да!

Я видел: Исса, подогнув колени, как измученный переходом верблюд, опустился на песок. Он был бледен, и пот катился по челу его.

Я подлетел и незримой рукою стер пот со лба его.

Исса улыбнулся, сложил руки лодочкой и сотворил намастей – так, как это делают тут, в земле Бхарат. Я понял: он благодарил меня.

ПУТЕШЕСТВИЕ ИССЫ. ЛОДКА И ЛИДИЯ

Я долго лежал под лодкой. Пока не закончилась буря.

Черный ветер ворчал негромко, да злобно. Уже не рушил кедры. Не выворачивал сосны с корнем. Я вжимался животом в холодные прибрежные камни, надо мной висело черное, просмоленное деревянное крыло. Я был деревянный ангел с одним деревянным крылом; другое отпилили.

Утихал, умирал ветер. Я захотел увидеть улыбку неба. С натугой приподнял плечом лодочный борт. Глаз выглянул в мир.

Небо и земля перемешаны в каменном котле. Рвутся тучи, расходятся мохнатые черные края. Горит в разрывах черного покрова ярко-синее ночное небо. Я опустил глаза. Точно таким небесным светом горели у меня под щекой кругляши ледяной гальки.

«Все едино, – сказал я себе радостно, – все одно».

Выполз из-под лодки. Уключина оцарапала мне шею. Стоял на берегу, задрал голову. Следил бешеный бег облаков, скорбный свет одиноких звезд.

«Ночь. Всегда ночь. Родишься ночью. Умрешь ночью. Никто не знает дня своей смерти; и не празднует его, как день рожденья. А ведь это тоже – праздник».

Вскинул глаза.

Призрак!

Нет; явь.

Прямо по берегу Озера ко мне шла девушка в длинном черном, в пол, с блестками, концертном платье. В туфлях на каблучках. И подкашивались, подламывались на острых и гладких камнях ее неумелые детские ноги.

Она. Органистка. Лидия.

– Лидия, – выдохнул я, и парок завился у меня изо рта, – ты мне снишься!

Она молчала и все шла, и близко, рядом уже дышала.

И у нее в руках – палочка странная.

Ближе, еще ближе.

Она подошла и протянула мне флейту.

– Я не могу, – голос вспыхнул и погас, – я руку-то протяну, а ты меня… с собой утащишь…

– Не бойся, – смех похож на мяуканье котенка, – я не погублю тебя.

Я повернул обе руки ладонями вверх.

– Ну давай! Только не жалей потом ни о чем…

– Я никогда ни о чем не жалею, – еле слышно, нежно шепнула она, и шепот осыпался из воздуха мне под ноги голубыми осколками льда.

Флейта ожгла мне голые руки.

– Да ты совсем замерз.

Снова смеется; и снова сердце дрожит.

Что такое сон? А явь что такое?

Обернулась. Лодку черную увидала.

– О, лодка! Чудо! Значит, мы можем…

Не договорила. Я понял.

Шагнул к ней пьяный от радости, шагнул по тучам!

Если б мог – и по воде бы…

А что… и могу…

Попятилась. Отступила.

Я – еще шаг.

И еще на шаг дальше она.

– Ну так что ты… Переверни… К воде подтяни…

Я делал все так, как приказывала она.

Тяжеленная лодка – перед бурей едва приподнял, чтобы подлезть – внезапно тяжесть утратила. Легкое перышко. И сам я легкий, бестелесный. Счастье.

Нос лодки вошел в ночную воду. Изумрудом, болотной смертной тоской отсвечивала гладь. В небесах буря не унялась еще, а Байкал – гладкое бабье зеркало. Зеленое зерцало воли и веры моей. Обернулся я к Лидии. Холодно ж ей на ветру в платьишке-то одном!

– Прыгай!

Лидия сделала шаг, еще шаг, утопила длинный концертный каблук в галечной россыпи. Нагло, беззастенчиво задрала юбку, чтобы ловчей в лодку запрыгнуть. Вот она в лодке уже. Смеется. Лицо белое. Кудряшки смешные. Юница совсем. Даже страшно такую обнять старику. Да и не смогу. Я ее просто покатаю. Такая ночь.

