Текст книги "Конспекты на дорогах к пьедесталу. Книга 5: Экзамены"

20

Утром 17 января Горобова собрала педсовет. Во время сессии мероприятие было явлением обычным даже для воскресного дня и занимало не более пятнадцати минут. Одни преподаватели отчитывались по уже проведённым экзаменам, другие высказывались по поводу тех, что предстоят. До начала новой недели педагогическому коллективу предстояло решить, как быть с экзаменом по лёгкой атлетике для двух групп первого курса. Зачёты по этому виду спорта у гимнасток и фигуристок принимал в этом учебном году Евгений Александрович Молотилов. Тренер по прыжкам, сам в прошлом прыгун в высоту, мог обуять строптивых борцов, усмирить наглых штангистов, осадить зарвавшихся футболистов или хоккеистов, наказать манерных баскетболистов или гандболистов… Ему вполне удавалось вразумить настырных и объяснить элементарное откровенно туповатым. Более чем десятилетний опыт преподавания на кафедре лёгкой атлетики и тренерские успехи создали Молотилову положительную репутацию. Нарядив высокого и подтянутого мужчину сорока с небольшим лет в жилет в клетку или вязаный кардиган до колен его можно было одаривать гонорарами мужской модели из отечественного журнала «Rigas Modes». Его фас и профиль выигрышно смотрелись бы на страницах заокеанского растлевающего «Плей боя». Мужчины перед моложавым преподавателем отступали, женщины таяли от его шарма. И лишь гимнастки и фигуристки МОГИФКа были теми Троянским конём и Ахиллесовой пятой, что, объединив усилия, ставили на попа и все компетенции Евгения Александровича, и его заслуженный авторитет.

Увидев в начале года список тех, кого ему придётся обучать технике метания копья, толкания ядра и прыжков в длину, Молотилов целый день нервно щипал пышные усы. Предыдущий опыт работы с представительницами эстетических видов спорта остался для мужчины воспоминанием нестираемым. И если, внушая себе быть спокойным, кусая косточки пальцев, кроша зубами свисток, можно было хоть как-то смириться с тем, как они бегали на цыпочках, не опуская пятки на дорожку, как того требовала техника бега, то видеть то, что девушки считали прыжками или бросками он точно не мог. Закрывая глаза при каждой попытке, тренер отсчитывал до десяти прежде, чем открыть их. И при всей своей грамотности, техничности, пластике и вменяемости, уже после первого семестра мужчина терял самообладание. Но идти к заведующему кафедрой и просить поменять ему группы, соглашаясь взять двойную нагрузку с легкоатлетами, где, в той же элитной «единичке» хватало комиков всякого рода, было делом бесполезным. Подобную слабость Бережной вполне мог квалифицировать как профнепригодность. Поэтому Молотилов настроился на трудный год.

Предчувствия мужчины оправдались: после двух с половиной месяцев тренировок с опытным тренером по лёгкой атлетике многие гимнастки и фигуристки так и не попадали толчковой ногой на планку для прыжков в длину, сбивали руками планку для прыжков в высоту, ядро в три с половиной килограмма падало у миниатюрных студенток из рук, копьё, длиной чуть больше двух метров, они умудрялись крутить над головой, как трость при параде чирлидинга. Порой Молотилов ощущал себя барабанщиком духового оркестра с жезлом во главе колонны, и никакие его объяснения результатов не давали.

