Текст книги "Великое избaвление"

– Да, что-то тут не так, это верно. Пойдем теперь дальше.

Тяжелая дверь отворялась в столовую. Чистая кремового цвета скатерть накрывала стол красного дерева. Желтые розы в высокой вазе давно увяли, их лепестки бессильно осыпались на скатерть. Сбоку стоял буфет из того же гарнитура, а точно посредине, будто кто-то специально вымерял расстояние с помощью точных приборов, красовалось серебряное блюдо. Прекрасный фарфоровый сервиз, очевидно, никогда не использовался обитателями этого дома. Здесь было несколько старинных тарелок ручной работы, каждая из них была повернута так, чтобы как можно лучше предъявить свой узор. В столовой, как и в кухне, царил идеальный порядок. Если бы не увядшие цветы, можно было подумать, что находишься в музее.

И только пройдя через холл, отделявший столовую от гостиной, Линли и Барбара сумели кое-что узнать об обитателях этого дома. Гостиную Тейсы превратили в своего рода святилище.

Хейверс шла первой, но, заглянув в эту комнату, она невольно вскрикнула и отступила, выставив перед собой руку, будто защищаясь от удара.

– Что случилось, сержант? – Линли быстро осматривал гостиную, пытаясь понять, что напугало его напарницу. Вроде бы ничего особенного, обычная мебель да ряд фотографий в углу.

– Извините. Мне показалось… – Барбара сверхъестественным усилием воли выдавила из себя улыбку. – Простите, сэр. Наверное, я проголодалась. Голова немного закружилась. Уже все в порядке. – Она прошла в угол, где висели фотографии. В этом же углу когда-то горели свечи, под фотографиями умирали цветы.

– Это – мать семейства, – пробормотала она, – Они хранили память о ней.

Линли тоже подошел к трехногому столику.

– Красивая девушка, – тихонько заметил он, всматриваясь в фотографии. – Девочка даже. Поглядите на свадебные фотографии. Ей на вид десять лет. Совсем малютка.

Как же ей удалось произвести на свет эту коровищу – Роберту? Ни один из полицейских не произнес этого вслух.

– Вам не кажется, что это малость… – Хейверс запнулась. Линли вопросительно поглядел на нее, заметив, как ее руки непроизвольно сжались кулаки. – Если он думал жениться на Оливии…

Линли взял в руки последнюю фотографию. Запечатленной на ней женщине было года двадцать четыре. Юное, улыбчивое личико, золотистые веснушки на носу, длинные, струящиеся светлые волосы, завивающиеся на концах. Очарование. Он сделал шаг назад.

– Похоже, в этом углу Тейс устроил алтарь своего собственного божества, – проворчал Линли. – И впрямь жутковато.

– Да, сэр, – тихо ответила Барбара, с трудом отводя глаза от фотографий.

Линли оглядел гостиную. В этой комнате шла недавно обычная повседневная жизнь, здесь стояли удобный потертый диван, столик с кипой журналов, телевизор, небольшой женский секретер. Линли раскрыл секретер и обнаружил стопку конвертов, коробочку с марками, три еще не оплаченных счета – от аптекаря за снотворное, которое принимал Тейс, за электричество и за телефон. Ничего интересного. Междугородных переговоров не отмечено. И тут тоже порядок и чистота.

К гостиной примыкал маленький кабинет. Отворив дверь, напарники вновь удивленно переглянулись. По трем стенам до потолка тянулись полки, вплотную уставленные книгами. И на столе, и на полу, повсюду стопками лежали книги.

– А Стефа Оделл сказала…

– …что в деревне нет библиотеки и поэтому Роберта приходила к ним за газетой, – подхватил Линли. – Она-де прочла все свои книги – кто этому поверит? – и все книги Марши Фицалан. Кстати, Марша Фицалан – это кто?

– Учительница, – ответила Хейверс. – Она живет на Сент-Чэд-лейн. Рядом с Гибсонами.

– Спасибо, – пробормотал Линли, инспектируя полки. И заметил, поправляя очки: – Всего понемногу. Но сестры Бронте, похоже, на первом месте, а?

Хейверс подошла поближе.