– Эх ты! А весел-то и нет!

Я закинул ногу. Вот я в лодке, рядом с мечтой моей. Вот, думаю, хороший сон мне снится, подольше бы не просыпаться.

– И цепь! Гляди! Толстая… чугунная!

Глядел, как избитый людьми бык, тупо, исподлобья, ревниво, на черную цепь: ах ты, лодка-то на цепи, как собака злая, а я и не приметил.

Слышишь, старикан Василий! Ты же мальчик Исса на самом-то деле!

Хоть я и Исса, а мальчик еще, я взглядом такую крепкую цепь не разобью.

– Пес с ней, с цепью, – сказал я. Совсем рядом были белые щеки, и белые зубы, и белые светлые кудерьки. Нежнейший запах женщины, девушки. Девочки, что еще не была с мужчиной, еще не рожала. «Я дам тебе это все. Я». – Нам она не помеха.

Руки сами сдернули с плеч зипун. Руки закутали ее, дрожащую на ветру, в тепло, в овечью шкуру. Притиснули курячьи хрупкие косточки к груди.

«Ух ты, какая тонкая, нежная. Да я ж ее раздавлю, если грубо».

Чуть ослабил хватку.

И тогда она сама, белая Лидия, обхватила меня белыми, голыми по локоть, торчащими из черных звездных рукавов тонкими руками за ствол кедровой, смолистой, старой шеи.

Единое в двух, и двое в одном. Это мои губы играют на флейте? Я утратил «я», и это верно. Правильно это. Так надо. Мы всё делали правильно, я знал. Что-то тайное, пугающее происходило. Объятья объятьями, но мы будто все более отдалялись друг от друга телесно. А внутренним, напротив, крепко сцеплялись; пропитывались друг другом, как кусок хлеба вином.

Я набирал в грудь воздух – и выдыхал ей в рот. Дышал в нее. Входил в нее дыханьем: ха, ха… ха-а-а… И она раскрывала губешки и вбирала дыханье мое в себя. А потом отдавала мне опять: ха-а-а… ха-а-а… Так грелись мы? Так мы любили.

Чем дольше я дышал над нею, изо рта в рот – тем больше усиливалось чудесное, страшное и светлое.

С каждым выдохом я становился ею. Лидией.

И с каждым принятым от нее выдохом, что моим же вдохом звучал, она становилась Иссой. Мной.

«Не бойся. Не пугайся. Продолжай. Так надо. Не в объятьях дело всегда. Не в мужском отвердении и не в женском черном омуте. Поплавок ловит иную рыбу. Дрожит не на воде, а в небесах. Это опыт иной. Смело иди. Вперед».

Чем жарче, ближе и горячей я дышал в нее, тем быстрее становился ею.

И в один момент все перевернулось.

Я увидел свое лицо над собою. Будто в зеркало гляделся.

И оттуда, сверху, я женским своим лицом, разрумяненным, анисово-белым, освещенным розовой свечой тихой улыбки, глядел на нее, что мгновенно и бесповоротно стала – мной; и мужское мое лицо медленно, тихо плыло подо мной, и оно было – ее, только ее, ее и ничье больше.

Перевертыш. Двойная звезда. Зеркало в зеркале.

«Это Байкал всего лишь отражает звезды. Купает в себе, ледяном, зимнее небо».

Ноги мои пошевелились. Я будто играл на органе. Играла?

«Да, я играю, и я женщина, я стану женщиной лишь сейчас, – тогда, когда я стала мужчиной, и замкнулось кольцо любви».

Ноги нащупали жесткие деревянные выступы. Клавиши, длинные и короткие, ножная клавиатура. Тяжелая, неповоротливая педаль. Вжать. Вмять. Нашарить стопой, носком или пяткой дно. Вот! Я думал, это дно; я думала, это высь.

Тягучий, густой, гулкий звук внезапно взвился внутри, разросся, заполнил собой два соединенных одним дыханьем тела – и распался на тысячи золотых зерен-искр.

Жар дыхания, что крепко сшило нас, усилился и мгновенно выжег на наших лицах, ставших одним лицом, клеймо счастья.

