Текст книги "Лабиринты автобиографии. Экзистенциально-нарративный анализ личных историй"

Вещи автобиографий и похожи и одновременно не похожи на рассказчика, хотя и призваны воплощать его сущностную природу: с одной стороны, вещь воплощает смыслы, цели, ценности, жизненные модусы, проекты и стратегии рассказчика, с другой – сам рассказчик «овеществляется» определённым образом, говоря о своих предметах (Кекова, 2007, с. 57–70). Если обыденные отношения человека с вещами строятся в субъект-объектной парадигме (человек пользуется вещью и преобразует её, вещь изнашивается, изживает себя для человека и покидает его пространство), то с вещами автобиографий – в субъект-субъектной парадигме, и субъект диалогически взаимодействует с вещами, делит с ними общую семантику жизненного пространства.

Получив от субъекта «квант смысла», вещь маркирует происшествие, впечатление, образ в субъективной системе координат, где игрушечный мишка с оторванным ухом «стóит» неизмеримо больше, чем, к примеру, крупная земельная собственность. Но совершается эта маркировка при ретроспективной установке сознания: между человеком и вещью образуется смысловая дистанция, в пределах которой вещь уже не столько «бытийствует», сколько «символизирует» происшедшее с человеком на определённом отрезке жизни – это знак места, момента, обстоятельств, переживаний. В этой субъективной системе координат осуществляется понятная субъекту «смена ситуативных контекстов» (или, в терминах И. Гофмана, «переключение фреймов»), благодаря которой драка в рассказах становится боем, предательство – самозащитой, проявление слабости и конформизма – покладистостью и уступчивостью и т. д.

Поскольку всё в индивидуальном сознании может превратиться во всё, что угодно, эта семантическая текучесть номинации в какой-то мере останавливается, фиксируется вещью. Вещь символизирует и маркирует определённые персональные контексты, благодаря свойству, которое Г. Бейтсон в анализе контекстов игры и фантазии, назвал «нетранзитивностью» (2000, с. 213). Благодаря этому же свойству, вещь в нарративных процессах может вызывать к жизни сразу «веер контекстов», из которых при повествовании выбирается лишь один. В построении автобиографического текста человек раз за разом «читает и перепрочитывает» самого себя, за каждым рассказом о вещи всегда «слышит свой собственный голос» (Джумайло, 2010, с. 189). Таким образом, он регулярно делает уже совершённое однажды самотолкование предметом новой самоинтерпретации, выявляя их нюансы; может быть, именно поэтому человеку время от времени надо говорить о себе вслух, «проговаривать» себя вовне – об этом говорят М. К. Мамардашвили и А. М. Пятигорский (1971), обсуждая «ментальную необходимость» самовыговаривания для субъекта.

Вещь в автобиографировании является субъективной меткой некоего персонально значимого содержания, отобранного личностью как из собственной жизни, так и из «большой культуры» (с элементами которой он чувствует внутреннее «сродство», считает их относящимися к себе). Воспользовавшись классификацией Ч. С. Пирса, делящего знаки на три группы на основе их связи с обозначаемыми контекстами, можем предположить, что в «вещном» и «обитаемом» пространстве автобиографирования также есть символы, индексы и иконические знаки.

Переходя к анализу номинативных единиц индивидуальных symbolarium’ов, отметим, что их полное описание, скорее всего, невозможно как в силу субъективности выбора вещи в качестве носителя фрагментов опыта, так и в силу временнóй изменчивости внутреннего семантического пространства, из-за которого однажды выбранная рассказчиком вещь впитывает новые значения. Но всё же можно говорить о некоторых возможных категориях «вещности», эмпирически выделяемых из автобиографических нарративов наших респондентов. Эти категории, видимо, строятся по «потребностному принципу», отражая желание рассказчика изложить определённый жизненный эпизод, через который бы он нужным образом «просвечивал» для слушателя. Помимо этого, некоторые вещи, фиксирующие жизненный опыт респондента, кроме индивидуального содержания содержат в себе артефактуальное и даже архетипическое (книга, дом, мост, крест, кольцо, дерево, платок и т. п.).

