Текст книги "Охотники за нацистами"

Эйтан взял наручники, хотя договорился с Аарони, что в случае провала Эйхмана проще убить. Отсутствие оружия его не смущало: Эйтан никогда не брал пистолет на задание, считая, что оружие только усугубит его проблемы, если он будет схвачен. «Самый легкий способ убить человека голыми руками – сломать шею», – утверждал он.

* * *

Вечером 10 мая, накануне запланированной операции, Харель собрал всю команду, чтобы дать последние указания.[379]379
  Harel, The House on Garibaldi Street, 150–52.


[Закрыть] Все уже знали свои роли, подготовили в общей сложности семь конспиративных квартир не только для пленника, но и для агентов. Те, кто остановился в гостиницах, должны были выселиться заранее, чтобы полиция не связала их с завтрашним похищением.

После повторения деталей плана Харель заговорил о масштабе предстоящего события: «Я пытался показать своим сотрудникам уникальный нравственный и исторический смысл того, что они делают, – вспоминал он. – Они были выбраны судьбой, чтобы один из величайших преступников всех времен предстал перед судом в Иерусалиме».

«Впервые в истории палача еврейского народа будут судить сами евреи, и мир услышит полный отчет о злодеяниях нацистов, а молодое поколение Израиля узнает, как пытались уничтожить наш народ», – добавил он. Харель внушал, как важна эта миссия, и хотя они собирались нарушить законы дружественной страны, на тот момент «не было другого способа послужить справедливости и правосудию».

На случай провала он проинструктировал агентов так: если их схватят, они могут признаться, что являются гражданами Израиля, однако должны при этом утверждать, что действовали по собственной инициативе. Ни в коем случае нельзя упоминать израильские власти!

Харель верил в успех дела и надеялся, что члены команды разделяют эту веру. Впрочем, вполне естественно, что их беспокоили мысли о возможной неудаче. Один из агентов спросил открыто: «Как думаете, нам дадут большой срок, если поймают?» Глава «Моссада» ответил так же прямо: «Лет пять, если повезет».

Для операции израильтяне подготовили два автомобиля. Они планировали схватить Эйхмана по пути с работы. Автобус прибывал в 19:40. Первым автомобилем управлял Аарони, внутри должны были разместиться Эйтан, Моше Тавор и Малкин, которому поручили схватить Эйхмана, по возможности без телесных повреждений. «Ни царапины»,[380]380
  Malkin and Stein, 142, 183.


[Закрыть] – особо предупредил его Харель.

Малкин, мастер маскировки, надел темную одежду и парик, а также пару толстых перчаток. В Аргентине была зима, так что он не выглядел странно. «Перчатки, конечно, защищали от холода, но купил я их не для того, – вспоминал он. – Меня тошнило от одной мысли, что придется голыми руками трогать этот рот, обрекший на смерть миллионы людей, чувствовать на коже его дыхание и слюну». Малкин, как и другие члены команды, во время холокоста потерял близких.

Во второй машине сидел Шалом и остальные агенты. Они припарковались в тридцати ярдах и открыли капот, делая вид, будто чинят двигатель. При появлении Эйхмана они должны были зажечь фары, чтобы ослепить его и не дать заметить первую машину.[381]381
  Подробности похищения Эйхмана: Harel, The House on Garibaldi Street, 162–69; Aharoni and Diet l, 137–44, а также из интервью автора с Рафи Эйтаном и Авраамом Шаломом.


[Закрыть]

Обычно Эйхман строго придерживался расписания, но в тот вечер отчего-то запаздывал. В восемь часов Аарони не выдержал и шепотом спросил у Эйтана, что делать: уходить или ждать дальше? Эйтан велел пока остаться, хотя понимал, что тянуть не стоит: две припаркованные машины даже в темноте могли привлечь ненужное внимание.

Шалом в 20:05 вышел из автомобиля – и сразу же увидел Эйхмана. Он бросился обратно и включил фары; второй агент торопливо захлопнул капот. Аарони тем временем следил за Эйхманом в бинокль из первой машины. Он предупредил Малкина, что тот держит руку в кармане: возможно, у него оружие…

Когда Эйхман миновал автобусную остановку и свернул за угол, направляясь в сторону их автомобиля, Малкин загородил ему путь. «Un momentito, señor», – произнес он фразу, которую репетировал несколько недель.[382]382
  Malkin and Stein, 186–87.


[Закрыть] Эйхман резко остановился, и Малкин набросился на него. Однако из-за предупреждения Аарони он схватил Эйхмана не за горло, как планировал, а за правую руку – и двое мужчин кубарем покатились в канаву на обочине.