– Держите копьё над головой. Немного согните руки в локтях, это не олимпийский факел. И не нужно так прогибаться, снаряд не ужалит. Не стоит водить плавно головой по сторонам. Смотрите чётко вперёд. Копьё должно воткнуться в зоне, отмеченной белыми линиями. – Объясняя, Евгений Александрович мерил сектор шагами. От места выброса копья до ближней хорды было двадцать пять метров. Зазор между усами на этом расстоянии составлял двенадцать метров. Не попасть в него нужно было умудриться, и всё же, тренер от занятия к занятию неустанно повторял условия, обеспечивающие зачёт:

– Тем, кто не знает, что такое зона, поясняю – это расстояние между белыми линиями. Копьё должно воткнуться в землю или хотя бы чиркнуть по ней. – Фраза про землю была лишней, ибо девушки пищали все сразу и вразнобой, что земли в секторе по метанию не видно, а сам он зарос сорной травой чуть ли не по пояс. Молотилов шёл на попятную, соглашаясь засчитать бросок, если копьё, как угодно – вертикально, поперёк, и даже хвостом вперёд —долетит до двадцати пяти метров. В лёгкой атлетике этот результат определял первый юношеский спортивный разряд: – Это, как юный фигурист. Понимаете? – переходил тренер на доступное сравнение и утирался: – Надеюсь, проехать ёлочкой на коньках и сделать две дуги вы сможете? – Девчата смеялись, уверяя, что постараются. Ободрённый таким энтузиазмом, Молотилов брал копьё и демонстрировал лёгкость, с какой его можно бросить: – Бежим по разбегу. Три последних шага ускоряемся. Набегаем, та-та-та, выпускаем копьё и – всё! Зачёт! Так просто, – любовно глядел он на орудие первобытного человека, остриём воткнувшееся в поле как раз где-то рядом с нужной отметкой. Сомневаясь, имели ли питекантропы подобную технику, когда забивали косулю или мамонта, Евгений Александрович отдавал копьё ближайшей из гимнасток. Встав на начало разбега, она тут же умудрялась прокрутить его над головой, повернув не тем концом. Исправив положение, в ритме, похожем на бег приставными шагами, девушка бежала к линии, у которой требовалось выпустить копьё, и дёргала руку вниз-вверх.

– Стоооп! – кричал тренер, – Ты что – Чингачгук вождь краснокожих? – фильмы про индейцев с Гойко Митичем в СССР любили все. Поэтому смеялись дружно и заливисто. Преподаватель несколько раз хлопал ладонью по рту, издавая характерные крики коренных жителей Америки, и возвращал студентку на исходную позицию: – Держи руку прямо. А спину, наоборот, округли. Распрями плечи. Втяни зад… То есть таз. Грудь колесом не надо. Ну вот не надо так колесом. Что ты, на самом деле, издеваешься что ли? Вернись за черту. Встань прямо. Рука над головой. Беги! Отводи руку назад. Замах. Та-та-та и…– копьё, дрожа и постанывая, с ненавистью вонзалось в трёх метрах от спортсменки: – Незачёт, – вынужден был признать преподаватель, как под копирку повторяя наставления для следующей кандидатки на успех. – Та-та-та! – кричал он отчаянно и опускал руки, – и нет зачёта. Та-та-та… и нет зачёта. Та-та-та… и нет зачёта. Сожаление, звучавшее в фразе в первой половине занятия, к концу его превращалось в остервенение, а преподаватель в злостного садиста.

– Наталья Сергеевна, мне с ними года не хватит, чтобы объяснить, что приходить на тренировки нужно в кедах, а не в чешках. А тут у нас ещё два месяца украли с этим колхозом, – попробовал Молотилов хоть как-то оправдать неудачи спортсменок на очередной педсовете.

– Евгений Александрович, ваш слишком профессиональный подход грозит моим девочкам недопуском к экзамену, – возмущённо закричал с места заведующий кафедрой гимнастики Гофман. В этот момент Владимир Давыдович совершенно забывал, что сдавать зачёт по его виду спорта любому студенту приходилось минимум дважды.

– Чья бы корова мычала, – парировал Молотилов, припоминая про мытарства студентов, совершенно не понимающих, чего от них добивается Дыдыч.

