Текст книги "Две кругосветки"

«Человек за бортом!»

Перед длинным переходом через Атлантику полагали сделать остановку у острова Мадейра. Однако Крузенштерн передумал: не желая терять попутного ветра, он решил направить корабль прямо к Канарским островам.

Подгоняемая свежим зюйд-остом[56]56
  Зю́йд-о́ст – юго-восточный ветер.


[Закрыть], стройная «Надежда» горделиво несла паруса. Рассекая и вспенивая носом воду, она оставляла за кормой широкую серебристую ленту.

Утро выдалось погожее, солнечное. Недавно на корабле пробили семь склянок, и по заведённому распорядку матросы, подвернув до колен штаны и засучив рукава, убирали, чистили, скоблили шлюп. Щедро поливали водой палубу, наводили глянец на пушки, натирали до блеска корабельную медь.

Кадет[57]57
  Каде́т – воспитанник среднего военно-учебного заведения.


[Закрыть] Мориц Коцебу, бывший в вахте лейтенанта Ромберга, стоял на баке, глядя на неустанно вздымающуюся поверхность океана. «Будто дышит», – думал мальчик. Океан виделся ему живым, одушевлённым существом. Сегодня он казался ленивым и умиротворённым, однако Мориц хорошо понимал, что так бывает не всегда, что в гневе и ярости этот зверь бывает страшен. Ещё у скандинавских берегов «Надежду» здорово потрепало в Скагерра́ке – проливе между Балтийским и Северным морями, – и в свои тринадцать лет Мориц не понаслышке узнал, что такое настоящая буря. Но сегодня день был чудесный, а величественное, размеренное дыхание океанской толщи не предвещало ничего, что могло бы поколебать спокойствие на уверенно и ходко шедшей вперёд «Надежде».

Вдруг, далеко впереди, мальчик увидел качающийся то вверх, то вниз обломок мачты.

Бледнея, Мориц подался вперёд.

На обломке, едва различимая из-за мерного колыхания тяжёлой океанской волны, ему померещилась фигура человека.

– Человек за бортом! – испуганным фальцетом вскрикнул Мориц.

– Человек за бортом! – секундой позже во всю силу своих лёгких прокричал часовой матрос.

Эти два крика словно разорвали воздух. Размеренный рабочий ритм утренней уборки сбился. Люди побросали работы, столпились спереди, на баке. Часовой матрос, показывая вперёд просмолённым корявым пальцем, взволнованно повторял:

– Там он, там. Только что видно было!

– Там, там, я видел! – захлёбываясь от волнения, вторил ему Мориц.

Вахтенный лейтенант торопливо вскинул подзорную трубу и принялся лихорадочно обшаривать горизонт. Найдя наконец среди волн обломок мачты и держащегося за него человека, он набрал в грудь побольше воздуха, и над шлюпом полетел его зычный, протяжный, властный крик:

– Свистать всех наверх! Фок и грот на гитовы![58]58
  Фок и грот – прямые, самые нижние паруса на фок– и грот-мачте соответственно; ги́товы – снасти, которыми убираются паруса; «взять на ги́товы» – подобрать парус гитовами.


[Закрыть] Баркас к спуску!

Раздался топот ног. Всё пришло в движение. На шканцы, застёгиваясь, выбежали Крузенштерн и его старпом Ратманов. Пронзительно засвистела дудка боцмана.

– Пошёл все наверх! – надрывался он, краснея от натуги и выкатывая глаза.

Но матросов не надо было подгонять. Как угорелые они бросились по местам, и в какие-то десять минут паруса были убраны, корабль лёг в дрейф, и баркас проворно спустили на воду.

– С Богом! – крикнул Крузенштерн.

И гребцы под командой мичмана Беллинсгаузена что есть силы навалились на вёсла.

* * *

Теперь уже вся команда сгрудилась на юте и на шканцах. На шум выбежали пассажиры и, возбуждённо переговариваясь, тоже присоединились к тем, кто напряжённо следил за удаляющимся баркасом.