Мы оба закричали. Закричала я! Я закричал!

Крик – это первая музыка мира, и второй не дано.

Ноги и руки, вы ищете игры, вы ищете – обнять, сыграть, обласкать. Ласка – залог рожденья. Ласка – музыка. Мы оба испытали не наслажденье, а счастье рожденья. В любви рождается один человек. Зачатие не только для младенца.

Зачатие – для тех двоих, что корчатся в лодке от радости и страха, и дышат, дышат друг другу в румяные лица.

– Лида! Я… играю… музыка… слышишь?!

Играть на органе. Играть на стволах черных кедров. На мчащихся тучах. На ледяных синих сколах. На торосах и скалах. Вся земля – огромный орган; я твой музыкант, я, я музыкантша твоя.

– Музыка… она… выходит из меня…

Женщина раздвинула ноги. Живот напрягся. Живот сначала стал жестким и твердым, ледяным, потом белым и мягким, пушистее и нежнее сугроба; и то, что шевельнулось внутри нежного снега, запылало костром. Жаркий комок. Неистовый звук. Протяжный, долгий крик. Кто кричит?! Женщина. Мужчина. Тот, кто был когда-то одним. Кто одним снова стал.

Ком огня раздирает живую плоть. Земную, ледяную плоть. Огонь и лед одно. От них, если прикоснуться, одна и та же боль. Любовь это боль, а боль – любовь. Ты хочешь родить?! Я рожаю уже. Вот! Гляди! Прими!

Рождение не плоти! Души.

Выгнулось коромыслом тело. Застыло в судороге плача. Лонные кости женщины разошлись в стороны легко и красиво – так расходятся птичьи крылья в полете. Роды – полет. Надо лететь, даже если ты умираешь. Сияющий красный круг нового солнца показался над берегом. Над отхлынувшей тьмой вечной воды. Круг торил себе дорогу. Круг рвал и разрывал лоскутья, охвостья кровавых, дырявых туч. Круг поднимался. Круг брызгал алым светом! Алый, захлебывающийся крик!

Кто кричит?! Я кричу?!

– Я люблю… тебя-а-а-а-а!

Рожденный не умирает.

Так же, как мы рождаемся на свет, мы рождаемся в смерть.

Ресницы разлепились. Вода плавно, тяжело колыхала лодку. Цепь тихо шуршала по гальке. То, что было одним, стало распадаться, делиться надвое. И вот это было очень больно. Я ничего не понимал, только чуял нестерпимую боль. И Лидия тоже. Ее белое, как булочка, смешное личико покривилось. Я поцеловал потные кудряшки на крутом лбу. Она еще дышала размеренно, старательно, выдыхая мне в рот весь воздух из своих легких. Ее легкие, легкие, как два лепестка. Ее рот, похожий на красную раковинку. Женщина. Это женщина. И я обнимаю ее. И я снова мужчина.

– Милая. – Слово вытолкнулось из губ, родилось. – Милая. Я с тобой. Я немного побыл тобой. Я теперь знаю.

– Что?

Не услышал: догадался по губам.

– Как чувствует женщина. Как она… счастлива… в любви. Как она зачинает… и рожает.

– Как… рожает?..

Засмеялась тихо.

– Я же… ну, как была, так и…

– Ты хочешь сказать, – губы мои щекотали ее губы, – ты как была девочка, так девочка и осталась?

– Да… да…

– Но ты же сейчас стала женщиной? Со мной?

– Да. С тобой. Я счастливейшая женщина. На всей земле.

И, как только я услышал эти слова, я сам не свой стал.

Глаза, лоб, сознанье черные рваные тучи затянули. А потом разорвались разом, с треском, как ветхое лоскутное одеяло. Кулак света ударил в меня, в живой бубен.

На днище лодки, под нашими вытянутыми в радости телами, под измятым моим зипуном лежала тонкая деревянная флейта.

У органа тоже есть трубы и дудки; и он умеет не только громом греметь, но и петь флейтой.

Я вытащил из-под зипуна флейту, и Лидия взяла ее в руку и поцеловала.

А потом дунула в отверстие, и над Озером поплыл звук, первый и последний.

