Текст книги "Охотники за нацистами"

Глава 8
“Un momentito, Señor”[346]346
  «Минуточку, сеньор» (исп.).


[Закрыть]

Была известна как минимум одна мощная еврейская подпольная организация, с конца войны во всех уголках света разыскивающая военных преступников, которые в 1945 году ускользнули от союзных войск. Говорили, что ее участники фанатично преданы своему делу; эти храбрые люди посвятили жизнь тому, чтобы покарать бесчеловечных монстров, ответственных за Белзен, Освенцим и прочие адские бездны.[347]347
  Higgins J., The Bormann Testament, 49–50.


[Закрыть]

Джек Хиггинс. «Завещание Бормана»[348]348
  Роман 1962 г., изначально опубликованный под названием «Завещание Каспара Шульца».


[Закрыть]

Был март 2014 года. Сидя в удобной гостиной на удивление современного дома в Афеке, близ Тель-Авива, Рафи Эйтан вспоминал о своей жизни и, в частности, о долгой службе в «Моссаде», пиком которой стал захват Адольфа Эйхмана 11 мая 1960 года.

В 1950-е, в возрасте двадцати четырех лет, когда он только начал работать в спецслужбе, ему посчастливилось приобрести этот дом. Недвижимость в здешнем районе была довольно дешевой, потому что еще не построили мост через реку, отделявшую его от города, не провели воду и электричество. «Я сказал себе, что обязательно куплю землю и однажды буду жить в своем доме прямо в Тель-Авиве»,[349]349
  Из интервью автора с Рафи Эйтаном.


[Закрыть] – довольно улыбался Рафи.

Сегодня Афека – это респектабельный район шикарных вилл и жилых апартаментов, связанный с центром города идеальными автострадами. Дом Эйтана стоит на тихой улочке, будто перенесенной со средиземноморского курорта. Первый этаж полон цветущих растений и залит светом из-под прозрачного купола крыши и из стеклянных дверей на террасу и в сад. Прихожую и уставленный книгами кабинет украшают минималистичные фигурки животных и людей, сплетенные из бронзовой и железной проволоки. Все они сделаны мощными руками Эйтана – теми самыми, которые полвека назад в роковой для Эйхмана день схватили нациста и затолкали в машину. А силу в руках и ладонях невысокий Рафи нарастил, увлекаясь лазанием по канату в юности.

Эйтан – сабра, то есть еврей, рожденный в Палестине или, позднее, в Израиле, – начал свой рассказ о самом известном похищении современной эпохи с того, что впервые побывал в Германии в 1953 году. Выйдя из поезда во Франкфурте, он первым делом подумал: «Каких-то восемь лет назад меня бы здесь казнили. А сегодня я представитель израильского правительства». Он поспешил добавить, что тот приезд никак не был связан с охотой за нацистами.

Один из величайших мифов послевоенной эпохи заключался в том, что израильские агенты неустанно рыскали по всему миру, выискивая нацистских преступников. По словам Эйтана, это совершенно не соответствовало реальности. Во Франкфурт он приехал, чтобы встретиться с агентами «Моссада», которые следили за евреями, перемещающимися из Восточной Европы и Советского Союза в только что созданный Израиль.

Поток беженцев в самом начале холодной войны породил весьма непростую проблему. По словам Эйтана, «именно эмигрантов вербовали разведслужбы всего Востока – Польши, Румынии и, конечно, России». Кремль всячески поддерживал арабов в их противостоянии с Израилем. Когда КГБ через «железный занавес» получал от своих агентов какую-то информацию, ее тут же передавали арабским соседям. Новое государство отчаянно нуждалось в жителях (население Израиля в 1953 году составляло около 1,6 миллиона человек[350]350
  “Vital Statistics: Population in Israel”, www.Jewishvirtuallibrary.org.


[Закрыть]), но среди них надо было выявить возможных предателей. «Приходилось проверять абсолютно каждого: не шпионит ли он для противника, – отмечал Эйтан. – Вот что было главным, а вовсе не охота за нацистами».

Авраам Шалом, агент «Моссада» австрийского происхождения, позднее возглавивший Шин-Бет (израильскую Службу внутренней безопасности), во время захвата Эйхмана был заместителем Эйтана. В своем интервью у себя дома в Тель-Авиве за три месяца до смерти в июне 2014 года он повторил мысль Эйтана и даже усилил ее: «Меня никогда не привлекала охота за нацистами как таковая».[351]351
  Из интервью автора с Авраамом Шаломом.


