Текст книги "Е. П. Дурново (Эфрон). История и мифы"
Автор книги: Елена Жупикова
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава 6
Правительственная опека над имуществом Дурново
Самый информированный о Е. П. Дурново мемуарист И. Жук-Жуковский пишет, что правительство подозревало о материальной помощи, которую она оказывала революционерам, и решило помешать этому. Отцу Е. П. было запрещено посылать дочери-эмигрантке деньги. Оскорбленный вмешательством в его личные дела, Петр Аполлонович на второй день после запрета послал ей 10 тыс. руб., на которые был наложен арест. Это послужило предлогом для введения опеки на его имущество.
О причинах наложения опеки спорить не приходится, разве только следует уточнить, что правительство не подозревало, а было уверено в помощи со стороны Лизы революционерам – это убедительно показали материалы следствия, да и сама она не отрицала этого.
Что же касается поводов введения опеки, то вывод автора мемуаров не удается подтвердить ни одним архивным документом. Напротив, все они доказывают, что даже малейшее неповиновение власти было для лейб-гвардии отставного ротмистра Дурново просто немыслимо, не зря ведь он получил такую блестящую характеристику начальника МГЖУ генерал-лейтенанта И. Слёзкина: «пользуется отличной репутацией в обществе» и «одобряется вполне во всех отношениях».
Мысль об опеке, вероятно, впервые зародилась весной 1881 г. не в Петербурге. Пензенский губернатор, отвечая ДП 17 марта 1881 г. на его циркуляр от 24 декабря 1880 г. о розыске сбежавшей Е. Дурново, сообщил, что ее отец, Петр Аполлонович Дурново, проживающий в г. Москве, владеет в Саранском уезде Пензенской губ. имениями: Ромоданово, Ивановское-Тарбеевка и Уришка. Все они хорошо устроены и не заложены. Пензенский губернатор получил «ныне» сведения, что «в настоящее время они окончательно продаются» графу Комаровскому и поверенный его приехал уже для описи движимого имущества, находящегося в тех имениях.
«Предполагая, что такая торопливая продажа г. Дурново имений своих, без особенной, по-видимому, нужды, вскоре после скрытия его дочери, единственной наследницы, не имеет ли связи с ее преступлением и исчезновением, долгом считаю довести об этом до сведения Департамента Государственной Полиции. На документе (на полях) резолюция ДП: «Вопрос весьма существенный»[214]214
ГАРФ. Ф. 109, 1880. 3 эксп. Д. 578. Ч. 2. Л. 42
[Закрыть].
21 марта 1881 г. за подписью директора ДП барона Велио в Москву, обер-полицмейстеру ушла шифрованная телеграмма: «Прошу пригласить Ротмистра Петра Дурново, отца скрывшейся Елизаветы Дурново, прибыть в Петербург и явиться к генералу Черевину».
23 марта 1881 г. ДП пишет прокурору судебной палаты: нельзя ли через министерство юстиции принять меры к запрещению продажи Дурново своих имений, «чтобы не дать ему возможности приобресть значительные денежные средства, которыми могла бы воспользоваться его дочь, в настоящее время разыскиваемая по прикосновенности к политическому делу»?
29 марта по тому же поводу делает запрос министру юстиции Д. Н. Набокову министр внутренних дел М. Т. Лорис-Меликов: «Прошу сделать зависящее распоряжение о не совершении никаких актов к отуждению недвижимой собственности г. Дурново». Мотивирует эту просьбу Лорис-Меликов тем, что «роль девицы Дурново в революционной среде представляется особенно выдающеюся в виду денежных средств, которыми она может располагать, благодаря бесхарактерности и слабости ее отца, обладающего значительным состоянием»[215]215
Там же. Л. 44, 45, 51.
[Закрыть].
Министр юстиции Д. Набоков ответил 30 марта министру внутренних дел, что «не считает себя вправе принять собственною властью подобные меры (запрет продажи имений. – Е. Ж.), как выходящие из пределов закона». Но он советует: «Наиболее удобным средством к ограничению г. Дурново в праве распоряжаться своим имуществом было бы учреждение Высочайшего соизволения особого над сим имуществом опекунского управления».
Набоков спрашивает, разделяет ли его мнение Лорис-Меликов, и, если да, то просит сообщить ему, где находятся имения Дурново.
На другой день, 31 марта ДП запрашивает Пензу: каково состояние имений Дурново, 4 апреля оттуда получен тоже шифрованный телеграфный ответ: все имения продаются вместе[216]216
Там же. Л. 54, 56, 58.
