Текст книги "Лицо удачи"

Глава четвертая

1

Позже Катя не раз спрашивала себя, решилась бы она на звонок, если бы не научилась у Барышевой обращаться к людям? Если бы та при ней не поговорила запросто с Петровым, не выяснила ничего о гибели Аллы Павловны? И неизменно отвечала: «Да. Как только поняла, что не обречена на смерть от мерзких бандитских рук, я готова была идти напролом. Переехать в центр с самого начала было лишь частью дела. Предстояло так или иначе найти Кирилла, чтобы выяснить все. Он унизил и предал меня. Но остался в прошлом. И испоганил страхом мое настоящее и будущее. Я все равно как-то связалась бы с ним. У меня хватило бы духу, потому что страх и жизнь не совместимы. Я никогда не забуду, какую свободу ощущала, приняв то, что меня убьют. Настоящую. Ни с чем не сравнимую. И если невозможно ощущать ее, приняв то, что меня не убьют, то и жить не стоит. Мне скорее помог горчайший опыт безумия, с которым я сражалась, именно сражалась, дни и ночи напролет в течение года. После этого никакие идеи не казались мне сумасшедшими. Все они имели право быть и осуществляться во спасение своего разума, своей души».

Александрина назвала бы это красивыми измышлениями от переизбытка эмоций. Ни при каких обстоятельствах ей не взбрело бы в голову самой искать парня, который ее чудом не задушил. Убить при неожиданной встрече, разорить, ославить на весь свет мечтала бы. Но разговаривать с ним? Никогда. Так что от сомнительной чести учить ее дикости и глупости Александрина бы отказалась, даже вздумай она на этом настаивать.

Катя вымылась под душем, переоделась в чистое. Кажется, так готовятся к смерти? Но и к жизни тоже. Она устроилась с сотовым в громоздком жестком кресле, обтянутом бежево-зеленым гобеленом. Александрина утверждала, что оно родом из восьмидесятых. И сохранилось так хорошо, потому что за все эти годы никто не рискнул прикоснуться к нему задом.

Кате оно нравилось. Она ценила вещи, которыми могла пользоваться одна. Когда она только поселилась в общежитии, девица из соседней комнаты впала в ярость из-за того, что кто-то присел на ее кровать. «Вон стул! – орала истеричка. – Уберись с моей постели. Это спальное место, личное! В скотских условиях не обязательно быть скотами!» Катя неодобрительно поморщилась. А через месяц готова была слово в слово вопить ее текст и еще от себя много чего добавить.

Контактов в списке было мало, и нужный бросился в глаза сразу. «Ленка». Надо же, так и записала. Но, что делать, никто не был в состоянии обратиться к этому маленькому плотненькому сгустку энергии: «Елена… Лена». Даже муж звал жену Алешенькой. Но упругий суффикс в «Ленке» выражал ее, как десяток слов не выразили бы. Трифонова криво усмехнулась. Номер Кирилла удалила, а Ленкин оставила. Трудно было вспомнить почему. Да, знатная тусовщица елейно твердила: «Не пропадай, ты – наш человек, все про тебя спрашивают». Но не могла же она серьезно воспринять желание едва знакомого человека общаться. Тем более, когда Ленка призналась, что Кирилл не студент, а знакомый знакомых то ли ее брата, то ли его жены. Но какое значение теперь имела причина? Катя нацелила, было, палец на имя и отдернула. Прошептала:

– Не может быть… Не верю, что со мной это творится.

Однако творилось, да еще как. Ломкие отражения света фар и фонарей в мокром асфальте. Хрупкие остатки тепла бабьего лета. Далекие звезды в глубоко-синем небе. Почему-то хочется, чтобы они были ближе, то есть крупнее. Влюбленные мальчик и девочка идут на вечеринку в его компанию. Ей зябко от волнения. Кирилл на переходе берет ее за руку, но не крепко, как взрослый ребенка, а почти невесомо. И становится невыразимо хорошо. Смысл жизни обретен. Смысл жизни касается ее своей ладонью. А люди, дураки, где только его не ищут, кем и чем только не представляют.

