Текст книги "Хватит выгорать. Как миллениалы стали самым уставшим поколением"

Вторая проблема – это проблема различий. В прошлом во многих «интеллектуальных профессиях», высшее образование было механизмом фильтрации: если у вас оно есть, вы можете оставаться в числе претендентов, если нет – вас автоматически исключают. Но поскольку в 80-х и 90-х годах высшее образование становилось все более унифицированным, работодателям потребовались новые средства дифференциации и разделения. На практике это подразумевало растущую зависимость от престижа колледжа и появление спроса на дипломы о высшем образовании. Это классический случай явления устаревания: как только привилегированный опыт становится доступным для многих, он перестает быть таковым, поэтому возникает еще одна оцепленная зона, благодаря которой границы различий проводятся заново.

Хотя студенты признали, что они должны учиться в колледже, они и их родители часто не понимали, как эту идею претворить в жизнь. В книге «Амбициозное поколение: замотивированная, но потерянная американская молодежь» (The Ambitious Generation: America’s Teenagers, Motivated but Directionless) Барбара Шнайдер и Дэвид Стивенсон на протяжении долгого времени исследовали школьников середины и конца 90-х годов, которые теперь стали старшими миллениалами. Они пришли к серьезным выводам: к концу десятилетия более 90 % старшеклассников рассчитывали поступить в колледж, а более 70 % – работать на «профессиональных» должностях: врачами, юристами, профессорами, бизнес-менеджерами.

Но многие столкнулись с «рассогласованием» амбиций, как их называют Шнайдер и Стивенсон – «отсутствием полного представления о выбранных профессиях, о требованиях к образованию или о будущем спросе на эти профессии». Например, о том, что студентов, собирающихся быть врачами, в шесть раз больше количества прогнозируемых к их выпуску вакансий.

Все эти амбиции молодежь откуда-то берет, и если не от родителей, поп-культуры или друзей, то часто из школы. Лиз окончила среднюю школу в 2002 году, она была частью небольшой группы латиноамериканцев в государственной школе в округе Ориндж штата Калифорния. Ею сестру, которая была на два года старше, приняли на курсы подготовки в колледж, и Лиз поехала с ней. Но ее родители «не верили в необходимость колледжа», – рассказала Лиз. «В Мексике они даже не закончили школу. Их амбициозность была бесформенным пятном, чтобы добиться чего-то им была не нужна карта».

Лиз хотела уехать из Калифорнии, желательно в Нью-Йоркский университет или куда-нибудь «поумнее», и стала стремиться к этой цели еще в девятом классе. «Я старалась посещать кружки, которые подчеркивали мою образованность, чтобы это подходило колледжам», – говорит она. Она постоянно нервничала, но, как она вспоминает, не столько из-за школы, сколько из-за отношений в семье, которая была «ужасной и замкнутой». Она не участвовала в интересных мероприятиях, потому что туда надо было звать родителей. Она хотела петь в старшем хоре, но это стоило $500, которых не было у ее семьи.

По программе курсов она должна была подать документы в несколько калифорнийских университетов, что она и сделала, причем заявочные взносы она не платила из-за низкого дохода семьи. Однако она отклонилась от заданного школой курса, чтобы поступить так, как ей казалось правильным: вместо того чтобы поступить в один из университетов Калифорнии или в государственный, куда ее приняли, она выбрала общественный колледж, в котором не платила за обучение, и через два года перевелась в Калифорнийский университет в Беркли.

У других студентов рассогласование проявилось уже после поступления. Энн, белая девушка, выросла на Лонг-Айленде в семье, где никто не учился в колледже и даже не побуждал ее к этому, за исключением случая, когда ее записали на адрес родственника на государственные курсы для богатых детей. В этой школе процент учащихся, поступивших в колледж, был очень высок, и, как вспоминает Энн, она очень боялась понизить этот процент. Когда она сказала своему консультанту, что не может позволить себе колледж, ей ответили, что «так у всех» и она может взять кредит. «Мне сказали, что если я пойду в колледж, то буду зарабатывать на престижной работе большие деньги, – говорит она. – Меня это зацепило, потому что мои родители разведены и никогда не работали на стабильной работе».