– Что же это, уж и в трубу не видно! – в отчаянии повернулся к своему старшему брату Мориц, уже сдавший к этому времени вахту и тоже вместе со всеми стоявший теперь на юте.

– Пусти, Мориц! Дай я погляжу! – бесцеремонно выхватил у него подзорную трубу Отто, нетерпеливо топтавшийся рядом, и, зажмурив один глаз, впился другим в горизонт.

– Ну же, Отто! Что там? Видишь, нет? – частил Мориц, возбуждённо пихая брата локтем в бок.

Белокурый, раскрасневшийся от волнения Отто, похожий на брата, только на полголовы выше ростом, неохотно опустил трубу.

– Далеко вперёд проскочили, – хмуро пояснил младшему. – Вот и не видать.

– Да ведь быстро с парусами управились.

– Всё равно… – скривился Отто и с разочарованным видом вернул брату бинокль. Щуря серые глаза, серьёзно, по-взрослому, заметил: – Да живой ли он?

Мориц испуганно приоткрыл рот. Об этом он вообще не подумал.

– Даст Бог, живой! – послышалось кругом. – Вода тёплая!

– Гляди-ко, обратно плывут. Нашли али нет?

– Нашли, стало быть. Беллинсгаузен дотошный, если б не нашли, он так сразу бы не вернулся.

Не прошло и часа, как баркас был поднят на борт.

– Живой! – громко и радостно заверил Мориц окружающих.

Да все и так видели, что живой.

Спасённый оказался мальчиком вроде Морица или даже чуть помладше.

Мориц во все глаза глядел на дрожащего, едва стоявшего на ногах мальчишку. На прилипшие ко лбу мокрые волосы, беззвучно шевелящиеся посиневшие губы, обведённые тёмными кругами карие глаза – огромные, в пол-лица…

«ADVENTURE» – большими белыми буквами было написано на его тёмно-лиловой, прилипшей к телу мокрой фуфайке.

– Англичанин, что ли? Что у него на груди-то написано, кто у нас по-англицки разумеет?

– Адвенча – приключение, – со знанием дела поспешил сообщить Отто, занимавшийся в свободное время с самим капитаном и делавший кое-какие успехи…

– Вот тебе и приключение… Чуть не утоп!

– Видно, корабль так именован! – предположил старпом Ратманов. – Точь-в-точь как один из кораблей знаменитого Кука… Англичанин, стало быть. А может, американец…

* * *

По распоряжению капитана мальчика тут же подхватили и унесли в корабельный лазарет, отдав на попечение доктора Эспенберга.

Мориц хотел пойти следом, узнать – как и что, но тут, как назло, явился их здешний учитель – лейтенант Левенштерн. «Ментор», как звали его за глаза братья Коцебу, остановился, подбоченился и выразительно поглядел на братьев. С видимой неохотой Мориц и Отто отправились в кают-компанию. Пора была заниматься геометрией.

Наверху матросы уже ставили паруса, торопясь наверстать упущенное время.

Вновь оперившись, «Надежда» белоснежной птицей понеслась вперёд.

Слегка кренясь подветренным бортом, с ровным гулом рассекая синюю океанскую волну, шлюп на всех парусах шёл к главному из Канарских островов – острову Тенерифе.

Первое знакомство

Корабль мерно качало. Руся (а вы уже, конечно, догадались, что это был он) лежал на подвешенной на два крюка матросской койке, до носа укрытый одеялом. До его слегка затуманенного сознания доносился громкий шёпот:

– Как будет по-английски «привет, я тебя первый увидел?» – говорил голос пописклявее.

– Скажи: «Хэлло, май нэйм из Мориц». Этого достаточно. – Второй голос был ниже и принадлежал, видимо, старшему.

– Нет, как будет – «я тебя первый увидел»? – добивался младший.

– Не знаю, отстань, – недовольно шипел другой.

– Вот-вот, не знаешь, а делаешь вид, что тебе просто отвечать неохота.

– И неохота тоже, – отрезал старший.

