Текст книги "Е. П. Дурново (Эфрон). История и мифы"

Явно по настоянию Слёзкина, ночью 15 октября 1880 г. в Москве произошли, как и в феврале 1880 г., когда был задержан Г. Преображенский, тотальные обыски, «согласно предписания генерал-губернатора Московского, последовавшего на мое донесение». Кроме «поименованных ранее Слёзкиным Григория Фриденсона, Якова Эфрона, Гавриила Черкасова и Павла Зиновьева, их провели и у «подлежавших наблюдению»: жены судебного следователя Екатерины Тейтель, коллежского секретаря Василия Прокоповича, бывшего студента технического училища Петра Гортынского, «московской цеховой» Екатерины Борисовой, одесской мещанки Софьи Лудмер, шкловской мещанки Ульки Фундаментской, механика Коган, московского купца Израилля Долгина, цехового Василия Андриянова, у доктора Антушевича и студента Петровской академии Хаима Личкуса.

О своем промахе Слёзкин с истинно философским равнодушием написал: «обысками этими ничего обращающего на себя внимания в политическом отношении не обнаружено, равно не оказалось в означенных квартирах и таких лиц, кои бы принадлежали к партии социалистов, жили по фальшивым паспортам». Только у одного Черкасова жандармы нашли «несколько писем, содержание которых указывает на сношение с эмигрантами и ссыльными по политическим делам лицами». У него же отобрали фотографии, «в числе две разыскиваемой домашней учительницы Рещиковой, приятельницы девицы Дурново».

Слёзкин обещал, «по выздоровлении (Черкасов находился во время обыска в академической больнице) подвергнуть его расспросу»[242]242
  ГАРФ Ф. 109, 1880, 3 эксп. Д. 578. Ч. 1. Л. 237.


[Закрыть].

В. Анзимиров вспоминал, что А. Рещикова была особенно близкой приятельницей Гавриила Черкасова. Во время его болезни брюшным тифом в 1880 г. она ухаживала за ним. Он был членом московской группы «Черного передела», «в его руках была вся московская конспирация и адреса».

«Вследствие обыска, произведенного у меня и одновременно в техническом бюро инженера Когана (Мясницкая ул.), у которого я служил, я лишился места… и в январе 1881 г. без паспорта уехал за границу», – писал в 1886 г. в своем прошении о возвращении Я. Эфрон[243]243
  Там же. Ф. 102, Д3, 1883. Д. 1501. Л. 9, 41.


[Закрыть].

Поженились они с Лизой в 1882 г., 1 мая 1883 г. у них родилась первая дочь, Анна, 20 сентября 1884 г. – сын Петр. Официальное бракосочетание состоялось 8 (по новому стилю 20-го) июня 1885 г. в греческой церкви г. Марселя. В свидетельстве о бракосочетании сказано, что «совершил таинство бракосочетания г-на Якова К. Эфрона, русского подданного, реформатского исповедания, с девицею Елизаветою Петр. Дурново русской подданной православного вероисповедания» глава духовной общины и греческой церкви в Марселе архимандрит Григорий Цигавинос. «Г-жа Олимпиада Евграфовна Кутузова присутствовала и держала брачные венцы»[244]244
  РГАЛИ. Ф. 2962. Оп. 1. Д. 337. Л. 2.


[Закрыть]. 25 сентября 1885 г. у Эфронов появился третий ребенок – дочь Елизавета.

А. Я. Эфрон (Трупчинская), 3 года

О жизни семьи Эфронов некоторые сведения можно получить из прошения Я. Эфрона на имя министра внутренних дел Д. А. Толстого о возвращении в Россию, посланного им из Женевы 2 марта (18 февраля) 1886 г.[245]245
  ГАРФ. Ф. 102, Д3, 1883. Д. 1501. Л. 41.


[Закрыть]; его «докладной», которую он составил по возвращении в Петербурге 15 сентября 1886 г.[246]246
  Там же. Л. 9.


[Закрыть]; из справки ДП от 9 сентября 1892 г.[247]247
  Там же. Л. 4.


[Закрыть], а также из доклада особому совещанию[248]248
  Там же. Л. 5.


[Закрыть]. Упоминания о них есть в письмах эмигрантов, в некоторых донесениях «иностранной агентуры» в ДП.

После России Я. Эфрон около года жил в Женеве, откуда уже вместе с Лизой поехал в Лион, «но там климат вреден для жены, мы уехали в Марсель. В Марселе я оставался до февраля 1886 г., работал там по газовому освещению».