Энн никогда не была лучшей в классе, но она была одной из отличниц и посещала все доступные углубленные курсы. Она вспоминает, как все время плакала в старшей школе и так нервничала во время сдачи тестов, что думала сдаться под конец. По совету своих консультантов она подала документы в 12 университетов Нью-Йорка. Она выбрала университет с наилучшей программой помощи, хотя никогда не была в кампусе, потому что ее семья не могла позволить себе экскурсию в колледж. Мама Энн всегда говорила ей, что «колледж им еще сослужит хорошую службу», но она была настолько неплатежеспособной, что не могла стать поручителем по студенческим кредитам. Вместо этого женщина, у которой Энн работала няней, подписала ее заявление на получение кредита.

«Я вообще не понимала, что делаю, – рассказала Энн, – как и вся семья. В старшей школе, где меня настойчиво уговаривали поступать в колледж, не было никакой настоящей подготовки. Я пришла в колледж на первые занятия, и в первую же неделю меня увезли на скорой помощи, когда я подумала, что у меня сердечный приступ». Это была паническая атака – один из первых симптомов тревожности, которая так и не прошла, особенно после того, как она закончила колледж с кредитом в $56 000 «как раз когда экономика обрушилась».

Сейчас Энн работает в некоммерческой организации в Нью-Йорке и старается отдавать почти все деньги на погашение кредита. Она никогда не пропускала платежи, а ее кредитная история на уровне 800 баллов: настолько идеальная, насколько это вообще возможно. Но когда она думает о выгорании, она вспоминает о студенческом кредите – более $500 в месяц, то есть, возможно, она выплатит его к 42 годам – и о том, как она устала платить за ошибку, которая была продана ей как решение.

«Не надо было идти в колледж», – говорит Энн, и я ей верю. Она хотела стабильности и жить не как родители. Отчасти все сбылось. Но теперь она живет, окутанная разными страхами и переживаниями, которые только усиливаются из-за сожалений.

Для выгорания у миллениалов есть тысячи причин. Но сложнее всего свыкнуться с той, с которой Энн сталкивается каждый день: усердная работа, жертвы и физические страдания были не ради счастья, страсти и свободы. Возможно, колледж дает выбор, вытаскивает из маленького городка или плохой ситуации. Но подавляющему большинству миллениалов диплом не принес стабильности среднего класса, которую обещали и нам, и нашим родителям. Он принес все ту же вечную, только спетую на новый модный лад песню евангелия об образовании: надо вкалывать еще больше.

4
Занимайся любимым делом, и ты будешь работать до конца своих дней

Еще когда я преподавала, я посоветовала одной студентке переехать в классное место, найти любую работу и понять, что ее интересует и какой работой она не хочет заниматься, потому что десятки ее заявок на стажировки и стипендии не приносили никаких результатов. Она разрыдалась. «Но что я скажу родителям? – сказала она. – Я хочу крутую работу, от которой буду кайфовать!»

Эти ожидания являются неожиданным побочным продуктом «планируемого воспитания», которым пропитано детство многих миллениалов. Если ребенка воспитывают как капитал, негласно создавая «ценный» актив, который будет зарабатывать достаточно денег для получения или поддержания статуса родителей в среднем классе, то вполне логично, что он будет считать высокую зарплату единственно важным достижением в работе. Некоторые студенты только этого и добиваются: некоторые врачи, большинство юристов, возможно, все консультанты.