И я шептал, все шептал себе, обнимая Лидию, целуя ее в голое плечико, выпроставшееся из-под черной концертной ткани: побудь со мной, мой сон, мое безумье, побудь, не уходи, пожалуйста, не уходи.

ДНЕВНИК ИССЫ. ИССА И ВЕЛИКИЙ АВАТАР
палимпсест

Брахманы учили меня, как жить и как (умирать); а я, улыбаясь, учил (их).

Так беседовали.

(Понял) их; они же меня не поняли.

Купцы (мои меня) понимали. Улыбнусь им – они улыбнутся мне в ответ. Лишь улыбка улыбке (нужна). Так от человека тянется золотая нить к (человеку?).

…в улыбке – любовь.

…учил (брахманов): возможно улыбаться внутри.

Внутренняя улыбка (согревает) не только тебя. (От тебя идет внутреннее) тепло вовне, в мир. Кто попадает (в круг) твоего тепла и радости твоей – не враждует с тобой, а любит тебя.

…мало любви в мире? Не можем (улыбаться) внутри себя.

Говорю: улыбнитесь! Говорю: (дарите) радость! Так мало в мире (радости, если) печаль внутри вас. Воистину мир состоит из радости, только воинственный человек, скорбный воин, (не видит) этого, (не слышит).

Радость есть музыка. Слушайте (музыку) радости!

…учил, и склоняли (брахманы) головы в тюрбанах, будто тюльпаны в (каплях) росы. Яркие цветы колыхались вокруг.

И улыбался, видя (цветение) мира.

…из Джаганнатха (двинулись) в Калькутту, идя по берегу моря.

Ночевали под открытым (небом), не боясь скорпионов и змей.

Море шумело, песню нам пел (прибой).

Полюбили эту теплую (землю) и ее добрых людей.

(Злые) люди есть везде. Злом одержимы.

…не будет зла в мире, как отличим мы добро?

Калькутта (встретила) приветливо. Говорил на площадях, и люди собирались вокруг меня и (слушали меня).

Розовый Тюрбан оберегал меня от опасностей. Он (стал мне как) отец.

Длинные Космы (по-разному глядел) на меня.

…недоверчиво, и мрак мелькал в его (глазах), мрак непониманья и вражды.

Порой ясно и радостно.

…понимал: (он уже) научился улыбаться (внутри) и смеяться.

Черная Борода, когда мы пребывали в Калькутте, захотел вспомнить умершего (в пути Старого Инжира). Разожгли костер, принесли (бескровную жертву): разломили лепешку и бросили в огонь, также бросили (в пламя) горсть зерна. Еще вылили (в костер) вина из глиняной чаши. Из чаши отпил, потом по кругу (чашу) передал.

Черная Борода омочил усы (в вине, и вино) по бороде потекло.

Длинные Космы (глядел) темно. Печалился: Старика вспоминал.

…Тюрбан встал над (костром).

…сказал: Пусть другу нашему светло будет на небесах!

И сказал: Аминь.

И мои друзья (руки) сложили и (хором) произнесли: Аминь.

Долго сидели на берегу. Видел крыши (домов и храмов) Калькутты.

…думал так: века пройдут по лику Земли, будут (так же сидеть) кругом огня люди, и поминать усопших, и думать о будущем?

Живы, и не мыслим (о смерти).

Поминая мертвого – о смерти не мыслим.

Она придет; и мыслить не будем. Что будем чувствовать?

…хотел бы умереть, чтобы понять, как восстану.

Поклонился в Калькутте (всем богам земли) Бхарат.

Могучему Джайне. Великому черному Бон. Богатырю Гессару.

Громоподобному Шиве, (в танце раскинул он) руки.

Нежному Вишну, да будет (благословен он, жизнь) дающий, рыбой (в море) плывущий.

Черному веселому (Кришне, ибо беседовал) с ним, живым, а он под гранитом в могиле лежал; так доказал мне (могущество свое).

Спокойному Брахме, ледяному владыке (гор) и морей, звезд и (планет). Ибо нынче выдох (Брахмы), и, несомые ветром выдоха его, на свете живем.

Безумной царице Дурге-Кали, да пребудет (время ее), время огня и разрушенья.