Мы исходим из идеи, что индивидуальные рефлексии и реконструкции жизненного пути связаны также с конструированием человеком не только образа самого себя, но и субъективного микрокультурного пространства. Это пространство «населено» значимыми вещами и персонажами, памятью о случаях и происшествиях, в нём «бытуют» личные принципы и некоторые эмпирически установленные закономерности, связывающие человека с социумом.

Наиболее значимые вещные единицы, фигурирующие в автобиографических рассказах, это:

1) дом, отчий дом, родной дом, родовое поместье, семейная усадьба, дом детства, первый собственный дом, дом дедушки и бабушки (дом предков) – пространство, отождествляемое с местом принятия, комфорта, защищённости, пространство «со-в-местности», семейственности, родственности (Разумова, 2001, с. 124); отдельные части жилого пространства – чердаки, подвалы, мансарды, коридоры, ниши, каморки, антресоли и т. д.

2) предметы жилого интерьера и обжитого пространства – мебель (круглый стол, кресло-качалка, кровать «с шишечками», венские стулья, ломберный столик, комод, трельяж, сундук и пр.), лампы (с абажуром), печи («домашний очаг», камин), окна, дворы – они отождествляют временную связь родственных поколений;

3) предметы быта – посуда (самовары, чайные и столовые сервизы, отдельные чашки, ступки), вышитые салфетки, полотенца и занавески, декоративные предметы (слоники, статуэтки, подсвечники, тарелочки, зеркала) – они символизируют присутствие близких людей в микропространстве субъекта, как бы «укореняя» в жизни и продолжая их «присутствие»;

4) культурные артефакты – иконы, книги (библиотеки), инструменты, украшения (крестики, кольца), картины, фотографии, предметы, сделанные своими руками (резные доски, полочки, табуретки и пр.), домашние коллекции; они символически увязывают прошлое с современностью; семейные игры и занятия (карты, лото, «монополия» и пр.);

5) «локусы» и «топосы» – дороги, берега, мосты, деревья, скамейки в парке, городские достопримечательности и пр., указывающие на место чего-то «первого», «последнего», «постоянного» или «главного» (место первого поцелуя; скамейка свиданий в парке; место встреч под часами; дорога, по которой кто-то ушёл навсегда и т. п.);

6) еда (пироги, мороженое, рыба, яблоки и т. д.), особенно любимая или «знаковая» – связанная с праздниками, днями рождениями, приездами родственников (шоколад, плюшки, хворост, печенье, мандарины и т. д.);

7) предметы с запахами и звуками – материнские духи, запах хлеба, патефон, примус, скрип двери или половицы, стрекотание проектора и связанные с ними предания/воспоминания;

8) предметы детства – игрушки, детские «коллекции», первые школьные тетради, первые книжки, первый велосипед и т. п.;

9) реликвии – вещи, олицетворяющие для человека его род, семью, дух дома и пр., а также фотоальбомы, киноархивы, записи, домовые книги, домашние стенгазеты, сборники семейных меморатов, альбомы (в том числе дембельские, девичьи, школьные) и «песенники», домашние собрания анекдотов, стихов, афоризмов, праздничных сценариев и т. д.;

10) символы, фиксирующие «самость» рассказчика – зарубки о росте на дверном косяке, постоянные «свои» места и стулья за столом, переходящие от старших к младшим предметы; украшения, антиквариат; любимые книги; предметы хобби и увлечений;

11) одежда;

12) собственность.

Основные персонажные единицы автобиографических текстов:

1) родственники (родители, прародители, «большая семья»), предки – они отождествляются с группой лиц-«защитников»;

2) учителя, наставники, просветители, тренеры, гуру;

3) близкие и любимые люди – супруги, друзья, лица, к которым испытываются позитивные чувства, в том числе чувство благодарности;

4) дарители, помощники, пособники, сотрудники, единомышленники, посредники со-участники (лица, сделавшие персональные вклады, человеческие инвестиции в личность рассказчика);

5) соперники, враги, недоброжелатели, обманщики, предатели, вредители, завистники, противники, преследователи, антагонисты, наказывающие рассказчика;

6) «незабываемые» – те, к кому рассказчик испытывает сильные чувства, несмотря на то, что данные лица ушли, бросили, покинули, не испытывали взаимных чувств и даже отвергли рассказчика;