– Согласна с коллегой, – вступилась за легкоатлета преподаватель кафедры игровых видов спорта Гера Андреевна Зайцева. Похорошевшая и даже помолодевшая с той поры, как вышла замуж, женщина кокетливым жестом отправила за ухо прядь осветлённых волос, подстриженных под модный «каскад»: – Вы, товарищ Гофман, заставляете моих баскетболистов пролезать в обруч, а футболистов садиться на шпагат! Смех коллектива преподавателей заглушил попытку гимнаста оправдаться. Подождав, пока он стихнет, Гера Андреевна добавила:

– Я уже не говорю про то, насколько негуманно заставлять студентов сдавать один и тот же экзамен по пять и более раз.

Это уже был камень не только в огород Гофмана. Профессор по анатомии Удалов и парторг Печёнкин, преподававший сразу несколько партийных наук, недовольно посмотрели на Зайцеву и, с выжиданием, на Горобову. Профессор анатомии явился в выходной день в Малаховку потому, что сегодня на кафедре ожидали поставку нового биологического материала для работы в Лаборатории. Парторг должен был вместе с Орловым подготовить все необходимые документы для Обкома КПСС. Наталья Сергеевна быстро свернула вопрос, грозивший вылиться в неприятную дискуссию в том числе и для неё.

– Значит, так, коллеги. Зачёт по лёгкой атлетике следует поставить всем гимнасткам и фигуристкам. Практические зачёты, простите за фривольность, это вам не пробелы по фундаментальным теоретическим наукам, – оправдалась она перед всеми и, дождавшись утвердительных кивков от нужных преподавателей, добавила с улыбкой: – Евгений Александрович, учить детишек крутить «колесо» или кататься на коньках девушки могут, даже не умея прыгать в длину. Ведь так?

– Да мне как скажете, Наталья Сергеевна, – выдохнул Молотилов. Его бы воля, он половине института ставил бы зачёты за красивые глаза или длинные ноги. Но тут вскинулся Николай Николаевич Русанов, заведующий кафедры плавания:

– Тогда, позвольте, зачем моим пловцам ходить по бревну?

– Да. И штангистам болтать ленточкой на ковре не обязательно, – согласился с ним коллега с кафедры тяжёлой атлетики.

Гул превратился на несколько минут в гвалт, после чего Горобова снова взяла вожжи и даже стегнула понёсших коней:

– Приказываю! В этом году, и в связи с резко укороченным учебным годом из-за продолжительных сельхоз работ, на которые нас так милостиво сподвигла наша Коммунистическая партия и руководство Центрального Комитета, – Наталья Сергеевна льстиво улыбнулась Владимиру Ильичу, – поставить зачёты всем без исключения студентам.

Хлопнув рукой по блокноту, что всегда был при ней, Горобова закрыла собрание. Не нужны ей были революции в институте, глава которого только вчера выписался из госпиталя, а уже завтра побежит по инстанциям собирать документы на усыновление сирот. И проблемы с Бережным, которому, как заведующему кафедры по легкой атлетике, пришлось бы разгребать многочисленные недопуски на теоретический экзамен по этому виду спорта, тоже не нужны. Не говоря уже о том, что скандал с парторгом, пронюхавшим про выкрутасы студентов «единички» на анатомии, вовсе не требовался.

Ко второй половине выходного новость о решении, принятом на педсовете, распространилась по общежитию, а объявление со списком всех допущенных на экзамены было вывешено у ректората.

