Текст книги "Охотники за нацистами"

Визенталь, как и Фридман за два года до этого, осознал, наконец, что его поиски никому не нужны. «Американских евреев в то время, видимо, беспокоили другие проблемы – писал он. – Израильтянам не было дела до Эйхмана, они сражались за свою жизнь с [президентом Египта Гамаль Абдель] Насером, американцы же вели холодную войну против Советского Союза».[315]315
  Wiesenthal, 77.


[Закрыть] Визенталь чувствовал, что, «не считая пары других таких же дураков-единомышленников», он остался один… «Послевоенная фаза охоты за нацистами завершилась».[316]316
  Pick, 133.


[Закрыть]

Тем не менее он не изменил своему решению жить в Австрии. Позже он объяснял это тем, что в Европе имел возможность и дальше охотиться за нацистами. Однако в том же 1954 году ему пришлось закрыть свой Центр в Линце. Все архивы, по примеру Фридмана, он переслал в музей Яд ва-Шем в Иерусалиме.[317]317
  Segev, 117.


[Закрыть] Следовательно, и Визенталь окончательно понял: эти документы имеют скорее историческую, нежели юридическую ценность. Однако, как и Фридман, дело Эйхмана он придержал. «Честно говоря, не знаю, зачем я это сделал, потому что на тот момент я сдался», – признавался он. Визенталь остался в Линце, стал работать на еврейские организации, публиковаться в местных газетах и зарабатывать на жизнь иными способами.

После похищения Эйхмана в 1960 году рассказы Визенталя о давней встрече с бароном и отсутствие реакции на полученную от него информацию вызвали оживленные споры. Получается, что израильтяне упустили шанс арестовать преступника гораздо раньше. Иссер Харель, глава «Моссада», организовавший поимку Эйхмана, категорически не соглашался с этой версией событий, которую Визенталь предал огласке в своих мемуарах в 1967 году. Если рассказ Визенталя был правдив, то это выставляло Хареля не в самом лучшем свете.

Похищение Эйхмана стало самой выдающейся операцией израильских спецслужб против бывших нацистов. Однако оно окончательно рассорило Хареля и Визенталя.

* * *

В Германии интерес к преследованию нацистов, что в судебном порядке, что в сфере ограничения права на работу, окончательно угас к началу 1950-х. К тому времени в тюрьмах находилось не более двух сотен человек, остальных постепенно освободили по амнистии.[318]318
  Heberer and Matthäus, eds., 191.


[Закрыть] Канцлер Аденауэр в 1952 году прямо заявил: «Думаю, нам необходимо покончить с выслеживанием нацистов».[319]319
  Deborah Lipstadt, The Eichmann Trial, 27.


[Закрыть] Казалось маловероятным, что в стране, которая так отчаянно хотела забыть о своем недавнем прошлом, появится новый «охотник за нацистами». И все же это произошло. Новый герой – Фриц Бауэр – не был похож на Визенталя или Фридмана, которые любили эпатаж, действовали независимо и самостоятельно. Он имел больше общего с Яном Зейном, польским следователем, который вел дело против Рудольфа Хёсса и персонала Освенцима.

На первый взгляд они были довольно разными: Бауэр вырос в светской семье немецких евреев и большую часть холокоста прожил в изгнании; Зейн происходил из семьи католиков с немецкими корнями, и его брат во время оккупации объявил себя фольксдойче. Однако эти различия были менее важны, чем сходства. Оба заядлые курильщики, они оказались талантливыми прокурорами и всегда тщательно выстраивали дела, гарантируя себе победу в суде. В то время, когда сотрудничество с двух сторон «железного занавеса» было редкостью, они доказали, что это возможно, совместно собирая доказательства для судебных процессов.

Оба видели свою миссию не только в том, чтобы призвать к ответу виновных, но и в создании исторического прецедента для нынешних и будущих поколений.[320]320
  Irmtrud Wojak, Fritz Bauer 1903–1968: Eine Biographie, 15.


[Закрыть] В Германии, стране, где военных преступников было гораздо больше, чем в Польше, такая задача была и более нужной, и гораздо более трудной.