Два лета (1884 и 1885 гг.) из-за холеры, свирепствовавшей в Марселе, семья жила на даче в Женеве, а глава семейства работал в основанном им в Марселе торговом Аgence Franco-Russe. «В Марселе я принял христианство, женился», – писал Я. К. Летом 1885 г. он решил «ликвидировать дело» в Марселе и с февраля 1886 г. «безвыездно жил с семьей в Женеве».

В момент возвращения на родину он имел предложение «от директора Гигиенического общества, французского гражданина, заняться в России производством мясных консервов в порошке по усовершенствованному им способу».

Высказав просьбу о выдаче паспорта ему и семейству для возвращения в Россию, Я. К. писал: «Не будучи серьезно скомпрометирован в политическом отношении в бытность мою в России, я тем менее могу внушать подозрение теперь, когда главная и единственная моя цель – честным трудом обеспечить семью».

А в отчете ДП 15 сентября 1886 г. Я. К. Эфрон написал, что «эмиграция хочет домой, деятельность ее затухает». И когда там узнали, что он едет в Россию, его «не осуждали, а завидовали».

В докладе ДП особому совещанию новых сведений о Я. К. Эфроне нет, кроме той, что отец его, проживающий в г. Вильно, «обладает значительным состоянием».

О революционной деятельности Е. П. и Я. К. Эфронов за границей известий совсем мало. Л. Дейч вспоминал, что встретил впервые Эфрона в Минске, где он был проездом за границу. «Он тогда рассчитывал скоро вернуться обратно и обещал нам золотые горы в смысле денег. Но он там застрял, и я уже потом встретил его в Женеве» [249]249
  Дейч Л. Роль евреев в русском революционном движении. Т. 1. Изд. II. М.-Л., 1925. С. 210.


[Закрыть].

В другом месте Л. Дейч говорил, что «в Цюрихе жил студент Ефрон, который, как мне было известно, неоднократно переправлял каким-то способом через швейцарско-германскую границу русские революционные произведения, что всегда охотно делал. Но когда я обратился к нему, он предложил подождать несколько недель, ввиду происходивших у него в то время выпускных экзаменов»[250]250
  Группа «Освобождение труда». Сб. № 1. М., 1923. С. 45.


[Закрыть].

В письме к П. Б. Аксельроду 12 января 1884 г. Дейч советует ему отправить «небольшой транспорт через швейцарско-прусскую границу – через немецких социал-демократов. «Если через социал-демократов будет дорого стоить, то может быть, найдется кто-нибудь (например, Ефрон, знающий это дело), который специально переедет через швейцарско-прусскую границу с чемоданчиком – так мы делали в Базеле»[251]251
  Группа «Освобождение труда». Сб. № 1. М., 1923. С. 194.


[Закрыть].

Вера Засулич в недатированном письме к С. М. Степняку-Кравчинскому из Божи под Клараном писала: «Многие теперь разбогатели и все по 150 000, по 200 000 руб. Катя Туманова, Лиза Дурново и все проявляют, говорят, страшную жадность, за Лизу – Ефрон, стыдно, конечно»[252]252
  Там же. С. 202.


[Закрыть].

Российская заграничная агентура доносила в С.-Петербург 27 апреля (9 мая) 1886 г. о том, что «в Женеве в апрельский вечер, состоялся польский вечер», где было много поляков и иностранцев. «Из русских эмигрантов на вечере находились Драгоманов, Бухановский и Елизавета Дурново… Еще присутствовал Дебагорий-Мокриевич». Денежный сбор с этого вечера предназначался полякам[253]253
  ГАРФ. Ф. 102, Д3, 1883. Д. 93. Л. 235.


[Закрыть]. А о Я. Эфроне в таком же донесении в ДП из Парижа сказано, что «эмигрант Яков Эфрон, брат которого недавно прибыл из Москвы, собирается вместе с этим последним ехать в Болгарию» (доклад датирован 14 мая – 5 июня 1886 г.)[254]254
  Там же. Л. 122.


[Закрыть].

Поступили сведения и о том, что 2/14 июля 1885 г. эмигрант Голдовский, уезжавший куда-то в конце июля 1885 г. из Женевы, виделся перед своим отъездом и имел продолжительное совещание с прибывшими в Женеву из Марселя Яковом Эфроном и Елизаветой Дурново. Последние предполагали остаться в Женеве до осени, причем Вера Засулич подыскивала им подходящую квартиру[255]255
  Там же. Д. 1501. Л. 5.