Тем не менее мы часто считаем простофилями тех, кто надеется на «хорошо оплачиваемую» работу, хотя примерно также понимали труд и наши предки, у которых отношение к труду было прежде всего утилитарным. Шахтер мог гордиться своей тяжелой работой, но он выбирал призвание не потому, что это было круто, или потому, что он «кайфовал» от ремесла. Он занимался этим, потому что так делал его отец, или потому что это было практично, или потому что его всю жизнь так или иначе учили этому, будь то горное дело, земледелие, или скотоводство.

Миллениалы, напротив, уяснили, что нужно искать работу, которая хорошо отразится на их родителях (стабильную, прилично оплачиваемую, «хорошую» по общественным меркам), при этом впечатлит их сверстников (в «крутой» компании) и достигнет обещанной конечной цели всей этой детской оптимизации: работы, от которой кайфуешь и которая естественным образом приведет к «лучшему качеству жизни».

Стремление к крутой работе, которой вы увлечены, – современное и буржуазное явление и, как мы увидим, средство облагораживания определенного вида труда настолько, что работники вытерпят любую эксплуатацию ради «чести» выполнить задачу. Выражение «Занимайся любимым делом, и ты больше никогда в жизни не будешь работать» – это ловушка выгорания. Замаскировав труд «увлечением», нам не дают понять, чем на самом деле являются наши занятия – это работа, а не вся жизнь.

Суровая реальность поиска работы обнажает противоречия, полуправду и шаткие мифы, которые мотивировали миллениалов в детстве и колледже. Работа не появляется как по волшебству после получения высшего образования. Студенческие кредиты, взятые для оплаты обучения в колледже, могут ограничить выбор работы, особенно если начальная зарплата в области слишком мала, чтобы компенсировать минимальный ежемесячный платеж и стоимость жизни. Медицинская страховка либо паршивая, либо ее вообще нет. А приятные проектные работы едва покрывают счета. Даже сильнейшие резюме из школы и колледжа остаются бесполезной валютой. Скорее всего, с вашим увлечением вам остается лишь получать гроши.

* * *

В 2005 году Стив Джобс выступил с напутственной речью в Стэнфордском университете и подтвердил тезис, который выпускники-миллениалы пытались понять всю свою жизнь. «Работа будет занимать большую часть вашей жизни, и единственный способ быть по-настоящему довольным жизнью – заниматься тем делом, что вы считаете великим, – сказал Джобс. – А единственный способ делать великое дело – любить то, что ты делаешь. Если вы еще не нашли его, продолжайте искать. Не успокаивайтесь».

Мия Токумицу, автор книги «Занимайся любимым делом, и другая ложь об успехе и счастье» (Do What You Love and Other Lies About Success and Happiness), назвала речь Джобса кристаллизацией концепции «любимой» работы: когда вы любите то, что делаете, вы перестаете «трудиться», а ваши навыки, успех, счастье и богатство экспоненциально растут.

Само по себе это уравнение подразумевает объединение работы и жизни, что чревато выгоранием: то, что вы любите, становится вашей работой; ваша работа становится тем, что вы любите. Стираются не только дневные границы (рабочего и нерабочего времени), но личностные (между рабочим «я» и фактическим «я»). Человек как на бесконечной ленте Мёбиуса выкладывается без остатка на «любимой» работе, ожидая, что это принесет счастье и финансовую стабильность. Как художник Адам Дж. Курц переписал в «Твиттере» максиму DWYL[54]54
  Do What You Love – занимайся любимым делом


[Закрыть]: «Занимайся любимым делом, и ты никогда в жизни не будешь работать будешь постоянно вкалывать, врастешь в работу, потеряешь личные границы и будешь обижаться на каждую мелочь».

Если «делать то, что любишь», то теоретически любая работа может быть любимой, если она нравится именно вам. Но по крайней мере сейчас «любят» заметную работу, работу, которая спонсирует социально и культурно, работу, где можно трудиться на себя или без непосредственного руководства. Она может быть альтруистической (учителя, врачи, государственные защитники, социальные работники, пожарные) или по-своему прикольной (смотритель парка, независимый пивовар, тренер по йоге, куратор музея), или свободной от ненужных задач и дедлайнов.