Катя взвыла в голос. Она ненавидела отвратительного, мерзкого Кирилла. Представляла, как он доберется до заначки Голубева, разбогатеет и когда-нибудь очутится в клинике. Шунтирование ему, сволочи, понадобится. Нет, Катя не собиралась подбивать хирурга Серегина под локоть. Ей достаточно было взглянуть в лицо узнавшего ее пациента, когда она приблизится к нему со шприцем.

Но что делать, если с Кириллом ей было хорошо? Она улыбалась и, теперь не верилось даже, – смеялась. Напевала под душем. А какой вкусной была еда. И как хотелось добавки мороженого. Неужели теперь всегда будет плохо? И она больше никогда не полюбит? Господи, почувствовать, ощутить, испытать бы еще хоть раз то состояние. Влюбиться, пусть безответно, в актера, певца, в кого угодно. Сидеть перед телевизором, видеть его и обмирать, и млеть, и страдать, и бояться всего, ничего на самом деле не боясь. И летать во сне, будучи неспособной спать.

Катя впервые хотела не быть любимой, а самой любить изо всех сил. Они, оказывается, медленно наполняли Катю и уже подступили к горлу. Она вдруг осознала, что если не истратить их на любовь, задушат, только не снаружи, а изнутри. Надо было избавляться от Кириллова морока. Катя потерла глаза. Откашлялась.

– Ленк, привет. Это Катя. Мы с Кириллом приходили. А потом я спрашивала, действительно ли он учится с твоим мужем. Помнишь?

– О, Трифонова! – Ленка то ли не поленилась записать ее фамилию, то ли памятью не уступала супругу, про которого говорили: «Застыл на грани гениальности и думает, выгодно ее переходить или нет». – Трифонова, муза и звезда Мирона Стомахина, сколько лет, сколько зим!

– Всего-то одно лето и вторая зима в самом начале, – проворчала Катя. – А Мирона вашего я даже не помню.

– Узнаю, узнаю! Неповторимо сердитая, не терпящая художественных преувеличений медицинская сестра. Высокий хирургический стиль.

Катя чуть телефон не выронила. Вдрызг пьяный молодняк, секундный треп между рюмками. Да на нее же никто внимания не обращал. Всех занимало только, будет ли Юлька отплясывать на столе, как быстро дойдет до стриптизной кондиции и какие у нее на сей раз трусы. И вдруг Ленка выдает характеристику не в бровь, а в глаз. Через полтора года.

У Кати тоскливо засосало под ложечкой, будто от голода. Она вела себя в гостях естественно, не лгала ни словом, ни жестом. Хозяйка высказала свое мнение о ней – положительное, верное, лестное даже. А почему-то возникло ощущение, что ее раскусили и вывели на чистую воду. Это могло надолго испохабить настроение. Но сегодня Кате никак не удавалось настроиться на саму себя. Ей нужно было достать Кирилла. Ничего особенного не случилось. Она в том же мигающем режиме вечеринки многое поняла про Ленку, ее мужа, подруг, друзей. Просто изложить выводы так ладно, как изучающая английский и французский студентка, не могла. Зато та не в состоянии попасть иглой в вену или обработать рану.

– Ленк, ты не поможешь мне с Кириллом? Даже неловко снова обращаться по тому же поводу. Понимаешь, мы расстались. У меня валяются кое-какие его вещи. Хочу отдать. Но психанула и удалила номер. Может, у кого-то из твоих ребят он записан?

Ленкин муж был очень умен и очень красив. Но с людьми у него не складывалось. Шутил непонятно или обидно, молчал подолгу, смотрел пристально, не мигая, без выражения, что напрягало. Они его сторонились, предпочитая деловое краткое общение, а он мучился. И жена стала приглашать в дом мальчиков из его технической группы и девочек из своей гуманитарной. Ей это было не в тягость. Ленка упивалась их любовью и неприязнью, встречами и разлуками. Нерв чьих-то разгорающихся или угасающих отношений должен был проходить через нее. Тогда она начинала сочувствовать всей душой и соучаствовать всем телом – устраивала вечеринки, подстраивала случайные встречи, подбрасывала записки. Ощущала, что нужна миру, и жила в радости. И муж был доволен. Ему хотелось наблюдать людей вблизи и делиться наблюдениями с ней. Не дружить же с этими буйными начинающими алкашами. Так он, непьющий, некурящий и женившийся на первом курсе, расслаблялся. А все остальное время думал о физике и подумывал о бизнесе.