– Остен, – прочла она вслух. – Диккенс, немного Лоренса. Любители классики. – Она сняла с полки «Гордость и предубеждение», раскрыла книгу. «Тесса» – намарала детская рука на титульном листе. Та же надпись оказалась на томах Диккенса и Шекспира, на обеих оксфордских антологиях и на всех романах Бронте.

Линли перешел к конторке, стоявшей у единственного окна. Обычно на таких подставках раскладывают большие словари, но здесь красовалась огромная иллюстрированная Библия. Линли провел пальцем по строке, на которой было раскрыто Писание:

– «Я Иосиф, брат ваш, которого вы продали в Египет. Но теперь не печальтесь и не жалейте о том, что вы продали меня сюда; потому что Бог послал меня перед вами для сохранения вашей жизни. Ибо теперь два года голода на земле: еще пять лет, в которые ни орать, ни жать не будут. Бог послал меня перед вами, чтобы оставить вас на земле и сохранить вашу жизнь великим избавлением». – Прочитав, Линли обернулся к Хейверс.

– Я не понимаю, как он мог простить своих братьев, – откликнулась она. – Они заслужили смерть за то, что сделали с ним.

Голос ее был полон горечи. Линли осторожно закрыл книгу, отметив место закладкой.

У него было нечто, в чем они нуждались.

– Еда! – презрительно фыркнула она.

– Не думаю, что тут дело в еде. – Линли аккуратно снял очки. – Что на втором этаже?

Второй этаж дома был устроен достаточно просто: четыре спальни, ванная и туалет. Все двери выходили на квадратную лестничную площадку, куда дневной свет проникал сквозь застекленный, как в оранжерее, потолок. Довольно мило, но для фермерского дома весьма необычно.

Комната справа предназначалась для гостей. У стены стояла кровать с розовым изголовьем, сравнительно маленькая, если учесть габариты обитателей этого дома. Под ногами старенький коврик, вытканный розами, яркая зелень листьев и алый цвет лепестков давно пожухли, краски слились. По обоям веселая россыпь крошечных цветочков – маргариток и ромашек. Лампа на тумбочке у кровати накрыта кружевной салфеткой. Ни в платяном шкафу, ни в тумбочке ничего нет.

– Прямо как в гостинице, – заметил Линли. Барбара выглянула из окна: скучный вид, стена хлева и примыкающий к нему участок двора.

– Похоже, этой комнатой не пользуются. Линли присмотрелся к покрывалу на кровати, отдернул его и обнаружил грязный матрас и пожелтевшую подушку.

– Да, гостей не ждали. Странно, что кровать не застелили, а?

– Ничего странного. Зачем зря переводить простыни?

– И правда, ни к чему.

– Может, я пока осмотрю следующую комнату инспектор? – нетерпеливо спросила Барбара. Дом действовал на нее угнетающе.

Линли почувствовал ее интонацию. Он аккуратно натянул покрывало, чтобы оно лежало в точности как прежде, и присел на край кровати.

– В чем дело, Барбара? – спросил он.

– Ни в чем! – отрезала она, но сама заметила, как испуганно дрожит ее голос. – Просто хочется поскорее с этим покончить. Видно, что сюда сто лет не ступала нога человека. Какой смысл совать нос во все углы и строить из себя Шерлока Холмса, точно убийца прячется тут под половицей?

Линли помедлил с ответом. Отзвуки ее срывающегося голоса еще звенели в комнате, хотя Барбара уже умолкла.

– В чем дело? – повторил он. – Чем вам помочь? – В его внимательных темных глазах светились доброта и забота. Если б можно было ему рассказать…

– Все в порядке! – резко ответила она. – Просто мне надоело бегать за вами, как собачонке. Я не понимаю, что я должна делать, и чувствую себя идиоткой. У меня тоже есть мозги, черт побери! Дайте мне поручение!

Линли поднялся на ноги, не отводя глаз от Барбары.

– Вы могли бы перейти в соседнюю комнату – предложил он.

Барбара приоткрыла рот, готовясь выпалить что-то еще, но тут же передумала и направилась к двери. На пороге она помедлила под бледно-зеленым светом лампы, прислушалась к собственному неровному шумному дыханию и поняла, что Линли тоже его слышит.

Чертово святилище! Эта безжизненная ферма сама по себе чудовищна, но святилище доконало ее. Под фотографии отвели лучшую часть гостиной, с видом на сад. Так и есть, горестно размышляла Барбара. Дома Тони все еще смотрит телевизор, а эта женщина глядит в свой сад.