Эйхман закричал. «Хорошо спланированная и тщательно подготовленная операция чуть не провалилась», – позднее отчитывался Аарони. Чтобы заглушить крики, он завел двигатель, а Эйтан и Тавор бросились на помощь Малкину. Тот схватил Эйхмана за ноги, двое других – за руки и быстро втащили немца в заднюю дверь. Агенты сунули Эйхмана на пол салона и закидали одеялами, чтобы прикрыть его и не поранить. Эйтан прижимал голову пленника коленом. Пистолета у того не оказалось.

Аарони рявкнул на Эйхмана по-немецки: «Не шуми, а то прикончим!» Малкин все еще закрывал рукой рот Эйхману под одеялом, но когда тот кивнул, показывая, что понял приказ, убрал руку. В полной тишине они тронулись. Эйтан и Малкин пожали друг другу руки. Эйхман, который из-за проблем со зрением теперь носил очки с толстыми линзами, лежал совершенно неподвижно. По дороге на главную конспиративную квартиру они остановились, чтобы сменить номерные знаки. На время потеряли из виду второй автомобиль, но тот вскоре тоже подъехал и последовал за ними к вилле, где с нетерпением ждали остальные члены команды.

Израильтяне занесли Эйхмана в одну из комнат на втором этаже, уложили на железную кровать и приковали за ногу к ее тяжелой раме. Затем его раздели и обыскали, чтобы удостовериться в отсутствии яда. Пленник утверждал, что, живя свободным человеком, давно от него избавился, однако врач все равно удалил ему все зубные коронки и осмотрел тело. Эйтан, Шалом, Малкин и Аарони присутствовали в комнате. Врач проверил подмышку, где у офицеров СС была татуировка с группой крови, но у Эйхмана там оказался лишь небольшой шрам. Как он позднее признался, татуировку выжег сигаретой, когда его в конце войны схватили американцы. Так и не установив личность пленника, его тогда отпустили.

Аарони, имевшему опыт работы следователем в британской армии, поручили вести допрос, чтобы совершенно точно избежать ошибки. Он прекрасно изучил досье на Эйхмана и был готов выбить из него признание. «Аарони казался довольно скучным следователем, – с улыбкой вспоминал Шалом. – Один и тот же вопрос он мог задавать медленно и многократно, десятки раз, пока допрашиваемый не начинал говорить».

Однако Эйхман сломался быстро, так что способности Аарони не пригодились. Когда спросили имя, он поначалу ответил: «Рикардо Клемент». Однако рост, размер обуви и одежды совпадали с информацией из досье. Когда Аарони спросил, был ли он членом нацистской партии, Эйхман ответил утвердительно. Личный номер СС он тоже назвал правильно, как и дату и место рождения – 19 марта 1906 года, Золинген, Германия.

«Под каким именем вы родились?» – спросил тогда Аарони. «Адольф Эйхман», – признался тот. Как выразился Аарони, «мы словно вышли из тоннеля, после долгой и трудной операции смогли наконец вздохнуть».

Незадолго до полуночи Аарони и Шалом отправились в центр Буэнос-Айреса, где в кафе их ждал Харель. Чтобы не привлекать к себе внимание, тот периодически заказывал кофе. «Уж не знаю, сколько чашек ему пришлось выпить», – со смехом вспоминал Шалом.

* * *

Специальный рейс «Эль Аль» – самолет «Бристоль Британия» с израильской делегацией на борту – приземлился в Буэнос-Айресе около шести вечера 19 мая.[383]383
  Bascomb, 262–63.


[Закрыть] Делегацию возглавлял Абба Эбан, министр без портфеля, прежде служивший послом Израиля в США и ООН, позднее ставший самым эффективным министром иностранных дел государства. Премьер-министр Бен-Гурион предупредил его, что реальная цель полета – доставить Эйхмана в Израиль, но эта информация была известна только небольшому числу людей на борту. Однако присутствие троих мужчин в форме «Эль Аль», которые даже пытались сделать вид, что исполняют обязанности бортпроводников, вызывала у команды воздушного судна определенные подозрения.

Тем временем на конспиративной квартире Аарони и Малкин продолжали допрашивать Эйхмана. Тот – должно быть, практикуясь перед судом, – утверждал, что вовсе не был антисемитом: «Поверьте, я ничего не имел против евреев».[384]384
  Malkin and Stein, 204–5.