[Закрыть].

В 1886 г. последовало «Высочайшее изволение» на возвращение Я. Эфрона «в отечество с подчинением его гласному надзору полиции в избранном месте жительства вне местностей, объявленных в положении об усиленной охране сроком на 3 года». Эфрон выбрал Орел, Е. П. с детьми могла жить в Москве.

5 июля 1886 г. семья вернулась в Россию. Разрешение на возвращение Эфронов вызвало бурю негодования у «состоящего при Министерстве внутренних дел П. И. Рачковского, пославшего 2 октября 1886 г. из Парижа в ДП гневный доклад: «Система, при которой в настоящее время эмигрант получает позволение вернуться в Россию, вообще до крайности стесняет мою деятельность, если только не наносит ей, а тем самым и борьбе с революционным движением прямого ущерба».

Особенно «последнее обстоятельство» сказалось при возвращении Россию Якова Эфрона. «Подавши прошение, исключительно лишь по настоянию своей сожительницы Елизаветы Дурново, и совершенно не веря в возможность получения благоприятного ответа на свое прошение, названный эмигрант продолжал до своего предполагаемого отъезда в Болгарию по прежнему заниматься делами «Народной воли» и усиленно хлопотал вместе с Дебагорием-Мокриеви-чем и Иваном Букановским о скорейшем устройстве народовольческой типографии, для которой, при посредстве Эфрона было получено из Болгарии 1 000 fran.

Организованное вокруг него специальное наблюдение обещало мне весьма крупные результаты по части внутреннего состояния типографии, находящихся там рукописей, адресов и проч.

Однако, неожиданно полученное Эфроном разрешение вернуться в Россию совершенно изменило ход дела.

Бросивши свой первоначальный план поселиться в Болгарии, пока его сожительница Елизавета Дурново не устроит в России своих материальных дел и не получит возможности вернуться к нему и детям при совершенно обеспеченной будущности, Эфрон, естественно, воспользовался присланным позволением, как возможностью снова натурализоваться в России вполне легально и вскоре уехать туда, разрушивши своим отъездом созданную мною специальную организацию для наблюдения за типографией и прямого противодействия ея работам»[256]256
  ГАРФ. Ф. 102, Д3, 1886. Д. 93. Л. 235.


[Закрыть].

Об осведомленности П. И. Рачковского, о результативности созданной им «специальной организации», а, следовательно, о ценности и объективности этого доклада, можно судить уже по тому, что Рачковский «приписал» Эфрона к «Народной воле», не удосужился узнать, что с июня 1885 г.

Е. П. стала законной женой Эфрона, что она не могла «устроить» в России своих материальных дел из-за опеки на имущество родителей.

Всесоюзное общество политкаторжан и ссыльно-поселенцев, составлявшее в 30-е годы биографии деятелей революционного движения в России, приводит сведения, о которых не сообщал о себе Я. К. Эфрон. В биографическом словаре (том, где собран материал о Я. К. Эфроне, в печати не появился. – Е. Ж.) говорится, что, по сведениям III отделения, он был в 1878 г. студентом Берлинского университета, примыкал к революционному кружку, находившемуся в сношениях с французскими, швейцарскими и германскими социалистами; предполагалось его выслать из пределов Германии[257]257
  ГАРФ Ф. 533. Оп.1. Д. 1400. Л. 47.


[Закрыть]. «Сам Эфрон записал в протоколе допроса его 10 марта 1879 г. в Москве, что «после окончания Виленского раввинского училища поступил в С.-Петербургский Технологический институт в 1871 г., где пробыв 1 1/2 года, поступил в Техническое училище. За границей не был»[258]258
  Там же. Ф. 109, 1879, 3 эксп. Д. 165. Ч. 1. Л. 100, 101.


[Закрыть].

В словаре говорится, что он после отъезда за границу» был студентом-медиком Цюрихского университета, это свидетельство подтверждается словами Л. Дейча о Эфроне-студенте, у которого были «выпускные экзамены» в Цюрихе.

Елизавета Петрова с детьми, как вспоминает Анна Яковлевна Эфрон (Трупчинская), поселилась с детьми во флигеле отцовского дома в Гагаринском переулке Москвы, но часто бывала в Орле, что отмечено в ДП. 16 октября 1886 г. император разрешил Я. К. Эфрону приехать из Орла в Москву, 19 августа 1888 г., по просьбе Я. К. от 26 июня 1888 г., с них обоих был снят гласный, а с 3 августа 1895 г. и негласный надзор полиции[259]259
  Там же. Ф. 102, Д3, 1883. Д. 1501. Л. 49, 70, 73, 78, 91, 95.