[Закрыть] Что же касается евреев, которые беспокоились о том, что слишком много военных преступников находится на свободе, то для них, по мнению Эйтана, лучшим решением было «приехать сюда и жить здесь».

В первые годы существования Израилю просто не хватало времени, энергии и ресурсов для погони за нацистами. Именно поэтому в 1953 году израильтяне проигнорировали наводку от Визенталя, полученную у австрийского барона, о том, что Эйхман скрывается в Аргентине. Даже если бы он предоставил более точную информацию о местонахождении Эйхмана, Израиль, по словам Эйтана, был просто не в состоянии выделить необходимые для поиска силы и средства. На тот момент перед ним стояла более актуальная задача – выживание государства в регионе, наполненном врагами.

* * *

К концу 1950-х годов, впрочем, премьер-министр Давид Бен-Гурион и другие израильские лидеры удостоверились в перспективах своей молодой страны. Мысль о том, что они могут провернуть крупную операцию по захвату известнейшего нацистского преступника, уже не казалась фантазией. Подвернись такая возможность, «Моссад» бы ее не упустил.

Именно это и произошло.

19 сентября 1957 года Фриц Бауэр, к тому времени ставший генеральным прокурором западногерманской земли Гессен, назначил встречу с Феликсом Шинаром,[352]352
  Подробности встречи приводятся по Isser Harel, The House on Garibaldi Street, 4.


[Закрыть] главой израильской миссии по выплате репараций. Для большей секретности они встретились в гостинице рядом с шоссе Франкфурт – Кёльн.

По словам Иссера Хареля, главы «Моссада», который позднее отправит Эйтана, Шалома и других оперативников в Аргентину, Бауэр сразу же перешел к делу. «Обнаружены следы Эйхмана!» – заявил он. Израильтянин усомнился, о том ли человеке идет речь, поэтому Бауэр уточнил: «Да. Адольф Эйхман. Он – в Аргентине».

«И что вы намерены предпринять?» – спросил Шинар.

«Буду с вами предельно откровенен, – сказал Бауэр. – Не знаю, смогу ли я в этом деле полагаться на германскую судебную систему, не говоря уже о сотрудниках посольства ФРГ в Буэнос-Айресе». Тем самым он открыто признал, что не доверяет многим людям, стоящим у власти в Германии, и боится, чтобы кто-нибудь не предупредил Эйхмана о грядущем аресте. «Поэтому я не вижу другого выхода, как поговорить с вами, – продолжил он. – Все знают, что вы подготовленные ребята, а кто больше вас заинтересован в поимке Эйхмана?» И тут же предостерег: «Я хотел бы поддерживать контакт с вами в связи с этим делом, но только при соблюдении строжайшей секретности».

Естественно, что общение Бауэра с израильтянами стоило держать в тайне прежде всего от германских властей. Шинар, само собой, согласился и пообещал, что передаст эту информацию своему руководству. «Благодарю вас от всего сердца за доверие. Израиль никогда не забудет того, что вы сделали», – сказал он.

Шинар отослал подробный отчет Министерству иностранных дел в Иерусалиме. Когда Вальтер Эйтан, генеральный директор министерства, встретился с Харелем в тель-авивском кафе и передал ему эту информацию, глава «Моссада» пообещал заняться расследованием незамедлительно. Той же ночью Харель изучил досье на Эйхмана из архива спецслужбы: «Тогда я ничего еще не знал о нем как о личности. Не знал, с каким патологическим рвением он осуществлял свою кровавую миссию». Но когда на рассвете Харель встал из-за своего стола, то знал, что «именно этот человек был в ответе за все, что произошло с евреями, что именно его руки дергали за ниточки, устраивая облавы и кровопролития».[353]353
  Там же, с. 2–3.


[Закрыть]

Харель понимал: к тому времени «мир слишком устал от жестоких историй» про нацистов. Однако, по его словам, он той же ночью решил: если Адольф Эйхман жив, то во что бы то ни стало он предстанет перед судом.

Многие, даже его подчиненные, сомневались в такой категоричности: в конце концов, с момента получения наводки от Бауэра до первых серьезных действий по поимке преступника прошло не меньше двух лет. Но даже если первоначальные шаги Хареля легко критиковать задним числом, в конце концов, он разработал потрясающе дерзкий план, который был блестяще исполнен.

