Текст книги "Убить Гиппократа"

– Это все? – Ее короткая фраза лишь слегка кольнула мне в спину.

– Вы совершенно здоровы.

Я смотрел в окно. Я уже знал – в этом году солнца уже больше не увижу.

– «Улетел, развеялся Пароходный дым. Стала взрослой девочка, Мальчик стал большим…» – неожиданно пропела она чистым голоском.

– «Крестики-нолики – детская игра…», – прогнусавил в ответ я.

У нас получилось опереточное расставание. И все же я настаиваю, это было самое обыкновенное из всех утр в моей жизни. Даже если оно и получилось опереточным. Так не бывает? Бывает, если уже встал на путь алогичности. Кто-то может сказать – это скользкий путь. А кто-то – как по маслу. И тот и другой будут правы. На разлитом масле можно споткнуться. Но разве об этом думаешь? Когда – как по маслу…

* * *

А потом… Потом я просто жил. Разбирался с квартирой, ремонтом. Книги занимали слишком много места. В доме должно быть много воздуха и пространства. Тогда и появятся логика и, возможно, смысл жизни. А книги… Своим количеством они мешают думать. В конце концов, они же есть в библиотеке. Впрочем, выбросить их не повернулась рука, потому отдал их соседям. Есть же на свете еще чудаки, которые держат дома книги. Дом книг – это библиотека.

Зато любовь, которая так и не случилась, я выбросил без сожаления. Если бы это было возможно – я бы тоже ее отдал соседям. Но увы… Да бог с ней! Может, я выбросил жизнь? Не знаю. И, наверное, не хочу знать. Мне так легче – не знать. Ничего. И всем-всем, поверьте, станет легче, если они однажды поймут – безопаснее не знать НИЧЕГО.

 
Утихнет боль моя немножко,
Потом, потом, но не теперь.
Бог обещал свое окошко.
Через захлопнутую дверь…
 

Это я написал тогда, еще осенью. Правда, поздней. Когда вот-вот должна была наступить зима. И я открыл настежь окошко – вдруг она уже пришла? И о чудо! У моего окна под мрачным тучным небом блестел пруд. И в нем даже плавала утка. Правда, она была в единственном числе. И какая-то общипанная, грустная. И пруд был грязноватым. Но какое это имеет значение? Факт оставался фактом. Чудо свершилось! Сбылись все мои мечты. Свободное пространство дома. Книги у соседей. И пруд с утками, вернее с одной. А завтра наступит зима. Значит – весна уже совсем скоро. Она явится независимо от… И от меня. И от вас. И уже не важно – верим мы в нее или нет. Понимаю, зимой в нее верится с трудом. И все же. Возможно, единственно независимая на этой планете – весна. И да здравствует весна!

Она пришла. Как всегда и как обычно. Печальная, с грустным солнцем. И почему-то для всех с надеждой. Почему? Я это никогда не мог понять. Но, наверное, принимал. Я оставался врачом. Тем врачом, который давным-давно, еще в юности, дал клятву Гиппократа. Вместе со своим товарищем Валькой Лисецким. Попросту Лисом.

И я трижды перекрестился, что не поверил той девчонке со странным именем Яга. Валька оставался Валькой. Тем, с которым мы играли в детстве в хоккей, гоняли на катке, летали в космос. И, безусловно, разоблачали шпионов.

Интересно, в самой-самой глубине души (а она, глубина, существует, обязательно существует!) … Интересно – знал ли я, что Валька не чист на душу. Но я уже выбрал для себя единственно верный путь. И сделал единственно верный ход конем. Не знать… Поначалу конь меня не подвел. И не сбросил с седла.

Если бы не случилась весна. Да здравствует весна! И если бы весной не умер он. Господи, упокой его душу. Валька ведь всегда мне говорил, чтобы я не запоминал пациентов. Так легче. Наверное. Но его я все же запомнил.

У него была такая простая фамилия – Петров. Я не помнил его имени и отчества. Но фамилию запомнил. Петров.

Возможно, если бы не одно совпадение, то я ничего бы и не заподозрил. Да мало ли кто и как умирает в больницах! И я бы с удовольствием отогнал от себя подозрительные мысли. Вот как иногда хочется подмести мусор. Я бы их просто подмел. Метлой. Никаких следов! Но он все-таки умер. Этот злосчастный Петров.