[Закрыть].
А потом в этом деле наступила пауза почти на полгода. Вероятно, так бы и переписывались неспешно различные правительственные инстанции, если бы не письмо московского генерал-губернатора князя Долгорукова, написанное им 21 сентября 1881 г. в ДП. Долгоруков сообщал, что Елизавета Дурново после бегства за границу пишет оттуда письма родителям и посылает их через священника Малинина. Ею послано уже 6 писем. Два из них священник «доставил» генерал-губернатору. Главное, что обеспокоило его в этих письмах – это возможность перевода капиталов П. А. Дурново за границу – на этом настаивает его дочь.
«Имея в виду сведения, что Дурново всецело предана делу преступной пропаганды исключительно одними лишь своими материальными средствами, есть полное основание допустить, что эмигрантка эта, пользуясь слепою любовью родителей, может свободно воспользоваться переведенным капиталом для пропаганды»[217]217
ГАРФ. Ф. 109, 1880. 3 эксп. Д. 578. Ч. 2. Л. 104, 105.
[Закрыть].
В Москву сейчас же ушла депеша генерал-губернатору: есть ли возможность доставить письма Елизаветы Дурново в ДП, и почему-то снова Долгорукова спрашивают, где находятся имения Дурново.
И опять началась горячка: 28 сентября 1881 г. – телеграмма в Пензу: проданы ли имения Дурново; 29 сентября – ответная телеграмма: «Продажа упомянутых 4 апреля имений Дурново состоялась 23 апреля»; 26 сентября Долгоруков отправляет два письма Лизы к родителям, которые ему «доставил» священник Малинин, в ДП; 30 сентября, по приказанию директора ДП, послана в Москву генерал-лейтенанту Слёзкину телеграмма: «Объявить отставному ротмистру Дурново, дочь коего находится за границей, что Господин Министр вызывает его в Петербург для личных объяснений, наблюдите за его отъездом и телеграфируйте о времени такового»; 29 сентября князь Долгоруков сообщает в ДП, что, кроме имений в Пензенской губ., жене П. А. Дурново принадлежит дом в Гагаринском переулке Москвы.
Почему-то Петр Аполлонович задержался с поездкой в столицу. По приказанию директора ДП, 6 октября 1881 г. Слёзкину послана еще одна телеграмма: «Прошу ускорить ответ на имя Директора ДП на телеграмму 30 сентября о вызове Дурново в Петербург». 7 октября Слёзкин телеграфировал ответ: «Ротмистр Дурново выезжает в Петербург сегодня курьерским»[218]218
ГАРФ. Ф. 109, 1880. 3 эксп. Д. 578. Ч. 2. Л. 106, 109, 110, 120, 123, 127.
[Закрыть].
К середине октября в министерстве внутренних дел о капиталах Дурново знали все: и что он выручил от продажи пензенских губерний до 100 тыс. руб., которые «находятся на хранении в Московском отделении Государственного Банка, и о доме «по Гагаринскому пер. Пречистенской части, принадлежащем… Дурново Елизавете Никаноровой», жене ротмистра.
13 октября 1881 г. министр внутренних дел граф Игнатьев, рассказав обо всем этом министру юстиции в своем письме, делает вывод: «… учреждение опекунского управления над имуществом отставного ротмистра Дурново, так же и жены его, представляется крайне необходимым, так как из прилагаемых подлинных писем девицы Дурново, представленных священником Власьевской церкви Малининым Московскому генерал-губернатору, оказывается, что предположение о возможности перехода собственности семьи Дурново через посредство их дочери в распоряжение членов противоправительственного сообщества – представляется вполне вероятным»[219]219
Там-же. 129, 131, 132.
[Закрыть].
Упомянутые министром два «подлинных письма девицы Дурново», отправленные ею родителям из Женевы 12 сентября 1881 г., так и остались лежать в делах ДП[220]220
Там же. Л. 112–117.
[Закрыть]. Почему они так напугали прочитавших их в Москве и Петербурге представителей власти?
Адрес на конверте: «В г. Москву, Сивцев Вражек, Старая Конюшенная, приход Св. муч. Власия, церковный дом Свящ. Ивану Филипповичу Малинину». В этот конверт вложен второй, на котором Лиза написала: «Прошу Вас передать это письмо Петру Аполлоновичу Д. Привет Вам, добрый Иван Филиппович! Мой поклон Г. Попову».