* * *

Шинар, израильский представитель в ФРГ, вскоре после той встречи вернулся на родину. Глава «Моссада» воспользовался случаем, чтобы расспросить его и о разговоре с Бауэром, и о личных впечатлениях от этого человека. «Рассказ доктора Шинара произвел на меня сильное впечатление», – отметил Харель, заверив того, что отправит к Бауэру особого посланника, чтобы поддерживать контакт и получать дополнительную информацию.

Этим посланником стал Шауль Даром, который в 1947 году поехал во Францию совершенствоваться в живописи и сошелся с секретной организацией, переправлявшей евреев в Израиль.[354]354
  Подробности встречи Дарома и Бауэра: там же, c. 4–9.


[Закрыть] Он был прекрасным художником и, по оценке Хареля, талантливым разведчиком с «природным чутьем». Шауль свободно говорил на нескольких языках и благодаря профессии имел возможность разъезжать по всей Европе.

Даром и Бауэр встретились в Кёльне 6 ноября 1957 года. Встреча получилась очень продуктивной. Бауэр пояснил, что его информатором был полуеврей, выходец из Германии, проживавший в Аргентине, который вышел на связь с германскими властями после того, как увидел репортаж об исчезновении Эйхмана. Бауэр из соображений безопасности не сообщил имени своего корреспондента, однако подчеркнул, что информация от источника совпадает с тем, что он знал об Эйхмане и его семье. В частности, возраст сыновей (жена Эйхмана, Вера, вместе с детьми незадолго до этого уехала из Германии якобы к новому мужу). Осведомитель назвал и точный адрес: Буэнос-Айрес, район Оливос, улица Чакобуко, 4261.

Бауэр рассказал и о том, почему обратился к израильтянам, вместо того чтобы сотрудничать с германскими властями. «Я считаю, что вы единственные, кто стремится действовать», – сообщил он Дарому. Когда израильский агент выразил опасение, что правительство Аргентины не выдаст преступника, а, напротив, поможет ему скрыться, Бауэр ответил: «Меня тоже беспокоит такой поворот событий. Не исключаю, что вам придется самим вывезти Эйхмана».

Весьма недвусмысленное высказывание. Получается, что представитель закона в ФРГ, по сути, подталкивал израильтян к нарушению всех возможных юридических норм. Единственный человек в Германии, кого он полностью ввел в курс этого дела и кому всецело доверял, был Георг-Август Зинн, социал-демократ, премьер-министр земли Гессен.

Дарома впечатлило не только «мужество» Бауэра, готового переступить закон ради справедливости, но и его стремление оказать израильтянам любую поддержку. Харель позднее назвал его «достойным человеком с горячим еврейским сердцем». А намекая на возвращение многих бывших нацистов на государственные должности, добавил: «Полагаю, Бауэр разочарован развитием событий в ФРГ и не в ладу с собой из-за того, что занимается политической деятельностью в такой Германии».

Тем не менее первая попытка проверить наводку Бауэра закончилась очевидным провалом. В январе 1958 года Харель отправил в Буэнос-Айрос своего агента, Йоэля Горена, который много лет провел в Южной Америке и считался опытным оперативником.[355]355
  Подробности миссии Горена: там же, с. 10–12.


[Закрыть] Он получил строжайшие инструкции не предпринимать никаких мер и не привлекать к себе внимания. В сопровождении израильтянина, занимавшегося в Аргентине научными разработками, Горен проверил указанный адрес и пришел к выводу, что тот неверен. Сам район оказался бедным, с немощеными улицами, а «жалкий домишко, – как выразился Харель, – никак не вязался с нашими представлениями о жизни высшего офицера СС». Тогда считалось, что беглые нацисты сумели тайно вывезти огромные богатства Третьего рейха, отнятые у своих жертв.

Смутила израильтян и неопрятная женщина во дворе дома. Эйхман славился своей любовью к женскому полу, а эта европейка в мятой одежде никак не могла быть его супругой Верой.

Доклад Горена сильно разочаровал Хареля. В своем отчете обо всем деле Эйхмана, который Харель смог опубликовать только в 1975 году, спустя двенадцать лет после ухода из «Моссада», он заявил: «Все указывало на то, что след, по которому нас отправил Бауэр, был ложным, но я отказывался в это верить».