Что сказал Линли? Алтарь? Да, Господи Боже, да! Она устроила такой же алтарь для Тони. Усилием воли Барбара постаралась сдержать свое дыхание. Пройдя по лестничной площадке, она перешла в соседнюю комнату.

«Что же ты, Барб? – укоряла она себя. – Ты же собиралась быть послушной, вежливой, готовой к сотрудничеству. Тебе же не хочется снова угодить в патрульные?»

Она яростно обернулась, губы презрительно скривились. А, не все ли равно! С самого начала она была обречена на поражение. Неужто она хоть на миг понадеялась на благополучный исход?

Она быстро подошла к окну, дернула шпингалет. Что сказал Линли? «В чем дело? Чем помочь?» Просто безумие, но на миг ей и впрямь захотелось поговорить с ним, рассказать ему все. Немыслимо! Никто тут не поможет, и уж конечно, не Линли.

Отодвинув шпингалет, Барбара широко распахнула окно, жадно глотая свежий воздух. Ладно хватит. Пора заняться делом.

Комната Роберты была столь же аккуратной, как и предыдущая, но выглядела более живой. Большая кровать на четырех ножках накрыта лоскутным покрывалом. Веселенький рисунок – солнце, тучи, радуга на фоне ярко-голубого неба. В шкафу висели платья. Грубые рабочие ботинки, обувь для прогулок, тапочки, Туалетный столик с большим раздвижным зеркалом, рядом комод. На комоде лицом вниз лежала фотография. Барбара подняла ее: мать, отец, новорожденная Роберта на руках у отца. Фотография загнута, с усилием втиснута в не подходящую для нее рамочку – Барбара повертела ее в руках, вынула из рамки.

Она угадала: фотография действительно была слишком велика для этой рамки. Отогнув заложенный край, Барбара увидела снимок целиком: слева от отца, сложив за спиной руки, стояла маленькая копия матери – старшая дочь Тессы Тейс.

Барбара хотела позвать Линли, но тут инспектор сам вошел в комнату с альбомом для фотографий в руках. Приостановившись, он, казалось, соображал, как дальше вести себя с ней.

– Я нашел очень странную вещь, сержант, – сообщил он.

– Я тоже, – откликнулась она, стараясь замять неловкость. Они обменялись находками.

– Полагаю, ваше открытие объясняет мое, – шутливо заметил Линли.

Барбара всмотрелась в открытые страницы альбома – типичный семейный альбом со свадьбами, рождениями детей, семейными праздниками, Рождеством и Пасхой. Но от каждой фотографии отрезали ту часть, где прежде был второй ребенок, на одних портретах не хватало уголка, на других – середины. На всех фотографиях семья недосчитывалась одного своего члена. Это походило на страшный сон.

– Наверное, сестра Тессы, – предположил Линли.

– Скорее, старшая дочь, – возразила Барбара.

– Слишком большая. Разве что Тесса сама была сущим ребенком, когда произвела ее на свет.

Отложив рамку, Линли спрятал фотографию в карман и занялся ящиками комода.

– Ага, – сказал он. – Теперь мы видим, что Роберта и впрямь интересовалась «Гардиан». Здесь сохранились газеты. И еще – взгляните-ка, Хейверс! – Из нижнего ящика, из-под стопки старых водолазок он вытянул хранившуюся втайне, лицом вниз, фотографию. – Снова эта таинственная девочка.

Барбара присмотрелась: да, та же девочка, но уже постарше, подросток. Вместе с Робертой они стояли на снегу во дворе церкви Святой Екатерины, ухмылялись в камеру. Старшая обнимала Роберту за плечи, притягивала ее к себе, слегка склонившись к младшей, которая уже почти сравнялась с ней ростом, и прижималась щекой к ее щеке. Золотистые волосы смешались с темными кудряшками Роберты. У их ног сидел колли. Роберта запустила руку ему в шерсть, и пес, казалось, тоже ухмылялся. Усищки.

– Роберта неплохо тут выглядит, – произнесла Барбара, возвращая фотографию, высокая, но не толстая.

– Значит, фотография сделана до того, как уехал Гибсон. Помните, что сказала Стефа? Роберта тогда не была толстой, она растолстела уже после отъезда Ричарда. – Линли спрятал в карман и эту фотографию и оглядел комнату. – Что-нибудь еще?