В запечатанном втором конверте – письмо Лизы к родителям: «Милые родители! Вы себе и представить не можете, как я была обрадована вашим письмом! Долго-долго ждала я его, с каждым звонком думала: Вот это письмо несут от моих – это желанное письмо…» После рассказов о своем здоровье, быте, занятиях, Лиза написала: «Если помните о том деле, которое я должна была сделать, чтобы ускорить наше будущее свидание, то по этому поводу могу вам сказать, что хлопоты сложны… и продлятся несколько месяцев…, обещают успех – дай-то Бог!»
Церковь Власия в Старой Конюшенной слободе (построена в 1644 г.), Гагаринский пер, д. 20.
«Что касается помещения сумм в иностранный банк, оказалось, что парижский банк дает больше выгод, на это еще не окончательное слово, я перепишусь с Ротшильдом и тогда напишу подробно и обстоятельно. Одно затруднение, вернее, неудобство: при переводе капитала из одного банка русского в другой банк заграничный обладатель капитала, если он русский подданный, имеет право в день перевести за границу сумму, не превышающую 15 тыс. руб., следовательно, сразу перевода денег из одного банка русского в другой, иностранный, сделать нельзя».
В другом письме, отправленном из Женевы тоже 12 сентября 1881 г., Лиза просит родителей сообщить, получили ли они письма «на имя Ив. Фил. Это письмо 4-е я адресую на его имя, по счету это письмо 6-е».
«Здоровье мое все еще плохо, дела же идут на лад, наши мечты осуществляются, недалеко время, когда мы свидимся. Швейцария ко мне не жестока, дело теперь только за переведением ваших капиталов, надо скорее это устроить, тогда мне тут нечего более ждать, все будет сделано».
«Добрый Иван Филиппович» прочитал, конечно, все письма, посланные Лизой через него родителям: об этом говорят выдержки из них, приведенные генерал-губернатором Долгоруковым в его донесении в ДП 21 сентября 1881 г.: «Елизавета Дурново пишет родным из-за границы, что если им жизнь ее дороже капитала, то они не должны жалеть последний».
И. Ф. Малинин был священником церкви Власия, которая находилась напротив дома Дурново в Гагаринском переулке, П. А. Дурново был в ней церковным старостой[221]221
Церковь и дом священника сохранились до наших дней. Современный адрес – Гагаринский пер., д. 20.
[Закрыть].
По докладу «министра юстиции Д. Н. Набокова 21 октября 1881 г. императору тот «повелеть соизволил»: «Учредить над принадлежащим отставному ротмистру Петру Аполлонову и жене его Елизавете Никоноровой Дурново движимым и недвижимым имуществом опекунское управление с тем, чтобы: а) упомянутое опекунское управление подчинено было в действиях Московской Дворянской Опеке и б) чтобы состав управления был образован из одного опекуна поназначению московского генерал-губернатора и другого – по выбору супругов Дурново, буде они того пожелают, и с утверждения Дворянской Опеки»[222]222
ГАРФ. Ф. 109, 1880. 3 эксп. Д. 578. Ч. 2. Л. 134.
[Закрыть].
Волю императора Д. Набоков в тот же день доложил Сенату для исполнения, министру внутренних дел и московскому генерал-губернатору. 27 октября 1881 г. министр
Н. П. Игнатьев просил В. А. Долгорукова сообщить о повелении императора Дурново и объявить ему, «что только под условием добросовестного подчинения им опекунскому управлению всех его капиталов он может рассчитывать на принятие с моей стороны мер к исходатайствованию его дочери разрешения возвратиться из-за границы».
1 ноября Долгоруков отправил в Петербург подписку, данную ему Петром Аполлоновичем: «Я, нижеподписавшийся, Петр Аполлонов Дурново, дал сию подписку московскому генерал-губернатору в том, что я обязуюсь добросовестно подчинить опекунскому управлению весь мой капитал и не скрывать от этого управления моих средств».
Генерал-губернатор сообщил графу Игнатьеву, что вторым опекуном над имуществом Дурново он назначил «состоящего при нем для поручений» действительного статского советника, бывшего Можайского уездного предводителя дворянства Налетова, «который уже приступил к принятию в свое ведение их имущества».
3 ноября 1881 г. Долгоруков уведомляет Игнатьева, что опекуном Налетовым вместе с членами, назначенными от московской дворянской опеки и чиновником со стороны полиции составлена опись всего капитала Дурново, «заключающегося в процентных бумагах». Вся сумма его равнялась 96 738 руб. 4 коп.