Впрочем, его вера изрядно пошатнулась, поэтому Харель сделал единственный разумный шаг в сложившейся ситуации: велел Дарому еще раз встретиться с Бауэром и узнать у него имя информатора, чтобы связаться с тем напрямую. Встреча произошла 21 января 1958 года во Франкфурте; Бауэр сдался, сообщил имя и адрес: Лотар Герман, Коронель-Суарес (городок в трехстах милях от Буэнос-Айреса) – и даже подготовил рекомендательное письмо от своего имени.

На этот раз в Аргентину отправился Эфраим Гофштетер – лучший следователь Израиля, отправлявшийся в Южную Америку по другому делу.[356]356
  Подробности путешествия Гофштетера в Аргентину и встречи с Германом и его дочерью: там же, с. 12–22.


[Закрыть] Харель поручил ему заодно проверить Германа и передать рекомендательное письмо. Герман отказался от встречи в Буэнос-Айресе, поэтому Гофштетеру пришлось сесть на ночной поезд до Коронель-Суарес. Когда он постучался в дверь, Герман пригласил его в дом, но сразу же потребовал доказательства того, что он действительно является представителем германских властей (как гласила легенда Гофштетера). «Откуда мне знать, что вы говорите правду?» – спросил он.

Гофштетер рассказал о рекомендациях Бауэра. Однако тот не взял протянутое письмо, а позвал жену и попросил прочитать его вслух. Только тогда Гофштетер понял, что Герман слеп. Жена зачитала рекомендации и добавила, что «подпись несомненно принадлежит доктору Бауэру».

Герман заметно расслабился и начал свой рассказ. Его родители погибли от рук нацистов, сам он тоже побывал в концлагере. Впрочем, Герман тут же добавил: «В моих жилах течет еврейская кровь, но жена – немка, и нашу дочь воспитывает она». За Эйхманом он следил лишь по одной причине: чтобы «воздать нацистам за муки и горе, которые они доставили мне и моей семье».

Полтора года назад он жил в пригороде Буэнос-Айреса – Оливос, где его знали исключительно как немца. Дочь Сильвия стала встречаться с молодым человеком по имени Николас Эйхман, который не догадывался о ее еврейском происхождении. Он несколько раз бывал в доме Германа и как-то обмолвился, что немцам стоило истребить всех евреев до единого. Была и другая подсказка: у Николаса отсутствовал выраженный региональный акцент, и он объяснил это тем, что отец во время войны часто менял место службы.

И однажды, после репортажа о военных преступниках, где упоминался Эйхман, Герман пришел к выводу: Николас – его сын. В те дни нацисты чувствовали себя в Аргентине как дома, практически не скрывались, и хотя сам Эйхман сменил фамилию, его сыновья этого делать не стали. Единственная предосторожность: Николас держал в тайне свой домашний адрес и, переписываясь с Сильвией после ее переезда, всегда просил отправлять письма на адрес знакомых. Это лишь усилило подозрения Германа, и он решил связаться с Бауэром.

Тут в комнату вошла Сильвия – «красивая девушка лет двадцати», как ее описал Гофштетер. Было очевидно, что если она и испытывала прежде какие-то чувства к Николасу, то они давно забыты. Когда Бауэр попросил Германа съездить в Буэнос-Айрес и проверить ситуацию на месте, тот взял с собой дочь: не только как глаза для слепого, но и как подругу Николаса. С помощью знакомых она нашла нужный дом и постучала в дверь.

Им открыла женщина, Сильвия спросила, здесь ли живут Эйхманы. «Она ничего не ответила, к нам вышел мужчина средних лет в очках и встал рядом с женщиной, – вспоминала Сильвия. – Я спросила, дома ли Ник». Тот, помедлив, сказал «неприятным резким голосом», что Ник работает сверхурочно. Сильвия поинтересовалась, не он ли господин Эйхман. «Мужчина как будто не заметил вопроса, – продолжала она. – Тогда я спросила: не он ли отец Ника. И он неохотно ответил: “Да”».

В семье Эйхманов было пятеро детей, трое родились в Германии, двое – в Аргентине, сообщила Сильвия. И хотя возраст старших совпадал с данными из досье, Гофштетер все равно не был до конца уверен. «Конечно, вы собрали очень ценные факты, но утверждать столь определенно рановато», – заявил он Герману. В конце концов, Вера могла выйти замуж повторно и оставить старшим детям фамилию от первого брака. Герман, однако, настаивал, что тот мужчина – однозначно Адольф Эйхман.