Почему-то простота фамилии меня взбесила больше всего. С такой простой фамилией – и такая непростая смерть! И ведь операция прошла более чем успешно. Обычная операция. Аппендицита. А Петров потом взял и умер. Парадокс, который не позволил мне спокойно жить дальше. Любить пустоту дома, наполняя его мыслями. Любить пустые стены, где когда-то по-дурацки стояли стеллажи с книгами. Любить пруд с утками в количестве одной-единственной, да и то общипанной.

И вот какой-то Петров! Вернее, его смерть все-все мне нарушила! Не дала дальше спокойно жить и наслаждаться пустотой жизни.

Пациент Петров задохнулся уже после операции в палате. Случайно. От косточки, которую принесла его жена. Кстати, любимая жена, я это знал точно. Просто от косточки.

И такое бывает… Или не бывает? Все – совпадение… Я, наверное, приблизился к главному. В смысле, не к Главному. А просто к главному вопросу – почему он умер? Почему, почему, почему? Он взял и умер?

Не думаю, чтобы он не хотел жить. Не думаю, чтобы он не хотел увидеть еще одну, хотя бы еще одну весну. И почувствовать запах черемухи… Ладно, не буду вдаваться в сантименты. Но согласитесь – запах черемухи все равно приятен. Даже без сантиментов. Все равно приятен. Иногда даже ради него одного хочется жить…

А он хотел жить. Может быть, только поэтому я и стал писать это письмо. Нет, доклад. Нет, просьбу. О продлении жизни. Хотя бы еще одной…

Тогда, после смерти Петрова, я не выдержал. И пошел в гости к Вальке. Меня никто не приглашал. И я был не самым званым гостем. Потому что не шел в гости. Это просто выражение – идти в гости. Я в гости ворвался.

Я не был поражен богатством и стилем жизни Вальки. (У меня самого такой же.) Меня поразило или возмутило – как хотите, другое. Он с Иришкой сидел за стеклянным столиком, да еще и собачка с ними. И дружно пили чай. Такие все миленькие, пухленькие, рыженькие, в интеллигентных очочках… Но это не была гжель! Представляете, это не была гжель! Не знаю почему, но именно этот факт вывел меня из равновесия.

Я вдруг понял, что все, все – ложь. И гжель, которую я купил им на свадьбу по совету отца, давно выброшена на помойку. Значит, все – ложь. И Валька, и их собака. Нет, против животных я ничего не имею… Пожалуй, собака единственная была настоящей. В этой мертвой, убогой квартире, напоминающей больничную палату. Интересно, за окном у них есть пруд? Наверняка озеро. Наверняка с лебедями. И наверняка еще видны купола церкви…

Все это вихрем пронеслось у меня в голове. Надеюсь, я не успел позавидовать. Поскольку выпалил на одном дыхании:

– Валька, почему он умер?

– Если бы мы знали ответ на вопрос, почему умирают люди, мы бы не были врачами.

– Какая демагогия! Валька, просто ответь, ну, имей же совесть, ответь, я все пойму! Почему, почему он умер?!

– Это случайность. И не нужно вот так ко мне врываться. Ты мой друг. Но это не значит…

– Это уже ничего не значит. Ты только скажи, почему, почему, почему он умер?!

И тогда сказала Иришка. Она встала, такая уютная, из-за такого неуютного стола.

– Гера, я так переживаю, Гера. Если бы только знал. Мне самой все это не нравится. И дело даже не в престиже клиники. Дело в неправильной ситуации. Он не должен был умереть. Я согласна. Во всяком случае, такая ситуация не должна повториться.

– Извини, Иришка.

Я смягчился. Идти против Иришки я не мог. Она вообще ни при чем. Как и собачка.

– Ты прости меня.

– За что?

– Ну, за будущее в том числе. Мне придется написать… Придется. Я просто не хочу, чтобы еще умирали…

Я резко направился к двери.

– Я не знал, понятия не имел, что ты параноик! – кричал мне вслед Валька. – Я понятия не имел, что ты так легко, в один миг предашь нашу дружбу! А как же Гиппократ?!

