Текст книги "Орден меченосцев против Руси. Первый германский поход на Восток"

При осаде Вильянди в Эстонии в 1211 году именно воины Руссина выжигают округу и приводят пленных. После отказа эстов сдаться в обмен на жизнь пленных, скорее всего, по приказу Бертольда всех пленных эстов убивают. Хронист пишет: «Тут Руссин и лэтты схватили пленных, всех умертвили и бросили в ров, угрожая находящимся в замке тем же».

Руссин со своими людьми участвует во всех походах в Эстонию и отражении ответных набегов эстов. Полки латгалов один за другим опустошали земли эстов. Хронист не преминул выделить жестокость непримиримого латгальского князя: «Руссин, как и прочие, мстившие за друзей, кого захватил, одних зажарил живыми, других предал иной жестокой смерти».

В ход военных действий вмешалась чума. Мор охватил области латгалов, ливов и эстов. Обессиленные кровопролитной войной, голодом и эпидемией латгалы и ливы заключили с эстами мир, не пригласив немцев для участия в переговорах. После заключения мира эстонские области Уганди, Сакала и Зонтагана были опустошены. По меньшей мере, шесть эстонских замков были захвачены и сожжены. Сильно пострадала от войны и Латгалия, особенно окрестности Беверина. Пострадали также земли ливов. Решающих успехов в войне не добилась ни одна из сторон. Но положение латгалов, хотя ни один их замков не был захвачен эстами, стало более опасным. Теперь против них могли встать эсты не только из Уганди, но эсты из всех земель, да еще вместе с эзельцами. Поэтому, когда речь пошла о возобновлении мирных переговоров, латгалам нужна была поддержка ордена меченосцев, епископа и Риги:

«И обрадовались эсты и послали с ними своих людей в Торейду; приглашен был епископ с братьями-рыцарями и старейшинами Риги, и сошлись они с послами эстов рассудить о справедливости и о причине стольких войн».

Как неисправимого грешника судьба приводит Руссина, единственного из латгальских князей, в стан восставших против ордена ливов. В 1212 году князь восставших ливов Дабрел был осажден крестоносцами в замке. В рядах защитников ливского замка мы находим и Руссина, некогда бывшего верным другом меченосца Бертольда. Хронист, описывая гибель латгальского князя, даже вставляет в текст латышское слово draugs – друг. Руссин обращается к венденскому магистру Бертольду (Bertoldum magistrum de Wenden, draugum suum). Это-то приветствие и стоило жизни храброму латгалу:

«Между тем Руссин, выйдя на замковый вал, заговорил с венденским магистром Бертольдом, своим драугом, то есть товарищем; сняв шлем с головы, он кланялся с вала и напоминал о прежнем мире и дружбе, но вдруг упал, раненый стрелой в голову, и вскоре умер».

Так судьбой было суждено Руссину погибнуть свободным латгальским князем.

Новгород и Псков в войне крестоносцев за Эстонию

К моменту начала деятельности Бертольда Венденского в Латгалии и первых походов в Эстонию взаимоотношения прибалтийских земель с Новгородом и Псковом были различными. Несомненно, прочной оставалась власть Пскова над латгалами Талавы, князья которых оказались вовлечены Бертольдом в конфликт с эстами. Как свидетельствует Генрих Латвийский, в Талаве не было собственного княжения. К талавскому князю Талибальду (Таливалдису) хронист ни разу не применяет титул «rex», а называет его «senior provincie», что ближе всего по значению к изначальному значению русского слова посадник – наместник, глава подчиненной территории. Вероятно, верховным сеньором Талавы считался князь Пскова, чьими данниками талавские латгалы были, по-видимому, еще с XII века. В том же положении псковских данников находилась и самая северо-восточная окраина Латгале – область Атзеле, которую иногда считают составной частью Талавы, иногда отдельной землей. В русских летописях эта земля и ее население именуется Очелой или Чудью Очелой (имя чудь обычно применялось русскими по отношению к эстонцам и другим финноязычным народам, но могло означать и «чужой» вообще).