[Закрыть].

С момента возвращения до революции 1905–1907 г. имена родителей почти совсем исчезают из сводок ДП. Но появляются имена детей Эфронов: Анны, Петра, Елизаветы, Веры, родившейся 19 января (по новому стилю) 1888 г.; Сергей (родился 2 сентября 1893 г.) и Костя (родился в 1894 г.) были еще малы, трое детей умерли в раннем возрасте.

В 1892 г. Я. К. Эфрону, превратившемуся к тому времени из мещанина в подольского 2-й гильдии купца, разрешили держать в Москве аптекарский магазин, который он купил у провизора Якова Борисовича Коцина[260]260
  Там же. Л. 41.


[Закрыть]. Магазин находился у Красных ворот, на Садово-Спасской улице, в доме Голикова. Это было небольшое помещение, где владелец был и заведующим; там было: «покоев – 1, входов – 1, приказчиков – 2, мастеров взрослых – 2, малолетних – 1». Вероятно, дело у Эфрона «не пошло», так как в 1895 г. у магазина был уже другой владелец[261]261
  ЦГИАМ. Ф. 179. Оп. 19. Д. 21. Л. 1.


[Закрыть].

У Эфронов появился свой собственный дом по Мыльному переулку Яузской части Москвы. Я. К. был записан в адресной и справочной книге «Вся Москва» за 1895 г. как домовладелец[262]262
  Вся Москва. Адресная и справочная книга на 1895 год.


[Закрыть]. В 1893 г. в той же книге владелицей его указана Елизавета Петровна[263]263
  ЦАНТДМ. Ф. 1. Яузская часть, 94 н /75 с. Д. 6. Л. 1.


[Закрыть]. Сохранилось даже прошение ее в Московскую городскую управу от 14 марта 1896 г. о выдаче ей копии плана владения за 1876 г., чтобы произвести какие-то постройки. План ей выдали 20 апреля 1896 г., но дом почему-то быстро сменил хозяев: в марте 1897 г. там значится новый владелец – прусский подданный Вильгельм Гроссе[264]264
  ГАРФ. Ф. 102, Д3, 1883. Д. 1501. Л. 2.


[Закрыть].

В справке ДП о Я. К. Эфроне сказано, что, по сведениям, доставленным и.о. московского обер-полицмейстера, «в июле 1895 г. Яков Эфрон, живя в Москве вместе с женой в собственном доме, приносящем 1 000 рублей годового дохода, состоит инспектором Страхового общества «Якорь», за что получает 2 000 руб. в год»[265]265
  Там же. Ф. 102, Д3, 1889. Д 65. Л. 1, 2, 3.


[Закрыть].

Большая семья, переезды с квартиры на квартиру требовали больших расходов, сил и времени. Родители, вероятно, помогали мало, быть может, после снятия опеки с имущества Дурново, у Эфронов появилась возможность купить (хотя бы на время) аптечный магазин и свой дом.

Елизавета Петровна 28 января 1889 г. подавала прошение в министерство внутренних дел и на имя «Августейшего Монарха» о возвращении ей залога, внесенного ее отцом в ноябре 1880 г. в Петербургское ГЖУ за ее освобождение из Петропавловской крепости, мотивируя просьбу тем, что деньги (10 тыс. руб.) принадлежали ей, а не отцу, и надеясь на милость монарха.

Как и в прежних прошениях, Е. П. видит свою вину лишь в том, что «решилась оставить родительский дом и тайно от них уехала за границу». «Таким образом я, молодая, слабая, неопытная и больная, решилась на этот дерзкий поступок и, будучи единственной у родителей дочерью, горячо их любившая и любимая ими, оказалась преступной и жестокой по отношению к ним». Она находит для себя «одно оправдание, это психическое мое расстройство». Е. П. рассказывает, что после одиночного заключения, которое совершенно расстроило и без того слабое ее здоровье, «нервное расстройство дошло до крайних пределов: я не спала ночей, мне казалось, что все меня преследуют, подсматривают за мною; боязнь нового задержания приводила меня в ужас и ни на минуту не покидала меня. Доктора советовали покой, но его не было; при каждом шорохе, стуке я вздрагивала».

Я. К. Эфрон 1900-е гг..