Да пошел ты к черту со своим Гиппократом. У меня свой Гиппократ. Значит – их уже два…

Я выдержал и не обернулся на крик. Не хотелось видеть его распухшее багровое лицо. Его сжатые толстые кулаки. Я прекрасно знал, он вновь хотел меня ударить.

И я громко хлопнул дверью. А как же без этого? Но дверь тут же чуть приоткрылась, и сквозь щелку моя спина услышала торопливый шепот Иришки:

– Гера, я согласна с тобой. Нужно вот это остановить. Правда, еще не знаю что. Но я на твоей стороне. Что-нибудь придумаем.

Иришка, Иришка, я знал, что она настоящая. И был уверен – если бы их рыжий песик умел разговаривать, то и он бы непременно меня поддержал.

В мою спину два раза гавкнули. Пронзительно. Одобряюще. И дверь бесшумно закрылась. Я перевел дух. Я был не один.

Возле самого дома меня чуть не сбила машина. Я успел отскочить в сторону. Сильно ударил одно колено. Второе – послабее. В итоге стал хромать на одну ногу. И тогда понял – мне грозит опасность. А когда поздно вечером позвонили и предложили взять безвозмездный кредит, я машинально спросил:

– А как может сочетаться кредит и безвозмездный?

Бодрый женский голос не раздумывал:

– А вы разве не знаете, что теперь в жизни все возможно. Такие времена бывают редко. Не упустите момент.

В моей голове в один миг промелькнули картинки спасительного калейдоскопа. Милиция, скорая помощь, пожарные, соседи, Агафьева, профессор Долин, Яга, Иришка и даже ее собачка. Но я решил остаться один. И… Не думаю, что из-за страха. Не думаю, что из-за безысходности. Скорее – из-за той спасительной логики, которую я не так давно уж отверг.

Только в одиночестве, будучи глухонемым и незрячим, можно получить шанс на спасение. Все в подробности записать. И непременно передать свои записи адвокату.

И я официально и как можно спокойнее ответил бодрому женскому голосу:

– Хорошо, я согласен обговорить с вами условия безвозмездного кредита.

– Мы с вами свяжемся. – Голос стал бодрее и веселее. – Ждите.

Чуть позже мне перезвонили и назначили встречу. На сегодня. На вечер. В трубке что-то прошелестело. Мне показалось – мой безвозмездный кредит.

Ждать у моря погоды, когда шторм накроет меня целиком, я не собирался. Все подробно записал. Но не передал. Не успел. Мое сочинение украли. В этом кафе… Такое любил Моцарт. Скрипка в тишине. Ромашки на столе. И милый официант по имени Дима. Который скоро будет учиться в колледже…

Я стукнулся лбом о стол. И встряхнул в полузабытьи головой. Я что-то сочинял? Или мне снилось, что сочинял? Мне снились мои же воспоминания?

– Вы ударились? – Вопросительно-мягкий голос заставил меня вздрогнуть.

Я медленно поднял голову. Посмотрел вперед мутным взглядом. И ничего не увидел.

– Вы ударились. – Голос был уже утвердительно твердым.

Я отрицательно покачал головой.

Я ударился, но мне почему-то от этого стало стыдно. И я повернул отяжелевшую голову. Рядом со мной сидел незнакомец примерно моего возраста. Примерно моего роста. Лица его я не разглядел. К тому же он был в шляпе, надвинутой на лоб. И тень от широких полей полностью оттеняла его лицо. В полумраке кафе.

«Ну, вот и конец», – подумал я. Мне почему-то уже не было страшно. И я даже облегченно вздохнул. Страшно ждать. Не важно – хорошего или плохого. Всегда ждать страшно. Когда дожидаешься – почему-то становится легче. Наверное, потому, что ожидание – это в некоторой степени остановка жизни на время. И остановка времени тоже. Когда дожидаешься – время идет. И жизнь вновь идет. Даже если она вот-вот может остановиться.

– Вашу папку взял я.

Я это уже понял. Но упорно продолжал молчать. Я помнил свою игру-молчанку. Хотя этой игре здесь уже вряд ли поверят.

– Вы ведете себя крайне неосторожно. Приходите в незнакомое кафе, имея при себе важные документы. К тому же торчите здесь уже несколько часов, привлекая внимание. Пьете вино. Вот и головой ударились. Тоже по неосторожности. Кстати, вам больно? Пожалуй, будет шишка. Попросить лед? Или, пожалуй, не надо. Вот. Пустая бутылка. Она холодная. Приложите.