За годы вечериночной практики все всех успели и очаровать, и разочаровать. Взрослели, находили другие компании. И поскольку целью Ленкиного предприятия было окружить мужа дружественными сокурсниками, оно требовало новых девушек. Лучше со стороны. Трифонова такой и была. Тем более что Мирон, сын какого-то невероятного папы, на нее запал.

Она помнила, как они с Ленкой выглянули за дверь в поисках девчонок. Мирон уходил по-английски, спускался по лестнице и рассказывал кому-то в трубку, что на вечеринке познакомился с чудесной, неземной, замечательной Катей, что не в себе от восторга. У хозяйки дома сразу изменилось отношение к гостье. Он словно клеймо с пробой поставил, и ширпотреб по фамилии Трифонова стал золотым ювелирным изделием. Но тогда это сильно прибавившее в цене колечко было на пальце у Кирилла. И Ленка, надо отдать ей должное, не пыталась его снять в угоду Мирону. Даже когда из расспросов Кати поняла, что та о своем любимом ничего не знала. Наверняка, протрезвев к утру, отпрыск завидной фамилии не вспомнил, что его свела с ума голубоглазая блондинка медсестра. Но это уже не имело значения. Трифонова прошла отбор. Поэтому Ленка охотно пообещала:

– Разузнаю, не беспокойся. Кира с тех пор, как заходил с тобой, не появлялся. Да и до тех пор был всего пару раз. Но я постараюсь. Если сама не увижу, то всех наших мобилизую. Кто-нибудь обязательно передаст, что ты его ищешь.

– Нет, мне нужно совсем другое. – Катя проявляла чудеса терпения к человеку, который легкомысленно не желал вникать в то, что ему говорили. – Мне нужен номер его телефона. Дальше я сама. Он ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах не должен узнать об этой моей просьбе. Не усложняй мне жизнь. Я всего лишь скажу, в какой камере хранения он сможет найти свои вещи. Но больше не позволю Кириллу мотать мне нервы.

– Еще раз и медленно: так вы с Кирой не поссорились на месяц-другой, а окончательно расстались? Давно? – Казалось, Ленка встала в стойку охотничьей собаки, почуявшей дичь.

– Не очень давно. Зато навсегда.

– Извини, у тебя уже есть другой парень?

Вот здесь и пригодилась школа Александрины. Раньше Трифонова соврала бы, что есть, и еще десять бьют копытами в очереди. Только бы Ленка не рассчитывала на нее в своих проектах. Что бы она о себе ни воображала, по факту была обычной сводней. Развлекала мужа, веселилась сама, не давала скучать окружающим. Славная девчонка, только Катя ей была нужна, а она Кате нет. Однако Барышева уже кое-что втолковала соседке. Та кипятилась по какому-то поводу:

– Ни в ком не осталось ничего человеческого. Тебя замечают, только пока ты нужна, а нужна ты, пока выгодна. Душа в современном общении без надобности.

– И как часто тебя использовали против твоей воли, а потом узнавать переставали? По-моему, только это и называется плюнуть в душу. Все остальное – взаимно. Согласись, в общем и целом мы все друг друга стоим, и все друг с другом квиты, – возражала Александрина.

– Я про другое. Тебя считают паршивой овцой и все-таки состригают хоть шерсти клок. Это оскорбительно, – вконец разозлилась Катя.

– А ты хочешь быть не паршивой, а любимой и уважаемой овцой? – выщипанные ровно на половину толщины собольи брови Александрины чуть приподнялись.

– Я вообще не овца!

– Вопрос философский. Знаешь, в твоем возрасте уже нельзя быть идеалисткой. Ею можно только притворяться. Мне в детстве мама дала книжку, которую сама читала в детстве. Перевод то ли с чешского, то ли с польского. Правила хорошего тона. Там черным по белому было написано: «Если вам оказали услугу, поблагодарите и спросите, что вы можете сделать взамен человеку, оказавшему ее». Все просто, Кать.