С того времени, пишет далее Е. П., прошло много лет, «от прошлого осталось одно тяжелое воспоминание». Она стала женой и матерью. «Всю свою жизнь, все чувства, заботы и помыслы посвящены мною исключительно семье, детям, и я со спокойной совестью могу сказать, что мною руководила тогда не злая воля, а болезненное психическое расстройство».

Она благодарит Александра III за «великую и незаслуженную» ею милость – разрешение вернуться на родину, которая «дала мне возможность утешить престарелого больного моего отца и окружить его в последние месяцы жизни заботливостью и уходом. Мой отец, умирая, с горячей молитвой на устах, благословлял своего Августейшего Монарха, вернувшего ему его единственную дочь».

Е. П. ДурновоЭфрон. Москва. Конец 1890-х гг.

Беспредельная милость императора внушила смелость Елизавете Петровне еще раз обратиться к его «Священной особе и повергнуть к стопам Вашего Императорского Величества» всеподданнейшую просьбу о возвращении ей денежного залога, в котором «заключается все мое и детей моих состояние …».

«Покойный отец мой, по духовному завещанию, составленному им еще в бытность мою за границей, оставил все свое состояние моей матери, и я с четырьмя малолетними детьми осталась без всяких определенных средств к существованию.

Всемилостивейший Государь! Я молю Ваше Величество за моих детей, которым посвящена теперь вся моя жизнь с полной верой, что Вы, Августейший Монарх, простив мне прошлое, всемилостивейше отнесетесь и к настоящей моей всеподданнейшей материнской просьбе»[266]266
  ГАРФ Ф. 102, 1883. Д. 1501. Л. 3.


[Закрыть].

Это прошение до императора не дошло. 3 февраля 1889 г. директор ДП «имел честь покорнейше просить» московского обер-полицмейстера «сделать распоряжение об объявлении просительнице, что вследствие побега ее за границу, деньги, внесенные отцом ее, обращены в казну, в виду чего г-н Министр Внутренних Дел не находит достаточных оснований повергать прошение ее на Высочайшее благовоззрение». ДП советовал, «если она пожелает», обратиться с ходатайством к императору «в установленном порядке через канцелярию по принятию прошений на Высочайшее Имя приносимых». Директором ДП был в это время П. Дурново. Елизавета Петровна, вероятно, «не пожелала», понимая безнадежность хлопот.

Глава 8
А. С. Рещикова (А. Е. Серебрякова) и Е. П. Дурново (Эфрон)

«Слушается дело Серебряковой Анны Егоровны, обвиняющейся в преступлениях, предусмотренных 67 статьей уголовного кодекса. Введите подсудимую!». Лица всех присутствующих, как по команде, поворачиваются назад. По левому боковому проходу два высоких красноармейца ведут под руки маленькую тщедушную старушку. Она медленно-медленно движется. Фигура ее напряженно вытянута – фигура движущегося слепого человека… С помощью тех же красноармейцев взбирается на эстраду, расслабленно садится на стул возле стола защиты…

Она просит воды, нервно ощупывает поднесенный ей стакан, делает несколько маленьких глотков и, облокотившись на упирающуюся в колени руку, сосредоточенно, едва заметно покачиваясь, закрывает ладонью лицо, слушает чтение объемистого обвинительного заключения».

Так начал свои репортажи 16 апреля 1926 г. из зала суда (Петровка, Лихой проезд, 6) корреспондент «Известий» Л. Николаев[267]267
  Судебный процесс длился с 15 по 27 апреля 1926 года // Известия. 1926. № 86–96.


[Закрыть].

Судили не рядового, даже не «весьма ценного», а «глубоко преданного агентурного работника», «компетентного советчика» и «опытного учителя охранного дела», «живую политическую летопись последних 25 лет».

Анна Егоровна Серебрякова, она же Анна Степановна Рещикова (псевдонимы: Мамочка, Туз, Субботина) побила рекорд среди провокаторов по длительности службы в охранном отделении: в 1911 г., по докладу министра внутренних дел П. А. Столыпина, император Николай II «высочайше пожаловал» ей пожизненную пенсию (1 200 рублей в год) за 25-летнюю агентурную службу. По своей активности, по масштабам, результативности и качеству работы ее считали равной печально знаменитому Азефу.

По вопросу о влиянии А. Рещиковой – Серебряковой на судьбу Е. ДурновоЭфрон как среди их современников, так и в поздней литературе имеются различные точки зрения.

Некоторые мемуаристы отводили Рещиковой роль идейного руководителя в «приобщении Дурново к революции»: именно под ее влиянием последняя «сделалась ярой пропагандисткой», устроила на свои деньги элементарную школу, где бы «собирались социалисты-революционеры».