Я послушно взял бутылку и приложил ко лбу. Я хотел хоть каких-то действий, пусть незначительных, машинальных. А еще я не хотел смотреть в глаза незнакомцу. Учитывая, что все равно я их не мог рассмотреть. Тогда как он запросто мог видеть мои. Впрочем, что он мог в них прочесть? Облегчение.

– Молчите? Это уже хорошо. Молчаливые люди вызывают уважение. Хотя они, как правило, более всего опасны. Я прочитал ваш доклад… Впрочем, что я говорю. Ваше сочинение. Подробно. Но слишком много лирических отступлений. А по делу – очень, очень мало информации. Но для того, чтобы вас уничтожить – и этого мизера достаточно. Вы знаете мало, но кое-что знаете. А это уже много.

Я отставил бутылку. Лоб горел. И я уже не знаю – от холода или от жара. Меня нагнали. Хотя с ними я должен был встретиться вечером. И далеко отсюда. Но за мной следили. Мне не доверяли. Еще бы! Закатить такой откровенный скандал! Я, наверное, сошел с ума. Вместо того чтобы молча написать отчет (незнакомец прав – лучше всего без лирических отступлений), передать его адвокату или еще куда. Так я закатил скандал. И вот теперь… Теперь покорно жду своей участи. Но мне уже не страшно.

– Вы написали, что должны с ними встретиться сегодня в семь.

Вот тут я испугался. Почему? Почему с ними? Разве он – это не они? И с испугу заговорил:

– С ними? Я вас не понимаю. Встретиться с вами?

– Ну, слава богу. – Незнакомец улыбнулся. У него была широкая приятная улыбка. Только ее я и заметил на его затемненном лице. – Вот вы и заговорили. Хотя замечу, ваш метод прикидываться немым очень удачен. Я бы сказал – талантливое изобретение. Насколько в жизни было бы все проще и благороднее, если бы люди почаще прикидывались немыми. Или были немыми. Впрочем, тогда многое невозможно было бы объяснить! Особенно дурного.

– И все же, – грубо перебил я его. Меня не грели его комплименты. – И все же, я ведь должен был встретиться с вами?

– Я редко ошибаюсь в словах. Если я сказал – с ними, значит, имел в виду – с ними!

Он сделал акцент на последнем слове.

– Ничего не понимаю, – пробормотал я.

– Я для того и здесь, чтобы объяснить.

– Ну, так объясняйте скорее.

– Вы так долго здесь торчали, что лишние полчаса ничего не решат. Если они вас вычислили, то уже вычислили. И я не знаю, чем смогу помочь. Если нет… Все же, надеюсь, нет. Иначе папка была бы у них, а не у меня. Но вы правы – лучше побыстрее в любом случае. Крестики-нолики – быстрая игра. И далеко не детская. И нам нужно в ней победить. И побыстрее.

– Кто вы? И почему я должен вам доверять?

– Доверять или нет – ваше право. Как и право выбрать жизнь или смерть. Но я бы вам посоветовал – жизнь.

– Вы мне угрожаете?

– Напротив. Я просто пытаюсь вас защитить. И больше сказать, чем смогу… Увы, не смогу. В основном вы мне должны поверить на слово. Просто поверить. Поскольку у вас есть выбор – с ними. Или со мной. Давайте рассуждать логически. Вы уже составили примерную картину, что это за люди. Про меня вы не знаете абсолютно ничего. Вот и весь выбор. Довериться незнакомцу. Или тем, кто совсем недавно хотел вас убить.

– Как я понял, это означает – выбора нет. В любом случае мне ничто не мешает вас выслушать.

– Вот и прекрасно. Разговор будет недолгим. Насколько я понимаю – вы подозревали, что в вашей больнице творится что-то неладное. Более того – по каким-то причинам умирают люди, которые не должны умереть. А некоторые выживают. Хотя не должны.

– Это был единичный случай, – неуверенно перебил я его.