7) «образцы» – реальные или виртуальные и выдуманные персонажи, служащие образцами для идентификации или являющиеся носителями проекционных образов «Я», желаемых качестве, желаемой судьбы;

8) «провокаторы» – лица, подтолкнувшие рассказчика в ситуации выбора к сложному и нежеланному жизненному пути, который «оказался судьбой», стал успешным; лица, которые «подзуживают» к совершению действий и поступков, лежащих как бы вне логики привычного субъекту поведения;

9) символические фигуры – случайные, как правило, незнакомые, лица, ситуативно, единожды давшие верный совет, выручившие в нужный момент, сказавшие заветное слово, подвернувшиеся в трудный момент и пр.;

10) исповедники, доверители, наперсники, конфиденцианты;

11) спасители, освободители, «берегини», «ангелы-хранители»;

12) прототипы, прецедентные фигуры – как правило, книжные или кинематографические персонажи, чьё поведение и выборы служат некоей виртуальной моделью для рассказчика в ситуациях выбора, неопределённости, риска и пр. (моральные образцы, культурные герои, символы свободы, символы красоты и т. д.);

13) «потусторонние фигуры» – Бог, оккультные персонажи, умершие родственники, «духи», волшебники;

14) лиминальные персонажи – предсказатели (часто – цыганки), гадатели, ворожеи, шаманы, знахари и т. д.;

15) статусные фигуры – начальники, старейшины, патриархи, лидеры и пр.;

16) последователи, ученики, соратники, подчинённые;

17) домашние животные и другие живые существа.

Разумеется, по понятным причинам составленный перечень не претендует на полноту или масштабность систематизации «вещного» и «обитаемого» пространства индивидуальных автобиографий. Извлекая её эмпирическим образом из практики консультативных бесед, мы предлагаем её как некий возможный упорядочивающий принцип и иллюстрацию рассматриваемого проблемного поля.

Завершая анализ, на основе собранных нами в консультативной практике биографических историй, в которых упоминаются памятные для респондентов вещи и персонажи, и отталкиваясь от перечня базовых потребностей Г. Мюррея (цит. по: Леонтьев Д. А., 1998, с. 119–120), мы попытались выстроить эмпирическую классификацию вещных и персонажных номинативных единиц автобиографических текстов, сделав некоторые необходимые обобщения. Эта часть работы отражена в приведённой схеме:

Таким образом, упоминаемые в автобиографических рассказах вещи и персонажи являются семантически насыщенными – они несут в концентрированном виде интегральное отношение автора к себе и к жизни и содержат в себе значимый фрагмент жизненного опыта, в котором отражены общие экзистенциальные пресуппозиции личности.

Глава 9. «Символ веры»: автобиография как отражение центрального жизненного модуса личности

Каждый сделан из того, что пережил и как переживал, и этого никто не может у его отнять. Кто жил страдая, состоит из собственных страданий; ежели его лишить их, он перестанет быть собой.

И. Кальвино, «Паломар»

Центр наших изысканий в области автобиографирования образуют вопросы, как и в какой мере люди самоопределяются значениями, символами, архетипами, литературными историями, собственными концептами и текстами о себе, как усвоенные сюжеты и персонажные образы структурируют и семантизируют накапливающийся жизненный опыт человека, каким образом прецедентные истории участвуют в процессах идентификации, самопонимания, самопроектирования, самотерапии и т. д. Наиболее увлекательными аспектами этого проблемного поля выступают психологические характеристики ментального (семантического) пространства автобиографического текста (Лакофф, 2004; Петренко, 1988; Скребцова, 2002) как комплекс субъективно отобранных и ассоциированных друг с другом фрагментов жизненного опыта и представлений о себе, как результат автоинтерпретации событий, впечатлений, переживаний собственного жизненного пути.

Составляя в определенный момент времени автобиографический текст, человек (даже «ненарративный», не тяготеющий к осмыслению и «осюжетиванию» собственной жизни – Strawson, 2004) всякий раз реконструирует реальность собственной жизни на основе того, что он о ней думает, как оценивает свершившееся в ней, что считает главным, как эмоционально переживает включаемые в нее фрагменты, в какой мере принимает во внимание реальные контексты жизненных происшествий и т. д. В автобиографировании мы имеем дело не просто с линейной цепочкой связанных жизненных фрагментов, а с комплексом разнообразных повествований о себе, объединенным значимым для субъекта экзистенциальным концептом, где он, хотя и выступает в разных ролях и позициях (Bourdieu, 1986), демонстрирует внутреннее смысловое единство, «верность самому себе» (автобиографические тексты всегда Я-центрированы).