Оба замолчали. Слышно было только близкое дыхание и скрип переборок.

– Он, по-моему, спит.

– Отто, а ты уверен, что он англичанин?

– Так у него английские буквы на груди были.

– Ну и что?

– А то. И англичане – они везде плавают. Вокруг света ходят. Ну уж точно не российский подданный! Хочешь сказать, что мы выловили русского в атлантических водах?

«Меня приняли за англичанина… – равнодушно отметил про себя Руслан. – И всё из-за надписи на футболке».

Громкий шёпот меж тем не утихал.

– Мы тут первые из россиян! – гордо произнёс младший.

– Ну конечно! – хмыкнул старший. – Крузенштерн наш тут уже плавал, и Лисянский…

Руся издал слабый стон. Крузенштерн!.. Надо же!..

– Они на английских кораблях плавали, а мы – на российском!

– Вот то-то и оно! А англичан здесь кишмя кишит.

– Ага, куда ни взгляни, на каждом обломке мачты – по англичанину…

Хихиканье.

– Да не, ну мало ли – может, американец.

– Доктор Эспенберг говорит, вроде англичанин.

– Да много Эспенберг понимает, он же по-английски ни бум-бум!

– Зато он латынь знает.

Возня и хихиканье усилились.

Руся с трудом поднял свинцовые веки. Перед ним стояли двое загорелых белокурых мальчишек, один постарше, другой почти ровесник.

– Привет! – шевеля одними губами, почти беззвучно прошептал Руся по-английски. – Это ты меня первый увидел? – Он с видимым трудом перевёл взгляд на того, что пониже ростом.

Мальчик всё понял и просиял:

– Йес! – радостно затряс он головой.

– Спасибо тебе! – Руся, сделав над собой усилие, выпростал из-под одеяла руку.

Мориц осторожно пожал её.

– Май нэйм из Мориц, – торопливо сообщил он.

Руся еле заметно кивнул. Рукопожатие отняло почти все его силы.

– Май нэйм из… Руся, – прошептал он, не имея ни сил, ни желания выдумывать себе английское имя, и устало прикрыл веки.

Послышался стук шагов – это приближался доктор Эспенберг с чашкой горячего бульона. Он укрыл Русю, выбранил мальчиков за своевольный визит, сказав, что пожалуется капитану, и погнал их прочь.

– Мы ещё придём! – шёпотом пообещал Мориц, опасливо покосившись на Эспенберга и украдкой показав ему язык.

И мальчики ушли.

* * *

Некоторое время Руся молча глядел на доктора. Тот, дожидаясь, когда питьё немного остынет, аккуратно сдувал в сторону белесый парок, вьющийся над чашкой.

Утомлённый ожиданием, Руся снова закрыл глаза. «Крузенштерн, кажется, они говорили про Крузенштерна», – подумал он. «Наш Крузенштерн», – сказал один из мальчиков… Макар должен был нырнуть к Крузенштерну, у него, Руслана, не было на этот счёт ни малейших сомнений. Значит, он там, куда и собирался… Но теперь не всё ли равно?..

Сколько дней прошло? Сколько он плавал на обломке мачты? Он давно сбился со счёта. Во всяком случае, не одни сутки. День сменился ночью, потом снова настал день… Потом всё спуталось. А сколько он уже провёл здесь, на корабле?..

Глотая с ложки горячий бульон, мальчик чувствовал, как внутри теплом разливается животная сонная тяжесть. Хотелось спать. Думать становилось всё труднее.

Он попал именно туда, куда хотел, но поздно, уже поздно… Он не встретил здесь Макара и не спас его. Он не знал, где его теперь искать. К тому же в поисках уже не было никакого смысла: яд, верно, давно убил его лучшего друга… Поздно, поздно, слишком поздно! Всё было зря… После почти двух суток плавания на обломке мачты в открытом океане было удачей, что его вообще нашли и подобрали люди.

Глаза закрывались. Выпив всё до капли, Руся с трудом перевёл дух, откинулся на подушку и тут же забылся сном – тяжёлым, как многотонная океанская волна.