– Да, один. И, безусловно, вы имели право списать его на чудеса в медицине. Которые действительно редко, но случаются. Просто случай с этим авиаконструктором не так прост, как вы думаете. Поверьте, мы этот случай проверили. А вот вы проверили людей только на букву «А». Точнее – одну страничку из буквы «А» А знаете, сколько букв в алфавите? И сколько могло быть подобных случаев? Смертей и исцелений? Даже если один случай на одну букву одной только странички. Уже тридцать три!

– У меня не было возможности. Файл заблокировали после того, как мне удалось извлечь кое-какую информацию.

Тьфу, какой же я дурак! Ядвига! Я не хотел упоминать ее имя. Я хотел уберечь ее. Но это же глупо! Папка у незнакомца. А так – все разложено по картинкам. И на одной из картинок – Яга… Мне стало за нее страшно.

– Я знаю. И, уж конечно, вас не виню. Вы как честный человек попытались разобраться в этой темной истории. Поэтому я вам доверяю. Хотя вы и остановились на полпути. Нет, даже в начале пути. Но ведь в любом случае уже встали на этот путь!

– Крестики – нолики – плюсики?

– Вот видите, вы сообразили и без меня.

– Почти. Крестики – умирают, должны умереть, даже если в принципе ничего серьезного со здоровьем. Плюсики – должны выжить, даже если все слишком серьезно. А нолики?

– А у ноликов все по-честному. Если больны – их лечат.

– Это такое своеобразное досье? На каждого? – Я поежился. – На каждого, начиная с буквы «А»? И подобное – в каждой больнице?

– Я ничего больше не могу вам объяснить. Это вы, скорее, объясните нам и поможете. И чем скорее – тем лучше.

Странно, но он ни разу не упомянул в этой истории имя Ядвиги. Почему? Хорошо это или плохо? Я не знал. И поежился.

– Вы сегодня должны пойти на эту встречу.

– Это обязательно?

– А вы как думаете? Если вы изначально пошли на риск, то обратной дороги нет. К тому же я действительно считаю вас порядочным человеком. И думаю, вы сами бы хотели узнать правду… Или вы хотели, чтобы и дальше умирали люди?

– Но ведь кто-то и выживает, хотя это и невероятно.

– Именно – невероятно. И мы должны узнать степень этой невероятности. И куда она ведет. Поэтому вы пойдете.

Я вздохнул и залпом выпил бокал минеральной воды.

– И что я должен буду сказать? Если меня, конечно, прежде не пристрелят. Или не бросят под машину. Или не отравят…

– Ну, зачем так мрачно. Ваша смерть для них тоже представляет некоторую опасность. Вдруг вы кому-то все рассказали? Нет, неосторожно. А это, поверьте, очень осторожные люди. Вам, скорее всего, предложат какую-то сделку. И вы согласитесь. Хотя…

– Хотя сделать это будет очень трудно. – Я помрачнел и постучал костяшками пальцев по столу. – Мне они уже не верят. Я вел себя как дурак. К тому же… Если к этому причастен Валька… Он меня знает. Знает, что я на подлые сделки не пойду. А Валька… О господи. Валька! Нет, он не мог, не мог… Или мог?.. Я уже ничего не знаю.

– Вот видите, все-таки логика есть и в этой безнадежной ситуации. Вы верили Вальке, а он смог. Почему бы и не наоборот? Он вас знал как честного человека. Но вдруг сможете и вы. Просто нужно быть очень, очень, очень осмотрительным. Нужно, и это главное – не переиграть. Но что мне вас учить? Вы понимаете. Это опасное дело. Вы будете отказываться от сделки. Но в конце концов испугаетесь. Плюс, запомните, это немаловажно, вас интересуют деньги. Придумайте что-нибудь. Но помните: по сути, вы – хороший человек, даже совестливый, не забывайте об этом. Здесь вы не должны играть. Здесь вы – какой есть. И в политику не вмешиваетесь, она вас попросту не интересует…

Он сделал секундную паузу и продолжил монолог.

– Но у любого, даже хорошего человека есть свои слабости. Учитывая, что все хорошие – со слабостями. Для вас это деньги. Вы вдруг физически ощутили, что такое деньги, много денег. Кстати, ведь так практически и было. Вы красочно описали эту главу в своем сочинении… Потом после смерти пациента у вас на мгновение проснулась совесть, даже не совесть, так, порыв отчаяния. Но теперь…Теперь, когда они вам предложат сделку, вы в первую очередь испугаетесь. А потом вновь вспомните, что такое материальные блага. К тому же, думаю, уже известно, как вы в свое время и с каким рвением обустраивали квартиру, покупали мебель. Возможно, вы теперь мечтаете о загородном доме. О хорошей машине. О красивой, но требовательной жене.