21

После разговора с Горобовой Иван Борисович задумался о том, что могло так резко поменяло планы Стальнова. В том что парень и честный и честолюбивый Королёв не сомневался. Не прощупай он в нём те качества, что отделяют человека порядочного от прохиндея и приспособленца, никаких Ларисиных слёз не хватило бы, чтобы отец повёлся на её очередной каприз. Людям никчемным или хитрым, Иван Борисович моментально отрезал доступ к себе. А со Стальновым всегда приятно было видеться, говорить, даже выпивать. И отношение студента к даче тоже нравилось: здесь он поднял с дорожки ветку традесканции и вернул её на клумбу, чтобы никто не наступил, там бережно взял дорогую чашку и без лести похвалил хороший чай. С Ларисой он разговаривал учтиво, но без заигрываний. С подполковником – вежливо и без заискиваний. Оставаясь собой, он отказывался быть угодливым. А то, что восхищённо задыхался, угощаясь кофе или мартини, так то не вина его, а беда страны. Почему в ней, где родственник подполковника, прославленный Сергей Королёв ещё двадцать лет назад запустил в космос первую ракету, молодые, симпатичные и уверенные в себе пацаны должны входить в ту жизнь, что обеспечит им виски и дачу в престижном Подмосковье, только через женитьбу на москвичке и укрощая свои мужские желания? Ведь не мог не понимать Иван Борисович, что решение Стальнова сойтись с его Ларисой всё же имело свою меркантильную почву. Впрочем, по поводу последнего у подполковника теперь появились вопросы, ибо ему предстояло выяснить, кто настоящий отец его будущего внука.

Пригласив дочь на ужин, сначала они говорили об учёбе девушки в Плехановском и о ремонте в квартире отца. Лариса тут же стала предлагать разные варианты перепланировки и дизайна и спросила, поможет ли папа поменять ей однокомнатную квартиру на большей площади. В Москве купить кооперативное жильё было проще, чем где-либо по стране – строили его много и планового. Вот тогда-то Иван Борисович и повернул разговор в нужное ему русло. Чтобы понять, лукавит ли Лариса, отцу хватило одного вопроса.

– Ты точно уверена от кого ребёнок? – спросил он, указав на живот дочери. Растерявшись на мгновение, девушка улыбнулась и опустила взгляд. Мужчина вынул салфетку из-за воротника рубашки, утёр рот и бросил кусок льна на середину стола. Лариса перестала грызть яблоко. В последнее время аппетита у неё не было, а вот тошнота стала появляться.

– Ты чего, па?

– Я чего? Или ты чего? Зачем мне-то врёшь?

– Врут – это когда говорят неправду, а я тебя не обманывала. Я сама не знаю, кто его отец.

– Их было так много, что и предположить трудно?

– Достаточно двух, чтобы сомневаться.

– Как такое возможно, что ты втайне от меня уговорила этого пацана поехать с тобой в Клайпеду, а сама, там же, переспала ещё с кем-то?

Лариса отложила яблоко. Разговор был, безусловно, неприятен, но она тоже знала своего папу – просто так он не отвяжется.

– Володя уехал через две недели, а мне там пришлось торчать ещё столько же.

– И, конечно же, обойтись за это время без секса, ты не могла?

– Папочка, если бы только две недели, я бы потерпела. Но Стальнов уехал сначала к родичам в его дыру, а потом и вовсе слинял в колхоз.

– Ну да, колхоз у нас дело добровольное, и студент выпускного курса сам выбрал поездку туда.

– Сам виноват. Сказал бы мне про колхоз, мы бы его освободили. Или нет? – Лариса настолько привыкла к тому, что её папа мог решить практически любую проблему, что не поверила, когда Иван Борисович помотал головой. Отменять постановление партии и правительства не посягнул бы никто.

– И вообще, должен тебе сказать, впредь старайся на меня не рассчитывать. И от мальчика этого отстань.

– Как это отстань? Он же уже согласился жениться. А ты нашёл ему место.

Лариса ничего пока не знала. Услышав новость, она стала точить край яблока зубами. Иван Борисович встал из-за стола и пошёл к плите включить чайник.

– И не надо, – голос Ларисы теперь был обидчивым. – Обойдусь без твоего благословления. Не забывай, что у меня есть также и мама.

Электрическая зажигалка чиркнула мимо конфорки. Иван Борисович резко обернулся:

– Что ты сказала? Мама? И ты пойдёшь к ней только потому, что хочешь насолить мне? – дочь шантажировала его. Королёв налил из чайника некипячёной воды и выпил её. – Я не позволю тебе ломать Володе жизнь. Ты понятия не имеешь, что чувствует мужчина, узнав однажды, что ребёнок, которого он любил многие годы, оказывается, не от него.