* * *

Шли дни. За день до прибытия на Тенерифе Отто Коцебу, засев у себя в каюте, к неудовольствию Морица, рассчитывавшего на весёлое совместное времяпрепровождение, взялся – впервые за прошедшие несколько дней – за свой личный путевой журнал. На обложке толстой тетради был аккуратно приклеен бумажный ярлычок с надписью: «Путевой журнал кадета Отто Коцебу, совершающего кругосветное путешествие на трёхмачтовом шлюпе „Надежда“».

Отто перечитал последние записи и, раскаиваясь в том, что столько времени ленился и не садился за дневник, почерком твёрдым и красивым принялся записывать свои впечатления за всю последнюю неделю.

Как вышли в океан, так скоро стало тепло. Ветер свежий, и потому шлюп наш идёт быстро. Море каждый вечер светится. Некоторые места особенно блестят, и кажется, что там вода состоит из одних огненных искр.

10 октября появились небольшие птички. Вообще, морские птицы стали показываться ещё с позавчера. Но эти не буревестники, а маленькие пичужки. Их, как говорит наш натуралист Лангсдорф, случайно отнесло от берегов юго-восточными ветрами.

Птички были такие усталые, что позволяли брать себя руками. Налетело их на корабль столько, что все наши кошки остались довольны. Один Мориц не доволен – он кошек гонял. Только всё зря.

Ближе к ночи видели необыкновенное явление: огненный шар двигался по небу. Горнер важно заявил, что он явился при созвездии Стрельца, а уничтожился при Северном Венце[59]59
  Се́верный Вене́ц (или Корона) – небольшое созвездие северного полушария.


[Закрыть].

Левенштерн стал приставать, экзаменуя меня, где этот Венец. Я спутался. Оказалось, в хвосте Большой Медведицы. А ведь астроном у нас в экспедиции – Горнер, а вовсе не я!

На другой день к вечеру настало совершенное безветрие. Чёрные, мрачные облака висели над горизонтом. Вдали была гроза и страшная молния в полнеба. Все говорили, что будет буря. И точно – настала ночью, и дождь был сильный.

Октября 13-го было тихо, с «Надежды» спускали шлюпку, и Горнер с Лангсдорфом производили измерения температуры морской воды на разных глубинах гельсовой машиной.

Гельсова машина – никакая не машина вообще, а пустой медный цилиндр с термометром внутри.

Октября 15-го произошло необыкновенное происшествие! Мы подобрали в море мальчика! Мориц его первый заметил и страшно важничает по этому поводу. Если бы не наша «Надежда», его бы в конце концов ожидала верная смерть. Но, слава Богу, мы его подобрали!

На корабле все думают, что спасённый мальчик – англичанин. Поначалу он вообще ничего не говорил, потому что совсем обессилел за то время, пока болтался на волнах на обломке мачты, – ему пришлось провести в морской воде несколько дней, одному.

Его растёрли уксусом, завернули в одеяло и пить давали по чуть-чуть. Сразу много нельзя, а то помрёт, заявил Эспенберг. Он известный скряга, но на этот раз, видимо, был прав. Если не есть и не пить несколько дней, точно помрёшь, если тебе сразу дадут напиться вволю.

На другой день, несмотря на запреты, мы решили навестить мальчика – потихоньку, пока доктор куда-то отлучился. Мальчик лежал в койке, но не спал, и хотя был очень слаб, мы почти успели познакомиться, правда, вредный Эспенберг быстро вернулся и выгнал нас. Он сказал, что мы утомляем больного. Вот глупости. Это Эспенберг всех утомляет – меня например.