[Закрыть] Просто Эйхман, как офицер СС, дал клятву преданности непогрешимому Гитлеру и потому не мог не исполнять его приказов. Как выразился Малкин, подводя итог этих излияний: «Он всего лишь выполнял свою работу».[385]385
  Там же, с. 216.


[Закрыть]

Как заключенный Эйхман не доставлял никаких хлопот. По наблюдениям Хареля, он желал только одного: «спасти свою шкуру, всячески угождая хозяевам положения».[386]386
  Harel, The House on Garibaldi Street, 182.


[Закрыть] Пленник боялся немедленной расправы и потому с облегчением перевел дух, услышав, что предстанет перед судом. Он всячески убеждал похитителей, что суд должен состояться в Аргентине, Германии или Австрии, но когда Аарони сказал ему, что этого не будет, согласился подписать заявление о готовности следовать в Израиль для суда.[387]387
  Aharoni and Diet l, 152–53.


[Закрыть]

Все это время агенты тщательно следили за сообщениями в прессе – не упомянет ли аргентинская полиция о похищении? Но, как позже расскажет Николас Эйхман, его родные сразу заподозрили израильтян в похищении и избегали публичных действий, чтобы не разоблачить отца перед властями.[388]388
  Harel, The House on Garibaldi Street, 179–80.


[Закрыть]

Главная задача агентов теперь заключалась в том, чтобы доставить Эйхмана на борт судна. Шалом несколько раз съездил в аэропорт, запоминая дорогу и знакомясь с охраной.[389]389
  Из интервью автора с Авраамом Шаломом.


[Закрыть] Он примелькался настолько, что ему удавалось беспрепятственно заходить в ангар с самолетом. 20 мая, в назначенный день, Шалом еще раз проверил самолет и отправил Харелю сообщение, что все готово. Чуть раньше команду судна предупредили, что на борту будет еще один приболевший пассажир в униформе «Эль Аль». Его имя, конечно, не сообщили, но экипаж все понял и без лишних слов.[390]390
  Harel, The House on Garibaldi Street, 237, 249.


[Закрыть]

Эйхман послушно помылся, побрился и надел форму бортпроводника. Когда врач достал шприц со снотворным, он пытался возразить, что укол делать необязательно. Впрочем, рисковать израильтяне не собирались. Эйхман спорить не стал и послушно вытянул руку. Когда они были готовы выдвигаться, препарат уже подействовал, но Эйхману все равно хватило сил напомнить о своей куртке – он сам попросил надеть ее, чтобы не выделяться на фоне остального экипажа.

Полусонного Эйхмана конвоировали в аэропорт на трех машинах.[391]391
  Там же, с. 252–56.


[Закрыть] Все пассажиры первого автомобиля были в униформе «Эль Аль», и охрана пропустила их без всяких вопросов. В ангаре Эйхмана окружили плотным кольцом, поддерживая за плечи, поскольку у него заплетались ноги, а на борту усадили в первом классе, рядом с другими членами «команды», которые тоже притворились спящими. В случае проблем их намеревались представить как сменный экипаж, отдыхающий в ожидании своей смены. Незадолго до полуночи 20 мая самолет взлетел. Когда он покинул аргентинское воздушное пространство, «спящая» команда «проснулась», чтобы обнять друг друга и отпраздновать успех. Остальной же экипаж получил возможность взглянуть на своего таинственного пассажира.[392]392
  Bascomb, 290.


[Закрыть]

Сам Харель тоже присутствовал на борту, но большинство других агентов, участвовавших в захвате – включая Эйтана, Шалома и Малкина, – должны были покидать Аргентину своим ходом и не сразу, а в течение нескольких дней. И хотя похищение вскоре стало достоянием гласности, личности похитителей хранились в тайне много лет.

Случившееся быстро привело к перепалке на тему, кто внес больший вклад в поимку Эйхмана. «Охотники за нацистами» – такие, как Тувья Фридман и Симон Визенталь, – не преминули воспользоваться шансом и представить собственную версию событий. Фридман тут же издал автобиографию, где похищение обросло драматичными подробностями. Якобы Эйхман, узнав, что его похитили израильтяне, упал в обморок, а очнувшись, спросил: «Кто из вас Фридман?»[393]393
  Friedman, 266.


[Закрыть] Впрочем, автор добавил: «История получена из вторых рук, и за ее достоверность я не ручаюсь». Эйтан, лично помогавший затащить Эйхмана в автомобиль, категорично заявлял, что ничего подобного не было.