Бауэр играл в Германии куда более значимую роль, нежели Зейн в Польше. Уже в 1952 году о нем стали писать газеты. Бауэр тогда начал дело против бывшего немецкого генерала, пытаясь доказать, что сопротивление Гитлеру было не изменой, а героизмом. В 1960 году он организовал новый процесс по Освенциму, который встряхнул всю страну, заставив вспомнить о холокосте и прочих преступлениях войны. Бауэр часто выступал по телевидению в дебатах о том, как поступить с нацистским наследием. Однако в 1950-е, даже когда он сыграл ключевую роль в поимке Эйхмана, Фриц все еще предпочитал держаться в тени.

Хотя его успехи должны были принести ему широкую известность, он так и не получил заслуженных наград, а после смерти в 1968 году в возрасте шестидесяти четырех лет и вовсе оказался практически забыт. За пределами Германии о нем почти не знали. Лишь в последние несколько лет Германия вновь стала открывать для себя Бауэра. И как часто бывает в случаях с «охотниками за нацистами», этот процесс сопровождался жаркими дебатами.

Ирмтруд Войяк, автор первой большой биографии Бауэра, опубликованной в 2009 году, подчеркивает, что «во времена, когда люди категорически не желали думать о прошлом», именно Бауэр на каждом шагу напоминал, что такое прошлое не может быть легко забыто. Войяк утверждает, что «он способствовал превращению Германии в государство, выстроенное на верховенстве закона».[321]321
  Там же, с. 13.


[Закрыть]

Бауэр так настойчиво твердил соотечественникам о совершенных от их имени преступлениях, что это принесло ему гораздо больше врагов, чем поклонников. И намного больше угроз, чем когда-либо мог услышать в свой адрес Зейн в Польше. Одни анонимы требовали: «Сдохни, еврейская свинья!» Другие гневно вопрошали: «Неужели ты, ослепленный яростью, не понимаешь, что немецкий народ бесконечно устал от так называемых нацистских преступлений?»[322]322
  Steinke R., Fritz Bauer: Oder Auschwitz vor Gericht, 26, 29.


[Закрыть] Однако в студенческой среде, особенно среди молодых юристов, Бауэр был довольно популярен.

В 2010 году Илона Циок сняла о Бауэре документальный фильм, который произвел фурор на Берлинском кинофестивале и вынес фигуру Бауэра в центр общественной дискуссии. Картина под названием «Смерть в рассрочку»[323]323
  В оригинале: Fritz Bauer: Tod Auf Raten, CV Films, 2010.


[Закрыть] изображала Бауэра как «исторического персонажа» и в то же время показывала, как одинок он был в той борьбе, которую вел всю свою жизнь. «В сущности, в ней говорится, что у Бауэра не было ничего, кроме врагов».[324]324
  Из интервью автора с Илоной Циок.


[Закрыть]

Биография и фильм пробудили интерес к персоне Бауэра. Ронен Штайнке, журналист газеты «Зюддойче цайтунг», в 2013 году выпустил еще одну биографию – более свежую и короткую. В ней упоминались некоторые щекотливые моменты, сознательно опущенные в фильме и первой книге. За смакование скандальных подробностей Штайнке подвергся критике. А в апреле 2014 года Еврейский музей Франкфурта открыл выставку, посвященную Фрицу Бауэру, опирающуюся в основном на книгу Штайнке, что вызвало довольно гневную реакцию Войяк и Циок. Споры быстро распространились в прессе, вызвав широкую дискуссию в интеллектуальном сообществе.

* * *

Споры начались с вопроса о еврейских корнях Бауэра – какую роль происхождение сыграло в становлении его личности? Известно, что его семья совершенно не интересовалась религией, Циок даже отметила: «Для евреев он евреем не был, а для Гитлера – был». Или, как сказал сам Бауэр, он считался евреем только по нюрнбергским законам о чистоте расы. Согласно данным выставки Еврейского музея, «семья Фрица Бауэра принадлежала к еврейскому среднему классу Германской империи» и «иудейские праздники они отмечали только в угоду одной из бабушек юного Фрица». По всем признакам, «семья считала себя светской, а ассимиляция обещала социальное признание и равенство».[325]325
  Тексты любезно предоставила Моника Болль, куратор выставки в Еврейском музее Франкфурта.


[Закрыть]

Отец Бауэра, ветеран Первой мировой войны, был убежденным немецким националистом и воспитал сына в строгости – что, в общем-то, считалось характерным для тех времен. Позднее Фриц понял, что, возможно, именно поэтому его поколение так охотно пошло за Гитлером. Выступая в 1962 году перед студентами, он вспоминал: «Нас всех воспитывали в том же авторитарном духе… Ты должен сидеть за столом и молчать, когда говорит отец. Ты вообще не имел права ничего говорить. Мы все знаем таких отцов. Мне до сих пор иногда снится кошмар, что у меня хватило наглости поднять левую руку вместо того, чтобы смиренно держать ее под столом на коленях».[326]326
  Здесь и далее цитаты из выступления Бауэра перед студентами приводятся по изданию: Wojak, 62.