Мальчик назвал себя Русем (или Русей?) – я так и не разобрал, потому что говорил он тихо, вообще еле губами шевелил. Мориц пообещал ему, что мы снова придём. Мы и правда собирались прорваться к нему в свободное от вахт время, однако вредный доктор после того случая был всё время начеку…

А ещё позавчера в море вокруг шлюпа играли дельфины. Лобастые, крупные, метра четыре в длину. Спины у них гладкие, блестят, переливаются на солнце. Я вперёд Морица их заметил, но что такое дельфины по сравнению с человеком за бортом! Так что он по-прежнему задаётся и претендует на звание самого бдительного вперёдсмотрящего на этом судне.

Вчера спасённый мальчик первый раз вышел на верхнюю палубу. Мориц удивляется, почему он такой грустный и неразговорчивый. Ведь это же ему счастье, что он жив остался. Мориц – он, как всегда, сама жизнерадостность и, не смущаясь своими скудными познаниями, пытается говорить с мальчиком по-английски. Но как Мориц знает мало, то сбивается всё время на немецкий. А Русь глядит так, будто и по-немецки понимает, и по-русски, только просто говорить ему не хочется.

Он всё больше молчит, смотрит грустными глазами и всё время задумчив. Спросишь – вздрогнет, ответит, а сам будто и не здесь…

Взрослые считают, что это, верно, временно. Мол, как на берег сойдёт – сразу повеселеет.

А Тенерифе уже скоро. Говорят, там в октябре – гранаты, сливы… И апельсины – огромные. Сладкие, наверное.

Ещё я бы винограду поел.

Отто какое-то время сидел, размышляя о преимуществах тех или иных фруктов, и так размечтался, что едва не поставил кляксу на аккуратно исписанную страницу. Вовремя заметив каплю, повисшую на кончике пера, он проворно отодвинул тетрадь, немедленно вытер перо, развернулся и легонько щёлкнул по затылку зазевавшегося Морица.

Тенерифе

Смутные очертания огромной горы то появлялись, то исчезали в полупрозрачной дымке утреннего тумана.

В семь утра Лисянский наконец отчётливо увидел остроконечную вершину Тенерифского пика. Вид исполина привёл капитана «Невы» в восхищение. Лисянский ходил мимо острова Тенерифе прежде, но, увы, тогда, из-за туманов и пасмурной погоды, ему вообще не довелось как следует разглядеть тенерифские берега.

Капитан широко улыбался, не отрывая взгляда от сияющей снежной вершины, озарённой лучами утреннего солнца.

Его выпуклые, широко расставленные серые глаза сияли. Они были словно ртутные капли – подвижные, блестящие. И весь он был такой круглолицый, широкоскулый, коренастый, с гривой густых, буйно вьющихся волос.

За свой энергичный, неугомонно-деятельный нрав Юрий Фёдорович получил на корабле ласковое прозвище «живчик».

«Живчик» был искусным мореплавателем и к своим тридцати годам избороздил моря и океаны почти по всему земному шару. Когда Крузенштерну нужно было найти капитана на второй шлюп, он, даже не раздумывая, назвал имя Юрия Лисянского – опытного моряка и своего давнего товарища.

Теперь «Нева», под командой «живчика» резво обогнавшая «Надежду», первой приближалась к самому крупному из Канарских островов – Тенерифе, где собиралась запастись вином, пресной водой и свежими съестными припасами для команды.

Самого острова пока не было видно за облаками, но, словно вырастая прямо из них, высился над океаном белоголовый вулкан-исполин.

– Ух, братцы, это что же – никак снег? – Матросы, работавшие в одних рубашках, недоумённо разглядывали его вершину, покрытую сверкающей белой шапкой.

* * *

«Надежда» пришла на два дня позже. Лисянский незамедлительно явился на шлюп – поприветствовать своего товарища и командира.

Улыбнулся, сверкая белыми зубами, стиснул руку Крузенштерна. Тот не остался в долгу. Обняв Лисянского, крепко, от души, хлопнул ладонью между лопаток.

– Полегче, Иван Фёдорович! – хохотнул Лисянский и осторожно повёл плечами, проверяя, цела ли спина. – Вижу, вы свои занятия не оставляете даже в дальнем плавании? Ага? – И Лисянский шутейно согнул руку, словно бы для того, чтобы продемонстрировать размеры бицепса.