«Господа Дурново на составленной описи этим процентным бумагам подписались, что более предъявленного ими капитала не имеют». Супруги Дурново, как о том сообщил князь Долгоруков 10 ноября 1881 г. в Петербург, избрали себе опекуном штабс-капитана Алексея Александровича Верщикова[223]223
ГАРФ. Ф. 109, 1880. 3 эксп. Д. 578. Ч. 2. Л. 137, 138, 140–144. 17 февраля 1881 г. Долгоруков называет А. А. Верщикова капитаном Зерщиковым. Если последняя фамилия верна, то, возможно, это был муж старшей сестры Елизаветы Никаноровны Дурново.
[Закрыть].
Московской дворянской опеке удалось получить из ДП 3 400 руб., отобранных у Лизы Дурново при ее аресте 6 июля 1880 г. Вероятно, помог в этом родственник П. А., товарищ министра внутренних дел Иван Николаевич Дурново. 20 апреля 1882 г. московский генерал-губернатор «препроводил 3 400 рублей в Дворянскую Опеку для причисления их к капиталам Дурново».
После смерти опекуна Налетова, докладывал 15 июня 1884 г. И. Н. Дурново Долгоруков, он назначил на его место «состоящего при Министерстве Внутренних Дел и командированного в мое распоряжение Скородумова»[224]224
ГАРФ. Ф. 109, 1880. 3 эксп. Д. 578. Ч. 2. Л. 150, 151, 153–155, 157, 158.
[Закрыть].
Опека с имущества Дурново была снята только в апреле 1891 г. тоже по особому «высочайшему соизволению». Петра Аполлоновича тогда уже не было в живых.
Примерно через месяц после введения опеки П. А. прислал московскому генерал-губернатору письмо, содержание которого тот подробно излагает 19 ноября 1881 г. Н. П. Игнатьеву.
Дурново писал, что «до старости лет исполненный неизменных верноподданнических чувств, он вполне сознает свою ошибку, состоящую в выдаче на руки своей дочери в виде приданого 20 тыс. руб., которые и были причиной ее погибели, так как, по всей вероятности, не она, но ее средства были нужны злоумышленникам». Отцу «и поныне неизвестно», какое преступление сделала его дочь. Он писал о состоянии ее здоровья после возвращения из крепости. Побег ее был для него «новою тяжкою неожиданностью». «По чувству отца» он высылал ей за границу только необходимые для существования деньги не более 100 руб. в месяц. «Не делая ничего тайно, он довел о высылке этих денег до сведения Вашего Сиятельства и Свиты Его Величества генерал-майора Черевина. Что же касается до просьбы его дочери о переводе их семейных капиталов за границу, то ни он, ни жена его никогда бы этого не сделали».
П. А. писал, что единственное свидание с дочерью в Вене после побега ее за границу убедило его в том, что она глубоко раскаивается. Он упрашивал ее возвратиться в Россию, для чего поехал к ней на свидание, обещал ей «припасть к священным стопам Их Императорских Величеств и попросить помилования», но она, боясь предварительного и, может быть, продолжительного заключения в крепости, объявила ему, что только после судебного приговора, как бы ни был он строг, добровольно подчинится ему, как заслуженной каре, и возвратится в Россию.
В заключение письма Дурново умолял, как о назначении скорейшего суда над его дочерью, так и о разрешении учрежденной над ним опеке высылать ей на пропитание, впредь до приговора суда, то небольшое содержание, которое он давал ей прежде.
Долгоруков приложил к своему письму удостоверение о состоянии здоровья Е. Дурново, которое написал бывший ассистент клиники нервных болезней Московского университета Сергей Корсаков «по просьбе Гвардии Ротмистра П. А. Дурново» 12 января 1882 г.
Врач удостоверял, что 23 ноября 1880 г. Е. Дурново обращалась к нему за помощью, и он нашел, что у нее сильное нервное расстройство – меланхолия на истерической почве. Болезнь выражалась в постоянном тоскливом состоянии, в сосредоточенности мысли на некоторых неотвязчивых идеях, в чувстве ужаса при мысли, что ей придется быть в заключении, в постоянном чувстве угрызения совести и в истерических припадках. В таком состоянии она часто подолгу сидела совершенно неподвижно, не отдавая себе отчета, что делается вокруг, отвечая машинально, как будто бессознательно на задаваемые ей вопросы, иногда делала быстрые, порывистые движения, желая каким-нибудь способом избавиться от мучавших ее ощущений.