[Закрыть]

Авторитарное образование в Германии действительно было основой немецкой этики: «Закон есть закон, порядок есть порядок – это альфа и омега немецкой подготовки». При этом, однако, в классическую модель воспитания его родители добавили протестную нотку (возможно, так подсознательно сказывались еврейские корни). «Ты должен сам понимать, что правильно, а что нет», – внушали они Фрицу.

О своем личном опыте столкновения с антисемитами Бауэр предпочитал не распространяться, но наверняка ему приходилось нелегко, ведь университетские годы он провел в Мюнхене, где царили нацистские настроения. В разговорах со студентами он порой вспоминал, как видел «шумные толпы нацистов» с ярко-красными плакатами «Евреям здесь не место».[327]327
  Там же, с. 97–98.


[Закрыть] В 1922 году был убит министр иностранных дел Вальтер Ратенау – самый видный член правительства еврейского происхождения. Бауэр об этом позднее сказал: «Мы были глубоко потрясены его смертью. Складывалось впечатление, что Веймарская демократия, которой мы отдали наши сердца, под угрозой». Двумя годами ранее, еще во время обучения, Бауэр вступил в Социал-демократическую партию, до конца дней оставаясь ярым ее сторонником.

Франкфуртская выставка называла его «еврейским социал-демократом», из чего складывалось впечатление, что эти два понятия равнозначны. На самом деле большинство столкновений с нацистами у Бауэра произошло не из-за еврейского происхождения, а из-за политических взглядов: он защищал Веймарскую республику от нападок со стороны и крайне правых, и крайне левых. Он твердо верил в сочетание левой социальной политики и демократических принципов.

Став в 1930 году самым молодым судьей в Штутгарте, Бауэр зарекомендовал себя справедливым юристом, который нередко давал раскаявшимся преступникам шанс на искупление. Годом спустя местная нацистская газета выпустила статью под названием «Окружной судья-еврей злоупотребляет правом в политических целях».[328]328
  Steinke, с. 83–85.


[Закрыть] В статье гневно вопрошалось, почему Министерство юстиции «покрывает выходки судьи Бауэра». Безо всяких сомнений, для нацистов главная его вина прежде всего заключалась в политических пристрастиях, но, поскольку прямо обвинить Бауэра в этом они не могли, журналисты были рады лишний раз упрекнуть его хотя бы за происхождение.

В этом случае они проиграли, хотя и не полностью. Бауэр подал иск за клевету. Суд вынес решение в его пользу, но газета не упустила шанс в очередной раз уколоть: «Выражение “окружной судья-еврей” отныне считается клеветой».

В январе 1933 года к власти пришел Гитлер, а уже в марте Фрица Бауэра, Курта Шумахера и других видных социал-демократов отправили в Хойберг, первый концентрационный лагерь Вюртемберга. Никто не сомневался, что поводом для ареста стали их политические взгляды. В ноябре Бауэра выпустили, как утверждает Штайнке и вслед за ним франкфуртская выставка, только после того, как он и еще несколько заключенных дали присягу верности новому режиму. «Мы безусловно поддерживаем отечество в борьбе за честь и мир»,[329]329
  Там же, с. 97–98.


[Закрыть] – говорилось в ней. Шумахер, впоследствии возглавивший Социал-демократическую партию, подписывать присягу отказался и пробыл в концлагере до самого конца войны, пока его не освободили англичане. Бауэр всегда восторгался его «невероятной смелостью и мужеством».

На франкфуртской выставке в числе экспонатов была представлена копия газеты с текстом присяги, под которой стояли подписи освобожденных из заключения. На второй строке значилось имя «Фриц Хауэр». Организаторы утверждали, что это обычная опечатка, в списках заключенных не было больше никого с настолько похожей на «Бауэр» фамилией. Ссылались они и на другие документы, из которых якобы следовало, что Бауэр все-таки подписал присягу. Однако и Войяк в своей биографии, и Циок в фильме этот факт проигнорировали – поскольку неоспоримых доказательств все-таки не было.