О том, что к началу XIII века власть псковичей в северо-восточной Латгалии была крепкой, можно судить по свидетельству Генриха Латвийского о том, что жители этого края (видимо, прежде всего, знать) были крещены в православие. Это вряд ли было бы возможным, будь присутствие русских в этом крае номинальным или непостоянным. По иному обстояло дело у Новгорода и эстов. Данническая зависимость восточных эстонских областей от Новгорода сводилась к нерегулярному «полюдью» новгородских князей с дружинами в эстонские земли (Унгавию и Саккалу), больше напоминавшему стихийные походы Игоря Старого за данью к древлянам в середине X века. Ни опорных пунктов, ни наместников у Новгорода в Эстонии не было. Даже традиционно новгородская крепость Юрьев (Тарту) в указанное время была свободной от какого бы то ни было русского присутствия.

Походы в 1208–1210 годах меченосцев Бертольда и их латгальских союзников в земли своих эстонских данников новгородцы расценивали, как банальные грабительские набеги, так как венденские братья и латгалы поначалу действовали даже вопреки официальному главе государства епископу Альберту. О первой реакции из Новгорода и Пскова Хроника Генриха сообщает под 1210 годом:

«В то же время великий король Новгорода, а также король Пскова со всеми своими русскими пришли большим войском в Унгавнию, осадили замок Оденпэ и бились там восемь дней. Так как в замке не хватало воды и съестных припасов, осажденные просили мира у русских. Те согласились на мир, крестили некоторых из них своим крещением, получили четыреста марок ногат, отступили оттуда и возвратились в свою землю».

Тот же самый поход описывает и Новгородская Первая Летопись, но под 1212 годом (разница в датах возникла из-за использования источниками разных хронологических стилей): «на зиму, иде князь Мьстиславъ с новгородци на чюдьскыи город, рекомыи Медвежию голову (Отепя), села их потрати, и приидоша под город, и поклонишася Чюдь князю, и дань на них взя, и приидоша вси здрави».

Этот поход вряд ли можно рассматривать как вступление новгородского князя Мстислава Удатного в войну против Риги. И один, и другой источник говорят, скорее, о привычном рейде новгородцев за данью в Эстонию, мало чем отличающийся от тех, которые они совершали на протяжении XII века. Получив дань, войско Мстислава немедленно покидает пределы Эстонии. Немцы его совершенно не интересуют.

Уже совсем по-иному выглядят действия того же Мстислава Удатного спустя два года после похода под Отепя: «Когда великий король Новгорода Мстислав услышал о тевтонском войске в Эстонии, поднялся и он с пятнадцатью тысячами воинов и пошел в Вайгу, а из Вайги в Гервен; не найдя тут тевтонов, двинулся дальше в Гариэн, осадил замок Варболэ и бился с ними несколько дней. Осажденные обещали дать ему семьсот марок ногат, если он отступит, и он возвратился в свой землю».

Тот же поход очень близко к немецкой хронике описывает и Новгородский летописец: «Того же дня (1 февраля) иде Мьстиславъ с новгородци на Чюдь на Ереву (Гервен), сквозе землю Чюдьскую к морю, села их потрати и осекы ихъ возмя; и ста с новгородци под городом Воробиномъ (Варболэ), и да новгородци две части дани, а третьюю часть двораномъ; бяше же ту Плесковскии князь Всеволод Борисовиць со плесковици, и Торопечьскыи князь Давыдъ, Володимерь брат; и приидоша вси здраве со множествомъ полона».

Конечно, количество войска, приведенного князем Мстиславом, хронистом преувеличено. Но вызывает интерес расхождение источников по поводу причин похода. Новгородский летописец, ничего не говоря о немцах, опять рисует очередной удачный рейд своего князя за «чудской» данью, Генрих Латвийский прямо указывает, что причиной вторжения русского войска был поход в Эстонию немцев, и что русские не просто грабили эстонские области Вайгу и Гервен, а искали там сражения с ними. Кто же прав? Вероятнее всего, источники дополняют друг друга.