– В красивую, но требовательную жену они вряд ли поверят…

Я готов был некстати расхохотаться, вспомнив вдруг Аду. Сколько стоит ад, Ада? Сколько на Аду надо ада?

– Люди меняются. Изменились и вы. Особенно в таком тупиковом положении. Плюс страх, плюс деньги. Много денег. Торгуйтесь. Но не заноситесь. Всего в меру.

– Что они мне могут предложить? Вы можете предположить?

– Возможно. А возможно, и нет. Но вам лучше не предполагать. Так будет естественнее. Экспромт всегда выглядит натуральнее, нежели отрепетированная игра.

Незнакомец взглянул на часы.

– Ну вот. Вам пора. Пока доберетесь до окраины города…

Я поднялся вслед за ним. И невольно схватился за голову.

– Дима? – громко выкрикнул незнакомец.

Из-за стойки бара показалась прямая спина официанта Димы.

– Принеси аспирин моему приятелю.

Через минуту Дима протягивал мне стакан с растворенным аспирином. И я не удержался:

– А все-таки, Дима, ты мне подсыпал снотворное в вино, а?

Дима часто заморгал ресницами и с мольбой взглянул на незнакомца. Незнакомец улыбнулся своей широкой приятной улыбкой:

– Но ведь не яд.

– Да уж, яд, пожалуй, стоил бы дороже. К тому же я далеко не Моцарт. Да и Дима на Сальери не тянет.

Дима мгновенно исчез в подсобке. Похоже, к диалогу со мной он был не готов.

– А как мне потом с вами связаться?

– Мы сами свяжемся. И скорее, чем вы думаете. А сейчас… Я выйду первым, вы минут через пятнадцать. И, ради бога, умоляю, не приставайте с вопросами к этому милому официанту. Он и так не в своей тарелке.

– Мне бы такую тарелку…

Незнакомец кивнул и исчез в дверях.

Я сидел за столиком. Я плохо соображал. Я понимал, что меня втянули в опасную игру. И сомневался даже не в том, что выиграю в этой игре, а что вообще дойду до финиша. Скорее всего, слечу с дистанции уже сегодня вечером. Тем более не исключено, что этот незнакомец из той же банды. И меня просто проверяли. А я вел себя как загипнотизированный. И сам себя заманил в сети…

И еще я подумал, что так и не разглядел лица незнакомца. Дурак. Мог хотя бы напоследок попросить его снять шляпу. Впрочем, что бы мне это дало?

К тому же у меня уже не было моей папки с моей рукописью. И, если я сегодня вечером пропаду без вести, от меня не останется ничего. Даже последней исповеди. И никто, никто не узнает, что я когда-то был. И что любил весну. И любил больное солнце. И свою работу. И книги, которые я когда-то выбросил. Черт, не выбросил, а отдал соседям! Впрочем, не одно ли и то же? Книги моих родителей… А, если и узнают, то все равно никто не заплачет. Я один на этой земле. И даже в кафе не было свидетелей, что я здесь был.

Незнакомец все предусмотрел. Мы все время находились здесь одни. Разве что Дима. Но он не в счет. Ему счет уже выписан. И немалый. Он, наверное, сможет даже учиться. А я… Разве кому-нибудь дорог? Мертвый отец, мертвая мать, бывшая жена, предавший друг… Боже, как я забыл! А девушка со странным именем Яга. Как я забыл! Она, она сможет понять. Может, бабкам-ёжкам и нельзя верить, но кому я сегодня мог еще верить? У меня просто не осталось выбора.

И я лихорадочно принялся искать в карманах мобильный. Фу… Не украли… И вдруг почувствовал, как кто-то сильно сжал мою ладонь.

– А вот звонки вам противопоказаны.

Я резко повернул голову и уперся взглядом в Диму. Ух ты! Я и понятия не имел, что у этого невзрачного паренька такая железная хватка. Я потер горящую ладонь. Похоже, будет синяк.

– Похоже, Дима, мне противопоказано это кафе.

