Текст книги "Полуночная роза"

13

У Жизлен дрожали руки, когда она пробиралась сквозь густые прибрежные заросли. Подальше от реки, подальше от ее безжалостного похитителя. Просто поразительно, как ему всегда так просто удается разозлить ее, и заставить волноваться. У нее и прежде бывали враги – злые, жестокие, непримиримые. Но она научилась уходить в себя, смирять свои чувства и мысли и смотреть на этих людей трезво. Так почему Николас Блэкторн заставляет ее терять самообладание?

Лес был старый и красивый, солнечный свет, проникая сквозь кроны деревьев, дробился и пятнами падал на землю. Она вспомнила леса вокруг Сан Дут, вековые дубы и стройные каштаны, запах сырой весенней земли, писк требующих еды птенцов. Если бы только она могла вернуться в те счастливые времена. Почему тогда она не умела ценить все это, а принимала как должное?

Деревья поредели, и Жизлен очутилась на опушке, зеленеющей молодой, нежной травой. Она опустилась на колени, потом легла навзничь и глубоко вздохнула, словно хотела вобрать в себя свежесть и тепло земли. Она не ощущала такую близость природы ни разу с тех пор, как начался террор. Может, она снова сумеет обрести силы?

Лежа на спине, она наслаждалась солнечными лучами, любовалась восхитительным днем. Ах, если бы ее мысли и сердце стали снова свободны, впитав великую силу природы.

Но воспоминания не отступали, те самые воспоминания, которые все эти годы она с таким упорством гнала от себя. Они особенно мучили ее по ночам, во сне, когда мозг был ей не подвластен. Днем у нее хватало воли, чтобы не поддаваться, не воскрешать в памяти отчаяние, горе и ужас.

Но сегодня все иначе. Сегодня, лежа на мягкой траве в напоенном ароматами лесу, она позволит себе добровольно предаться воспомина-ниям. Иначе ее решимость ослабеет, и, если Николас снова обнимет ее, прильнет к ее губам, она может совершить глупую ошибку, и тогда все пропало.

Ее теперешнюю слабость не так уж трудно объяснить. Жизнь у нее стала куда проще в последние времена. Годы, которые она провела в «Красном петухе», учась готовить, тоже были сравнительно мирными, на нее нашли тогда своего рода глухота и немота, благодаря которым девять лет промелькнули так стремительно, что она их почти не заметила. Старенькая гостиница стала для нее чем-то вроде дома, несмотря на то, что она ненавидела окраины Парижа. Если бы ей и хотелось, Жизлен ни за что не смогла забыть той ужасной ночи, когда она приплелась туда впервые, изможденная, потерявшая последнюю надежду, не в силах даже плакать. Жизлен простояла много часов на мосту под проливным дождем, глядя в грязные, быстрые воды Сены. Она ждала. Ждала, пока у нее появится решимость, чтобы броситься вниз, и свести счеты с жизнью.

Дождь смыл кровь с ее рук, кровь Мальвивэ. Одежда давно промокла насквозь, по спине стекали ледяные струи. Она дошла до края, преступила черту, стала такой, как они, и эта мысль смертельно ранила ее душу.

Позади было столько ночей. Столько чудо-вищных ночей. Ночь, когда они с Шарлем-Луи наконец добрели до Парижа, и увидели, что труп их дяди болтается над улицей на веревке. Ночь, когда Мальвивэ продал ее мадам Клод, а та, в свою очередь, уступила самому знатному просителю, пьяному английскому дворянину, с могучим телом и вкусом к жестокости.

Вначале Жизлен была до того подавлена, что смотрела на все как бы со стороны, так, будто это происходит не с ней. В то время она была счастлива, счастлива оттого, что обладает подобным свойством. Пока не увидела его.

Ее вели по лестнице наверх к тому самому англичанину, когда она заглянула в одну из комнат. Две самые молоденькие девушки развлекали там элегантно одетого мужчину, и все трое смеялись весело и беспечно. Их смех нарушил ее оцепенение, и у нее вырвался стон.