Свою книгу «Ich Jagte Eichmann» («Я выследил Эйхмана») в 1961 году опубликовал и Визенталь. Уже само название подчеркивало, что бо́льшую часть заслуг он присваивает себе, хотя в последующих публичных выступлениях и письмах Визенталь был более умеренным. Он с гордостью сообщал, что Яд ва-Шем 23 мая 1960 года, после официального заявления Бен-Гуриона, якобы прислал ему телеграмму: «Сердечно поздравляем Вас с этим блестящим достижением!»[394]394
  Segev, 148.


[Закрыть]

Однако позднее, на пресс-конференции в Иерусалиме, Визенталь уже осторожнее выбирал слова: «Захват Эйхмана нельзя считать достижением одного конкретного человека. Он стал возможным благодаря сотрудничеству в лучшем смысле слова. Это была настоящая мозаика, особенно в завершающей стадии, когда много людей, по большей части даже незнакомых друг с другом, собирали воедино маленькие частички. Я могу рассказать лишь о собственном вкладе в это дело – и даже не знаю, насколько он был велик».[395]395
  Pick, 147.


[Закрыть]

В мемуарах 1989 года «Справедливость, а не месть» он написал: «Я был настойчивым загонщиком, но не стрелком».[396]396
  Wiesenthal, 70.


[Закрыть] Его дочь Паулинка и ее муж Джерард Крайсберг говорили, что Визенталь никогда не требовал признания. Упоминая израильтян, он всегда добавлял: «Я никогда бы не справился с тем, что сделали они. Разве мог я один сравниться с целой страной вроде Израиля?»[397]397
  Из интервью с Паулинкой и Джерардом Крайсберг.


[Закрыть]

Фриц Бауэр, генеральный прокурор федеральной земли Гессен, до самой смерти в 1968 году скрывал свое бесспорно важное участие в поимке Эйхмана и не требовал никакого признания. Харель, сразу же после доставки пленника в Израиль, передал сообщение об этом своему человеку в Германии. За несколько часов до официального заявления Бен-Гуриона они встретились в ресторане. Узнав новости, Бауэр не сдержал эмоций и обнял посланника, чуть не плача от восторга.[398]398
  Harel, The House on Garibaldi Street, 275.


[Закрыть]

Хотя собственные достижения Бауэр не выставлял напоказ, он не смог обойти вниманием ту шумиху в СМИ, которую поднял Визенталь. «Называет себя главным охотником, хотя сам его не ловил», – в частном порядке сказал о нем Бауэр другу.[399]399
  Steinke, 23.


[Закрыть]

Впрочем, особого негодования от того, что не он оказался в центре внимания, Бауэр не испытывал. В отличие от Иссера Хареля. Тот, как глава «Моссада», требовать признания не мог, однако его очень злило, что все заслуги приписывают другому. В 1975 году Харель наконец был свободен для выражения своего мнения и опубликовал книгу «Дом на улице Гарибальди»,[400]400
  На русском языке вышла в 1992 году под названием «Похищение палача». Настоящие имена агентов скрыты, вместо них используются псевдонимы.


[Закрыть] где демонстративно опустил все упоминания о Визентале. Позднее, в так и не опубликованной рукописи «Симон Визенталь и похищение Эйхмана», он прямо написал, что тот не играл никакой роли в операции и «не мог примириться с правдой».[401]401
  Harel, “Simon Wiesenthal and the Capture of Eichmann,” 3, 23.


[Закрыть]

Бывший глава «Моссада» вовсе не отрицал, что «Визенталь годами выслеживал Эйхмана и всегда был готов помочь», но его крайне возмущало, что Визенталь воспользовался официальным молчанием Израиля по поводу операции. «Сперва он осторожничал, затем, приняв молчание за согласие, набрался смелости и стал приписывать все заслуги по захвату Эйхмана исключительно себе одному»,[402]402
  Там же, с. 3, 5.


[Закрыть] – гневно писал Харель. Рукопись довольно едко высмеивала личность Визенталя, а заодно выражала негласный намек отдать должное ее автору за главную роль в этой операции.

Другие участники операции более объективно оценивали вклад Визенталя в общее дело и понимали причины вражды между двумя сильными личностями. «На кону стоял ценный приз – возможность считаться человеком, поймавшим Эйхмана»,[403]403
  Из интервью автора с Авраамом Шаломом.


[Закрыть] – резонно заметил Шалом.

В малочисленном сообществе «охотников за нацистами» споры не утихают и по сей день, уже после смерти обоих действующих лиц (Харель скончался в 2003 году, Визенталь – в 2005-м). Однако широкая общественность об этой схватке практически ничего не знала. Куда больше всех интересовал вопрос, который пришел на ум Харелю, впервые повстречавшему своего знаменитого пленника на вилле в Буэнос-Айресе.