– Другими словами, мой идеализм от недостатка воспитания?

– Нет, ну, может, как раз от переизбытка. Я не настаиваю.

Этот разговор вспомнился, пока Ленка интересовалась, свободна ли Катя. Та полагала, что не останется ей должна. Ведь давала организатору празднеств лишний повод созваниваться и списываться с множеством людей. И сплетничать про себя с ними тоже. Но по Барышевой выходило, что именно у организатора поводов контактировать с народом хватает. Особенно в середине декабря. Что про них с Кириллом наверняка забыли все, кроме памятливой хозяйки. Так что в качестве объекта сплетен они тоже большой ценности не представляли. Тогда зачем Ленке стараться? Она мила и отзывчива, поищет номер телефона у знакомых. А тут, похоже, надо далеко ходить. И Трифонова твердо, уже догадываясь, что произойдет дальше, сказала:

– Ленк, я сейчас даже смотреть на мальчиков не хочу. Никого у меня нет.

– Ох, как я все понимаю! Народ сочувствует, предлагает вышибить клин клином, а ты ничего, кроме отвращения, не испытываешь, да? Не в моих правилах бросать людей в таком состоянии. Давай договоримся. Я кровь из носу добуду телефон Киры. И ни одна живая душа не узнает, на кой черт он мне понадобился. Мои обещания из титана, не сомневайся.

– Так я позвоню тебе?..

– Нет, это не дело. Двадцать второго мы собираемся. И елка будет, и шампанское. А то с двадцать пятого декабря до пятнадцатого января никого в Москве уже не найдешь. Пригребай часам к семи. Выпьем, поболтаем о своем, о девичьем. У нас никто ни к кому не пристает, все вежливые до ужаса. Заодно получишь номер Киры. Позвонить своему бывшему после вечеринки и сказать, что ты про него думаешь, гораздо легче, чем до.

– Никогда не пробовала, – ровно и тихо сказала Катя. И вдруг неожиданно для себя поинтересовалась: – Юлька хоть станцует на столе? А то в прошлый раз мы ушли раньше, чем она дозрела.

– Была бы Юлька, а стол найдется. Он стоит где-то в Берлине. Она уехала доучиваться в Германию. Теперь половина наших завидует немцам, половина злорадствует. Но появилась Вика. Никакого канкана, зато поет.

– Ясно. Что принести?

– Вот это по-нашему. За напитки мальчишки отвечают. А мы, когда распределяли продукты, забыли морковь по-корейски. И еще колбасу, нарезку. Только дорогую не покупай. Нам главное количество. Качество при такой проспиртованности сойдет любое. Только бы не отравиться. Потянешь?

– Угу. – На Катю повеяло общежитием. Ничего нового. Дальше можно было не миндальничать, и она просто сказала: – Пришли адрес. Пока.

А Ленка подумала: «Везет». Последнее время муж охладел к ее забавам. Учиться оставалось всего ничего, пора было гнать бесперспективную шушеру и сосредотачиваться на приличных людях. А Мирон, уж куда приличнее, и раньше заходил изредка и ненадолго – на рюмку водки и четвертушку соленого огурца. Так никто и не понял, зачем ему это было нужно. Какой-то собственный ритуал придумал, что ли? С некоторых же пор и ритуал не соблюдался. Конечно, предполагать, что он не забыл Трифонову, было безумием. Но повод-то девушка создала.

– Добрый вечер, Мирон, – как всегда бодро приветствовала Ленка. – Мы провожаем год двадцать второго. Придешь?

– Привет, не уверен, у меня мероприятие.

– Какие-то все вялые. То, что вы пишете диплом, не отменяет Новый год. Хорошо, что у нас, гуманитариев, только госэкзамены. Кстати, тут подтягиваются люди из разряда «новое – это хорошо забытое старое». С Кирой как-то приходила бледненькая тоненькая медсестра. Катя Трифонова. Она только что звонила. Появится одна часов в семь-восемь. Представляешь? Как снег на голову.

– Удержи ее до десяти, как хочешь! – закричал Мирон. – Напои, свяжи, запри где-нибудь. Я тебе все издержки компенсирую. Ленка, пожалуйста!