– Чтоооо? – яблоко выпало у девушки из рук.

– То.

– Как?

– Это ты меня спрашиваешь, как? Наверное, твоей матери тоже однажды стало скучно в той же Клайпеде, где мы провели половину медового месяца. А потом меня срочно вызвало руководство центра. Я уехал, а через время узнал, что у нас появишься ты.

– Так я не твоя дочь? – Слёзы нависли большими каплями, готовые сорваться с девичьих глаз. Отец поспешил обнять её.

– Лариса, ты только моя дочь. И я не должен был в этом сомневаться ни секунды. У тебя мои глаза, мой тип телосложения. Губы и прикус – мои, – отец выпятил вперёд тяжёлую нижнюю челюсть, выставляя массивный подбородок. – Но в тот момент, когда тебе говорят такое, думать не получается. Эмоции глушат разум. Я тогда даже сделал анализ ДНК.

– И что?

– Я уже сказал тебе, что ты – моя девочка. Без сомнений моя. Но из-за подобной подлости твоей матери я оградил тебя от общения с ней. Не потому, что ревновал к другому, а опасаясь, что однажды она предаст и тебя. Понимаешь?

Лариса кивнула:

– Но как же теперь быть мне? Может, мне тоже сделать анализ ДНК?

Иван Борисович покачал головой:

– Нет. Никакой мужчина не переживёт такого сомнения до свадьбы. Тем более, что Стальнов не любит тебя. И никогда не любил.

– Я тоже не сгораю от любви к нему. Но ведь мне нужно выходить за кого-то замуж?

– Нужно. Но не теперь. Я найду лучшего врача, и он решит вопрос. А кого-то мы тебе найдём потом. И не спорь, пожалуйста. Я не отступлюсь.

Лариса опустила голову. Она знала, что всё будет именно так, как сказал отец.

– Но что я скажу ему? Почему я решила сделать аборт?

– Не знаю. Что-нибудь придумай. Думаю, он примет любую версию, не особо расстроившись. Уверен даже. Нельзя начинать семью со лжи. Не с такими честными ребятами её начинать со лжи. Пойми ты это!

– Да, папа, – согласилась девушка и тоже встала из-за стола. Несколько минут она плакала в ванной, выворачивая нутро отца. Затем включила воду. То, что ванна была с пеной Иван Борисович знал наверняка. И в том, что именно пена быстро улучшит настроение дочери тоже был уверен.

22

Ночь так хорошо убаюкала её, а небо так мягко укрыло, что звезда ленилась просыпаться. В день, далёкий от летнего, кто-то добавлял свет, нехотя крутя динамо. Вот только что было темно, вот уже светлее и, наконец, совсем светло. Солнце, обнаружив себя над горизонтом и стыдясь за то, что проспало, расправило лучи и бросило их на поля, леса и веснушки Цыганок. Сморщив нос, девушка несколько раз чмокнула убегающий сон. Глаза, как у большой пластмассовой куклы, распахнули жёсткие и пышные ресницы с шумом открытой бутылки. «Чпок!». Света осмотрелась, села и тихо позвала:

– Девчата, – никто не откликнулся. Цыганок спустила ноги на пол и пошевелила пальцами. Комната была угловой и две чугунные батареи грели, не скупясь. Студентка потянулась и, с шумом выдохнув, скомандовала: – Рота, подъём! Хорош спать! Экзамен проспите!

И тут же зазвонил будильник Зубилиной. Нащупав его рукой, Лена-гимнастка выключила аппарат и проворчала:

– Цыганок, варвар, не дала доспать целых пять секунд.

– А мне снился такой хороший сон, – объявила всем Таня Маршал, зевая.

Снаружи кто-то открыл ключом дверной замок. Это пришла Воробьёва. Пару недель назад она переселилась в другую комнату, но многие вещи хранила здесь. Пожелав подругам доброго утра, Лиза стала что-то искать в шкафу. Сычёва села в кровати и принялась растирать колени, «спасая их от преждевременного артроза». Хотя, каким он мог быть в их-то возрасте?