Теперь я окончательно понял, что попал сюда не случайно. Сила рекламы. И слабость воли. Больше ничего. Ну, ведь была же реклама! Светящаяся, манящая! Каждое утро я подходил к окну с чашкой кофе и сигаретой. И видел… Себя, похожего на себя. С чашкой кофе. И сигаретой. В кафе. Рядом с моим домом. Даже название этой забегаловки не запомнил! И зачем? Вот она – сила рекламы.

– Удачи! – Дима дружески похлопал меня по плечу и слегка подтолкнул к выходу. – И никаких лишних жестов. И поворотов. И главное, поменьше думайте. Мысли сейчас – ваш главный враг.

– Мысли для всех и всегда – главный враг, Дима. Если бы не мысли, я бы здесь не очутился.

Дима подобострастно распахнул дверь кафе. Он научился играть в официанта.

Как ни странно, я последовал совету Димы. Мне это легко далось. Ни одной мысли не шевельнулось в голове, пока я машинально шел к метро. Пока машинально ехал в метро. Машинально выходил из метро… И только очутившись на улице после долгой поездки под землей, я очнулся. И мне стало… Нет, не то чтобы страшно. Скорее всего, не осознавая, я уже подготовил себя к худшему. Я даже похоронил себя. Еще утром. Разве что не успел памятник себе поставить. Я всегда плохо разбирался в памятниках. Как и в дизайне. Просто на улице мне стало очень уж неуютно. Солнце спряталось. И осталась просто ранняя весна. Промозглая, слезливая, в каркающих воронах. С ужасным дизайном. Памятник такой весне я бы не поставил.

Я понятия не имел, что будет дальше. В принципе, это было и лучше. Когда не знаешь, что произойдет, нет смысла готовиться к этому. А значит, думать об этом. Ситуация сама найдет меня. И ко мне подготовится. А мне останется только принять ее или отвергнуть.

Остановился я возле фонарного столба, как и было сказано. Я уже сам себе напоминал фонарный столб. Прямой, сосредоточенный и достойный. И ни единой мысли у нас с фонарным столбом не возникло. Как говорится – все до фонаря… Неужели я такой бесстрашный? Сомнительно. Просто, наверное, я так много за это время пережил, перепил и передумал. Что ничего уже во мне не осталось. Естественная реакция на стресс. Возможно, самый сильный стресс – это и есть противоестественное спокойствие. А мой стресс сейчас достиг пика. Когда, как столб, я замер возле столба.

Вскоре возле столба резко притормозила машина. Из нее выскочили двое великовозрастных ребятишек, в одну секунду запихнувших меня на заднее сиденье. Замки автомобильных дверей автоматически защелкнулись. Перед водительским местом было опущено тонированное затемненное стекло.

И лишь тогда я испугался. И мой стресс принял осязаемые, реальные очертания. Ужас на побелевшем лице, дрожащие руки, прерывистое дыхание… Так выглядел мой стресс. Впрочем, вот это и была правильная реакция на ситуацию. В таком состоянии мне было легче поверить. И мне поверили. И даже попытались успокоить.

– Не нужно бояться. Мы вас пригласили для мирной беседы, – услышал я хрипловатый, спокойный голос.

Я промолчал. Я был в своем репертуаре. Немого. Раве что искренне испуганного немого.

– Мы понимаем. У вас вполне оправданный шок. Но постарайтесь успокоиться. В любом случае наша беседа должна была состояться. И это, в первую очередь, в ваших же интересах.

Вообще, я понял, что так и не увижу лица этого голоса. И мне придется разговаривать с невидимкой. Глядя в темное зеркальное стекло, в котором отражался лишь я. Это в некоторой степени напоминало психическую атаку. Я смотрел прямо и видел себя. Только с чужим хриплым голосом. Я должен был разговаривать сам с собой. И себе я не имел права лгать… Нет, лучше уж с невидимкой. И я опустил голову, только бы не смотреть в свое зеркальное отражение.

– Поднимите голову и смотрите прямо перед собой. – Вот уже властвующие нотки в хриплом голосе.

Похоже, меня прекрасно видели. Каждый жест, каждое движение, каждое изменение мимики. Мне придется нелегко. Чтобы себя не выдать. Впрочем, я еще и понятия не имел, что нужно выдавать, а что – нет.