– Она упрямая. А я не всесильная, но постараюсь. Чего не сделаешь ради друга.

«Да она тебя заворожила, мальчик. Неужели это твой тип? Манекенщица, которая назло себе работает в операционной. Еще и старше на несколько лет. Кто бы мог подумать! А я из-за твоего невеликого роста тактично знакомила тебя с дюймовочками», – жестко подумала Ленка. И развеселилась, предвкушая обсуждение с мужем неожиданных вкусов Мирона. Но надо было раздобыть приманку, на которую уже клюнули двое. За новизну, которую сулили их отношения, она готова была перетрясти всю Москву. Начала с брата:

– Слушай, с кем-то из твоих приходил некто Кира… Ты его знаешь? В прошлый раз утверждал, что нет… Ну, так пей меньше. Или ты уже нюхаешь? Не надо, береги себя… Кто он? Слишком таинственный. То ли граф Монте-Кристо, то ли неуловимый ковбой Джо. В аспирантуре с тобой учился? А теперь?.. Ага, бизнесмен. Ну, за двадцать лет ты не потерял ни одного бизнес-контакта. Скинь его телефончик. Мне все просто дается? Как гласит слоган: «Вы этого достойны». Пока.

«Ну вот, все готово к вечеринке, – безмятежно подумала Ленка. – Даже морковь и колбасу самой покупать не надо. Как же я про них забыла? Ладно, все хорошо, что хорошо кончается. Повеселимся!»

2

– Hello. What is your name?

(Привет. Как тебя зовут? – англ.)

– My name is Катя.

(Меня зовут Катя – англ.)

– Опять за свое? Не Катя, а Kate.

– Какая разница?

– Большая. Когда общаешься по-английски, забудь русский. Не себе говорение облегчай, а собеседнику понимание. Если ты Kate, значит, своя, с тобой можно болтать. Если Катя, стараться нечего, все равно не поймешь. Вернее, не захочешь понять, во что бы то ни стало.

В это субботнее утро в кухне Александрина особенно вдохновлялась преподавательской деятельностью. Пижама и голубенькие косматые тапки не гасили ее ража. Она прихлебывала свой крепкий черный кофе, задавала соседке элементарные вопросы, исправляла ошибки. И самозабвенно поучала, то есть как она сама это называла, учила учиться.

– Ладно, я постараюсь, – мирно сказала Трифонова.

– What would you like for breakfast?

(Чем будешь завтракать? – англ.)

– Nothing.

(Ничем. – англ.)

– Тьфу ты, ну ты. Кать, это же игра. К чему такая серьезность, а? Пользуйся случаем, неси, что в голову взбредет. Скажи: «Я хочу яблоко, но если его нет, ничего не буду».

– I want apple…

(Я хочу яблоко. – англ.)

– Артикль!

– Что еще?

– Не что, а где? Где артикль?

– I want an apple… But if we have not…

(Я хочу яблоко, но, если не у нас… – англ.)

– Вut if we don’t have any…

(Но, если у нас нет… – англ.)

– Ага! I won’t have anything at all.

(Я совсем ничего не буду – англ.)

– Ну, а кто ныл: «Никогда не вспомню школьный курс?» Десять дней позанималась и уже лопочешь вовсю. У тебя по английскому что было? Пять?

– Пять. Я отличные бесплатные уроки в Интернете нашла. Быстро вытаскивают то, что знала, но забыла.

Барышева поднялась, вымыла кружку и направилась к двери:

– Упорная ты. А у меня сеанс космической связи по скайпу. Не надо хихикать. Олег, он сейчас в Таиланде. Парень такой глубокий, такой буддист, такой йог. Правда, космос настоящий.

Катя занялась своей чашкой и тоже ушла к себе. Она почему-то постеснялась сказать Александрине, что уже освежала свой английский перед собеседованием в клинике. И штатный переводчик устраивала что-то вроде экзамена. Она так смешно обещала: «Я нащупаю ваш минимум». Еще месячные языковые курсы раз в год за счет работодателя в нерабочее время были предусмотрены контрактом. Потому что приезжали международные консультанты, обращались заболевшие в Москве иностранцы. Долбили, конечно, в основном медицинскую лексику и немного грамматику, но все-таки.