– Девочки, а если я во сне ела мандарины, то это к чему? – спросила она в ритм к энергичным движениям рук.

– К аллергии, – ответила Лиза. – Симона, сколько тебе нужно съесть мандаринов, чтобы наесться? – Воробьёва пошла к столу, взяла с него литровую банку с охлаждённой кипячёной водой, стала пить через край. На уроке физиологии сказали, что для профилактики от старения кожи нужно выпивать утром натощак не менее стакана воды, поэтому банка с водой стояла на столе у девушек всегда и для всех. Симона покачала головой:

– Лиза, Стас на тебя плохо влияет. Лучше бы ты продолжала встречаться с Мишей Шумкиным. Он, хоть и ворчун, не злюка.

Лиза утёрлась:

– А разве Стас злюка?

Симона кивнула:

– Добров красивый. А они часто бывают злые.

Цыганок, уже крутя на кровати «велосипед», не смолчала:

– С тех пор как Стас ударился головой, его не узнать.

– Можно подумать, Света, ты знала, какой он был, – возмущённо ответила Лиза.

– Мне Юра Галицкий говорил, – миролюбиво оправдалась спринтерша, продолжая гимнастику.

– Сомневаюсь я в том, что Галицкий что-то кому-то станет говорить про друга, – фыркнула Лиза и вышла из комнаты. За совсем короткий период она отказалась от дружбы с Шумкиным, ответила на ухаживания одногруппника Толика Кириллова, а два дня назад на тренировке и от него убежала в лес со Стасом. Началось всё третьего января. Встретив Лизу в обед в столовой, Стас пригласил её в гости. Шумкин утром уехал к родителям в Тулу, Стальнова и Кранчевского на даче не было. Галицкий, удивившись визиту, ни о чём расспрашивать Воробьёву не стал. Но когда через пару часов она вышла в кухню, Юра сразу понял, что произошло в комнате Доброва.

– Ты только Мише ничего пока не говори, ладно? – попросила Лиза, садясь на лавку напротив. За столом, сделанным из массивного дерева, умещались не только пятеро обитателей дачи.

– А Кириллову можно сказать? – спросил Юра, наигрывая на гитаре.

– Я сегодня в Химки звонила, – сказала Лиза вместо ответа. Галицкий перестал играть. – Лена сдавала утром зачёт по плаванию. Представляешь, она ведь не ходила на занятия из-за болезни, а тут пришла сразу на зачёт.

– Зачем? Русанов ей и так бы поставил. – Юра задел струну. Звук покатился по кухне вместо ответа. Николай Николаевич Русанов был человеком мягким и добрым. Николину он, к тому же, уважал. – Значит, зачёт ей поставили? – Юра подался вперёд, зажав инструмент корпусом и не замечая, что делает себе больно.

– Конечно… – через паузу Лиза добавила, – ей ли не поставить?

– А вот сейчас я не понял? – Галицкий разогнулся.

– Нечего понимать. Ленка хорошая, и всё.

– Неубедительно говоришь. – Старшекурсник встал, аккуратно положил гитару на лавку, пошёл к ящику, где у ребят хранились овощи. Лиза, чувствуя себя неловко, предложила помощь. Он отказался и молча принялся мыть картошку и морковь. Чтобы хоть как-то вернуться к разговору, Воробьёва предложила позвонить Николиной.

– А хочешь, я даже могу пригласить Лену сюда?

– Сюда? Когда?

– Да хоть сегодня. И мы поужинаем вчетвером. А потом ты попоёшь нам, а мы послушаем. Может и на ночь останемся.

Чем больше она говорила, тем сильнее менялось лицо Галицкого: сначала высоко и удивлённо поднялась одна бровь, затем обе они возмущённо поползли к переносице и наконец, ноздри юноши раздулись от гнева.