Субъективная реконструкция пережитого (свершившихся событий, наблюдаемых происшествий, рефлексии содержания прочитанных книг, усвоенных из дискурсов и социальных практик и ставших значимыми концептов и т. п.) становится способом обретения и конструирования идентичности, а ключевые семантические мотивы и сюжетные схемы выступают для человека в качестве своеобразных психологических орудий (Выготский, 1984) для упорядочивания, осмысления и последующего планирования собственной жизни.

В этом плане мы не согласны с Г. Стросоном, выступающим против тезиса нарративной психологии о том, что субъективное переживание жизни всегда представлено в повествовании и что можно обращаться к своему прошлому, переживать процессуальностьи темпоральность жизни, не накладывая при этом на свои переживания устоявшихся сюжетов (Strawson, 2004). Если взрослый человек для какой-то надобности создает повествование о себе, в нем центральным объединительным компонентом обязательно выступает отношение к себе, к жизни вообще и ее переживаемым, текущим моментам, к другим людям, к миру в целом и т. д., адресуемое реальному, потенциальному или виртуальному слушателю. Без этого отношения биография сведется к хронике, к линейности жизнеописания, утратит свою индивидуальность и даже в какой-то мере уничтожит сам смысл повествовать о себе.

Феноменально переживать процессуальность и темпоральность жизни во внутреннем плане сознания, вероятно, можно, но осмыслять ее и повествовать о ней, не используя упорядочивающихи способствующих пониманию сюжетных архетипических или неких иных социальных «мерок», значит рисковать остаться непонятым – не донести до себя и других особенности и нюансы собственных отношений, ценностей и переживаний жизненного опыта. В этом плане стоит отметить позицию Б. Чарнявски, которая считает нарративизацию как таковую формой «референциального контракта» между повествователем и его адресатом (Czarniawska, 2004), подразумевающего, что повествователь придает своему жизненному опыту форму, делающую его понятным, экзистенциально привлекательным, проблемным, интригующим и достойным подражания. Это делается для того, чтобы привлечь внимание другого, живущего своею жизнью, к определенным «сильным» точкам индивидуального бытия, сделать значимыми «точки бифуркации» уникального опыта субъекта – за счет обращения к нарративизации автобиографирование «дрейфует» от полюса ментатива («понимаемое») к полюсу нарратива («понятное»).

Метафорически автобиография может быть определена как «текстовая идентификация жизни» (Хеннингсен, 2000), «репрезентация событий жизни» (Анкерсмит, 2009) или, что еще точнее, как «мыслительная жизнь» личности, «мышление в жизни», посредством которого мы «находим свое место в мире и жизни»: «Лишь находясь в состоянии невыразимой мысли, мы оказываемся в состоянии страсти доказательства миру своего существования. Когда страстно стремимся доказать, что живем вовсе не случайно, не напрасно. Почему? Потому что если бы было иначе, то, испытывая, например, чувство любви, мы казались бы себе лишними. Кому в мире нужна высота несомненных для меня переживаний, если в нем уже на все есть ответы, всеми испытана и любовь, и ненависть, и честь, и бесчестье? Зачем снова с такой остротой все это переживать? Эта неуместность меня в мире и обращает вопрос о мышлении в вопрос о бытии» (Мамардашвили, 2000, с. 29).

Мыслимая автобиография позволяет человеку быть одновременно и объектом самонаблюдения, и субъектом собственного жизнетворчества; рассказывая о себе другим или самому себе, он ментально дистанцируется от собственного актуального бытия, делает его отстраненным, и в то же время строит и проживает свою жизнь, самоопределяясь, среди прочего, выделяемыми и понимаемыми значениями ее предшествующих и планируемых на будущее событий и происшествий. Будучи рассказанной не один раз с разными целями, на разных отрезках жизненного пути, с разным уровнем глубины самопонимания и рефлексии происходящего, автобиография становится своеобразным синтезом осознания/означивания смыслов собственной жизни и уникального существования субъекта в бытии. Можно говорить и о том, что посредством рефлексивно-интерпретативного обращения к собственной жизни, посредством автобиографирования человек постоянно сотворяет себя вновь и вновь: он «непрерывно, снова и снова создается. Создается в истории, с участием его самого, его индивидуальных усилий» (Мамардашвили, 1992, с. 58).