В 1212 году набеги на Эстонию Бертольда Венденского уже давно переросли в крупномасштабную войну. И, хотя Альберт еще не делает прямых попыток закрепиться в Эстонии, как в Ливонии и Кокнесе, вряд ли новгородский князь питал иллюзии относительно дальнейших планов агрессивного соседа. Скорее всего, на этот раз обычный поход за данью в Эстонию преследовал другую, более важную цель – сразиться с крестоносцами в генеральной битве. О том, что Мстислав стремится к встрече с немецким войском, свидетельствует и то, что в поход вместе с ним идут помимо псковской еще и торопецкая дружина. Фактически в его войске представлены все верные ему на тот час вассалы из числа близких родственников. А фраза немецкого хрониста о том, что Мстислав начал поход, «услышав о тевтонском войске», вполне понятна, если новгородский князь имел желание сразиться с немцами, ему проще было сделать это на территории пограничной с ним Эстонии, а не совершать опасный рейд вглубь ливонских земель, на что он в результате так и не решился. Не найдя немецкого войска, уже покинувшего Эстонию, он переходит к обычной тактике «похода на Чудь», берет выкуп с осажденного Варболэ и отступает назад. Можно ли обвинять новгородского князя в непоследовательности или неумелом проведении операции? Конечно же, нет. Он не выступает в этом походе союзником эстов, прежде всего, потому, что ни за какой военной помощью эсты к нему не обращаются. Нет среди мотивов его похода и вступления борьбу за господство в Эстонии, что наглядно демонстрирует ход военного предприятия. Но у этого политического шага все же была вполне реальная причина, не касающаяся напрямую эстонской войны. А именно – политическая измена в его собственных рядах, произошедшая вскоре после похода на Отепя.

Политическая судьба Владимира Мстиславича

Вотчиной Владимира Мстиславича, младшего брата Мстислава Удатного, был Торопец, входивший в так называемый «домен Мстислава Великого», выделенный этим князем еще в начале XII века из смоленских владений, чтобы он и его потомки, занимая новгородский стол, могли иметь собственные вотчины (по законам новгородской боярской «вольницы» князь не мог иметь домен в самой Новгородской земле). Скорее всего, он еще занимал торопецкий стол, в момент своего первого упоминания в летописях, когда в 1208 году совместно с новгородским посадником Твердиславом разбил на р. Ловати литовское войско. Псковское княжение он получил, вероятно, вскоре после прихода к власти в Новгороде его старшего брата Мстислава Удатного, в 1209 году[68]68
  Назарова Е. Л. Место Ливонии в отношениях между Новгородом и Псковом. 1-я четверть XIII в. С. 352.


[Закрыть].

Летом того же года летопись сообщает о получении им от брата Мстислава в управление и города Великие Луки, который был ключевым пунктом на новгородско-полоцкой границе, откуда совершались литовские походы. Начало княжения Владимира в Пскове совпало с началом активной деятельности Бертольда Венденского, вовлекшего князей подчиненной Пскову Талавы в войну с эстами. Возможно, что именно это и определило позицию Владимира в последовавших вскоре за этим событиях.

Еще в 1210 г. он принимает участие в походе Мстислава Удатного на Отепя. Но в том же году Хроника Генриха говорит о Владимире уже как о союзнике крестоносцев против эстов. Описывая подготовку к походу-реваншу после поражения немцев при Имере, хронист отмечает: «Известие дошло и во Псков, бывший тогда в мире с нами, и оттуда явился очень большой отряд русских на помощь нашим». Причем, как свидетельствует источник, мир был подкреплен династическим браком – женитьбой брата епископа Альберта Теодориха на дочери князя Владимира. В средневековой международной договорной практике такие союзы считались наиболее прочными и заключались на долговременную перспективу, в отличие от обычных договоров, действовавших в течение нескольких лет. Почему так изменилась позиция Владимира, и что побудило его пойти на такой союз немцами? Несомненно, что главным условием было сохранение за Псковом прав на талавскую дань. Историк Е. Л. Назарова предположила также, что Владимиру были обещаны в данничество и какие-то восточно-эстонские земли, что, впрочем, не лишено основания, хотя и ничем не подтверждается. Был в этом договоре и мотив совместной борьбы с литовцами (напомним, время его заключение совпадает со временем возникновения «первой коалиции»). В том же 1210 году мы можем предположить и заключение мирного договора между Владимиром Псковским и Владимиром Полоцким (подписавшим тогда же мир с Ригой и вышедшим из коалиции против нее).