– На это, – расправив свои богатырские плечи, ответил Иван Фёдорович, – у капитана Крузенштерна всегда время найдётся!

Лисянский добродушно хмыкнул. Все знали, что, большой любитель силовой гимнастики, Крузенштерн взял с собой в кругосветное плавание две двухпудовые гири, вызвав недоумение коллег-офицеров. И не только взял, но и действительно занимался поднятием тяжестей – ежедневно, минут по сорок.

– Хыть! – Лисянский весь напрягся, делая вид, что обеими руками поднимает вверх тяжёлые гири. – Швунг жимовой[60]60
  Швунг жимово́й – упражнение с гирей, в котором был особенно силён Крузенштерн.


[Закрыть]?

– Точно! – скромно подтвердил Крузенштерн.

Оба захохотали.

Потолковали о делах насущных. О купцах, к которым знающие люди рекомендовали обратиться за поставками провизии. О месте сверки хронометров. О предстоящем визите к губернатору острова, маркизу де-ла-Каза Кагигал, который они должны были нанести вместе с посланником Резановым. Договорились и о том, что сегодня Лисянский обедает на «Надежде».

Лисянский уже заторопился на свою «Неву», когда Крузенштерн, кивнув в сторону изрядно разбитого американского брига[61]61
  Бриг – двухмачтовое парусное судно.


[Закрыть], стоявшего на якоре неподалёку, заметил:

– Крепко же их потрепало!

Лисянский задержался. Нельзя было не рассказать, чего они избежали, отказавшись от мысли зайти на Мадейру и отправясь прямиком к Канарским островам.

– Вчера капитан этого брига гостил на «Неве», – сообщил он, с сочувствием глядя на истерзанное судно. – По его словам, на Мадейре дней десять тому назад был жесточайший ураган. Что творилось! Дома сносило ветром. Почти все стоявшие на рейде корабли разбросало по берегам. Бриг американца сорвало с якорей и потащило на скалы. А это же верная гибель! Но им повезло: ветер сменился буквально в последний момент. Видно, капитан в рубашке родился…

Крузенштерн слушал молча, и на скулах его ходили желваки.

– Слава Богу, что мы сами не зашли на Мадейру! Или, лучше сказать, противный ветер не пустил нас к этому острову.

Лисянский согласился:

– Да, Мадейра могла бы стать пределом нашего плавания…

Вдруг, словно вспомнив о чём-то приятном, Крузенштерн весело прищурил свои серые, цвета родной балтийской волны глаза.

– А мы, Юрий, несколько дней назад подобрали в море мальчика. Он держался за обломок мачты… Видимо, и его судно стало жертвой этого урагана. А он, видишь ли, жив остался…

И Крузенштерн тепло улыбнулся.

* * *

Купец Армстронг пригласил посланника Резанова пожить в его доме на берегу, и тот немедля туда переехал. А кроме того, в доме Армстронга ежедневно устраивались вечера с танцами и угощением для российских гостей.

Офицеры «Невы» и «Надежды» с радостью посещали гостеприимный дом. На увеселительные вечера брали и обоих кадетов Коцебу, чему те были весьма довольны.

Отзывчивый и дружелюбный Мориц хотел уговорить, чтобы взяли и Русю, но тот не выразил ни малейшего желания. Он часами молча сидел на палубе, часто в обнимку с корабельным спаниелем, любимцем Крузенштерна. Спаниель, который обожал, когда ему чешут промеж ушей, укладывался обычно рядом и с удовольствием подставлял кудлатую голову, умильно поглядывая на мальчика своими умными добрыми глазами.

Мориц, слегка разочарованный тем, что ему пока так и не удалось растормошить Русю, поехал на берег в компании с одним Отто. На вечерах у Армстронга из их с Отто ровесников присутствовали только девчонки – дочери хозяина.