Врач наблюдал больную и до ее ареста и говорит, что и раньше она была «впечатлительная», но такое состояние здоровья, какое наблюдалось у ней в ноябре 1880 г., развилось, по-видимому, в течение 4-месячного заключения в крепости[225]225
ГАРФ. Ф. 109, 1880. 3 эксп. Д. 578. Ч. 2. Л. 145–148.
[Закрыть].
Граф Игнатьев 30 ноября 1881 г. отказал П. А. Дурново в его ходатайстве и о выдаче из состоящего под опекой имения «ежемесячного содержания дочери его эмигрантке Елизавете Дурново», и о назначении суда над ней «до возвращения ее из-за границы[226]226
Там же. Л. 149.
[Закрыть], хотя дело по обвинению Козлова, Рубанчик и других император «повелел разрешить в административном порядке 10 июня 1881 г. Их выслали в Восточную Сибирь, а дело Лизы производством было приостановлено до ее явки или задержания[227]227
Там же. Л. 92.
[Закрыть]. Возможно, после этого запрета Петр Аполлонович «посылал деньги Лиле» через А. Рещикову (Серебрякову), как о том вспоминает А. Я. Трупчинская, тайком от властей.
Землеволец, а затем чернопеределец Л. Г. Дейч, эмигрировавший в 1880 г. за границу, сурово осудил Е. Дурново и Г. Преображенского за то, что они, как ему представлялось, были главными виновниками наложения опеки. В своем письме из Швейцарии в Белград И. Н. Присецкому, единственному сыну очень богатого помещика Полтавской губернии, который материально поддерживал революционеров, Л. Дейч писал в феврале 1882 г.: «Вы, вероятно, знаете, что на состояние родных Большой Лизы наложили опеку, и теперь отец ее получает месячное… То же могут сделать и с вашим состоянием, и вместо революции, оно достанется врагам ее. Подумайте, товарищ, серьезно на этот счет. Не допускайте, чтобы лишили наше общее дело тех средств, на которые мы все уже вправе рассчитывать. Потерю для революции средств Б. Лизы мы исключительно приписываем глупости и пошлости возлюбленного ее. За это одно мы в праве их обоих ненавидеть, не простить им никогда этой потери, раз мы действительно любим дело и серьезно ему преданы…»[228]228
Группа «Освобождение труда». Сб. № 4. М., 1926. С. 224.
[Закрыть].
Такой злобной и необъективной оценки личности и деятельности Лизы и Георгия Преображнского не было ни у кого из революционеров.
Глава 7
Е. П. Дурново и Я. К. Эфрон в эмиграции. Возвращение в Россию
Немногочисленные источники о первой эмиграции Е. Дурново, имеющиеся в российских архивах, позволяют рассказать об этом периоде ее жизни лишь в общих чертах.
Из уже упоминавшихся писем Лизы из-за границы следует, что первое время она жила в Женеве, где, вероятно, у нее были близкие и знакомые ей люди. «По приезде моем из Москвы все нашли, что я пополнела, а теперь опять похудела», – пишет она родителям; говорит о Ламони, которого попросила послать им телеграмму, а он все «переврал» и она «должна была послать другую», говорит, что «ему лучше и он меньше капризен»; вспоминает Анну Александровну, которую «не видела, она не приходила в библиотеку»[229]229
ГАРФ. Ф. 109, 1880, 3 эксп. Д. 578. Ч. 2. Л. 68–73.
[Закрыть].
Письма написаны ею в начале сентября 1881 г., когда опека на имущество Дурново еще не была наложена, потому они свидетельствуют о том, что в деньгах Лиза особенно не нуждалась, получая из дома «порядок» – то пособие в 100 руб. в месяц, о котором говорил П. А. Дурново. «Порядок получаю аккуратно, это мне большое утешение».
Но все же ей приходится экономить. «Милые мои и хорошие! Спасибо Вам, тысячу раз спасибо. Только зачем Вы тратитесь, покупая мне ротонду, ведь в Москве все эти вещи дороже, да и скоро будет зима, а пока я бы и в старом пальтишке походила, я ведь мало выхожу. Теперь я и обед часто готовлю у себя дома, куплю 2 фунта говядины и 1/2 фунта яблок и немного масла, говядину изжарю на спиртовой лампочке – одну половину, из другой – хозяйка приготовит чашку бульона крепкого, вкусного, вот я и сыта по горло, пища здоровая, а яблоки – лакомство, и дешево, и сердито».