«Когда я увидел Эйхмана в первый раз, я был поражен своей реакцией», – вспоминал он. Вместо ожидаемой ненависти Харель почувствовал скорее удивление: «Он выглядит как самый обычный человек. Если бы он попался мне на улице, я не обратил бы на него внимания. Что же превращает обычного человека в чудовище?»[404]404
  Harel, The House on Garibaldi Street, 196–97.


[Закрыть] – спросил Харель самого себя.

Именно этот вопрос был у всех на уме во время судебного процесса в Иерусалиме.

Глава 9
«Хладнокровно и безжалостно»

То, что многие (и я в том числе) испытывали в заключении и после «стыд», а также чувство вины, – неопровержимый факт, подтверждаемый многочисленными свидетельствами. На первый взгляд это невероятно, но так оно и было.[405]405
  Леви П. Канувшие и спасенные / Пер. с итал. Е. Дмитриевой. М.: Новое издательство, 2010.


[Закрыть]

П. Леви. Канувшие и спасенные[406]406
  Примо Леви – итальянский химик и писатель еврейского происхождения, узник Освенцима. Покончил с собой в 1987 году. «Канувшие и спасенные» («I sommersi e i salvati»), книга о холокосте, – его последнее произведение.


[Закрыть]

Утром 22 мая 1960 года Эйхман был доставлен специальным рейсом в тель-авивский аэропорт «Лидда» (позднее переименованный в Аэропорт имени Бен-Гуриона). На следующий день Бен-Гурион заявил своим министрам:

– Наша разведка давно искала Адольфа Эйхмана и наконец-то его нашла. Он в Израиле и здесь же предстанет перед судом.[407]407
  Здесь и далее цитаты из стенограммы заседания кабинета министров приводятся с опорой на следующий источник: Friedman M. Ben-Gurion’s Bombshell: We’ve Caught Eichmann // The Times of Israel, April 8, 2013.


[Закрыть]

Премьер выразил намерение безотлагательно озвучить эту новость в кнессете, подчеркнув, что арестованного будут судить за преступления, которые по израильским законам до сих пор караются смертной казнью. Согласно стенограмме заседания кабинета, хранившейся под грифом «Совершенно секретно» и опубликованной лишь в 2013 году, изумленные коллеги засыпали Бен-Гуриона вопросами.

– Каким образом? Где? Как такое возможно? – спросил министр транспорта Ицхак Бен-Аарон, на что премьер ответил:

– Для этого у нас есть спецслужбы.

Бен-Гуриона стали поздравлять. Министр финансов Леви Эшколь предложил выразить на заседании парламента особую благодарность тем, кто участвовал в операции, и «чем-нибудь их наградить».

– Чем? – спросил Бен-Гурион.

Когда Эшколь подчеркнул, что в Израиле до сих пор не учреждено никаких медалей, Бен-Гурион ответил:

– Мицва – уже сама по себе награда.

(На иврите слово «мицва» означает «заповедь», но в обиходе так называют любое благое дело.)

Членам кабинета отчаянно хотелось узнать подробности операции, однако министр юстиции Пинхас Розен рекомендовал никаких деталей не разглашать. Последовала краткая дискуссия о том, кто может быть назначен адвокатом Эйхмана.

– Мы предоставим ему любого защитника, какого он пожелает, – сказал Розен.

– Только если это не бывший нацист, – вмешалась Голда Меир, министр иностранных дел.

– А если араб? – спросил министр сельского хозяйства Моше Даян.

Бен-Гурион заявил:

– Я уверен, что ни один араб не согласится его защищать.

На вопрос о том, как Эйхман ведет себя в тюрьме, Харель, руководитель «Моссада», также присутствовавший на совещании, ответил:

– Он нас не понимает. Он ждал побоев, но мы обращаемся с ним в соответствии с законами Государства Израиль.

Для такой щепетильности были веские причины. Впоследствии Гидеон Хаузнер, прокурор по делу Эйхмана, сказал: «Наша страна проходила серьезную проверку. Международная общественность смотрела, как мы справимся с задачей, которую себе поставили».[408]408
  Hausner G. Justice in Jerusalem, 288.