Повествуя вовне о себе и своей жизни, субъект естественным образом прибегает к известным ему нарративным формам и сюжетным схемам, помогающим конструировать и представлять для других собственную жизнь такой, какой она им понята и принята. Одновременно автобиографическое повествование является «испытательным полигоном» для моделирования множества вероятностных жизненных проектов, в которых субъект ищет и утверждает свою целостность, свое «Я». Здесь уместно вспомнить идею Я. Хинтикки (1980) о «возможных мирах» личности, которые определяются как «состояния сознания субъекта, ориентированного на воспоминание или на представление будущего, погруженного в творческую фантазию или подверженного сомнениям» (цит. по: Петренко, 1988, с. 20).

Автонаррация в этом плане дает возможность не только реально пережить небывалость и несбыточность некоторых аспектов своего бытия (Тульчинский, 2001; Эпштейн М. Н., 2001), но и планировать то, что человек считает возможным для себя «в этой жизни», о чем мечтает, что хотел бы воплотить. Таким образом, каждый текст о себе есть совокупность не только того, что было, но и того, что могло бы быть в индивидуальной жизни, и растущий объем несвершившихся в жизни фактов устанавливает для личности значение и перспективу тех, что свершились (Тульчинский, 2001).

Созданные личностью автобиографические тексты являются хорошим материалом для понимания ее ментальных конструкций, внутренних противоречий, проблем, идеалов, ценностей. Что значит выстроить автобиографический текст, рассказать о себе? На наш взгляд, в саморассказывании можно выделить несколько существенных процессов.

1. Осознание цели самоповествования: человек может рассказывать о своей жизни и о себе другому человеку, преследуя цели разнообразной самопрезентации, или же самому себе (в том числе, в дневниковых записях и других «эго-документах»), преследуя цели самопонимания, самообъяснения.

Как социальный феномен повествующее «Я» ориентировано на других, на самопрезентацию определенного образа себя и призвано представить свою жизнь интересной, привлекательной, осмысленной, полной значений, и в целом достойной стать предметом подражания для слушателя. Стремление субъекта высказать, выговорить свою подлинность другому и при этом остаться психологически понятным, понятым и адекватным дискурсивным контекстам задает как формы автобиографического повествования (Барт, 1987, с. 390), так и содержательные уровни автобиографирования.

Как ментальный феномен повествующее «Я» («Я» выговаривающее и «высвечивающее» себя, в терминах М. Хайдеггера) ориентировано на глубинные внутренние цели самонахождения, самоопределения, самоосмысления, самопонимания и самопринятия – оно и есть, по сути, основной предмет построения содержания автобиографического нарратива. «Активное самосозерцание», которое обеспечивается автобиографированием, предполагаетвнутреннее совмещение самого себя с разнообразными формами самоинтерпретации (Лосев, 1994, с. 333–334).

Это совмещение (или столкновение) со своими «другими Я» (желаемыми, социально приемлемыми, идеальными, нафантазированными, парциальными и пр.) позволяет насытить представления о себе дополнительными смыслами и даже придать им онтологический импульс для воплощения в реальность (то есть способствует самоинициации), или, наоборот, «снять» смысловую нагрузку с реализуемых ранее стратегий и «образов Я», помыслить и попытаться выстроить себя как «Я-иное», смоделировать новые контексты для интерпретаций. Кроме того, здесь ищутся ответы на вопросы, которые личность ставит себе сама, исходя из тех аспектов накопленного жизненного опыта, которые полагает единичными, уникальными, имеющими отношение к нему и только к нему.

2. Создание функционально завершенного, «информационно самодостаточного речевого сообщения» (Кубрякова, 2001, с. 72), ориентированного на потенциального понимающего слушателя, содержащего осознанный временной итог рефлексии субъектом событий, впечатлений, переживаний своей жизни.