– Одежда в шкафу. Ничего интересного. – Барбара откинула с кровати покрывало, как это сделал Линли в комнате для гостей. Эта кровать была застелена, свежее, отглаженное белье пахло жасмином. Но сквозь этот аромат, словно предназначенный для сокрытия какого-то подозрительного запаха, пробивалось тяжелое зловоние. Барбара обернулась:

– Надо ли?..

– Непременно, – подтвердил он. – Помогите мне снять матрас.

Барбара повиновалась. Ей пришлось быстро прикрыть нос и рот рукой, потому что зловоние распространилось по всей комнате, и они увидели, что лежало под старым матрасом: в изножье кровати обивка, скрывавшая пружины, была прорезана, и там скопились запасы еды – сгнившие Фрукты, хлеб, покрывшийся серой плесенью, печенье и сладости, надкушенные пирожки, пакетики чипсов.

– Господи! – пробормотала Барбара. Это прозвучало как настоящая молитва. В качестве полицейского сержанта она повидала немало отвратительных сцен, и все же сейчас к ее горлу подкатил тошнотворный комок. – Извините, – пробормотала она, отшатываясь. – Не ожидала такого.

Линли уронил матрас на место. Его лицо не дрогнуло.

– Обманщица. – Казалось, он обращается к самому себе.

– Что?

– Стефа говорила, что девушка сидела на диете.

Линли побрел к окну. Приближался вечер. Инспектор вынул из кармана пальто фотографии и пристально вгляделся в них, напрягая глаза при сумеречном вечернем свете, словно искал у девочек ответа, кто и зачем убил Уильяма Тейса и какое отношение к этой истории имеет груда протухших продуктов под матрасом. Барбара следила за ним, дивясь тому, как помолодело лицо инспектора, освещенное мягким лучом предзакатного солнца. Но ни сумрак, ни вечерние тени не могли скрыть ум, горевший в его глазах. В комнате раздавался лишь один звук – мерное, спокойное, уверенное дыхание Линли. Он обернулся, понял, что Барбара наблюдает за ним, и попытался что-то сказать.

– Так! – резко произнесла Барбара, пресекая эту попытку и воинственным жестом отбрасывая волосы за уши. – Что нашлось в других комнатах?

– Связка старых ключей в шкафу и настоящий музей Тессы, – ответил он. – Одежда, фотография, локоны волос. Разумеется, в комнате самого Тейса. Хотел бы я знать, понимала ли Оливия Оделл, что ее ждет.

От деревни до фермы Тейсов было всего три четверти мили по Гемблер-роуд, однако на обратном пути Линли пожалел, что они не поехали на машине. Его не столько угнетала наступившая темнота, сколько отсутствие музыки: она бы отвлекала его от мыслей о шедшей бок о бок с ним женщине. Теперь же он поневоле вспоминал все, что говорили о ней в его присутствии.

– Озлобленная девственница, – ворчал Макферсон. – Ее бы повалять в сене! – И здоровенный медведище расхохотался, заливая в пасть очередную пинту пива. – Только пусть уж кто-нибудь другой этим займется, мальчики, я для этих игр уже староват.

Но теперь Линли догадывался, что Макферсон ошибся, беда Барбары не в том, что она засиделась в девках.

Тут что-то еще.

Хейверс не в первый раз участвовала в расследовании убийства. Что же так поразило ее на ферме? Почему она боялась войти в хлев, почему так странно вела себя в гостиной, отчего сорвалась с катушек в той комнате на втором этаже?

И вновь Линли призадумался: на что все-таки рассчитывал Уэбберли, сделав напарниками столь несхожих людей? Однако он слишком вымотался, чтобы ломать себе голову еще и над этой проблемой.

Последний поворот – и вот уже видны огни «Голубя и свистка».

– Зайдем, перекусим, – предложил Линли.

– Жареный цыпленок, – приветствовал их хозяин заведения. – Всегда подаем по воскресеньям. Заходите побыстрее, занимайте места в зале.