Пообещав покрыть их расходы, израильский агент попросил Германа собрать больше информации о подозреваемом: под каким именем тот живет, где работает, а также добыть фотографию или копии документов, отпечатки пальцев. По возвращении в Тель-Авив в разговоре с Харелем он назвал Германа «импульсивным и самоуверенным», выразив сомнения в достоверности его истории. Зато Сильвия произвела на него благоприятное впечатление, и он рекомендовал использовать ее, причем как можно быстрее – через пару месяцев Сильвия уезжала за границу.

Харель выделил Герману необходимые средства, но не получил ожидаемых результатов. Лотар и Сильвия выяснили, что дом по улице Чакобуко зарегистрирован на австрийца Франсиско Шмидта и состоит из двух изолированных квартир. По данным электрической компании, счетчик в одной записан на некоего Дагуто, а второй – на Клемента. Герман решил, что Эйхман скрывается под именем Шмидта и что он сделал пластическую операцию.[357]357
  Bascomb, 111–12.


[Закрыть]

Однако израильский агент в Аргентине выяснил, что Шмидт никак не мог быть Эйхманом: не совпадал состав семьи, да и жил он совсем по другому адресу. «Это окончательно подорвало наше доверие к Герману»,[358]358
  Harel, The House on Garibaldi Street, 27.


[Закрыть] – заключил Харель. В августе 1958 года он приказал «постепенно прекратить с ним связь».

Примерно в то же время ФРГ открыла в Людвигсбурге, живописном городке к северу от Штутгарта, Центр по расследованию преступлений национал-социалистов. В 1959 году Тувья Фридман получил от Эрвина Шюле, главы организации, письмо, в котором утверждалось, что Эйхман был замечен в Кувейте. Крайне взволнованный этими новостями, Фридман обратился к Ашеру Бен-Натану, своему старому контакту из Вены, который теперь служил в Министерстве обороны. В мыслях он уже представлял, как его отправляют в Кувейт арестовывать Эйхмана. Однако Бен-Натан не проявил ожидаемого энтузиазма. Фридман пришел к очевидному выводу, что власти совершенно не заинтересованы в поимке Эйхмана, и потому обнародовал полученные сведения в израильской прессе.[359]359
  Friedman, 246–49.


[Закрыть]

Бауэра разрыв контакта с Германом вкупе с появившимися данными о Кувейте сильно расстроили. Он беспокоился о том, что Эйхман узнает о поисках и снова скроется. В декабре 1959 года Бауэр поехал в Израиль, получив новую наводку.[360]360
  Harel, The House on Garibaldi Street, 32–35.


[Закрыть] Информатор сообщил, что Эйхман живет в Аргентине под именем Рикардо Клемента (что совпадало с данными электрической компании, которые получил Герман). Как отмечал Харель, главная ошибка Германа заключалась в том, что он считал Эйхмана владельцем дома, а не одним из арендаторов. Проверить новый след глава «Моссада» поручил другому агенту, Цви Аарони. Неожиданно след, обнаруженный Германом, вновь стал многообещающим, хотя было неизвестно – живет ли еще Эйхман по тому же адресу.

Когда Бауэр встретился в Иерусалиме с Харелем, Аарони и Генеральным прокурором Израиля Хаимом Коэном, то даже не пытался скрыть негодования. «Просто невероятно! – бушевал он, узнав, что имя Клемента всплывало задолго до нового информатора. – Да самый бестолковый полицейский в два счета выяснил бы все, что нам нужно! Спросите любого мясника или зеленщика на рынке, и он выложит вам все, что надо, про этого самого Клемента».[361]361
  Aharoni Z., Dietl W., Operation Eichmann: The Truth About the Pursuit, Capture and Trial 85.


[Закрыть]

Аарони, который, собственно, и рассказал о той встрече, со временем стал одним из самых ярых критиков Хареля. «Прискорбно, что Эйхмана выследил слепой и что “Моссад” проверял его наводку целых два года»,[362]362
  Там же, с. 84.


[Закрыть] – сокрушался он позднее.

Харель сообщил о прорыве в деле Эйхмана премьер-министру Бен-Гуриону. Тот велел доставить Эйхмана в Израиль, если данные подтвердятся. Он верил, что судебный процесс будет «важным событием с точки зрения как истории, так и морали».