На следующий же день после разговора с Петровым Барышева предложила:

– Ты не думала позаниматься английским? Сделай что-нибудь для себя. Вот ты перебралась в Москву, освоилась. Теперь надо путешествовать по миру.

– Какая из меня туристка? – неохотно откликнулась Катя. – Я смотрю видео. Такие же дома, машины, люди, как у нас. Что там может быть нового?

– Атмосфера другая. Надо попробовать, а не по картинкам судить. Вдруг понравится. Учти, рано или поздно Москва покажется тесной. И возникнет потребность расширить знакомую территорию. Только без английского лучше не рыпаться. Тебе особенно. У тебя счастливая натура, Кать. Ты самодостаточная. То есть обойдешься без спутников. Они тебе, скорее, будут мешать. И надо самой заказывать еду, узнавать дорогу, переговариваться в гостинице. На таможне, в конце концов, цель визита назвать.

Трифонова, было, решила, что Александрина продолжает воплощать советы Анны Юльевны Клуниной. Но доктор знала про курсы английского для медсестер. Значит, Барышева сама придумала ей отвлекающую терапию. На всякий случай, она и сказала, что вряд ли вспомнит школьный курс.

– Ничего, я умею стимулировать. Чаще всего мы сталкиваемся в кухне в выходные. Будем трепаться по-английски. Каких-то пятнадцать минут в неделю, соседка. Но ты у нас человечище обязательный. Даже ради них найдешь время позаниматься.

– Ни для кого я не загадка, – делано вздохнула Катя.

– А я – загадка. Только для самой себя, – заявила Александрина. – И оцени, внаглую использую лучшие твои качества для твоей же пользы. Так мы договорились?

– Договорились. Только, чур, начинаем с «мама мыла раму».

– Пожалуйста. «Mom was washing a window frame».

(Мама мыла раму – англ.)

Как обычно, девушки засмеялись хором.

Барышева уговаривала Катю множеством слов. Но подействовала одна-единственная фраза: «Сделай что-нибудь для себя». Что именно? Отдохни? Развлекись? Переспи с кем попало? Вкусно поешь? Купи новое платье или туфли? Нет, выучи английский, чтобы удобно было путешествовать! Это не совсем укладывалось в голове. Мало того, что существовал другой мир, где себя баловали таким необычным образом. Так еще и войти в него было очень просто. Найди хороший сайт, читай, повторяй вслух, запоминай. Потом смотри американские фильмы с русскими субтитрами. Кому-то было бы трудно изыскать час-другой и заниматься каждый день. Но только не одинокой трудяге Кате.

Через два дня она недоумевала, почему не додумалась до столь естественного способа вправить себе мозги. Все на свете называлось по-другому, оставаясь собой. И люди, которые знали стол только как table, чувствовали то же, что и ты. Думали о том же. Любили и ненавидели так же. Было мучительно интересно, как звучит на их языке все, что ты привычно говоришь на своем. Казалось, будто надоевшие предметы, осточертевшие характеры, истершиеся впечатления становились новее, если их переназвать.

Через неделю Катя с удивлением заметила, что быстро пролетавшего за английским времени ей совсем не жалко. Она по-прежнему не собиралась ехать за границу. С этих позиций ее занятия были совершенно бесполезными. Но она от них наполнялась, а не пустела. «Как я могла внушать себе, что страдания меня облагородят? Они ничего не приносят, только отнимают, – думала Трифонова. – Еще раз при мне кто-нибудь воспоет их очистительную силу, дам в ухо. Пахать надо, а не страдать».

Через десять дней настало двадцать второе декабря. Но это не помешало Кате говорить с Александриной про apple на breakfast. И вообще, разобраться в «будущем в прошедшем» и зазубрить пару идиом было важнее, чем бояться то ли того, что Ленка не узнает номер Кирилла, то ли того, что узнает. Небывалый эффект самостоятельного изучения иностранного языка.