Вечером в «Голубе и свистке» было полно народу. Когда полицейские вошли в бар, где, словно мрачная туча, висел сигаретный дым, там на миг воцарилась тишина. Фермеры собрались потолковать в уголке, пристроив ноги в заляпанных грязью ботинках на подставки обитых кожей кресел, молодые парни азартно играли в дротики неподалеку от туалета, женщины – юных среди них не было – щеголяли прическами, сделанными накануне в парикмахерской Синджи. Вокруг стойки толпились завсегдатаи, шутившие с девушкой, которая удивительно бойко нацеживала пиво в их кружки. В грязноватом деревенском пабе девушка производила фантастическое впечатление: угольно-черные волосы торчат острыми иглами, глаза обведены ярко-лиловыми кругами, костюм был бы гораздо уместнее в Сохо: короткая черная кожаная юбка, белая блузка, черные чулки и черные старушечьи ботинки на шнуровке. По четыре дырки в каждом ухе, в них воткнуты дешевые серьги, а из правой мочки вдобавок кокетливо свисает перышко.

– Вообразила себя рок-звездой, – пояснил хозяин, проводя полицейских в гостиную. – Моя дочь, можете себе представить, но ей палец в рот не клади. – Он поставил перед Линли кружку эля, стакан тоника перед Барбарой и лукаво подмигнул. – Ханна! – заорал он, оборачиваясь к бару. – Хватит выставляться! Ты тут всех и так с ума свела! – И он вновь плутовски подмигнул гостям.

– Ах, папочка! – расхохоталась девчонка, и все вокруг заулыбались.

– Заткни ему глотку, Ханна! – посоветовал кто-то из ухажеров, а второй подхватил:

– Что старикан петрит в моде?

– Насчет моды не спорю! – весело откликнулся хозяин. – Такая одежка недорого стоит, пусть себе. Вот только она весь клей извела на свои волосенки.

– Как это тебе удается держать волосы дыбом, а, Ханна?

– Наверное, в аббатстве напугалась. Слыхала, как младенец плачет, верно?

Все хохочут, треплют шутника по плечу. Игра на публику – мы тут все друзья задушевные. Уж отрепетировали ли они этот номер заранее, прикидывала Барбара.

Кроме них в гостиной никого не было. Возвращаясь в бар, хозяин прикрыл за собой дверь. Барбара пожалела, что больше не слышит веселого гвалта, но тут Линли заговорил:

– Наверное, у нее было психическое расстройство – не могла перестать есть.

– И она убила отца за то, что он посадил ее на диету? – Неуместная шуточка сама собой сорвалась.

– Очевидно, она обжиралась тайком от всех, – продолжал Линли, будто и не заметив, что его перебили.

– Нет, мне так не кажется, – возразила Барбара. Она вела себя глупо – упрямо и агрессивно, и сама это сознавала. Вот только остановиться не могла.

– В чем, по-вашему, я не прав?

– Вся эта еда ведь так и осталась в тайнике. Может, она давно там лежит.

– Прошло уже три недели. Вид у припасов был как раз соответствующий.

– Хорошо, ладно, – согласилась Барбара. – Но с психическим расстройством – это не пройдет.

– Почему?

– Черт побери, как вы это докажете? Линли принялся загибать пальцы:

– Два сгнивших яблока, три почерневших банана, расползшаяся груша, кусок хлеба, шестнадцать бисквитов, три наполовину съеденных пирожка и три пакета чипсов. Ну и как вы это объясните, сержант?

– Понятия не имею, – отвечала она.

– Ну, раз у вас нет собственных идей, почему бы не принять мою? – Он секунду помолчал. – Барбара!

По его интонации она сразу поняла, что необходимо его остановить. Он все равно не поймет, не сможет понять.

– Извините, инспектор, – поспешно проговорила Хейверс. – Я понервничала там, на ферме, и с тех пор… с тех пор я все время перечу вам. Извините, пожалуйста.

Он даже растерялся.

– Ладно. Забудем об этом, хорошо?

И в этот момент хозяин бара гордо поставил перед своими гостями две тарелки.

– Курица с горохом! – возвестил он. Барбара вскочила и выбежала вон.

7

– Нет, Эзра, прекрати! Я не могу!

Даже не пытаясь заглушить проклятие, Эзра Фармиигтон поднялся, выпустив из своих объятий отчаянно сопротивлявшуюся девушку, и присел на край кровати, пытаясь отдышаться и успокоиться. Его сотрясала нервная дрожь. Горько посмеиваясь над самим собой, он отметил, что сильнее всего трясется голова. Уронив голову на руки, молодой человек вцепился пальцами в свои светлые волосы. Сейчас она примется реветь.