Она отчитывается перед родителями о тратах на «дело», то есть на хлопоты о переводе их капиталов в заграничный банк: «Меня пугали дороговизной, но пока на это дело я дала маленькую сумму, из которых хлопочущий за меня человек истратил только 2 франка, то есть 80 копеек, не правда ли не разорительно?»
Лиза пишет о своем здоровье, которое очень беспокоило родителей. «Лечусь я усердно, ем много, кроме обеда дома, хожу ужинать в восьмом часу к Yrassd, но мое здоровье туго поправляется, все еще слаба, день один молодец молодцом, а потом смотришь, опять лихорадка пристанет, опять жар и слабость». И во втором письме: «… была больна и даже лежала в постели. Здоровье мое все еще плохо»[230]230
ГАРФ. Ф. 109, 1880, 3 эксп. Д. 578. Ч. 2. Л. 105.
[Закрыть].
Лиза тяготится жизнью в Женеве, хотя, по ее словам, «Швейцария ко мне не жестока». «У нас в Женеве все то же затишье и та же скука», «поскорее бы из этой милой Женевы вырваться», – пишет она, досадуя на резкую смену погоды: «Холода начинаются, скоро буду топить, один день жарко, можно выходить в платье, в другой же – дрогнуть приходится».
Несмотря на нездоровье, Лиза старается «ускорить ход дела», чтобы «приблизить будущее свидание» с родителями, дает ему «немного другой оборот». Она посещает выставки, театр, библиотеку, читает и рисует дома. «Недавно была в театре, видела «Lemondeonl’ons’ennulf», пьеса в моде, это сатира на парижское современное общество высших сфер. Исполнение превосходно, забываешь, что это сцена, а не действительность» «Была в Женеве выставка растений и не раз поминала маму, когда любовалась цветами особенно были хороши розы», «Время я провожу или за книгой или рисую. Картинку, которую я предназначала в подарок маме в день ее ангела не высохла, и потому я должна отложить ее отсылку».
Лиза очень тоскует по родным. «Милые, добрые родители, пришлите мне Ваши портреты и все портреты и карточки из моего альбома (желтого), я хоть родные, дорогие и знакомые лица буду видеть вокруг себя… Вышлите мне ваши карточки. Пока я не с Вами, мне было бы приятно иметь их перед глазами… Пишите мне чаще, мои бесценные, дорогие, милые, не забывайте горячо любящую вас вашу Лилю». Она посылает им свою фотографию, матери «запонки из камня и вазочку для одного цветка. Тебе, папа, посылаю спишницу. Не взыщите, что посылаю такие пустяки».
Этот, по словам генерал-лейтенанта Слёзкина, «опытный конспиратор», посылая письма через «доброго Ивана Филипповича», спрашивает: «Напишите скорее, надежен ли этот адрес», и советует родителям: «Р.S. Письмо разорвите сейчас же»[231]231
Там же. Л. 113.
[Закрыть].
Конечно же, в письмах Лиза молчит о другой стороне своей жизни, скрывая ее от родных. И. Жук-Жуковский, со слов В. И. Иохельсона, пишет, что во время пребывания в швейцарском городе Кларане прокурора М. Муравьева, обвинявшего «первомартовцев» Желябова, Перовскую и других («Это, вероятно, было, приблизительно, в 1881 г. или в 1882 г.», пишет Жук-Жуковский), туда приехала вооруженная револьвером Е. П. Дурново, чтобы казнить Муравьева. Она, по словам Иохельсона, попросила указать ей его. Только благодаря серьезным доказательствам и настойчивому увещеванию с его стороны и со стороны Л. И. Мечникова «о нецелесообразности теракта в стране, дающей убежище русским революционерам, она не привела в исполнение задуманный акт»[232]232
Группа «Освобождение труда». Сб. № 4. С. 70.
[Закрыть].
В делах ДП сохранились несколько писем, разорванных на клочки, написанных как будто почерком Лизы. В них можно прочитать лишь отдельные фразы: дату письма – 14 мая 1881 г.; «мое лечение не продвигается, вечером t°–39»; «Что сказать вам о себе? Учусь, учусь, учусь. Что за охота спрашивать меня о красотах природы, я их не замечаю, пусть называют меня сумрачной, мне плевать»; «ответьте на вопрос, почему, по вашему мнению, русские университеты лучше иностранных? Если вы дадите хорошее доказательство вашей правоты, я еду и поступаю в Киевский университет»; подпись под письмом похожа на слова «Ваша Большая…»[233]233
ГАРФ. Ф. 109, Д3, 1882. Д. 588. Л. 30–32.