О такой работе мечтают дети, о ней говорят, она вызывает удивление («Вау, какая классная работа!»), когда упоминаешь о ней в разговоре. Круто работать официанткой, но только в правильном ресторане; круто помогать на бекстейдже, но только в правильной театральной труппе. Майкл, белый парень, выросший в среднем классе в Канзас-Сити, совсем смутно представлял свою идеальную работу: «Что-то, где я бы «креативил» весь день». Для Руни, чернокожей девушки из рабочего класса, хорошая работа – это «значимая» работа, «призвание», которое ее «увлекает». Грета, белая девушка, выросшая в среднем классе, сказала, что ее любимые медиатексты (от «Блондинки в законе» до «Девочек Гилмор») научили ее тому, что твое увлечение должно стать «классной» работой несмотря ни на что.

Из-за того, что все хотят «любимую» работу, такие рабочие места быстро заканчиваются: на небольшое количество вакансий претендует уйма людей, поэтому размеры компенсации могут со временем постепенно и незаметно снизиться. На ваше место всегда найдется кто-то столь же увлеченный. Соцпакеты могут урезать или вообще убрать; ставки фрилансеров могут снизить до прожиточного минимума, особенно в сфере искусства. Нередко, вместо того чтобы заплатить автору деньги за контент для сайта, автор, по сути, платит сайту бесплатным трудом за возможность опубликовать статью. В то же время работодатели могут завышать минимальные требования к вакансии, требуя дополнительных курсов, еще одну степень, очередную стажировку, даже если она не обязательная, и все это для того, чтобы потенциальный работник мог хотя бы оказаться в списке кандидатов.

Таким образом, «крутую» работу и стажировки можно рассматривать как частный случай закона спроса и предложения: даже если сама работа в конечном счете не приносит удовлетворения или отнимает слишком много усилий при низкой оплате, что гасит всякую страсть, желание доказать, что ты один из тысячи сможешь с этим «справиться», делает эту работу еще более соблазнительной.

Для многих компаний это идеальный сценарий: должность, которая практически ничего не стоит, и, казалось бы, бесконечные толпы высококлассных, невероятно мотивированных кандидатов. Это объясняет, почему на якобы благополучном рынке труда конца 2010-х годов компании отчаялись закрыть нелюбимые, низкооплачиваемые вакансии, особенно при условии, что многие из них, независимо от простоты работы, теперь требуют наличия высшего образования. Как отмечает Аманда Малл в Atlantic, это отчаяние переросло в зазывающие объявления о работе, на совершенствование которых тратились гигантские суммы (вместо того, чтобы, скажем, предлагать кандидатам зарплату повыше, льготы или гибкий график[55]55
  Amanda Mull, “America’s Job Listings Have Gone Off the Deep End,” Atlantic, June 13, 2019.


[Закрыть]).

По данным сайта Indeed.com, с 2006 по 2013 год количество вакансий со словом «ниндзя» увеличилось на 2505 %, с «рок-звездой» – на 810 %, а с «джедаем» – на 67 %[56]56
  Ibid.


[Закрыть]. Пока я писала этот текст, можно было претендовать на должность «героя поддержки клиентов» в компании Autodesk, «ниндзя с пером» на шоколадной фабрике в Пенсильвании, «воина здорового образа жизни» в клинике Юты и «рок-звезды ремонтника» в компании по аренде жилья в Орландо, штат Флорида. Большинство этих объявлений – это вакансии начального уровня с зарплатой на уровне или чуть выше минимальной, с небольшими льготами или вообще без них.

Некоторые из них просто фриланс, рекламируемый как «возможность заработка». Чем хуже работа, тем выше вероятность, что ее снабдят «крутым» названием и объявлением – так они убеждают соискателя, что эту скучную работу все хотят и поэтому стоит соглашаться на прожиточный минимум.