[Закрыть]

Вскоре во всем мире уже цитировали лаконичное, но волнующее заявление, сделанное Бен-Гурионом на заседании израильского парламента: «Сообщаю кнессету о том, что недавно Службе государственной безопасности Израиля удалось обнаружить известного нацистского военного преступника Адольфа Эйхмана, ответственного наряду с другими лидерами национал-социализма за так называемое “окончательное решение еврейского вопроса”, то есть за истребление шести миллионов европейских евреев. В настоящее время Адольф Эйхман содержится под стражей в нашей стране и здесь же в скором времени предстанет перед судом по закону о преследовании нацистов и их сообщников».[409]409
  Bascomb, 298–99.


[Закрыть]

Хаузнер был прав: дело Эйхмана стало для самого Государства Израиль своего рода испытанием. Как и предполагал Бен-Гурион и его коллеги, международная общественность осудила действия израильских спецслужб. Если сами израильтяне, услышав речь своего лидера, были сначала потрясены, а затем воодушевлены, то в аргентинском правительстве произошедшее вызвало бурное негодование. Министр иностранных дел Аргентины потребовал от посла Израиля объяснений. И, само собой, возвращения Эйхмана.

Решительно отклонив последнее требование, израильское правительство сфабриковало неправдоподобную историю о «евреях-добровольцах, в числе которых были израильтяне», которые якобы выследили Эйхмана и получили от него письменное согласие предстать перед израильским судом. Представитель Аргентины при Организации Объединенных Наций подал жалобу в Совет Безопасности, вследствие чего была принята резолюция, осуждающая действия израильской разведки как нарушение суверенитета южноамериканской страны.[410]410
  См. там же, с. 304–305.


[Закрыть] Однако в ней также отмечалось, что Эйхман должен-таки предстать перед судом.

Похищение Эйхмана критиковали не только силы, известные своей враждебностью по отношению к Израилю. В передовице «Вашингтон пост» говорилось, что ближневосточное государство прибегло к «закону джунглей», присвоив себе право вершить суд «от имени воображаемой еврейской этнической общности».[411]411
  См.: Bernstein A. Israeli Judge Moshe Landau, Who Presided over Nazi Officer’s Trial, Dies at 99 // Washington Post, May 3, 2011; а также Lipstadt, 34.


[Закрыть] Многие зарубежные общественные деятели, евреи по происхождению, высказались против проведения процесса над Эйхманом в Израиле.

Британский философ Исайя Берлин направил Тедди Коллеку, мэру Иерусалима, письмо, в котором упрекнул Израиль в «политической недальновидности»: по мнению британца, мудрее было бы передать нациста другой стране во избежание упреков в пристрастности и излишней жестокости.[412]412
  См.: Aderet O. The Jewish Philosopher Who Tried to Convince Israel Not to Try Eichmann // Haaretz, December 28, 2013.


[Закрыть] Психолог Эрих Фромм назвал похищение Эйхмана «актом беззакония сродни тем, в которых повинны сами нацисты».[413]413
  Цит. по: Lipstadt, 31.


[Закрыть]

Американский Еврейский комитет в своем обращении к Голде Меир высказался против того, чтобы Эйхмана судили в Израиле, так как он «повинен в чудовищных преступлениях не только против евреев, но и против всего человечества».[414]414
  Там же с. 34.


[Закрыть] Группа юристов, собранная по инициативе этой организации, рекомендовала Израилю самостоятельно расследовать дело Эйхмана, однако затем передать материалы в Международный трибунал.

Принимать подобные предложения Бен-Гурион наотрез отказался. Примерно через год, 11 апреля 1961 года, Хаузнер произнес на суде обвинительную речь, из которой стало ясно, что руководители Государства Израиль в самом деле считают себя вправе судить Эйхмана от имени всех жертв холокоста: «Рядом со мной, здесь и сейчас, незримо стоят шесть миллионов обвинителей. Они уже не могут восстать из пепла, поднять указующий перст и прокричать человеку, сидящему в стеклянной будке: “Обвиняю тебя!” Их прах развеян над Освенцимом, Треблинкой и другими лагерями смерти по всей Европе».[415]415
  Hausner, 323.


[Закрыть]

Габриэль Бах, один из двух помощников прокурора Хаузнера, единственный из всех участников процесса, кто был жив на момент написания этой книги, отметил еще один факт, объясняющий необходимость проведения суда над Эйхманом именно в Израиле: «До того как начался этот процесс, многие преподаватели говорили мне, что молодые люди ничего не хотят слышать о холокосте. Им стыдно. Молодой израильтянин понимает: можно погибнуть или получить ранение на войне, можно проиграть битву. Но ему непонятно, как миллионы людей могли отправиться на бойню, не оказав сопротивления. Вот поэтому молодежь не хотела разговаривать о тех событиях».[416]416
  Здесь и далее высказывания Габриэля Баха цитируются по стенограммам его личных бесед с автором этой книги.