Речь идет о том, что отобранное и амплифицированное в когнитивном и эмоциональном планах событие в автобиографическом повествовании имеет не только онтологический или нарративный, но также экзистенциальный статус. Человек как создатель нарратива в чем-то противостоит и уж точно ментально противопоставляет себя «хаосу уже состоявшихся событий» (выражение Х. Уайта), придавая своему бытию осмысленность и упорядоченность: «Он создает его, включая одни события и исключая другие, выделяя одни и затемняя третьи. Этот процесс исключения, выделения, подчинения проводится им ради создания рассказа определенного рода» (Олейников, 1999, с. 65). И тогда события для субъекта и его слушателей «происходят», если он того хочет, и «не происходят», если он не желает принимать их во внимание и не имеет намерения распаковывать и амплифицировать их смыслы.

Иными словами, биографическая наррация «легализует» и легитимизирует некое событие в индивидуальном бытии человека или придает выдуманным и включенным в нее событиям онтологический или хотя бы нарративный статус.

3. Создание и применение индивидуального смыслового биографического тезауруса, в котором используемые личностью понятия максимально точно соотнесены с рефлексируемыми фрагментами жизни и ее собственными особенностями. При построении автобиографического текста для человека часто важно не столько обобщенное значение, результат происшедшего в его жизни, сколько само переживание процесса и обстоятельств его достижения, в котором обнаруживаются объяснения, оправдания, преимущества, принятие, удовлетворение, любование, отступления, экзистенциальные находки, надежды и другие субъективно насыщенные аспекты жизни.

Насыщая индивидуально значимым содержанием смыслоемкие, «сильные», поворотные пункты своей жизни, человек образует новые семантические единства, раскрывающие именно и только ему смысл всего происходящего.

Эти синтетические семантические единицы автобиографирования могут именоваться биографемами (Барт, 1997, с. 49; Ролан Барт о Ролане Барте, 2002, с. 79; Gefen, 2011), биограммами (Эпштейн М. Н., 2007) или нарремами (Ферро, 2007, с. 54), но каждый раз, обобщая их и выстраивая свою версию жизни, человек располагает их в определенном временно́м и логическом порядке в зависимости от ретро– и проспективной интерпретации, которой подверглись на текущий момент прожитые эпизоды жизни. И именно эти образно-смысловые единицы выражают и хранят многое из континуального, текущего, порой почти невыразимого словесно, а потому быстро утрачиваемого персонального опыта проживания человеком своей жизни. В этом смысле процесс автобиографирования есть безусловный личностный акт.

4. Ориентировка на комплекс индивидуальных отобранных прецедентов – выбор из освоенных социокультурных ресурсов и использование в качестве своеобразной жизненной мерки того, что, как человеку кажется, имеет к нему непосредственное отношение. Эти выборы, совершаемые в рамках социализации и инкультурации, определяют основную идею, «экзистенциальный модус» автобиографии («жизнь как подвиг», «жизнь как страдание» и т. п.) и форму повествования о себе («трагедия», «фарс» и пр.). Это отобранное содержание воспринимается как персональный прецедент, который в автобиографическом повествовании переплавляется с собственным жизненным опытом и всякий раз позволяет человеку «отлить жизнь по себе» (П. А. Флоренский). Нельзя не согласиться с М. К. Мамардашвили, что «чаще всего мы живем чужой жизнью, а не своей, думаем чужие мысли, питаемся отходами чужих чувств. И если мы будем соотносить их с изначальностью себя как существа, думающего свои мысли и переживающего свои чувства, то только тогда начнем понимать что-то о самих себе» (Мамардашвили, 2000, с. 39). В этом плане процесс автобиографирования можно описать как процесс когнитивного наложения системы усвоенных культурных прототипов, моделей и нарративных форм на рефлексируемую цепочку индивидуальных жизненных случаев.

Если прецедентный ресурс невелик, то человек часто мыслит и излагает свою биографию как незамысловатую хронологию ряда нормативных жизненных событий, не включая в нее моменты индивидуального самообъяснения, самооправдания, самопроектирования, метафоризации и пр. Текст такой биографии, как правило, не содержит заметных следов внутренней работы над трансформацией событий жизни в события текста, и сам человек обычно считает, что ему практически нечего рассказывать о себе, что бы отличало его жизненный путь и жизненные искания от других.