И. Жук-Жуковский считает, что писавшие об их «пресловутой дружбе», неверно освещали ее, явно преувеличивали влияние Рещиковой на Дурново, что «незаслуженно оскорбляет память покойной революционерки, набрасывая тень на ее безупречное имя».

Газета «Русское слово» в ноябре 1909 г. намекала на причастность РещиковойСеребряковой ко второму аресту Е. П. Эфрон в июле 1906: «Вспоминают, что г-жа Серебрякова была в большой дружбе и оказывала влияние на небезызвестную в Москве Е. П. Дурново… Во время московского восстания Е. П. Дурново с дочерью была арестована»[268]268
  Русское слово. 1909. 1 (14) ноября. № 251.


[Закрыть].

В недавней статье Е. Б. Коркиной говорится, что Лизу арестовали в 1880 г. в Петербург потому, что она «при выполнении конспиративного задания партии была выдана провокаторшей А. Е. Серебряковой»[269]269
  Цветаева М. Поэт и время. С. 191.


[Закрыть].

О том, как сама Дурново относилась к Рещиковой, свидетельств мало. Известно лишь, что во время допросов в июле 1880 г. Лиза, рассказывая о том, как Анна провожала ее в Москве на Николаевском вокзале 4 июля 1880 года, назвала ее приятельницей; потом сообщила следствию, что Рещикова преподавала в ее школе и была на ее полном обеспечении, «пользовалась ее кошельком, как своим». После того, как Серебрякову разоблачили в 1909 г., Елизавета Петровна в своем недатированном письме почти спокойно сообщает: «Вообрази, мне передали как факт, что Анна Егоровна 18 лет служит в охранном отделении!»[270]270
  РГАЛИ. Ф. 2932. Оп. 1. Д. 387. Л. 6.


[Закрыть] И в другом, очень сердечном письме к любимой своей подруге Н. Л. Лебуржуа («Тямтяше»): «3наешь ли ты, Надя, что меня недавно удивило? Анна Егоровна Серебрякова 18 лет служит в департаменте полиции, получая по 400 рублей в месяц. Я этому не верю»[271]271
  Там же. Д. 326. Л. 4.


[Закрыть].

В воспоминаниях дочери Елизаветы Петровны А. Я. Трупчинской говорится о том, что Рещикова «заинтересовала» Лилю, когда они встретились на курсах В. И. Герье. После рассказа Анны о своем детстве Дурново жалела ее, а потом «всюду водила эту бойкую разбитную подругу за собой». Ссылаясь на И. Жук-Жуковского, А.Я. говорит, что благодаря популярности Е. П. в Москве, Рещикова обрела широкий круг знакомых. В воспоминаниях говорится, что в семье Дурново к Серебряковой относились как к родной, и через нее Петр Апполонович посылал когда-то деньги дочери за границу.

А. С. Рещикова (А. Е. Серебрякова) 1882 г.

Е. П. Дурново, 1870-80 гг.

Познакомились они на московских женских высших курсах В. И. Герье, которые только что открылись в 1872 г. Лиза училась на них с 1872 по 1876 г., Анна поступила на курсы годом позже, в 1873 г., и на год раньше приятельницы, летом 1875 г., окончила их.

Личных дел обоих курсисток не сохранилось. Осталась только запись, что обе они на экзамене по русской литературе в 1874 году получили отличные оценки, да несколько слов об Анне: «Рещикова Анна Степановна, полугод. По аттестату Пермской женской гимназии»[272]272
  РГБ. Рукописный отдел. Ф. 79, 72–11. Л. 25, 23, 21, 94, 5.


[Закрыть].

А. Я. Трупчинская пишет, что эта курсистка, заинтересовавшая Лизу, была девушкой с нервным лицом, широкими скулами, что придавало ей вид монголки, с небольшими темными живыми глазами. Девушка показалась Лизе способной, но очень не нравилась манера себя держать: Анна подделывалась под мнение собеседника, льстила, унижалась, лгала из-за пустяков. И Лиля поговорила с ней: лгать унизительно, надо держаться с большим чувством собственного достоинства. Анна была очень взволнована.

А. Е. Серебрякова (А. С. Рещикова), 1881 г. (автограф на обороте фотографии)

Рассказала Лиле о детстве. Отец ее был становым приставом, на матери Анны не женился. Девочка воспитывалась в Сибири у деда, который все время упрекал мать, что больно задевало ребенка. Затем, пишет А. Я., родители все же поженились, отец стал работать землемером.