«Если он и подписал присягу, то только ради семьи, – добавляла Циок. – Он все делал ради своей семьи». Несмотря на раздражение, вызванное шумихой вокруг еврейского происхождения Бауэра, Циок все-таки признавала: он должен был знать, что антисемитская политика нацистов подразумевала, что и Бауэра, и его родственников скоро ждут гонения именно по этой причине, даже если все начиналось лишь с политических мотивов.

И если спор из-за присяги кажется незначительным, то другой аспект жизни Бауэра – его сексуальная ориентация – вызывал поистине горячие споры. В 1936 году он бежал в Данию, где за два года до этого поселилась его сестра с мужем. Бауэр словно очутился в либеральном раю. «Датчане живут, не думая о собственном счастье, будто это само собой разумеется, чем невольно шокируют приезжих»,[330]330
  Согласно материалам выставки в Еврейском музее Франкфурта.


[Закрыть] – писал он.

Однако, по данным Штайнке и франкфуртской выставки, счастье это омрачалось регулярными визитами в полицию, куда его приглашали на допросы из-за предполагаемых контактов с гомосексуалистами. В 1933 году Дания стала первой страной, легализовавшей секс между мужчинами по обоюдному желанию, тем не менее гомосексуальная проституция по-прежнему находилась вне закона. В полицейском отчете, представленном на выставке, утверждалось, что Бауэр признал два гомосексуальных контакта, но отрицал факт оплаты за секс.

Войяк предположила, что такие сомнительные документы обнародовались, чтобы опорочить репутацию Бауэра, «используя предрассудки против гомосексуалистов, до сих пор у нас бытующие».[331]331
  Из интервью автора с Ирмтруд Войяк.


[Закрыть] Циок зашла еще дальше, утверждая, что Бауэр вовсе был «асексуален и ни с кем не вступал в связь». При этом добавила: «Если он и был геем, то это его личное дело». Обе они избегали этой темы в своих произведениях.

Моника Болль, куратор франкфуртской выставки, отстояла право включить спорные документы в число экспонатов. «Эта тема важна не сама по себе, – настаивала она в первый день выставки, проводя для меня экскурсию. – Вы думали, что в Дании он был в политической безопасности. Но и там он подвергался нападкам по мотивам, связанным с его личной жизнью. Мы должны признать, что этот факт имеет историческую значимость. Лишь поэтому мы обнародуем документы. Они вовсе не дискредитируют Фрица Бауэра, они дискредитируют власти Дании».

Как ни странно, обе стороны дискуссии вокруг Бауэра часто забывали о том, что, в общем-то, находятся на одной стороне и признают его выдающиеся достижения. Просто одни стремились представить Фрица в сугубо положительном свете, а другие считали, что никакие сплетни о личной жизни не смогут затмить его достоинств.

Когда в 1940 году германские войска оккупировали Данию, Бауэр опять оказался в опасности. С помощью датских социал-демократов он скрылся в подполье. В 1943 году женился на Анне-Мэри Петерсон в датской лютеранской церкви, должно быть, пытаясь дополнительно себя подстраховать.[332]332
  По материалам выставки в Еврейском музее Франкфурта и издания Steinke, 106–8.


[Закрыть] В том же году Гитлер велел депортировать всех евреев из Дании, на что датское Сопротивление ответило легендарной спасательной операцией, позволившей семи тысячам евреев ускользнуть в Швецию. Среди них были Бауэр, его родители и сестра со своим мужем.

В Швеции он стал редактором эмигрантской газеты «Социалистическая трибуна» для немецких социал-демократов. Среди его младших коллег был Вилли Брандт – будущий канцлер ФРГ, который поражал Бауэра способностью находить друзей по всему миру. Бауэр называл его «умный, как американец».[333]333
  Steinke, 109.


[Закрыть]

После войны Бауэр с семьей решил вернуться в Данию. В прощальной речи на собрании антифашистских активистов 9 мая 1945 года, сразу же после капитуляции Германии, он высказал мнение о будущем своей родины: «Германия сейчас tabula rasa… На этом фундаменте можно выстроить новую, лучшую страну… Мы признаем, что Германия обязана ответить за преступления, совершенные от ее имени… Стоящие у власти нацисты, развязавшие войну, преступники из Бухенвальда, Бельзена и Майданека должны быть наказаны по всей строгости. Никто из нас не просит жалости к немецкому народу. Мы знаем, что немцы сами заслужат сочувствие и уважение – пусть не сейчас, но через годы и десятилетия».[334]334
  Wojak, 183.