Приведенный псковским князем «большой отряд» принимает участие в совместном походе в эстонскую область Зонтагану. Поход был успешным: но родной Псков встретил победителя вовсе не фанфарами: вскоре после возвращения псковичи изгнали его со стола. Хроника датирует это событие февралем 1212 года. В действительности это состоялось уже в начале лета 1211-го, то есть вскоре после возвращения князя из рейда в Зонтагану[69]69
  Там же. С. 353.


[Закрыть]. Генрих Латвийский говорит прямо, что причиной изгнания было недовольство псковичей династическим браком дочери князя с Теодорихом, что позволило историкам увидеть в причинах его изгнания прежде всего реакцию православного духовенства[70]70
  Там же.


[Закрыть]. Однако такая причина сама по себе вряд ли имела место, учитывая, что браки между православными Рюриковичами и представителями католических стран были обыденным явлением. В Пскове, как и в Новгороде, было несколько боярских партий, одна из которых и спровоцировала Владимира на союз с Ригой, добиваясь, прежде всего, большей независимости от Новгорода. Вполне возможно, что и сам князь стремился таким образом выйти из-под влияния старшего брата и сюзерена Мстислава Удатного. Но после военного участия псковского князя в войне за Эстонию, сторонники договора с немцами оказалась в явном меньшинстве. Возможно, именно военное участие Владимира в ливонских делах возмутило псковское вече.

Изгнанный Владимир бежит к своему тезке в Полоцк, а затем оказывается в Риге, где «с почетом принят зятем своим и дружиной епископа». Альберт действительно пристроил своего родственника на престижную и доходную должность. В следующем году «королю Владимиру предоставлено было судейское место зятя его Теодориха в Идумее, так как сам Теодорих отправлялся в Тевтонию». Идиллия, однако, продолжалась недолго. Уже в следующем, 1213 году русский князь стал неугоден немецкому окружению Альберта. Хронист сообщает напрямую, что «решения его не по душе были епископу рацебургскому, а также и всем прочим».

Не пришедшийся ко двору в Ливонии псковский князь-изгой был вынужден вернуться на Русь. Его судьба в короткий период пребывания на родине нам неизвестна. Возможно, он пытался вернуться на псковский стол или получить княжение в родном Торопце, где правил еще один его брат, Давыд.

Но все его надежды оказались напрасны. Все еще сидевший на новгородском столе Мстислав Удатный не смог простить брату политической измены. А само его место в Пскове было уже занято дальним родственником по смоленской династии князем Всеволодом Борисовичем (Мстиславичем).

«В следующую зиму Владимир с женой, сыновьями и всей дружиной вернулся в Ливонию, и приняли его лэты и идумеи, хоть и без большой радости, а священники Алебранд и Генрих послали ему хлеб и дары», – сообщает Генрих Латвийский. Однако, давний враг Владимира епископ Рацебургский, воспользовавшись отъездом Альберта, вновь начинает интригу против него. Против князя выступил священник Идумеи Альденбрант, фактически обвинив его в мздоимстве. Князь вернул обвинение назад с угрозой: «поуменьшить богатство и изобилие» в доме обидчика, но сложившаяся вокруг идумейского судьи атмосфера крамолы и ненависти делала дальнейшее его пребывание на должности невозможным, а может, и опасным. Вскоре после описанного скандала с Альденбрантом, изгнанный всеми бывший псковский князь и бывший фогт Идумеи уже во второй и последний раз возвращается на родину.

Обстановка в Новгороде на этот раз благоприятствовала Владимиру. В конце 1215 года в Новгороде вспыхнула внутренняя распря. Пока князь Мстислав Удатный решал на юге судьбу киевского стола, одна из новгородских боярских партий приглашает на стол князя из суздальской династии Ярослава Всеволодовича. Вернувшийся Мстислав таким образом оказывается втянутым в усобицу суздальских князей, завершившуюся победой его коалиции в знаменитой битве при Липице 21 апреля 1216 года. Вероятно, ища союзников в этой войне, он и пошел на перемирие с вновь появившимся с повинной головой братом и простил ему прошлые грехи[71]71
  Назарова Е. Л. Место Ливонии… С. 354.