Анна желала вырваться из своей среды, понимала, что ее дурные привычки сразу преодолеть не удастся, говорила, что будет очень благодарна Лиле, если та ей поможет, плакала. Растроганная Лиля поэтому и водила потом всюду ее за собой, воспитывала, вводила в круг своих знакомых. «Лиля не могла предполагать, какую печальную роль сыграет Рещикова в ее жизни», – пишет дочь Дурново[273]273
  ГАРФ. Ф. 109, 1880, 3 эксп. Д. 578. Ч. 1. Л. 118.


[Закрыть].

Документы и вещи Рещиковой были обнаружены во время обыска 4 августа 1880 г. квартиры другой учительницы, работавшей в элементарной школе Дурново, Александровой Надежды Александровны[274]274
  Там же. Л. 74, 75.


[Закрыть]. Обыск проводился в Москве по требованию С.-Петербургского ГЖУ, где шло следствие над Е. Дурново. Рещикову не удалось обыскать, так как. после ареста Лизы она скрылась.

Никаких сведений о Рещиковой у полиции до этого не было. На нее «указали» только во время допросов свидетелей в Москве по делу Дурново, причем характеризовали ее как одну из «самых горячих и энергичных деятелей по преступной пропаганде в кружках социалистов», под чьим влиянием «приобщилась к революции» и Дурново[275]275
  Там же. Л. 214, 215, 232.


[Закрыть]. Эти показания были причиной, по которой она «подлежала привлечению по обвинению в преступлении с взятием под стражу и с производством в имуществе обыска».

Из найденных у Александровой документов Анны следовало, что она была уроженкой Пермской губернии, дочерью дворовой девки майора Жедринского, состояла на воспитании у умершего к 1880 г. эконома Московского губернского тюремного замка Степана Ивановича Рещикова. Анна «обучалась и кончила с успехом курс «в Пермской Мариинской женской гимназии», откуда ей был «выдан 21 июня 1873 г. аттестат за № 83».

«Кроме того, – писал начальник С.-Петербургского ГЖУ Комаров в ДП 25 сентября 1880 г., – Рещикова имеет звание домашней учительницы, и можно предположить, что она проживает по свидетельству на это звание».

Вероятно, в документах было найдено и свидетельство о рождении сына Анны: «У Рещиковой есть незаконно рожденный сын Иоанн, родившийся 6 января 1880 года, о месте его нахождения сведений нет.»

По фотографии генерал-майор Комаров определил, что ей, «примерно» 23–24 года, «приметы Рещиковой неизвестны». Карточку из С.-Петербурга Комаров приказал разослать по всем ГЖУ, а подлинник «по минованию надобности вернуть ему». Почему-то на местах ее не получили, о том писали из Ярославля, Витебска, Минска, Воронежа, Саратова, Полоцка, Казани и других городов, с железных дорог. На одном таком письме карандашом наложена резолюция: «Мило! Кто виноват?».

Отправляя 25 сентября 1880 г. это письмо в ДП, начальник ГЖУ просит объявить ее розыск, по задержании произвести обыск и «препроводить Рещикову к нему». О том, что «проживавшая в г. Москве в меблированных комнатах Лаврова в доме Лагунова (бывш. Чижова) по Страстному бульвару» Анна Рещикова «выехала оттуда неизвестно куда», доносил Слёзкин из Москвы. Ее искали по всей России, но не нашли. Рещикова исчезла.

Об этом периоде в жизни Е. Дурново и А. Рещиковой можно сказать вполне определенно, что не предательство А. Е. Серебряковой было причиной ареста Лизы.

В 1880 г. А.С. Рещикова не была еще Серебряковой, не была она и провокаторшей, ее саму разыскивала полиция.

«Родилась я в Тобольской губернии, – пожелала сообщить в 1925 г. во время следствия над ней сама Серебрякова, – в 1857 году в декабре месяце. Мать моя была Софья Ивановна Жедринская, но дед мой, не желая, чтобы я была записана за его дочерью и опозорила ее таким образом, приказал записать меня за крепостной девушкой». Так разъяснила Серебрякова запись в своем свидетельстве о рождении о том, что она была дочерью «дворовой девки майора Жедринского.» «В 1861 году я была удочерена моим отцом, который к этому времени стал уже законным мужем моей матери, землемером Рещиковым Степаном Ивановичем.