– Полно, полно! – попросил он и добавил в сердцах: – Я же не насильник, черт меня побери!

И тут она все-таки заплакала, прижимая ко рту кулачок, содрогаясь от горячих бесслезных рыданий. Эзра потянулся к лампе.

– Нет! – вскрикнула она.

– Дэнни! – произнес Эзра, пытаясь говорить как можно спокойнее, но понимая, что каждое слово, выдавливаемое сквозь стиснутые зубы, звучит угрозой. На девушку он не глядел.

– Прости меня! – умоляла она.

Который уж раз! Сколько так может продолжаться?

– Знаешь, это просто смешно. – Он потянулся к часам, разглядел на подсвеченном циферблате, что уже восемь часов, и, нацепив часы, принялся одеваться.

Девушка зарыдала еще громче. Потянулась к нему рукой, коснулась обнаженной спины. Эзра дернулся, подхватил одежду и вышел из комнаты в ванную. Полностью оделся и постоял там минут пять, мрачно уставившись на свое отражение в тусклом зеркале, пока часы отсчитывали секунды.

Вернулся в комнату. Рыдания утихли. Девушка лежала на постели, тело цвета слоновой кости тихо сияло при лунном свете. Дэнни уставилась в потолок. Волосы темны как ночь, но все тело светится. Глаза художника заскользили вдоль изящных линий – овал щеки, нежная округлость груди, выпуклость таза, мягкость бедра… Спокойный взгляд знатока, изучающего не живую плоть, но произведение искусства. Ему часто приходилось прибегать к этой уловке, разделяющей потребности тела и потребности ума; видит Бог, сейчас он в этом отчаянно нуждался. Взгляд упал на темный курчавый треугольник, и весь его эстетизм как ветром сдуло.

– Господи, да прикройся! – возопил он. – Или это мне в награду – возможность полюбоваться тобой?

– Ты знаешь, почему все так, – прошептала Девушка, не шевелясь. – Ты же знаешь.

– Знаю, – подтвердил он, все еще стоя на пороге ванной, Там было безопаснее. Если он сделает хоть шаг к кровати, его уже ничто не остановит. Желваки на скулах застыли, каждый мускул в теле живет своей собственной напряженной жизнью. – Ты только и делаешь, что твердишь об этом.

Дэнни резко села:

– Что тут твердить? Это все ты виноват!

– Не ори! Хочешь, чтобы мисс Фицалан донесла твоей тетушке? Ничего не соображаешь, а?

– Я не соображаю? А ты?

– Если ты этого не хочешь, чего ради мы вообще встречаемся? Зачем ты меня позвала?

– И ты еще спрашиваешь? Теперь? Когда все знают?

Эзра сложил руки на груди. Он устоит перед зрелищем обнаженной Дэнни. Волосы рассыпались по плечам, губы раскрылись, щеки намокли от слез и блестят. Грудь… Усилием воли Эзра сосредоточил свой взгляд на ее лице.

– Ты знаешь, что произошло. Мы обсуждали это уже тысячу раз, и если будем обсуждать еще хоть миллион раз, ничего не изменится. Если ты не можешь это преодолеть, мы перестанем встречаться, и все тут.

Слезы вновь заструились по ее щекам. Господи, только бы не смотреть, как она плачет. Два шага – пересечь комнату – стиснуть ее в объятиях. Но что дальше? Все начнется снова и кончится очередной катастрофой.

– Нет! – плакала она, но теперь она старалась говорить тише. Голова клонится все ниже. – Я этого не хочу.

– Так чего же ты хочешь? Я должен знать, потому что я-то очень хорошо знаю, чего я хочу, и если мы оба не хотим одного и того же, во всем этом нет никакого смысла, тебе ясно, Дэнни? – Изо всех сил Эзра пытался овладеть собой, но он был уже на грани. Еще немного, и он тоже разревется.

– Я хочу тебя! – прошептала она. Господи, только этого недоставало!

– Нет, этого ты не хочешь, – печально пробормотал он. – Даже если б ты и вправду хотела меня, даже если бы ты получила меня, ты бы все время напоминала мне о том, что случилось. Я этого больше не вынесу, Дэнни. С меня хватит! – Он с ужасом услышал, как прерывается его голос на каждом слове.