[Закрыть]. Повлияло на изменение позиции Мстислава и то, что нахлебавшийся вдоволь гостеприимства своей немецкой родни, Владимир вернулся из Ливонии уже ярым противником епископа Альберта и немцев. В 1215 году он, вновь при поддержке брата возвращается на стол в Псков, а в 1216 году уже принимает участие в знаменитой Липицкой битве. Генрих Латвийский пишет, что с этих пор он становится непримиримым врагом немцев, и в этом почти не ошибается. До самой своей кончины (около 1227 года) он остается противником Риги и постоянным, хоть иногда и строптивым союзником Новгорода в его начинающейся войне за Эстонию.

* * *

Итак, изначальной причиной вмешательства Новгорода в эстонскую войну в 1212 году было вовсе не борьба за сферы влияния в крае, а измена Владимира Псковского. Причем последствия этой измены крылись не только в серьезном ослаблении позиций Новгорода в Пскове, а в будущей перспективе перехода Псковской земли в вассалитет Риги.

В такой ситуации Мстиславу было явно не до Эстонии. Именно поэтому новгородский князь, на первый взгляд, безнадежно медлит с походом. Прежде чем идти на внешнего врага, ему нужно было разобраться с «пятой колонной» в лице псковского князя. Не исключено, что он сыграл не последнюю, а возможно и ключевую роль в позиции псковского веча, изгнавшего Владимира, а затем добился приглашения на псковское княжение своего союзника и ставленника. Новгородский летописец сообщает, что в походе на Варболэ в качестве псковского князя участвует уже Всеволод Борисович – двоюродный племянник новгородского князя, отца которого, Мстислава-Бориса Романовича, Мстислав Удатный всегда поддерживал в борьбе за Киев.

По поводу отношений между русскими и эстами в начальный период войны никаких сомнений быть не может. На тот момент для эстов и немцы, и русские выступают в одинаковой роли грабителей и поработителей, просто с новгородцами эстонским нобилям привычнее и проще иметь дело, так как они не покушаются на независимость эстонских земель, им нужна только дань. О том, насколько «союзны» были русские эстам можно судить по сообщению Генриха Латвийского, о событии, произошедшем во время похода Мстислава 1212 года: «Лембито (князь Саккалы) … вернулся к своему войску, и, пока русские были в Эстонии, эти пошли в Руссию, ворвались в город Псков и стали убивать народ… русские же по возвращении нашли свой город разоренным. Из этого краткого, но емкого известия видно, что ни новгородцы не собирались выступать в войне в защиту эстов, ни эсты не считали русских своими союзниками. Отношения между ними оставались теми же, что и были до появления в крае немцев и начала войны.

Дипломатия эстов на пятом году ожесточенной войны, как свидетельствует все тот же Генрих Латвийский, сработала совершенно в ином направлении: «В это время ливам, лэттам и эстам, из-за продолжавшихся мора и голода, стали невыносимы тягости войны; они обменялись между собой гонцами и заключили мир помимо рижан»

Итак, эстонские князья договорились о мире со своими соседями ливами и латгалами вопреки желанию растравивших страшный кровавый конфликт магистра венденских братьев Бертольда и самого епископа Альберта. Иными словами, они вернули свои отношения с соседями в то состояние, в котором они находились до развязывания венденскими братьями войны. Пожалуй, это первое свидетельство существования т. н. Эстонской конфедерации, первое политическое действие, совершенное от имени всей Эстонии, а не отдельных ее земель.

Епископ Альберт, как ни странно, признал и подтвердил этот фактически сепаратный мирный договор и в течение обозначенных в нем трех лет соблюдал его. Генрих Латвийский говорит о нем как о безусловно действующем под 1214 годом, когда срок его подходил к концу. Кроме того, в этот период действительно не зафиксировано ни одного серьезного военного столкновения между эстами и Ливонией. Причин этому несколько. Во-первых, латгальские князья и их дружины, а также дружина вассала Риги ливского князя Каупо, в походах на Эстонию 1208–1212 годов были основной движущей силой. Их выход из войны с эстами означал, что немцы оставались против них в одиночестве, имея, по всей видимости, недостаточно средств. Во-вторых, епископ Альберт оттягивал завоевание Эстонии из-за нестабильности на «полоцком направлении», где Литва, после убийства Даугерутиса, объявила войну Ливонии, а мир с Владимиром Полоцким был крайне ненадежен.