– Ваше имя?

– Кратов, Георгий Павлович. – Почему-то мой голос тоже внезапно охрип.

Скорее всего, из-за подсознательного желания понравиться врагу. Что-то типа принципа соучастия.

– Возраст?

– Сорок один.

– Вы любите животных?

– Обожаю.

Я вдруг вспомнил своего неадекватного пса Вражка, который вчера цапнул меня за штанину, и тепло улыбнулся. Я успокаивался. Похоже, мне верили.

– Любите больше, чем людей?

Я посмотрел на себя, отражающегося в стекле, и просипел:

– Да.

Это была моя первая ложь. Не то чтобы ложь. Во всяком случае, это была неправда. Нам, людям, животных, конечно, легче любить, чем себе подобных. Гораздо легче. Животные не скандалят, не грубят, не пишут анонимки, не клевещут, не предают. И не болтают! И гораздо, гораздо реже совершают преступления и убивают. И не начинают войну с нами. И не совершают массовых убийств. И не бросают на нас бомбы…

Конечно, их легче любить. Очень, очень просто любить животных. Поэтому любовь к ним сегодня так популярна. И так популярна ненависть людей друг к другу. Из этого уже даже создается культ.

Ведь это опасно, когда человек человеку – друг, товарищ и брат… Да и попробуйте полюбить людей! С их пороками, их невероятным несовершенством. Учитывая, что каждый из нас бывает порочен. И, как правило, все мы несовершенны. Попробуйте полюбите себе подобных! Это нелегко. Поэтому мы не любим себе подобных. И обожаем животных. Возможно, потому, что ищем лазейки. Чтобы себя оправдать.

Потому я соврал, заявив, что животных люблю больше, чем людей. Конечно, мне тоже гораздо легче любить своего Вражка, который рычит и кусается. Чем своего соседа, который мило здоровается, спрятав фигу в кармане… Но я знаю, что это неправильно. Что так нельзя. Что это непросто, но так нельзя.

А еще я знал, что любви хватит на всех. У любви нет измерения. Она не поддается математическим подсчетам. И она достается бесплатно. И раздается бесплатно. Бери сколько хочешь! И раздавай кому хочешь!.. Но мы даже любовь научились искусно экономить. Дозировать. А так нельзя. Так нельзя поступать с тем (особенно с тем), что нам достается бесплатно. И что полностью зависит от нас. Даже если это не просто – любить. И гораздо, гораздо проще – ненавидеть…

– Кого бы вы спасли в первую очередь: свою тонущую собаку или ненавистного вам соседа?

– Собаку.

Вновь соврал я, даже не моргнув. А может, и моргнув. Просто так говорят, когда хотят подчеркнуть ловкое вранье.

– Собаку, – повторил я уже увереннее.

Зря, наверное. Незнакомец предупреждал – не переигрывать. К тому же я вспомнил физиономию одного из соседей…

– Ваши политические взгляды?

– У меня их нет. Я всего лишь врач.

– Вы верите в клятву Гиппократа?

– Раньше – конкретно да. Теперь – лишь в общем.

– Вы считаете себя порядочным человеком?

– Главное, чтобы другие так считали. Они считают.

– Много вы совершили врачебных ошибок?

– Есть факт, что не совершил. Но, возможно, моя ошибка в том, что я верю в этот факт.

– У вас есть родные?

– Только мой пес Вражок.

– Каковы ваши принципы?

Вот тут моя щека дернулась. И я это заметил в отражении. Это был коварный вопрос. Я знал, что человек не может жить без принципов. Особенно врач. И я просто обязан сказать: спасать людей. Но этот ответ… Впрочем, выхода у меня не было. Меня знали как принципиального врача. В том числе знали невидимки на первом сиденье.

– Спасать людей.

– Вы лжете.

– Разве это удивительно для профессии врача – спасать людей?

Браво, Гиппократ! Я аплодировал сам себе. Я их переиграл. Хотя и интуитивно. Они мне не поверили, потому что у меня дернулась щека… Как же был прав незнакомец! Честность! Вот что может спасти в любой ситуации и что по-настоящему заставит поверить. Честность в оценке своего характера. А потом уже – слабости характера. Которые и подкупят и которые дадут право меня подкупить.