* * *

Харель поручил Аарони отправиться в Аргентину и проверить, проживает ли «Клемент» по указанному Германом адресу, а заодно окончательно установить его личность.[363]363
  Harel, The House on Garibaldi Street, 36–37.


[Закрыть] Аарони считался «одним из лучших следователей Израиля»; он родился в Германии, в 1938 году бежал в Палестину, во время войны служил в британской армии и участвовал в допросах немецких военнопленных.[364]364
  Подробности биографии Аарони: там же, c. 35; и Bascomb, 130–31.


[Закрыть]

Но сначала он должен был закончить другое свое дело, и эти несколько месяцев задержки заставили Хареля буквально «сгорать от нетерпения».[365]365
  Harel, The House on Garibaldi Street, 36.


[Закрыть] Впрочем, Аарони не тратил время зря, изучая пока досье на Эйхмана и отчеты встреч с Бауэром. Наконец 1 марта 1960 года он приземлился в Буэнос-Айресе с израильским дипломатическим паспортом на чужое имя в кармане. По легенде, он работал в бухгалтерии Министерства иностранных дел.[366]366
  Aharoni and Diet l, 88.


[Закрыть]

В сопровождении местного студента, который вызвался помочь, 3 марта Аарони выехал на арендованном автомобиле в Оливос. Вскоре студент подошел к нужному дому, якобы в поисках своих знакомых. Однако оказалось, что дом на две семьи по улице Чакобуко пуст, а внутри работают маляры. Если Эйхман и жил здесь прежде, он переехал.[367]367
  Подробности поисков: там же, c. 90–100. В книге Иссера Хареля есть незначительные отличия: он утверждает, что для операции привлекли настоящего посыльного из отеля, который ничего не знал о миссии.


[Закрыть]

Аарони разработал импровизированный план действий. Вспомнив, что у сына Эйхмана, Клауса, 3 марта был день рождения, он поручил одному местному мальчику, Хуану, отнести в пустующий дом подарок с открыткой. По легенде, доставить посылку от молодой красивой женщины его попросил друг, работающий посыльным в большом отеле Буэнос-Айреса; в случае разоблачения юноша был бы ни при чем.

Ожидаемо не застав никого в доме, Хуан обошел вокруг и увидел женщину и мужчину, занимающихся уборкой.

«Извините, пожалуйста, мистер Клемент живет тут?» – спросил он. Оба вспомнили это имя, а мужчина уточнил: «Немец, что ли?»

Чтобы избежать подозрений, Хуан сказал, что не имеет понятия. Мужчина добавил: «У него три больших сына и еще маленький?»

Хуан снова сослался, что ничего не знает, ему лишь поручили передать посылку. Мужчина охотно рассказал, что Клементы уехали две-три недели назад, вот только куда – неизвестно.

Новости были неутешительными. Если бы Аарони прибыл чуть раньше, то застал бы Эйхмана в доме. Впрочем, мужчина явно поверил истории Хуана и отвел его к одному из маляров, работавших в доме. Тот оказался более осведомлен и рассказал, что Клемент переехал в Сан-Фернандо, другой пригород Буэнос-Айреса. Точного адреса он не знал, но предложил уточнить у одного из сыновей Клемента, работавшего в авторемонтной мастерской неподалеку.

Молодой немец в форме механика, которого другие работники называли то ли Тито, то ли Дито, подтвердил, что он – один из сыновей Клемента. Как оказалось позднее, это был Дитер, третий сын Эйхмана. Тот заподозрил неладное и принялся расспрашивать Хуана о посылке и о том, кто ее послал. Когда мальчик рассказал заготовленную легенду, Дитер сообщить новый адрес отказался, сославшись на то, что в новом районе улицы якобы не имеют названий, а дома – номеров. Хуану ничего не оставалось, кроме как передать ему пакет для брата.

Аарони и его небольшая команда решили выследить Дитера после работы. В первый вечер его уход с работы остался незамеченным, но через несколько дней удалось выяснить, что Дитера подвозят на мотороллере до киоска в Сан-Фернандо. Всего в ста ярдах от него располагался небольшой новый дом на Гарибальди-стрит, куда, как выяснится позднее, и перебралась семья Эйхмана.