Так «Занимайся любимым делом» выглядит в действии. Конечно, никому из сотрудников не нужно, чтобы их недооценивали, но выражение «Занимайся любимым делом» приравнивает просьбу ценить усилия работника к «неспортивному поведению». Занятие любимым делом «эксплуатирует своих приверженцев, оправдывая неоплачиваемый или малооплачиваемый труд, заставляя работников заниматься самомотивацией, – утверждает Токумицу, – когда увлечение становится социально приемлемой мотивацией для работы, упоминание зарплаты или фиксированного графика становятся бестактным»[57]57
  Miya Tokumitsu, Do What You Love: And Others Lies About Success and Happiness (New York: Regan Arts, 2015), 7.


[Закрыть].

Возьмем пример Элизабет, которая определяет себя как белую латиноамериканку. Она выросла в семье среднего класса во Флориде. Во время учебы в бакалавриате она участвовала в Disney College Program, которая представляет собой гибрид стажировки и «обучения за рубежом», только вместо другой страны ты ездишь… в Disney. После этого она никак не могла найти работу, любую, хоть в компании, даже в колл-центре. У должности не было развития, возможности продвижения по службе; а вы должны быть благодарны просто за то, что вообще получили работу в Disney. «В Disney рассчитывают на вашу любовь к компании», – говорит она. «Я действительно любила компанию и ее продукцию, но от этого моя копеечная зарплата не становилась больше».

Когда группа «увлеченных» работников все-таки выступает за повышение зарплаты и улучшение условий труда – например, вступает в профсоюз, – их преданность своему призванию часто ставится под сомнение. (Исключение составляют профессии, в которых профсоюзы существуют десятилетиями, например, у пожарных и полицейских.) Выступать за профсоюз – значит, прежде всего, идентифицировать себя как рабочего, солидарного с другими рабочими. Это способствует развитию классового сознания, которое многие работодатели стараются отрицать, вместо этого превращая «работу» в «увлечение», а «рабочее место» в «семью». И упаси вас Бог говорить о деньгах в кругу семьи.

* * *

Ясно видно, как стремление к «увлечению» может скатиться в «переутомление»: если вы любите свою работу и она приносит вам удовлетворение, то вполне логично, что вы захотите заниматься ею постоянно. Некоторые историки связывают американский культ переработок с практикой найма персонала на предприятия оборонной промышленности в долине Санта-Клара в Калифорнии после Второй мировой войны. В 1950-х годах эти компании стали нанимать ученых, которые, как говорит Сара Мартин в своем исследовании 2012 года, были «упертыми, необщительными, отчужденными и одаренными (или проклятыми) своеобразной, уникальной зацикленностью на какой-то конкретной области навязчивых интересов»[58]58
  Sara Robinson, “Why We Have to Go Back to a 40-Hour Work Week to Keep Our Sanity,” Alternet, March 13, 2012.


[Закрыть].

На работе они стали новым идеалом «хорошего» работника. «Работа была не просто работой, она была их страстью, – объясняет Мартин, – и они посвящали ей каждую свободную минуту, забывая про нерабочие отношения, физические упражнения, сон, еду, а иногда даже личную гигиену». Психологи из Lockheed, одной из ведущих компаний в Кремниевой долине, окрестили такой завидный менталитет работников «научно-технической личностью», говорит Мартин, и подстроили под нее рабочую культуру: работайте когда хотите, сколько хотите, в чем хотите, мы вас в этом поддержим. В HP инженерам приносили завтрак, «чтобы они не забывали есть», в каком-то смысле предрекая появление кафетериев и бесплатных обедов и закусок, которые распространились в культуре стартапов.