Девушка подняла голову.

– Прости меня! – прошептала она, поднимаясь с кровати и направляясь к нему. Лунный свет подчеркивал формы ее тела. Эзра отвернулся. Нежные пальцы нашли в темноте его лицо, скользнули по щеке, забрались в волосы. – Я совсем не думала о том, как плохо тебе, – проговорила она. – Я думала только о себе, Эзра. Прости меня.

Взгляд мужчины метался по стене, по потолку, по темному квадрату ночного неба за окном. Если он встретится глазами с Дэнни – ему конец.

– Эзра? – Шепот, точно поцелуй в ночи. Пригладила ему волосы, придвинулась вплотную.

Он вдыхал пряный запах ее тела, ее соски коснулись его груди. Девушка уронила руку ему на плечо, притягивая все ближе.

– Нам обоим есть что простить, правда? – уговаривала она.

Он не мог больше выдержать. И взгляд некуда отвести. Напоследок Эзра успел подумать: видно, суждено ему пропадать, но лучше пропасть, чем оставаться в одиночестве.

Найджел Парриш дожидался, когда полицейские вернутся из гостиной в бар. Пока они ужинали, он сидел в своем любимом уголке, потихоньку наслаждаясь «курвуазье».

Полицейские вызывали у него такой же интерес, как и все, кто появлялся в деревне. Однако торопиться некуда, с этой парочкой он еще успеет познакомиться. Какие они, право, забавные! Ну и костюмчик на парне – с первого взгляда наповал бьет, даром что полицейский. Найджел тихонько захихикал над собственным каламбуром – не сказать, чтоб особо удачным. Да, этот костюм явно сшит на заказ у дорогого портного, поверх жилетки золотая цепочка от часов, пальто «Барберри» небрежно брошено на спинку стула, – почему это люди, у которых хватает денег на «Барберри», бросают дорогую одежду где ни попадя? – ботинки начищены до глубокого матового сияния. И этот малый из Скотленд-Ярда?

Женщина больше соответствовала его представлению о полицейских. Невысокая, плотного телосложения, эдакая урна на ножках. Мятый и запачканный костюм плохо сидит на ее фигуре, да и цвет совсем ей не к лицу. Небесно-голубой прекрасен, но только не на тебе, пышечка. Желтая блуза подчеркивает нездоровую бледность да и в юбку заправлена неаккуратно. А на ногах! Ладно, практичные прогулочные ботинки в самый раз для полицейского, но голубые колготки под цвет костюма?! Господи, ну и страшилище! Даже жалко бедняжку. Найджел укоризненно покачал головой и поднялся с места.

Подойдя к их столику, он начал разговор без лишних церемоний:

– Скотленд-Ярд? Про Эзру слыхали? «Может, и не слыхал, но сейчас услышу», – подумал Линли, поднимая голову. Новый собеседник стоял перед ним со стаканом в руке, уверенно дожидаясь приглашения за их столик. Сержант Хейверс привычным жестом извлекла блокнот, и Парриш, сочтя это жестом гостеприимства, выдвинул стул и присоединился к компании.

– Найджел Парриш, – представился он. Органист, припомнил Линли. На вид Парришу было за сорок, возраст облагородил его лицо: поредевшие темные волосы с сединой на висках были зачесаны наверх, открывая высокий лоб; прямой, хорошей лепки нос придавал лицу значительность, крепкая челюсть и подбородок свидетельствовали о сильной воле. Стройный, невысокого роста. Наружность замечательная, хоть красивым его и не назовешь.

– Эзра? – повторил Линли.

Темные глаза Парриша обежали всех присутствовавших в пабе, словно он кого-то ждал.

– Фармингтон. Местный художник. Каждой деревне полагается свой художник, поэт или писатель, верно? По-моему, исключений почти не бывает. – Парриш пожал узкими плечами. – Эзра – наш представитель в мире искусства. Рисует акварелью, изредка маслом. Не так уж и плохо. Даже сумел продать кое-что в лондонской галерее. Раньше приезжал сюда каждый год на месяц-другой, но теперь он – один из нас. – С улыбочкой Эзра отхлебнул свой напиток. – Эзра, миляга Эзра, – пробормотал он.