[Закрыть]

В том же году Бауэр издал книгу на шведском с пророческим названием: «Die Kriegsverbrecher vor Gericht» («Суд над военными преступниками»).[335]335
  Там же, с. 179.


[Закрыть] В 1947 году он написал статью «Убийцы среди нас», чье название наверняка было цитатой первого послевоенного немецкого фильма о разоблачении нацистского преступника. Спустя два десятилетия эти же слова послужат заголовком к первым мемуарам Визенталя.

Бауэр с самого начала хотел внести вклад в восстановление прежнего престижа Германии. Из Дании он писал своему другу Шумахеру, что просил у американских властей разрешения вернуться обратно в Штутгарт, заполнял бесконечные анкеты, но все равно получил отказ.[336]336
  Там же, с. 221.


[Закрыть] Он высказал подозрение, что это было связано с нежеланием американцев восстанавливать евреев на прежних государственных должностях. Если Брандт и прочие его соратники вернулись в Германию сразу после войны, то Бауэру удалось это сделать лишь в 1949 году. Сперва он работал в Брауншвейге, курируя деятельность районных судов, затем стал окружным прокурором. Там началось его противостояние с бывшими слугами Третьего рейха.

* * *

Дело, благодаря которому родилась репутация Бауэра как непримиримого борца с нацистами, не было связано с военными преступлениями или преступлениями против человечества. Оно вообще на первый взгляд казалось самым банальным – тем не менее позволило поднять критичный для послевоенной Германии вопрос о людях, пытавшихся 20 июля 1944 года убить Гитлера.

В тот день Гитлер собирался обсудить военные планы со старшими офицерами в Ставке «Волчье логово» (Восточная Пруссия). Полковник Клаус фон Штауффенберг поставил под стол рядом с ним портфель, начиненный взрывчаткой. Однако один из офицеров случайно отодвинул портфель за ножку стола, и Гитлер выжил. Кем же считать заговорщиков: предателями или героями?

Любой, кто видел фильм «Операция «Валькирия» 2008 года с Томом Крузом в главной роли, знает, что ключевым игроком в разыгравшейся драме был майор Отто Ремер, командир охранного полка «Великая Германия» в Берлине. За годы войны он получил восемь ранений, Гитлер наградил его Рыцарским крестом с Дубовыми листьями.[337]337
  Shirer W., The Rise and Fall of the Third Reich: A History of Nazi Germany, 1061–63.


[Закрыть] В преданности майора никто не сомневался. Пытаясь захватить власть в Берлине в суматохе после взрыва, заговорщики сообщили Ремеру, что Гитлер мертв, и поручили ему арестовать министра пропаганды Геббельса.

Когда Ремер вошел в его кабинет с двадцатью солдатами, Геббельс заявил, что фюрер жив и он может это доказать. Он набрал телефонный номер, и Гитлер на том конце провода велел Ремеру арестовать мятежников. Впоследствии их всех задержали и казнили либо принудили к самоубийству. Ремер закончил войну в звании генерал-майора.

После войны в Западной Германии ему удалось создать ультраправую Социалистическую имперскую партию и, обрушившись с едкой критикой на тогдашнее руководство страны, собрать немало сторонников. Когда партия стала заметной на региональных выборах в 1951 году, деятельность Ремера заинтересовала всю Германию. Еженедельник «Дер Шпигель» охарактеризовал его, невольно повторив ранние описания Гитлера, как «тридцатидевятилетнего худого мужчину с изможденным лицом и горящими глазами фанатика».[338]338
  Searle A., Wehrmacht Generals, West German Society, and the Debate on Rearmament, 1949–1959, 238–39.


[Закрыть]

Ремер утверждал, что новое демократическое правительство на самом деле «подчиняется приказам иностранных сил». Как подобные заявления ни бесили руководство страны, достойно ответить в правовом поле оно не могло. Впрочем, 3 мая 1951 года на предвыборной акции в Брауншвейге Ремер зашел слишком далеко. Он не только оправдал свои действия во время заговора 20 июля, но и заявил, что «заговорщики были предателями в высшей степени и финансировались иностранными государствами».

Бауэр ухватился за возможность выразить позицию, которая отражала его видение недавнего прошлого Германии. Он не стремился наказать Ремера за его роль в борьбе против заговорщиков. Подготавливая иск о клевете, он хотел лишь объяснить немецкой общественности, что представлял собой истинный патриотизм во времена правления Гитлера.