Но только с бешеным успехом книги «В поисках совершенства» (In Search of Excellence), опубликованной в 1982 году двумя консультантами McKinsey, эта трудовая этика стала национальной и общепринятой. Посыл книги был прост: если компании смогут найти таких же сотрудников, как в Кремниевой долине (т. е. сотрудников, готовых утонуть в работе), то они тоже смогут насладиться свежим легендарным успехом компьютерной индустрии. Тогда переработка стала в авангарде модных инноваций, а профсоюзная защита сорокачасовой рабочей недели устарела, отстала и явно была банальщиной.

А поскольку профсоюзы и законодательство, которое их защищало, перестали быть популярными, то и солидарность работников пропала. Вместо этого погоня за «любимой» работой породила безжалостную конкуренцию; ощущение полной увлеченности и удовлетворения от работы стало полностью превалировать над условиями труда[59]59
  Tokumitsu, Do What You Love, 7.


[Закрыть]. «Солидарность вызывает подозрения, когда каждый человек считает себя независимым подрядчиком, противостоящим всему обществу», – объясняет Токумицу. «Каждая минута простоя означает, что кто-то другой пытается его обогнать, оставив не у дел»[60]60
  Ibid., 113.


[Закрыть].

Попытка найти, улучшить и сохранить работу своей мечты означает отказ от солидарности ради большего количества работы. Если коллега настаивает на установленном рабочем дне или даже просто на отпуске, он не устанавливает здоровые границы – он дает вам возможность показать, что вы можете работать больше, лучше и усерднее, чем он. В моей редакции, например, репортеры могут взять пару дней отгула после освещения травмирующего события, например, массовой стрельбы. Но мало кто пользуется этим предложением, потому что в такой работе, как журналистика, где тысячи людей мечтают о вашей должности, это не просто возможность отдохнуть: это шанс заявить о себе как о человеке, которому не нужно эмоционально восстанавливаться.

Когда все на работе считают себя вечно конкурирующими индивидуальными подрядчиками, выгорание приходит само собой. Кто-то ограничивает часы работы в офисе; другие стараются соответствовать или работать дольше. Конечно, общий итог будет скорее отрицательным: я, отказавшись от выходных после освещения массовой стрельбы в Сазерленд-Спрингс штата Техас, на несколько месяцев стала унылым мешком, отрицавшим выгорание куском репортера. Переработки не означают, что ты работаешь лучше или продуктивнее. Ты просто тратишь больше времени на работу, называя это преданностью делу.

Выгорание происходит, когда вся эта самоотдача теряет смысл и вера в то, что занятие любимым делом приведет к самореализации, финансовой в том числе, начинает ослабевать. Обычно на это осознание требуются годы, даже десятилетия. Возьмем случай Стефани, которая определяет себя как белую азиатку. Она выросла в семье среднего класса в Северной Каролине. Стефани признается, что никогда даже не подозревала, что будет долго искать работу после университета. Она была одной из трех лучших студенток на факультете литературы, состояла в Обществе почета, писала для газеты и помогала редактировать литературный журнал. Поскольку у нее не было машины, а летом она все время работала, она не смогла пройти стажировку, которая могла бы усилить ее портфолио. Тем не менее она надеялась, что ее хорошие оценки и факультативы помогут ей.

«Я так хорошо училась, что предполагала, что работа сама упадет мне в руки», – говорит она. «В конце концов, так и работала академическая среда: я выполняла свою часть работы, и все получалось. Мне казалось, если я целеустремленный, способный человек с отличными навыками письма, мне не нужно особо беспокоиться».

Идеальная работа Стефани – это место со «заметным «крутым капиталом» – ну, знаете, работа в Vice или другом модном/передовом месте. О котором все слышали». Когда такие возможности не представились, она стала говорить, что хочет работать в «некоммерческих организациях», хотя сейчас она предполагает, что скорее хотела, «чтобы ее уважали за то, что она «хорошая»». Ей удалось устроиться в AmeriCorps, но условия были настолько ужасными, что она уволилась через два месяца. Чтобы оплатить счета, она стала работать официанткой в пиццерии и начала рассылать резюме, стараясь покрывать десять вакансий в неделю. Она составила таблицу, чтобы отслеживать, когда и куда она подавалась. В итоге она отозвалась на более чем 150 вакансий. Ответили единицы.