Поначалу кадеты напускали на себя важный вид, кисло косились на флиртующих с дамами офицеров, украдкой лопали пирожные и смирно слушали девичье пение под звуки фортепьяно. Аплодировали – Отто сдержанно, вежливо улыбаясь, Мориц – восторженно, отбивая ладони и крича неизменные «браво» и «бис». Между пением и ужином Отто, подняв бровь, вёл, запинаясь, светскую беседу, перемежая английские, немецкие и русские фразы. Мориц только улыбался и кивал. Девочки половину не понимали, но кокетливо моргали, накручивали локоны на указательный палец, тоненько хихикали в ладошку.

Потом кадеты окончательно освоились, распрыгались и расшалились. Девчонки заливались хохотом, забыв моргать и кокетничать, Мориц корчил уморительные рожи, Отто показывал пантомиму «Спаниель Крузенштерна и мухи». Было весело, и расставаться совсем не хотелось.

Но настало время отправляться в путь.

Отто и Мориц увозили с собой по кусочку лавы, выброшенной во время извержения спящего ныне Тенерифского пика, и по кружевному платочку на память.

Лисянский тоже уезжал не с пустыми руками. Госпожа Армстронг подарила ему редкие раковины, привезённые на Тенерифе с Ямайки. При любом упоминании о госпоже Армстронг Лисянский принимался меланхолически приглаживать свои кудрявые волосы, и взгляд его живых блестящих глаз становился каким-то туманным. Учитывая, что больше никто от этой очаровательной дамы не получил сувениров на память, можно было предположить, что, вспоминая его густую львиную гриву, она также теребит кружевной платочек и вздыхает печально.

Что касается остальных, то кроме Лисянского счастливым обладателем тенерифских даров оказался посланник Резанов. Ему на приёме у губернатора поднесли прекрасно сохранившуюся мумию и в придачу к ней две ноги «старинных жителей» Тенерифе.

«Видимо, здесь издревле владели искусством бальзамировать, – прокомментировал Резанов полученные дары, – и погребали тела умерших в таких местах, где сама природа сохраняла их от истления».

Ноги были почерневшие, но в целом как новенькие, учитывая их почтенный возраст. Разумеется, дарителем в этом случае руководила не любовь, а дипломатия. Тем не менее не вздыхать, глядя на эти мумии, было невозможно.

Печально вздыхал также Мориц Коцебу. Мумии его не трогали, но Дельфина! Младшая дочка госпожи Армстронг, юное и прелестное создание, вот кто пленил сердце бедного Морица.

* * *

Дамы стояли на пристани и махали платками вслед отплывающим «Неве» и «Надежде».

После того как отгремели выстрелы прощального салюта, Мориц, весь в слезах, полез на мачту.

– Прощай, Дельфина! – орал он оттуда что было мочи и махал рукой.

Когда корабль отошёл на порядочное расстояние, Мориц шмыгнул носом и утёрся плечом. Мигая мокрыми, слипшимися ресницами, трагически прошептал:

– Прощай, любовь моя! – и, кусая распухшие губы, полез вниз.

Отто, всё это время стоявший внизу, глядя на брата, сделал усилие, чтобы не расхохотаться.

Руся, в отличие от старшего Коцебу, смотрел на Морица без иронии, с нескрываемым сочувствием – не как на полоумного, но как на человека, подхватившего тропическую лихорадку.

Отто же не мог успокоиться. Отойдя подальше, он всё же прыснул в кулак, поперхнулся, покраснел, до слёз закашлялся.

– О, кругом слёзы! – переводя взгляд с одного брата на другого, удивился лейтенант Ромберг.

– Это лучше, чем если бы кругом были мумии! – иронически ухмыльнулся граф Толстой, с праздным видом отиравший спиной деревянный шпиль[62]62
  Шпиль – большой ворот с вертикальной осью, служащий для подъёма якоря и выбирания швартовых концов.


[Закрыть] для вытягивания якорных цепей. И, скосив глаза на посланника, он вдруг заговорщически подмигнул Ромбергу.

– Не дай Бог! – искренне ужаснулся Ромберг и почему-то покраснел.