Александрина, виртуально пообщавшись с йогом Олегом, убежала в московскую реальность. Хотя назвать предновогоднюю Москву реальным городом трудно. Как бы то ни было, Катя осталась одна. И задумалась, в чем идти к Ленке. Давненько ей не приходилось размышлять на тему, что надеть в гости к едва знакомым людям. Когда-то мама с бабушкой говорили:

– Как тебе повезло, деточка. На работу можно ходить даже в ночной рубашке. Все равно под медицинским халатом не видно.

Обе выстрадали эту легкую зависть. На одежду никогда не хватало, а выходить в люди надо было ежедневно. Катя посмеивалась в ответ на рассказы об ухищрениях разнообразить гардероб, ничего не покупая. Бабушка в основном напирала на перелицовку пальто и платьев, умелую штопку и поминала добром знакомого сапожника. Тот славился прочными набойками и незаметными заплатками. «Однажды деду твоему так дыру в ботинке спьяну залатал, что утром сам найти не смог», – умилялась она.

Для мамы перелицовка вещей была уже символом нездоровой экономии, хотя сапожник все еще очень ценился. Она освоила бабушкину швейную машинку «Зингер» и перешивала старье в новье. Ни одно платье не отправилось на свалку. Оно сначала превращалось в юбку и жилет. Потом две ношеных юбки, у одной из которых лучше выглядел низ, а у другой верх, соединялись в третью – разноцветную ярусную. И служили дальше. А затем резались на тряпки. И только они, истершись до дыр, выбрасывались.

– Как же так? Материалы были качественными, натуральными. Нитки крепкими. Откуда столько проблем? – удивлялась Катя.

– Так одну юбку почти каждый день носили. Никакая материя не выдержит. А попробуй еще сохрани ее. Моль дырявила все, как ни проветривай, ни перетряхивай. Нафталин не всегда спасал, – отвечала бабушка. И благоговейно поднимала глаза к небу: – Вот синтетика появилась, мы и вдохнули, и выдохнули, наконец. Тут уж твоя мама шила, чтобы от моды не отстать. То короче подол сделает, то наставит. Или как-то повадилась из двух-трех нормальных аккуратных кофтенок мастерить одну широченную распашонку. Летучая мышь называлась. Я ее чуть не убила! А она: у всех есть, и мне надо. Ну, а тебя уже с базара одевали. Купишь, что люди носят, а через год сменишь. Красота!

– Слушай, бабуль, но ведь тогда все одинаково жили. И все перелицовывали, штопали, латали. Потом шили, вязали. Хоть не обидно было.

– Это кто тебе внушил такую глупость? – растерянно отвечала бабушка. – Начальство всегда в ателье отрезы носило. Кто побогаче, у спекулянтов вещи брали. Кто со связями в торговле, покупали импорт. Что, по-твоему, народу пофорсить не хотелось? Особенно молодым. Это уж старики все за всеми донашивали. Моя тетка Нина в тридцать девятом у деревенского сапожника пошила за два мешка картошки сапоги по ноге. Дорого, но от людей не отстала.

– Ты путаешь, бабуль, – снисходительно усмехалась внучка. – Я совсем маленькая была, но мама по-другому рассказывала. Как раз у спекулянтов импорт и покупали. Они фарцовщиками назывались.

– Я еще из ума не выжила. Мой брат двоюродный на дому по ночам картузы шил, а его жена днем на рынке из-под полы ими торговала и деньги в матрас зашивала. Да, еще ее свекровь шали вязала пуховые. Они в деревне коз держали. После войны дело было. Я тоже тогда маленькая была, мне тоже мама рассказывала, – мстительно передразнивала старушка.

– Так это… Посадить же могли.

– Соседи, конечно, доносили, милиция гоняла. Но нашу родню бог миловал. А ты вот меня не слушаешь. Я устала талдычить, не стирай ничего, кроме нательного белья, часто. И не гладь каждый день. Думаешь, порошок вещи улучшает? Горячий утюг им полезен? Носи аккуратно, береги, вот они и сохранятся долго.

– Твою любимую синтетику ничем не возьмешь.

– Катя, Катерина, одну химию не возьмет другая химия и жар? Только они и возьмут, помяни мое слово. И, вообще, – суровела бабушка, – на еду и тряпки просадить можно все. Деньги надо собирать. А не жир на боках и не платья в шкафу.

– Инфляция все деньги сожрет, – предупреждала внучка.