Так продолжалось два года. Продолжая работать в пиццерии, она начала много пить с коллегами и встречаться с барменом, который оказался агрессивным в отношениях. «Я постоянно была усталой, меня мучило похмелье, я была готова к самоубийству», – вспоминает она. Ей оставалось только писать бесплатно, чтобы создать портфолио и наконец бросить работу в пиццерии. Так она и поступила и в итоге, через четыре года после окончания университета, устроилась на работу в некоммерческую организацию за $15 в час, без льгот и пенсии.

Сейчас Стефани сомневается, что ей стоило получать образование в государственном гуманитарном колледже. «Выбраться из сферы обслуживания казалось мне огромным достижением, – говорит она. – Но чем больше я там работала, тем больше задумывалась, не была ли я наивной эгоисткой, раз так сильно хотела последовательной карьеры».

В результате этого опыта она радикально пересмотрела свое отношение к тому, какой может и должна быть ее работа. «Я всегда хотела, чтобы работа была всей моей жизнью, но теперь я чувствую, что хорошая работа должна ограничиваться сорока часами, а обязанности должны быть интересными, но при этом выполнимыми. Мне больше не нужна «крутая» работа, потому что, на мой взгляд, работа, которая воплощает ваши «мечты» или «увлечения», поглощает вашу обычную личность, что токсично. А я не хочу потерять себя, если потеряю работу, понимаете?».

* * *

Когда большинство миллениалов вышли на рынок труда, он был развален на кусочки и едва-едва восстанавливался. С декабря 2007 года по октябрь 2009 года уровень безработицы удвоился: с 5 до 10 %. Общая занятость сократилась на 8,6 миллиона человек. И хотя крупный общенациональный спад затрагивает практически всех, он особенно влияет на тех, кто только выходит на рынок. Когда миллионы опытных работников теряют работу, они где угодно ищут новую: и низкооплачиваемую, и начального уровня, где обычно набираются опыта те, кто впервые ищет работу. Для миллениалов в возрасте от 16 до 24 лет уровень безработицы вырос с 10,8 % в ноябре 2007 года до 19,5 % в апреле 2010 года, что является рекордно высоким показателем[61]61
  “Great Recession, Great Recovery? Trends from the Current Population Survey,” U.S. Bureau of Labor Statistics, April 2018.


[Закрыть].

«Миллениалов занесло в спад экономики, – написала Энни Лоури в Atlantic. – Они выпустились на худший рынок труда за последние 80 лет. Им пришлось не просто пережить пару лет высокой безработицы или годик-другой в подвале родителей. Они теряли целых 10 зарплатных лет». Масштабы последствий того периода проявляются только сейчас: например, в докладе, опубликованном Федеральной резервной системой в 2018 году, говорится, что «миллениалы менее обеспечены, чем молодежь предыдущих поколений: у них ниже доходы, меньше имущества и минимум накоплений»[62]62
  Christopher Kurz, Geng Li, and Daniel J. Vine, “Are Millennials Different?” Finance and Economics Discussion Series, 2018.


[Закрыть].

В конце концов, отсутствие работы означает отсутствие возможности откладывать деньги на дом, на пенсию, на инвестиции. Кто-то из миллениалов вернулся к учебе, чтобы переждать бурю, и через два-шесть лет оказался с десятками тысяч долларов студенческого долга, а перспективы трудоустройства так и остались призрачными. Те, кто был вынужден вернуться домой, также терпели тревожные причитания родителей и средств массовой информации о том, что они никогда не съедут: непутевые лодыри, неспособные пережить экономический катаклизм, совершенно не зависящий от них.