[Закрыть].
Обычный текст перемежается в письмах с текстом, написанным симпатическими чернилами, он был выявлен в ДП и переписан чиновниками: «Прошу передать Д-ру Богомольцу, богомольному человеку, что есть к ему письмо у Г-жи Ламони от товарищей из Женевы. Большая Лиза».
Вместе с письмами лежат 3 конверта, адрес на которых написан тоже как будто почерком Лизы. Они посланы из Женевы 16 мая 1881 г. в Киев (в университет студенту Марку Поляку; Екатерине Николаевне Мельник и Юлии Петровне Ламони). Вполне возможно, что эти письма писала Лиза, если учесть, что в эмиграции ее звали «Большая Лиза» и что она жила в Женеве рядом с бывшим вольнослушателем Петровской земледельческой академии Сергеем Ламони, который «привлекался к дознанию, как принадлежавший к партии социалистов-агитаторов». В еще одном письме кто-то спрашивает «дорогого Лоренца» о том, «как имя Преображенского, которого будут судить по одному делу с Вашей женой», «Что известно про Щедрина и про Ковальскую». Автор письма интересуется, «в каком положении все дело?»; можно ли «передавать что-нибудь сидящим», «есть ли сношения», «знает ли меня Дурново? Преображенский»[234]234
ГАРФ Ф. 102, Д3, 1883. Д. 1501. Л. 13, 14.
[Закрыть]. Это письмо не датировано, но оно, вероятно, относится еще ко времени, когда Лиза сидела в крепости.
О том, что судьба Лизы беспокоила ее товарищей-революционеров, свидетельствует и письмо Я. Стефановича из петербургской тюрьмы, написанное им в сентябре 1882 г.
Л. Дейчу: «Передай Лизе мое соболезнование, что она все хворает. Наверное, дурно питается и не хочет обратиться к серьезному врачу. Вы бы с Александром настояли, чтобы она это сделала»[235]235
Там же. Ф. 102, ДО, 1909. Д. 10. Т. 1. Л. 13.
[Закрыть].
16 ноября 1882 г. П. А. Дурново, которому 30 ноября 1881 г. было отказано в просьбе посылать деньги дочери и ускорить суд над ней до ее возвращения из-за границы, вновь подает прошение министру внутренних дел Д. А. Толстому, сменившему на этом посту графа Игнатьева. Изложив обстоятельства ареста дочери, ее пребывание в крепости, состояние здоровья, отец писал, что она опасается вернуться из Швейцарии в Россию и подвергнуться вторичному заключению в крепость.
Ротмистр Дурново писал, что «при всем старании узнать причину такого строгого обращения с его дочерью и какие могла она сделать преступления, вызывающие такую ужасную меру, как заключение в крепость», он до сих пор не может получить разъяснения. «Неизвестность эта служит единственным препятствием возвращения Елизаветы Дурново в Россию, несмотря на все просьбы и увещевания отца». Он покорнейше просит внимания «к невыносимым страданиям и горю старика-отца, потерявшего единственную дочь» и благосклонного содействия и распоряжения, «чтобы выяснено было: совершила ли или нет какие преступления Елизавета Петровна Дурново, и, если совершила, то какому подлежит суду и наказанию, а если нет, то имеет ли она право возвратиться в Россию и пользоваться свободою и правами, как все верноподданные Его Императорского Величества».
И опять отказ. 24 ноября 1882 г. директор ДП В. К. Плеве просит объявить П. А. Дурново, что «просьба его за не поступлением ходатайства по тому же предмету со стороны самой дочери его не может подлежать удовлетворению»[236]236
Там же. Ф. 102, Д3, 1882. Д. 588. Л. 30–32.
[Закрыть]. 18 (30) марта 1883 г. Лиза посылает такое ходатайство (уже из Франции). Вину свою она видела только в том, что уехала за границу без разрешения. Объясняет этот поступок своим нервным расстройством, уверяет, что «осознает проступок», и просит разрешения вернуться и «жить в одном из южных городов России, с готовностью перенести кару».