– Барышня, вы бы не путали вечный огонь со свечкой, – ответил он в свойственной ему непонятной манере и, сняв только что надетый фартук, бросил его около раковины: – А пойду-ка я, пожалуй, поужинаю в общежитии. Да, заодно, и заночую где-нибудь там. Чтобы не мешать вам тут… песни петь. – Захватив гитару, он пошёл к лестнице, что вела наверх.

Больше после этого Лиза на дачу к ребятам не приходила, а Стаса старалась избегать. Они встречались на тренировках, но там легко было прятаться от Доброва за Кирилловым. Толик-младший, ни о чём не догадываясь, продолжал опекать маленькую бегунью. Вот только ей день ото дня становилось всё невыносимее видеть и Кириллова, и Шумкина, и всех остальных. Словно ребята были виноваты в том, что Воробьёвой нравится не мягкий и добрый Толик или увалень Мишка, а злой на язык и скупой на доброту Стас.

Выйдя от девочек, около туалета Лиза столкнулась с Савченко. Гена шёл к ним в комнату.

– Светку мне позови, – приказал он.

– Некогда ей, – обманула Лиза и тут же развернулась, чтобы вернуться обратно. На днях девочки случайно узнали про кражу. Получилось это глупо: Попович положил открытку, найденную при обыске, в тетрадь своих сочинений, а её отдал на проверку Зубилиной. Она заложила тетрадкой учебник по философии, а его нечаянно взяла Маршал. Таня сразу узнала репродукцию картины Саврасова и, перепугавшись, показала открытку соседкам. Зубилина, вернув улику на место, всё объяснила и попросила девочек не посвящать в историю Цыганок. Света в этот момент была на зачёте по лыжам.

Забежав в комнату прежде, чем Савченко постучал к ним, Лиза предупредила Свету, что не стоит выходить. Бегунья из Евпатории фыркнула:

– Ещё чего! Почему это я занята?

– Ты занята, и всё! – Зубилина встала на пути.

– Лен, ты что? Перезанималась? Дай пройду. Мы вчера ещё договорились с Генкой, что утром позавтракаем, – воспротивилась Цыганок такому произволу.

– Обойдётся твой Генка, – Маршал встала с подругами третьей. Света, совсем в недоумении, покрутила пальцем у виска:

– Девки, вы что? А-ну разойдись.

Но когда и Сычёва вставила свой кирпичик в эту стену противостояния, Цыганок опешила:

– Да объясните вы мне, что происходит?

– Лен, объясни, – попросила Симона у Зубилиной, дав понять, что дальше скрывать очевидное нет смысла. Достав открытку, Лена-гимнастка спрятала её за спиной и потребовала от Светы честное комсомольское слово молчать. Поклявшись всем, что у неё есть, Цыганок дрожащими руками взяла открытку.

– Мишкина? – спросила она и тут же повернулась к двери: – Откуда у вас?

– Не важно, – Лена забрала открытку. – Важно то, что нашли её у него.

– Не может быть! – лицо Светы заалело, словно это её уличили в воровстве.

– Может. Нам не веришь, спроси у Кати Глушко про часы, – добавила Маршал.

Света попятилась:

– Не-ет.

– Увы, Светик, но это так. – Зубилина, гордая, несгибаемая, неэмоциональная, сухая, обычно далёкая от любого рода сентиментальностей, погладила подругу по руке и довела до кровати. Цыганок села, глядя на свет в окне, и вдруг вздрогнула:

– А кабинет Горобовой?

– И лекарство Мешковой, – добила подругу Лиза.

– Точно? – все повернулись к маленькой бегунье. Воробьёва горько ухмыльнулась:

– Стас слышал, как милиционер говорил, что к Наталье Сергеевне мог залезть только высокий и физически сильный человек.

– Да, это так, – подтвердила Зубилина.

В дверь постучали. Света вскочила, дёрнулась к шкафу. Остановив её попытку раздвинуть вешалки с одеждой и залезть вовнутрь, Маршал пошла к двери.