Линли не хотел уподобляться рыбе на крючке.

– Так что вы хотите сообщить нам об Эзре Фармингтоне, мистер Парриш?

Парриш вздрогнул, он явно не ожидал столь прямого подхода к делу.

– Начнем с того, что Эзра – наш деревенский Лотарио; но главное, вам следует знать о том, что произошло на ферме у Тейсов.

Романтические порывы Эзры нисколько не интересовали Линли, даже если Парриш находил их весьма занимательными.

– Что же произошло на ферме у Тейсов? – настойчиво спросил он, оставляя в стороне другую намеченную Парришем тему.

– Ну… – Тут Парриш обнаружил, что его стакан пуст, и это заметно охладило пыл рассказчика.

– Сержант, – негромко проговорил Линли, не отводя взгляда от собеседника, – принесите мистеру Парришу еще…

– «Курвуазье», – с улыбкой подсказал Парриш.

– И мне тоже.

Хейверс покорно поднялась из-за стола.

– А ей ничего? – озабоченно сморщил лицо Найджел.

– Она не пьет.

– Бедняжка! – Парриш вознаградил вернувшуюся с рюмками в руках Барбару жалостливой улыбкой, отпил глоточек коньяку и вернулся к своему повествованию. – Видите ли, – он доверительно склонился к Линли, – там разыгралась довольно мерзкая сцена. Я знаю об этом только потому, что как раз оказался поблизости. Из-за Усишки.

– Музыкальный пес, – подхватил Линли.

– Пардон?

– Отец Харт говорил нам, что Усишки приходил послушать, как вы играете на органе.

Парриш расхохотался.

– Да уж, черт побери! Я себе пальцы до кости сиер, репетируя, а единственный слушатель – фермерский пес. – Органист делал вид, будто его крайне забавляет эта ситуация, но Линли понимал, что беззаботность и добродушие Парриша – лишь притворство, что тот старательно скрывает годами копившуюся горечь, а потому и изображает эдакого рубаху-парня.

– Стало быть, вы слышали, – продолжал Парриш, вертя в руках рюмку и наслаждаясь игрой цветовых бликов. – С точки зрения музыкальной культуры эта деревня – просто Сахара. По правде сказать, я играю по воскресеньям в церкви Святой Екатерины только для собственного удовольствия. Тут никто фугу от скерцо не отличит. Известно ли вам, что в Святой Екатерине стоит лучший орган Йоркшира? Как вам это нравится? Ватикан, наверное, специально купил его, чтобы поощрить келдейлских католиков. Я-то сам принадлежу к англиканской церкви.

– А Фармингтои? – уточнил Линли.

– Эзра? Ззра, по-моему, вообще не религиозен. – Тут он заметил хмурое выражение лица Линли и поспешил исправиться: – Или вы напоминаете мне, что я собирался рассказать об Эзре?

– Вы угадали, мистер Парриш.

– Эзра. – Парриш все с той же улыбкой отпил глоточек, ища то ли бодрости, то ли утешения. Он понизил голос, и на миг проступил тщательно скрываемый им истинный облик, задумчивый и сумрачный. Но возможность посплетничать тут же его развеселила. – Так, милые мои, давайте припомним. Это было примерно месяц назад. Уильям Тейс вышиб Эзру со своей земли.

– Он вторгся в частные владения?

– Вот именно. Если послушать Эзру, так он имеет «право художника» бродить всюду, где ему вздумается. Именно повсюду. Он, видите ли, изучает освещение болота Хай-Келмур. Нечто вроде эксперимента с Руанским собором – пытается изображать его каждые пятнадцать минут при новом освещении.

– Я знаю картины Моне.

– Стало быть, вы понимаете, о чем я говорю. Единственный или, во всяком случае, самый короткий путь в Хай-Келмур – через лес позади фермы Гемблер. А путь в лес…

– Идет через земли Тейса, – подхватил Линли.

– Вот именно. Я брел по тропинке в компании с Усишки. Он, как обычно, навестил меня, и мне показалось, что старику уже поздно возвращаться домой в одиночестве. Я решил проводить его. Понадеялся, что наша милашка Стефа отвезет его в своей «мини», но ее и след простыл, так что мне пришлось самому отправляться на своих старых больных ногах.