[Закрыть] Иногда выживших жертв холокоста пренебрежительно называли «сабоним» («мыльники»), поскольку широко ходили слухи, будто нацисты делали из своих жертв мыло.[417]417
  См.: Astor Y. Snatching Eichmann // Zman, May 2012, 130.


[Закрыть]

Суд над Эйхманом должен был, как полагал Бах, изменить взгляды молодых израильтян, показав им, что «жертвы до последнего не осознавали своего истинного положения, а поняв, какая участь их ждет, поднимали восстание: так, узники варшавского гетто храбро сражались до последней капли крови».

Вопреки ожиданиям Баха, процессу сопутствовали многочисленные противоречия. Споры о том, как вели себя жертвы Холокоста, подогревались разнонаправленными свидетельствами, которые обнародовались в связи с попытками обвинителей, а также всей международной общественности разобраться в личности главного героя разыгравшейся драмы.

* * *

Израильтяне тщательно спланировали все, что происходило с Эйхманом, начиная с момента прибытия. Его поместили в большую, хорошо охраняемую тюрьму полицейского лагеря «Ияр» близ Хайфы.[418]418
  См.: Lang J., Sybill C. Eichmann Interrogated: Transcripts from the Archives of the Israeli Police, xix.


[Закрыть] Всю меблировку камеры площадью три метра на четыре составляли койка, стол и стул. Круглосуточно горел электрический свет. В прилегающей каморке был туалет с душем. Тюрьму предварительно освободили от других заключенных. В лагере постоянно находилось более тридцати полицейских, а также отряд пограничников, исполнявших функции охраны. Во избежание попыток расправы над узником, тюремщиков набрали из числа военнослужащих, не являвшихся родственниками жертв холокоста.

Однако это ограничение не действовало при выборе человека, который должен был вести допросы в течение нескольких месяцев до начала судебного разбирательства, то есть напрямую общаться с Эйхманом на протяжении 275 часов.[419]419
  См. там же, с. 17.


[Закрыть]

Капитан полиции Авнер Лесс бежал из гитлеровской Германии подростком. Его отец, берлинский предприниматель, получивший Железный крест в годы Первой мировой войны, погиб в газовой камере Освенцима. Как отмечал сам капитан Лесс, «в благодарность за боевые заслуги отца депортировали из Берлина одним из последних, а значит, одним из последних и ликвидировали».[420]420
  Там же, с. 4.


[Закрыть]

С внешним миром Эйхман контактировал главным образом через Баха, назначенного помощником прокурора. Если Лесс брал у заключенного показания, то задача Баха состояла в том, чтобы обеспечивать беспрепятственное проведение расследования и исполнять роль посредника в решении практических вопросов. Именно он сообщил Эйхману, что израильское правительство готово оплатить услуги любого адвоката, какого тот пожелает пригласить. Заключенный выбрал известного кёльнского юриста Роберта Серватиуса, выступавшего в качестве одного из защитников на Нюрнбергском процессе.

На этапе следствия Бах жил в гостинице в Хайфе, а в тюрьме имел рабочий кабинет. В день своей первой встречи с Эйхманом он читал автобиографию коменданта Освенцима Рудольфа Хёсса, повешенного в Польше. Тот признавался, что, наблюдая за тем, как женщин и детей ведут в газовые камеры, считал себя обязанным сохранять абсолютно бесстрастный вид, как бы жертвы ни молили о пощаде. Необходимость массовых убийств обосновывалась ссылкой на приказы Эйхмана.

Молодой израильский юрист прочел это, и через несколько минут ему сообщили, что подследственный хочет его видеть. «Я услышал шаги за дверью, и вскоре он уже сидел передо мной, как теперь сидите вы, – вспоминал Бах. – Притворяться спокойным было непросто».[421]421
  Там же, с. 5.


[Закрыть]

Еще тяжелее приходилось Лессу: он встречался с Эйхманом ежедневно, вел продолжительные допросы и проверял все стенограммы, суммарный объем которых составил 3564 страницы. Впоследствии эти материалы были представлены суду как доказательства.

В день первого допроса, 29 мая 1960 года, Лесс увидел седеющего мужчину в костюме защитного цвета и сандалиях. По признанию капитана, то, что наружность подследственного совершенно непримечательна, вызвало у него своего рода разочарование. Недавно он изучил материалы дела, включая документы, предоставленные Тувьей Фридманом. Увидев, насколько «нормальным» кажется человек, совершивший описанные в них злодеяния, Лесс испытал еще более гнетущее чувство, чем мог ожидать.