Аарони был уверен, что Клемент – это и есть Эйхман, но хотел получить дополнительное подтверждение. И снова отправил Хуана в автомастерскую. Там он наплел историю о том, что отправитель пакета якобы возмущен, что подарок так и не был доставлен адресату. Дитер настаивал, что отдал пакет лично в руки Клаусу, только имя было указано неправильно: «Клемент», хотя надо было «Эйхман». Хуан счел это плохой новостью и решил, что агенты ищут не того человека. Аарони не стал рассказывать ему правду, лишь похвалил за «фантастическую работу».

Затем Аарони побывал в Сан-Фернандо и под разными предлогами пообщался с соседями. Те подтвердили, что недавно в их район переехали немцы; а архитектор раздобыл для него документы на покупку дома по Гарибальди-стрит, оформленные на имя Вероники Катарины Либль де Эйхман. Сам Аарони 19 марта увидел во дворе «мужчину среднего сложения, около 50 лет, с высоким лбом и лысеющей головой, снимавшего белье с веревки».[368]368
  Там же, с. 102–25.


[Закрыть]

Крайне взволнованный, он телеграфировал начальству, что «в доме Веры заметили мужчину, похожего на Эйхмана», и что у него нет никаких сомнений относительно его личности. Надо было скорее возвращаться в Израиль для подготовки операции захвата, но сперва Аарони решил раздобыть фотографию своей добычи.

Устроившись в фургоне крытого грузовика, он велел водителю остановиться возле киоска якобы затем, чтобы перекусить, а сам через отверстие в тенте сфотографировал дом и близлежащую местность. Добыть фотографию Эйхмана крупным планом он поручил своему помощнику, коренному испанцу. Тот под видом случайного прохожего завел с Эйхманом и его сыном непринужденный разговор, а сам скрытой камерой, спрятанной в портфеле, сделал несколько кадров.

9 апреля Аарони покинул Аргентину. На перелете «Париж – Тель-Авив» к нему присоединился Харель. «Ты уверен, что мы нашли именно того, кого искали?» – спросил он. Аарони показал ему фотографию и добавил: «У меня нет и тени сомнения».

* * *

Эйхман, судя по всему, абсолютно не беспокоился за свою судьбу. Это выдавал не только тот факт, что его жена использовала настоящее имя при оформлении документов на дом. Были и другие детали, обнаруженные Визенталем, которые подтверждали, что вдова повторно вышла замуж за своего же беглого мужа. Например, он нашел извещение о смерти мачехи Эйхмана, опубликованное в газете за подписью «Вера Эйхман» – по фамилии супруга. «Люди не лгут в таких уведомлениях»,[369]369
  Wiesenthal, 77.


[Закрыть] – заметил он в своих мемуарах. Та же самая подпись стояла и на уведомлении о смерти отца Эйхмана в феврале 1960 года.

Визенталь даже нанял двух фотографов с телеобъективами для съемок людей, присутствовавших на этих похоронах. Туда пришли братья Эйхмана, один из которых, Отто, удивительным образом был похож на Адольфа. Возможно, именно поэтому преступника часто «замечали» в Европе. Визенталь утверждал, что лично передал снимки израильским агентам: «Любой человек с фотографией Отто Эйхмана без труда опознал бы и его брата – пусть даже тот скрывается под именем Рикардо Клемента».[370]370
  Там же, с. 77–78.


[Закрыть]

Харель и другие противники Визенталя считали, однако, что он преувеличивает свою роль и даже подтасовывает факты. Не было, например, никакой встречи с израильскими агентами, настаивал Харель. Визенталь всего лишь отослал фотографии в израильское посольство в Вене. А там «никто не обратил на них особого внимания», потому что они не имели никакой ценности.[371]371
  Harel I., “Simon Wiesenthal and the Capture of Eichmann” (неопубликованная рукопись), 230.


[Закрыть] Один лишь Аарони, позднее выражавший неизменное восхищение Визенталем и презрение в адрес Хареля, утверждал, что австрийский «охотник за нацистами» предоставил «важную часть информации».[372]372
  Aharoni and Diet l, 86–87.


[Закрыть]

Так или иначе, все указывало на то, что израильтяне на верном пути. Однако Харелю и Эйтану, которому поручили проведение операции, еще предстояло продумать, как вывезти Эйхмана из страны. Надо было найти жилье для содержания пленника и транспорт до Израиля.

Харель взял на себя решение более предпочтительного варианта – перелета.[373]373
  Harel, The House on Garibaldi Street, 85–87.