Судебный процесс, открывшийся 7 марта 1952 года в Брауншвейге, привлек внимание шестидесяти немецких и иностранных журналистов. В зале заседания Бауэр произнес пламенную речь с ясной философской и политической идеей: «Разве те, кто выступает против несправедливой войны, не имеют права на сопротивление и борьбу?.. В столь беззаконном государстве, каким был Третий рейх, нельзя говорить об измене».[339]339
  Wojak, 273–74.


[Закрыть] Ремер так и не сумел предоставить доказательств, что заговор финансировали зарубежные страны, однако это было неважно. Бауэр в любом случае категорично настаивал, что эти люди действовали из любви к своей отчизне, попранной чудовищным режимом.

В глубине души, конечно, он видел мотивы заговорщиков не столь благородными, какими выставлял их в зале суда. В марте 1945 года он писал: «Антинацистские настроения в Германии зародились не как ответ на этическую или политическую сторону нацизма, а из-за того, что Гитлер проигрывал войну».[340]340
  Письмо австрийскому коммунисту Карлу Б. Франку от 2 марта 1945, представленное на выставке в Еврейском музее Франкфурта.


[Закрыть] Убийство фюрера позволило бы Германии «избежать полной и безоговорочной капитуляции» и сохранить независимость.

Тем не менее его выступление в Брауншвейге было истинным криком души: «Известные нам факты и непреложные основы права обязывают прокуроров и судей демократического государства реабилитировать героев 20 июля без всяких условий и ограничений».[341]341
  Steinke, 144.


[Закрыть] Бауэр рассказал и личную историю о юношеских годах в Штутгарте, где он учился в одной школе с Клаусом фон Штауффенбергом. Его бывший однокашник и другие лица, участвовавшие в заговоре, «видели свою задачу в том, чтобы защитить наследие Шиллера»,[342]342
  Wojak, 275.


[Закрыть] – утверждал Бауэр, ссылаясь на любимого поэта, философа и драматурга страны. Иными словами, заговорщики питали глубокую преданность к истории и культуре Германии и были истинными патриотами.

Судья Иоахим Хеппе, воевавший в свое время под Сталинградом и побывавший в советском плену, признал, что его «глубоко тронули» моральные проблемы, поднятые Бауэром, который так сосредоточился на своей аргументации, что даже забыл попросить для Ремера конкретного наказания. Суд признал того виновным в клевете и приговорил к трем месяцам лишения свободы. Приговор, однако, не был приведен в исполнение, потому что Ремер бежал в Египет и вернулся лишь несколько лет спустя, после амнистии.[343]343
  Searle, 244.


[Закрыть]

Для Бауэра, впрочем, это была грандиозная победа. Суд согласился, что в Третьем рейхе царило беззаконие, следовательно, морально оправдал тех, кто сопротивлялся режиму. Заговорщики, как вслед за Бауэром гласил вердикт, «стремились избавиться от Гитлера и его власти из горячей любви к отечеству и самоотверженного чувства ответственности перед людьми. Не с намерением навредить стране или ее военной мощи, а лишь из желания помочь».[344]344
  Frei, 268.


[Закрыть]

Опрос накануне суда показал, что 38 % немцев одобряли действия мятежников; к концу 1952 года, после процесса, сторонников стало гораздо больше – уже 58 %.[345]345
  Steinke, 137.


[Закрыть] Бауэр не только сдвинул дело с мертвой точки, но и создал общественную дискуссию на десятилетия вперед.

Он верил, что подобные процессы позволят немцам понять модель достойного и недостойного поведения в годы недавнего кошмара. Приговор Ремеру был сущей мелочью по сравнению с вынесенным уроком. Впрочем, Бауэр не тешил себя иллюзией, что на этом все закончится. Несмотря на изменившиеся после суда настроения, он знал: многие соотечественники до сих пор не жалеют о нацистском прошлом и даже готовы защищать военных преступников. Значит, надо преследовать их при любой возможности.

Именно поэтому, когда в 1957 году Бауэр получил от слепого еврея-эмигранта из Аргентины наводку о местонахождении Эйхмана, он решил действовать на свой страх и риск. Вместо того чтобы официально передать эти сведения германским властям, он сообщил их израильской разведке, тем самым положив начало цепочке событий, завершившейся судебным процессом, который привлек внимание не только Израиля и Германии, но и всего мира.