На первом допросе Эйхман был «как комок нервов» и прятал под столом дрожащие руки. «Я чувствовал его страх, – вспоминал Лесс. – Казалось, расправиться с ним будет совсем нетрудно».[422]422
  Там же, с. 6.


[Закрыть] Израильтяне вскоре поняли: узник ждет от них такого же обращения, какое они встретили бы с его стороны, если бы поменялись с ним ролями. Но после недели общения с Лессом, который неукоснительно соблюдал предписанный порядок, Эйхман заметно расслабился. Поскольку он был заядлым курильщиком, капитан добился, чтобы для него увеличили норму выдачи сигарет. «Табак делал его более разговорчивым и помогал ему сосредоточиваться», – пояснил Лесс позднее. Польский следователь Ян Зейн использовал ту же тактику с Хёссом.

На допросах, как и впоследствии на суде, Эйхман всячески преуменьшал свою личную роль в истреблении евреев, уверяя, будто никогда не испытывал к ним ненависти. Он сообщил Лессу, что дружил с мальчиком-евреем в начальной школе, а когда ему поручили заниматься еврейским вопросом, стал тесно сотрудничать с лидерами пражского еврейства. Он не был антисемитом, первоначальная его цель заключалась в том, чтобы евреи могли эмигрировать.

Наблюдая за тем, как людей убивают в импровизированных газовых камерах (ими служили бараки или грузовики, куда пускали выхлопные газы), Эйхман поначалу «испытывал ужас»: крики умирающих «глубоко потрясали» его. Увидев, как трупы свалили в канаву и человек в штатском стал щипцами выдергивать из ртов золотые зубы, он побежал прочь.

Сцены насилия и страданий преследовали Эйхмана в ночных кошмарах. «Даже сейчас, – уверял он, – я отворачиваюсь, если вижу глубокий порез».[423]423
  Там же, с. 76–77.


[Закрыть] Как бы то ни было, такая чувствительность не мешала Эйхману заботиться об исправности машины смерти, регулярно посещая Освенцим и другие лагеря. Кроме того, 20 января 1942 года он вел протокол Ванзейской конференции на окраине Берлина, созванной для «окончательного решения еврейского вопроса». Эйхман заявил, будто просто сидел в углу рядом со стенографистом, что якобы доказывало его совершенную «незначительность».

Ну а занимаясь транспортировкой евреев в концентрационные лагеря, он «всего лишь выполнял приказ» – эти слова повторялись в его показаниях снова и снова. Все смертоносные решения принимали другие, он только следовал инструкциям, хотя и «с большим усердием». «Если бы мне заявили, что мой отец предатель и я должен его убить, я бы это сделал, – сказал Эйхман. – В то время я подчинялся приказам, не рассуждая».[424]424
  Там же, с. 156–157.


[Закрыть]

Несколько раз заключенный пытался продемонстрировать естественную эмоциональность, проявляя любопытство по отношению к следователю. Когда в ответ на его вопрос израильтянин рассказал о судьбе своего отца, он вскричал: «Но это же ужасно, Herr Hauptmann,[425]425
  Господин капитан (нем.).


[Закрыть] ужасно!»[426]426
  Там же, с. 9.


[Закрыть]

Лучшее оружие для того, чтобы пробить оборону Эйхмана, Лессу помогла найти тень коменданта Освенцима. Хёсс предстал перед судом и был казнен в Польше, за недавно опустившимся «железным занавесом», поэтому дело не получило в мире особенно широкой огласки. Но Лесс, как и Бах, тщательно изучил его автобиографию и понял, каким образом ее следует использовать.

Слушая цитаты из воспоминаний Хёсса, Эйхман, очевидно, беспокоился. Он пытался отпускать в адрес лагерного коменданта колкие замечания, однако руки у него тряслись, как на первом допросе. Хёсс писал, что часто обсуждал с Эйхманом еврейский вопрос. Когда они были одни и «вино текло рекой», коменданту становилось ясно: собеседник «одержим желанием уничтожить каждого еврея, до которого только сможет добраться». Это свое желание Эйхман выражал предельно ясно: «Мы должны истребить их как можно скорее, хладнокровно и безжалостно. Любой компромисс, даже самый незначительный, может привести к горьким последствиям».[427]427
  Hoess, 155.


[Закрыть]