Училась я в Пермской женской гимназии, по окончании курса я переехала вместе с отцом в Москву и здесь поступила на высшие женские курсы Герье. На курсах же я познакомилась с некоей Елизаветой Петровной Дурново, благодаря которой мне впоследствии и пришлось стать нелегальной.

Положение мое было абсолютно безвыходное. Тогдашние кружки (вероятно, нужно «кружковцы». – Е. Ж.), главным образом, Владимир Александрович Анзимов (явная ошибка, нужно: Анзимиров. – Е. Ж.) предложили мне выйти фиктивным образом за кого-нибудь замуж и, между прочим, указали на Павла Александровича Серебрякова, который согласен на мне жениться».

Если, по ее словам, из-за Дурново Рещикова перешла на нелегальное положение и стала Серебряковой, то из-за мужа, по ее мнению, она была завербована охранкой.

П. А. Серебряков, рассказывала Серебрякова на следствии 1925 г., старый народоволец, издавал нелегальную газету реформаторского направления. Однажды он «попался со шрифтом» и был задержан. «Струсив последствий, которые его ожидали, благодаря тому, что он попался со шрифтом и женитьбой на мне, как на нелегальной, с явной целью укрыть меня», Серебряков согласился сотрудничать с полицией.

Жена узнала «обо всем этом уговоре после его осуществления и была возмущена всей душой поступком мужа», но «вернуть дело было нельзя».

«Я просила его поехать в охранку, взять свое обещание обратно и требовать, чтобы меня арестовали, так как мне будет легче сидеть за себя, нежели думать, что кто-нибудь страдает из-за меня, но он и слышать об этом не хотел».

Серебрякова считала мужа «человеком честным», но крайне неуравновешенным, с больной волей, страдавшим в то время «истероневрастенией». Когда начальник охранного отделения Москвы вызывал его и «подолгу мучил беседами», требуя усиления помощи в борьбе с революционерами, «муж, возвращаясь домой, опять выливал всю злобу на меня, приписывая свое сближение с охранкой страху за меня».

А. Серебрякова работала в это время в газете «Русский курьер», где вела отдел по иностранной политике. «На моей обязанности лежал просмотр 14 иностранных газет и составление, на основании их, отдела иностранной политики. В редакции “Русского курьера” я зарабатывала по 200–300 рублей в месяц и содержала на эти деньги всю семью».

По рассказам Серебряковой, выходит, что муж начал сотрудничать с охранным отделением, когда его начальником был Скандраков, то есть в 1881–1882 гг. «С этого времени начинается моя страшная многострадальная жизнь», – рассказывала она следователю.

Газета «Известия» 16 апреля 1926 г. № 87. (А. Е. Серебрякова во время суда)

Свое сближение с охранкой Серебрякова относит к 1890-м гг., когда в ней начал работать С. В. Зубатов (в 1889–1896 гг. – помощником, в 1896–1902 гг. – начальником). Зубатов вызвал ее к себе тогда, когда полиция обнаружила в магазине Сапожникова нелегальную литературу, присланную из-за границы. Выяснилось, что адрес магазина дала Серебрякова. «Я говорю: «Ну арестуйте меня!»

«Нет, – говорит, – мы вас арестовывать не будем». – «Почему же?» – «Ваш муж был с нами знаком». Зубатов попросил ее «помочь им в одном деле». Он сказал, что не просит «никаких выдач, мы осведомлены превосходно… Нам нужны общие указания и совет… Я сижу здесь в охранном отделении среди своих, но мне интересно знать, что говорят о наших мероприятиях. Я хочу вступить на новый путь в отношении рабочего движения…, нужно дать некоторый выход рабочему движению в легальном направлении. Во-первых, я хочу разрешить лекции некоторым профессорам читать по экономике и уменьшить количество забастовок и стачек, легализовать это движение… Мне интересно узнать, как этот вопрос поставлен в других странах, очень бы было интересно знать, как он поставлен в Германии».

Серебрякова ответила, что о Германии она ничего не знает, но знает, как этот вопрос решается в Англии и Америке – «там организованы союзы».

«Я ничего больше не буду спрашивать, меня интересует только знать мнение литературных и других кругов, и только знать, как относятся. В противном случае, если вы не согласитесь, мы вас не арестуем, но я испорчу вам дело, я могу разоблачить отношения к нам вашего мужа».

Серебрякова спросила, откуда же она будет узнавать обо всем этом?

Зубатов ответил: «У вас бывают все из “Русских ведомостей” и в литературных кругах у вас есть знакомства. Я вас не арестую, но всю карьеру вам испорчу».