– Она пусть жрет, – последовало мрачное разрешение. – А ты копи, знай.

Советы были обычные. На них еще Катина мама наплевала году в семидесятом. Но вот за машинку колдовать села. А ее дочь носила чистую отутюженную юбчонку, светя прорехами. И всем любопытным объясняла, что денег на новую нет, хоть работает не меньше и не хуже других.

Услышав однажды это, бабушка истово перекрестилась:

– Вовремя ты на свет родилась. В мое время в лагере бы оказалась за такие фокусы.

– А в мое – в психушке, – задним числом предрекла мама.

– Милые мои, хорошие, вы хотите сказать, что во все времена найдутся люди, которые посчитают, что драной одежонкой я позорю власть, а не себя? И ни одного человека, который подарил бы мне пусть не новую, но целую, без дыры на заднице юбку? – вкрадчиво спросила Катя.

– Так ни у кого лишней не было… – отвечали ей бабушка и мама. – Своим детям сберегали, а не чужим. В принципе, с любой зарплаты на скромную одежду и обувь накопить удавалось. С какой стати тебе отдавать? Не инвалидка, трудиться можешь.

Они не ведали, что творили. После таких сеансов воспоминаний и доверительных бесед Катя надолго теряла интерес к еде и одежде. И еще к даче, кухонному гарнитуру и новой стенке, ради которых тоже надо было тянуть из себя жилы. Все, что не давалось легко, не делалось само собой, казалось ей излишним.

– В кого ты такая? – удивлялись мама с бабушкой. – Обделяешь себя и не понимаешь этого. Против чего воюешь? Против самой жизни.

Ее папа считал девочку инопланетянкой, просто потому что она не мальчик.

– Анатолий, поговори с Катей про школу, – требовала мама.

– Сама поговори. Еще ляпну что-нибудь не то, обижу, – терялся он, смущенно улыбался дочке и уходил в другую комнату.

Зато, когда однажды к ней во дворе приблизился незнакомый дядька с бегающими глазками, куривший на балконе и наблюдавший за гуляющим ребенком, отец мигом спустился вниз. Кате показалось, что он молча протянул страшному, бормотавшему про какую-то конфетку мужику руку. Но тот почему-то охнул, согнулся пополам и упал на колени. «Идем, доченька, – сказал папа, – купим мороженое». И они пошли в магазин, забыв оглянуться.

Были и другие разговоры.

– Какой торт испечь на первое мая? – спрашивала мама.

– Да какой хочешь, они все вкусные, – отвечал папа и быстро уходил в гараж.

– Толя, костюм тебе новый пора искать, – напоминала жена.

– Зачем? Я его всего раз десять надевал за пять лет. Лучше Кате что-нибудь купи или себе, – отмахивался он и снова прятался под машиной, вечно требующей ремонта.

Уже зная, что ее навсегда отвадили от подвигов сверхурочного труда и аскезы ради того, чтобы выглядеть не хуже людей, перед самым отъездом в Москву Катя все-таки поинтересовалась у отца:

– Почему ты всегда убегаешь, когда тебя спрашивают про еду или одежду?

– Да, знаешь, доченька, женщины про это всегда начинают ласково. А кончается скандалом из-за денег. Лучше все отдавать в семью. Есть что приготовят. И носить штаны, пока совсем не залоснятся. Малая плата за душевный покой.

– Я знаю, в кого пошла! – заорала Катя. – В тебя!

Это было не совсем так. Он мирился, она бунтовала. Но все равно их стало двое.

«Что это я вспоминаю детские глупости? – недовольно подумала Катя. – Разве мама с бабушкой виноваты в том, что я не знаю, в чем пойти к Ленке? Давно сама за себя отвечаю. И, кажется, мне это надоедает. Есть же счастливые женщины – взвалили все на своих мужчин и отдыхают».

Она открыла ноутбук и набрала в поисковике: «Модный лук». Внимательно рассмотрела картинки. Предлагаемый образ ее несколько смутил. С экрана мечтательно щурились с приоткрытыми ртами высокие тощие девушки. Некоторые были ниже и полнее Кати. Они нацеливались обольщать всех всегда и везде.