[Закрыть] «Эль Аль», израильская авиакомпания, тогда еще не совершала регулярные рейсы в Аргентину, значит, нужен был убедительный повод для спецрейса. К счастью, в конце мая в Аргентине намечались торжества по случаю 150-летнего юбилея независимости, и приглашение получили и представители Израиля. Харель предложил Министерству иностранных дел отправить делегацию на специальном рейсе и в тесном сотрудничестве с руководством «Эль Аль» лично отобрал экипаж судна.

В это время Эйтан продумывал запасной, менее удобный план – перевозку Эйхмана по морю.[374]374
  Из интервью автора с Рафи Эйтаном.


[Закрыть] Он связался с председателем «Цим», израильской судоходной линии, у которой было два судна-рефрижератора. Как с иронией отметил Эйтан, на них из Аргентины в Израиль перевозили кошерную говядину. В трюме одного из судов сделали камеру, которая стала бы для Эйхана тюрьмой на время плавания, если бы план с перелетом провалился.

Подготовив за две недели группу захвата, достав фальшивые документы и разработав легенды, Аарони 24 апреля прилетел в Буэнос-Айрес.[375]375
  Aharoni and Diet l, 126.


[Закрыть] Обзаведясь усами и новым именем, он изображал уже не израильского дипломата, а немца-бизнесмена. За ним прибыл Авраам Шалом, заместитель Эйтана. Незадолго до этого он вернулся в Израиль после длительной миссии в Азии. Его сразу же вызвали к Харелю, и глава «Моссада» поручил ему встретиться с Аарони, проверить, на месте ли Эйхман, и в случае удачи отправить закодированный сигнал.[376]376
  Из интервью автора с Авраамом Шаломом.


[Закрыть]

Шалом был опытным агентом, но по непонятной причине дважды чуть не сорвал свое прикрытие. Добравшись до Парижа, он использовал немецкий паспорт с новым именем. А при пересадке в Лиссабоне вместе с другими пассажирами должен был сдать документы, а потом снова получить их перед рейсом до Буэнос-Айреса. Однако Шалом забыл вымышленное имя и под изумленным взглядом сотрудника аэропорта кое-как нашел свой паспорт по цвету. В самом Буэнос-Айресе при регистрации в отеле у него опять возникли проблемы с памятью. Шалом утверждал, что не был перевозбужден перед сложным заданием, однако его эмоции говорят об обратном.

Когда Аарони отвез Шалома на улицу Гарибальди, чтобы ознакомиться с местностью, район произвел на последнего самое благоприятное впечатление. «Это была не улица в прямом смысле слова, а скорее малолюдная пешеходная дорожка, по которой изредка ездили автомобили», – как он выразился. Идеальное место для работы – без освещения и лишних свидетелей. Случайный свет появлялся здесь только от проезжающих автомобилей. Израильтяне уже не удивлялись, что такой влиятельный человек, как Эйхман, теперь живет в столь скромных условиях. Его личность окончательно установили, а также с безопасного расстояния отследили график перемещений. Каждое утро «Клемент» садился на автобус до завода «Мерседес», каждый вечер в одно и то же время возвращался и шел от остановки пешком.

Захватить Эйхмана поручили самому сильному члену команды – Петеру Малкину. «За всю жизнь я не испытывал ни малейшего страха, – вспоминал тот. – Теперь же был в ужасе: вдруг что-то сорвется».[377]377
  Malkin P. Z., Stein H., Eichmann in My Hands, 127.


[Закрыть] Впрочем, Эйтан, прибывший одним из последних, был согласен с Шаломом: условия идеальные. «С самого начала изучив ситуацию, район, дом, окружение, я не сомневался, что причин для провала не будет»,[378]378
  Из интервью автора с Рафи Эйтаном.


[Закрыть] – подчеркивал он.

Оглядываясь назад, тем не менее Эйтан признавал, что в дело вполне могла вмешаться случайность. В Буэнос-Айресе нелегко было достать хороший автомобиль; в аренду, как правило, сдавали древние колымаги, которые часто ломались. Кроме того, кто-нибудь из агентов мог выдать себя неосторожным словом. Харель, сам прилетевший в Буэнос-Айрес, чтобы контролировать операцию на месте, дал Эйтану пару наручников, оставив ключ у себя. Если бы после похищения агентов арестовала аргентинская полиция, Эйтан должен был приковать себя к Эйхману и потребовать доставить их обоих в израильское посольство.