Объем семиотического ресурса зависит от возраста повествователя, от того, много ли он думает, коммуницирует, читает, хранит ли накопленные единицы опыта в культурной памяти, воодушевляется ли прецедентами, от того, какое он имеет образование, в каких условиях протекает его жизнь, какие образцы для идентификации ему доступны, каков круг его межличностного общения, как он относится к случайностям, «чувствует» ли судьбу, предназначение, осознает ли свою «миссию в бытии», готов ли к самоанализу и т. д.

У большинства людей в результате синтеза результатов рефлексии жизненного пути и осознания общечеловеческих, архетипических семантических конструкций жизненного опыта постепенно создается собственный внутренний «канон» концептов, текстов, сюжетов, персонажей, копинг-стратегий, на основании которого строятся «биографемы» и осуществляется самоосмысление и самомоделирование. И тогда автобиографический нарратив, во-первых, опирается на прецедентную для субъекта сюжетно-персонажную канву, а, во-вторых, содержит следы внутренней смысловой работы, превращающей хронику жизни в аутентичный авторский текст, фиксирующий ключевые точки осознания субъектом собственной личностной подлинности.

Индивидуально отобранными концептами и сюжетами человек пользуется как некоей виртуальной меркой (как говорит А. А. Леонтьев, слова сообщают душе «собственную форму» – 2001, с. 335) для распознания значений и построения смыслов того, что с ним происходит, а также для понимания роли индивидуальных уклонений собственной жизни от нормативной линии. В таких текстах субъект выступает уже не только как автор собственной жизни (Низовских, 2007), но и как субъект жизнетворчества (Леонтьев Д. А., 2001).

5. Построение приватного ментального пространства – внутренней «сцены» или пространства приватности, где человек, по выражению М. К. Мамардашвили, «честно мыслит» (2000, с. 10), ведет глубоко интимную «одинокую беседу с самим собой» (Кон, 1978, с. 167). В этом внутреннем пространстве возможно экзистенциальное экспериментирование в целях достижения определенного понимания себя, самополагания и самопроектирования. В нем «существует это особое состояние некой пронзительной и одновременно отрешенной, какой-то ностальгической или сладко тоскливой ясности, относительно которой имеет смысл задавать вопросы» (там же). Никакой прецедентный текст, даже самый лучший, не заменит и не создаст человеку самого себя, его нужно проживать, совмещать с самим собой, вложить в него себя (часть своих смыслов), действовать с ним именно «в момент, когда…» (Мамардашвили, 2000, с. 102) – и только в процессе такого самодействования прецедентный текст раскрывает свое содержание личности именно как «ее собственное» содержание. И если есть это взаимовхождение, то в жизненном мире личности становятся возможны какие-то определенные переживания, происшествия, мысли. Этой «сцепкой» собственная жизнь личности приводится в некоторое внутреннее движение, которое означает, что человек «здесь-и-теперь» будет жить и развиваться определенным образом.

Приватность является одним из необходимых условий автобиографирования. Мы предлагаем понимать ее как один из возможных «режимов» рефлексивного функционирования самосознания («активного самосозерцания»). И тогда ее главная характеристика и назначение состоят в том, что она, обращая сознание к своему носителю, ограничивает в нем то сокровенное внутреннее пространство, в котором человек пребывает наедине с самим собой, переживает себя подлинным, истинным – самим собой, как он есть, вне прямого оценивания себя через призму освоенных социальных ролей и завоеванных статусных позиций.

Приватность выступает как в той или иной мере протяженная зона персональной экзистенциальной рефлексии, в которой осуществляется самопонимание и – главное – согласование себя-на-личного и себя-проектного (иного), каким человек хотел бы видеть себя в будущем. Как писал М. М. Бахтин, «осознавать себя самого активно – значит освещать себя предстоящим смыслом» (Бахтин, 2003а, с. 169, курсив наш – Е. С.). Переживание приватности функционально и содержательно совмещается с процессами самоинтерпретации: здесь личность ищет ответы на самой себе поставленные вопросы, исходя из тех аспектов накопленного жизненного опыта, которые ею полагаются единичными, уникальными, имеющими отношение к ней и только к ней. Таким образом, приватность выступает как условие осознания человеком своей подлинности и самобытности, путей самопостижения, характеристик бытия самим собой.