Счастливому Индре, с трезубцем (летящему) под облаками.

Всесущему (Агни), ибо костер (на земле) и звезда в небесах – его дети!

…еще поклонился тому, к кому (шел).

Гаутаме Будде, великому Сиддхартхе, (отшельнику) Шакьямуни поклонился.

К нему шел; к нему иду. Знаю, он в горах, ближе (к небу).

Знаю: ждет меня, и дождется.

И беседовать (будем).

…все, кому поклонялся, есть (Будды)!

…явится Будда Майтрейя; и раскинет руки для объятья новому миру.

Тогда забудут, что (говорил); что Будда говорил; чему Джайна и Кришна (учили).

Будут слышать и видеть (Будду Будущего), Майтрейю.

…где Майтрейя живет? Знаю (имя тайной) страны.

Высоко в снеговых горах та страна, в нагорьях Тибета, на ледяных уступах Гималаев.

Гималаи – вот место обиталища Будды Гаутамы и Будды Майтрейи. Они – одно. Встретившись с одним, я увижу другого. Ибо все на свете создано так, чтобы пребыть – всем.

…в землю Раджагриху пришли. В Магадху (вошли).

Святой (град). Каменные ступы кричат о мощи (богов) и людей. Монахи, отшельники Магадхи живут (в пещерах).

Меня к пещерам святые люди (повели). Предупредили: (ступай) осторожно, ибо пещеры охраняются Великой (Силой). Разгневаешь Силу – Она остановит тебя, может убить, если увидит твое зло изнутри.

…понял так: должен быть чист, как полдневные небеса, тогда (пустят).

Купцы остались в хижине, в семье, что нас пустила (под кров свой). Идти побоялись.

Держал за руку лысого (монаха), ступал осторожно, след в след. Как два тигра (по джунглям), шли.

…монах обернулся, размахнулся палкой своей – и (крепко ударил) по темени меня!

Не удивился. Ушиб ладонью не потер. Весело (глядел) на монаха, и он – на меня.

Засмеялся; и монах (засмеялся). Его смуглая лысина (блестела) под солнцем.

Хвалю, сказал мне монах, Сила (пустит) тебя!

Это (палка узнала) твоя? Так, смеясь, спросил.

Это ты сам узнал, о Невозмутимый, (отвечал так).

И снова шли. Солнце пекло. Через подошвы сандалий (камни обжигали) стопу.

…куда идем?

К горе Вебхара, (ответил).

К горе подошли. Высока (гора). Голову закинул, чтобы (увидеть) вершину.

На вершину не пойдем, (молвил поводырь), подойдем к пещерам и послушаем, что скажет (Сила).

Руку мою не выпускал, держал (крепко), будто то была птица и (вот-вот улетит).

…камни осыпались (под ногами). Слово скажешь – звенит эхо. Черные зевы (пещер зияли) близко уже.

Сделал шаг за монахом. Остановился, обожженный (болью). Так стоял! (Слушал) боль в себе. Превозмогая боль, внутри себя (улыбнулся).

Монах внутреннюю (улыбку мою) увидел.

…увидел, что и он внутри себя (улыбнулся).

Как только внутренние улыбки скрестились, боль (исчезла).

Видишь, Сила изучила тебя, так (сказал монах).

Больше ничего (не сказал). Крепка, горяча была рука.

Перешли черту.

Ноги легче (воздуха). Вместо щек облака.

…свет вдыхал свет и выдыхал свет.

…на руки, на ноги свои (поглядел). Тела (не было). Плоти (не было). Вместо ног сиял свет. Вместо рук сиял свет.

Страха не было. Вместо (страха и) боли – свет и радость.

Продолжай любить, прошептал (монах), ты первый, кто…

Не договорил.

…вместо монаха в грязном рубище рядом со мною (шел Свет).

Я есмь (Свет), и шел, и Свет хранил (в себе).

…пещера. Вошли. Монах, держа (мою руку), шел вперед (во тьме), тьму собой освещая. Факелов не (надо было). Тьма расступалась (перед нами).

Пещера Сантапарна, тихо сказал Свет, впереди идущий, ее (еще называют) Чета.