И отец подал 22 марта 1883 г. еще одно прошение: «Преклонные мои лета слабое здоровье и окончательный упадок сил не дают мне возможности явиться к Вам лично, – писал он министру Толстому, – и молить Вас дать мне возможность увидеть свою раскаявшуюся и помилованную дочь хоть на последних днях моей жизни»[237]237
ГАРФ Ф. 102, Д3, 1883. Д. 1501. Л. 13, 14. 10 Там же. Ф. 102, ДО, 1909. Д.
[Закрыть].
Особое совещание 17 июня 1883 г. постановило «водворить ее под надзор полиции на 3 года на место жительства ее родителей», а о прекращении дела о ней «испрошено Высочайшее соизволение»[238]238
Т. 1. Л. 13.
[Закрыть].
В «списке лиц, розыск которых подлежит прекращению» за 1883 г. под № 15 стоит фамилия Дурново Елизаветы Петровны. Был отменен циркуляр ДП 24 декабря 1880 г., по которому ее искали. В графе «причины прекращения розыска значилось: «7 июля сего (1883. – Е. Ж.) года Всемилостивейше разрешено возвратиться в Империю; с подчинением гласному надзору полиции в месте жительства ее родителей»[239]239
Там же. Ф. 102, Д3, 1883. Д. 721. Л. 80, 82.
[Закрыть], 29 июля об этом сообщили отцу.
Лизу ждали не только родители. 23 августа 1883 г. ДП объявил по инстанции даже маршрут, по которому она едет в Россию: «Дурново возвращается из Марселя через Париж, Берлин в Москву».
Московский обер-полицмейстер приготовился к встрече, но Лиза, как докладывал он в ДП 25 мая 1885 г., «в Москву еще не приехала».
Е. П. ДурновоЭфрон вернулась домой только 5 июля 1886 г. вместе с мужем и тремя малолетними детьми[240]240
Там же. Ф. 102, Д3, 1883. Д. 1501. Л. 26, 29.
[Закрыть].
Яков Константинович Эфрон, по его словам, «уехал за границу без паспорта в январе 1881 г.», побывав (это уже по сведениям ДП) перед этим в Вильно у отца. Он был вынужден уехать опять из-за бдительной опеки над ним начальника МГЖУ И. Слёзкина.
После почти раздраженного ответа московского генерал-губернатора В. А. Долгорукова в III отделение 7 августа 1880 г. на уверения П. А. Черевина о якобы находящейся в Москве подпольной типографии и об усилении революционной деятельности во второй столице («В Москве подпольной типографии нет, значит, революционной деятельности нет, я бы раскрыл это преступное зло») подобострастный Слёзкин высказал несогласие с мнением князя Долгорукова.
27 сентября 1880 г. он пишет директору ДП барону Ивану Осиповичу Велио о том, что граф Михаил Тариелович (Лорис-Меликов. – Е. Ж.) в последний его (Слёзкина. – Е. Ж.) приезд в Петербург приказал ему обратить особое внимание на разыскание типографии в Москве. «Я доносил III отделению о принятых мерах еще 14 августа. Я просил об этом же московского генерал-губернатора».
Слёзкин заверял Велио в том, что «по секретным наблюдениям и по получаемым мною агентурным сведениям, есть основание говорить о революционной деятельности и о печатании листовок журнала «Народная воля». Листовки эти и недавно появившиеся брошюры «Соловья баснями не кормят»…, первоначально изданные в Женеве, получаются, как бы по отпечатании их, как бы из первых рук от бывших вольных слушателей. Московского Технического училища Григория Фриденсона и Якова Эфрона и студентов Петровской академии Гаврила Черкасова и Павла Зиновьева».
Слёзкин напоминает, что «первые трое содержались уже под стражей по делу убийства агента III отделения Рейнштейна, а Зиновьев был привлечен к спросу в 1880 г. по делу девицы Дурново».
«Все эти лица весьма ловкие, хитрые и в высшей степени осторожные», – писал генерал-лейтенант. – С моей стороны учреждено за ними самое строгое и бдительное наблюдение в тех соображениях, что, быть может, постоянно следящим за ними агентам удастся обнаружить место нахождения летучей типографии «Народной воли» и тех социалистов-революционеров, кои проживают здесь по фальшивым паспортам». В заключении письма он заверяет директора ДП, что, по его сведениям, через перечислены им лиц «можно узнать места пребывания нелегальных пропагандистов»[241]241
ГАРФ Ф. 109, 1880, 3 эксп. Д. 578. Ч. 1. Л. 211, 212.
[Закрыть].
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