Такова мрачная реальность. Но даже вернувшиеся в свои детские спальни миллениалы не собирались покоряться рыночным силам. Нас воспитывали работать усерднее, чтобы найти ту обещанную идеальную работу, занимаясь, как его называет Кэтлин Куэн, «обнадеживающим трудом», – это «неоплачиваемый или недостаточно оплачиваемый труд, который часто выполняют в обмен на опыт и знания в надежде, что за ним последует предложение о работе»[63]63
  Tokumitsu, Do What You Love, 88.


[Закрыть]. Другими словами, это стажировки, гранты и другие псевдо-работы сомнительной ценности, которые считают обязательными для большинства профессий, особенно, как отмечает Токумицу, для «любимых».

Когда я заканчивала колледж в 2003 году, почти никто из моих друзей не проходил стажировку или даже не знал, что ее нужно искать. Десять лет спустя студенты чаще просили меня, профессора, помочь им со стажировкой, чем, скажем, разобрать их курсовую работу по психоаналитической теории Лакана. Потому что, какими бы сложными и непроходимыми ни были теоретические концепции Лакана, для большинства студентов они все равно понятнее, чем то, как устроиться на стажировку.

Чтобы разобраться в теории, можно просто больше читать: чем больше усилий вы приложите, тем скорее разрешится непонимание. Но стажировка подразумевает связи и прежде всего готовность и способность работать практически даром. И если вы не можете устроиться на работу без портфолио или создать портфолио без стажировки или не можете позволить себе работать бесплатно, чтобы заполучить эту лишнюю строчку, тогда, теоретически, только определенные люди (читай: человек со средствами, или с частным финансированием от университета, или готовый взять еще больше кредитов, чтобы позволить себе стажировку во время учебы) могут позволить себе «обнадеживающий труд».

Некоторые могли позволить себе стажировку только потому, что жили дома. Другие, чтобы свести концы с концами, жили за счет родителей, брали студенческие кредиты или подрабатывали. Многие полностью отказались от мечты найти работу в желаемой области. Но это не означает, что всеобъемлющая идея о том, что несмотря ни на что нужно заниматься любимым делом, исчезла.

София, белая женщина из «привилегированной с головы до ног» семьи, прошла ряд неоплачиваемых стажировок в небольших музеях и Sotheby’s, прежде чем окончила небольшой гуманитарный колледж со степенью в области истории искусств. Но наступил 2009 год, и обещанная работа в Sotheby’s внезапно испарилась. Она подавала заявки на сотни оплачиваемых и неоплачиваемых стажировок в Нью-Йорке и Чикаго; в конце концов ее позвали на единственное интервью в театральную компанию, она прошла его, зная, что ее родители смогут помочь ей, поскольку стажировка была неоплачиваемой.

Параллельно она пыталась устроиться официанткой, оббивая пороги Astoria, Queens, раздавая свое резюме в каждом ресторане. Ей не отвечали, пока не открылась вакансия в ресторане, где работал ее друг. «Если я чему-то и научилась во время этих поисков, так это тому, что только со связями, кумовством и своими люди можно получить работу, – говорит она. – И даже тогда мне перепала всего лишь неоплачиваемая стажировка».

И все же эта стажировка привела к оплачиваемой стажировке, которая в итоге привела ее в аспирантуру. Но еще до того, как София продвинулась так далеко, однажды она помогала координатору стажеров в одном музее и узнала «из первых уст о том, как нещадно они эксплуатировали стажеров (либо платили мало, либо вообще не платили), потому что знали, как все борются за стажировки».

На каждую стажировку претендовали тысячи студентов; отчасти пройти стажировку было сложнее, чем поступить в Лигу плюща. «Они понимают, что с их престижным брендом можно устанавливать какое угодно вознаграждение, – говорит София. – Все равно никто не идет в мир искусства ради денег, верно? Чтобы заниматься этим, нужно быть страстно увлеченным! И они удивляются, почему музеи ругают за кадровую политику».