…тихо. Увидишь Великого Аватара. Услышишь.

Имеющий уши да слышит, (сказал я), Свет, беззвучно.

…сели, поджав ноги. Сердце билось.

В груди монаха, под огненными (ребрами), я увидел сердце огня.

Под черепом (монаха светился) тысячелистый лотос.

Раздался (звон), (будто шли) сто верблюдов и (звенели) тысячью колокольчиков.

…тьма вокруг задрожала. Закрыл глаза. И с закрытыми глазами (видел Свет).

Голос раздался: Отвори веки. Должен видеть.

Открыл (глаза). Тьма расступилась.

…сидел нагой человек. Маленький и (худой?); не великан. Кожа и кости. Колени раздвинуты, ладони на (коленях). Борода так длинна, что покрывает грудную кость, падает на (живот), спускается на чресла и дальше ползет, как (змея, обвивая колени) и голени.

…говорит? Рот его сомкнут. Слышу внутри себя его голос.

…вижу.

…мой рот сжат. Говорим (изнутри) сердцами.

– …мир сумасшедший. Ушел от мира. Человек един с Богом. Бог внутри. Свет и тьма одно; рассеки их мечом мысли, и ты увидишь двоих. Не верь (миру). Мир (говорит) сказки. Верь Богу: в Боге истина. Бог есть…

…Свет!

Тихо мерцали стены (пещеры). Во мраке, за (головой) Аватара, метались летучие мыши.

…тот, кто видит Свет, сходит с ума. Мудрейший – безумец. Великий – последний нищий. Свет – Тьма. Тьма – Свет. Ты понял?

…я понял, о Аватар.

Глаза отшельника (закрыты). Тяжело, медленно поднял (веки)…посвящаю тебя в Свет. Встань.

…встал и подошел.

…ближе!

Шагнул еще раз. Крыло страха (прошелестело).

…ближе!

Еще ближе (шагнул).

…ближе!

Подумал: сейчас шагну и наступлю (ногою на ногу) Аватара, и боль причиню, и раздавлю его стопу.

…ближе!

Закрыл глаза и шагнул.

Свет (вошел) в Свет.

Мое сердце (легло) на его сердце. Мои руки (вошли) в его руки. Мои ноги (вошли) в его ноги. Моя голова (вошла) в его голову. Мой живот (вошел) в его живот. Мои чресла (стали) его чреслами. Мой Свет (слился) с его Светом и не находил никакого зазора.

И (ушел) страх.

Страх вышел и исчез во мраке.

…ты в круге Света, услышал я голос, ты со мной; ты во мне; ты с собой; ты в себе. В огненную купель (вступил). Огнем крестился. (Свет) не узришь: сам Им стал. Идолам не молись: все идолы ничто (перед Светом). Посвящаю тебя в себя. Стал собой! Пришел к себе. Ты – Человек. Ты – Бог. Ты – жизнь. Ты – (смерть). Вдох. Молчанье.

…ты – Свет!

Понял: это я сам говорил. Голос свой слышал.

Где Аватар? Где монах мой, (поводырь)?

Один, и тьма вокруг. (Никогда не вернусь) больше в мир людей.

Не боялся. Если так суждено – пусть так будет.

…не выйдешь из круга Света, но унесешь Свет (с собой). Излечи Светом (болящих)! (Прости) Светом осужденных! Обними Светом (лишенных) любви!

Помни: любовь – в ненависти, а ненависть – в любви.

Тьмы не бойся: Тьму (побеждаешь Светом), ибо Свет (пронизывает) Тьму и без нее не может жить.

Брахма выдохнет и снова вдохнет. Явится (вечный мрак). И ты вновь Свет родишь.

И крикнешь на (всю Тьму): да станет Свет!

…дрожал. Или Свет, излучаемый мною, дрожал?

Таково было мое посвященье.

Не помнил, как выбрался (из пещеры). Держал ли опять за руку (монаха)? Как шли? Заблудились (в горах)? Жгли ли костер, чтобы замерзшие (в ночи руки) погреть?

Ночь обнимала, и шли. Запомнил лишь (тропу). Стелилась под ноги.

Змеей с высоких гор ниспадала, уходила в долину.