Те трое, вероятно, услышали. Мужчина обернулся, и она узнала в нем юношу неземной красоты, Николаса Блэкторна. Он был пьян, и не узнавая смотрел, как ее тащат по лестнице. Не в силах вырваться из грубых рук, она выкрикнула его имя. А он только пожал плечами, повернулся к девушкам, и она опять услышала смех.

Знатный английский извращенец не просто обожал девственниц, но еще и предпочитал, чтобы они оказывали ему сопротивление.

Жизлен лежала, привязанная к кровати, ждала, прислушиваясь, и до нее еще долго доносился смех и стоны, и еще какие-то незнакомые ей ритмичные звуки, а боль в ее сердце постепенно становилась невыносимой, превращаясь в ненависть, столь отчаянную, что сжигала ее изнутри. Ненависть ее была обращена не на задыхающееся чудовище, несколько часов спустя лишившее ее девственности, а на Николаса Блэкторна, развлекавшегося в парижском борделе, пока ее насиловали.

Она хоть и не забыла о нем окончательно, но старалась не думать. Его предательство глубоко задело ее, но необходимость заботиться о Шарле-Луи, попытки узнать что-то о родителях, отнимали у нее столько сил, что ей было некогда копаться в собственных чувствах. Она не имела права позволить себе подобную роскошь. Однако, лежа сейчас в этой мягкой постели, униженная и истекающая кровью, она ощущала жалость к себе и еще раз обвинила Николаса Блэкторна во всех своих бедах.

Мадам Клод, как выяснилось, недооценила ее.

– Граф остался очень доволен тобой вчера, chиrie, – ворковала она. – Хотя ты уже больше не девочка, он не утратил к тебе интереса. Он может быть очень щедр, chиrie, к нам обеим. Жизнь у нас наверняка покажется тебе привлекательней, чем ты себе представляла.

Жизлен не отвечала, а только с глубоко затаенной яростью смотрела на старую ведьму. Мадам Клод это было безразлично.

– Ты, разумеется, не должна успокаиваться. Больше всего графу понравилось, как ты сопротивлялась. Сомневаюсь, что ему придется по вкусу покорность, если не он сам ее добьется. Не бойся, что тебе придется работать только с мужчинами вроде графа. Среди наших гостей много таких, как он, но мы развлекаем людей разного возраста, разного пола. Если ты отдаешь предпочтение женщинам, то я знаю жену одного высокопоставленного правительственного чиновника, которая наверняка придет от тебя в восторг. Вчера о тебе спрашивал один молодой человек.

Последние слова мадам заставили Жизлен потерять самообладание.

– Какой молодой человек? – спросила она, и это были первые внятные слова, которые она произнесла с тех пор, как Мальвивэ ее сюда притащил.

Мадам Клод уставилась на нее с искренним изумлением.

– Ты говоришь, как аристократка, – сказала она. – Если бы я знала, то повысила бы цену, – она заметно огорчилась, – ну ничего не поделаешь. Впрочем, ты заработало недурно. И не забивай себе голову этим молодым человеком. Пока ты будешь находиться в распоряжении графа столько, сколько он пожелает. Ему все быстро надоедает, так что скорее всего несколько недель у тебя будут другие партнеры, но к тому времени молодой англичанин уедет из Парижа. Он не очень огорчился, когда я сказала, что ты занята. Не волнуйся – найдутся и другие красавцы, чтобы ты могла отдохнуть от таких, как граф.

Короткая вспышка надежды погасла в душе Жизлен. Он не узнал ее, это она поняла, хотя что-то в ней привлекло его. Но, вероятно, это было не дремавшее в нем воспоминание, или внезапное сочувствие к беспомощной жертве, а мимолетный интерес, который быстро угас. Жизлен села на кровати, и мысль ее лихорадочно заработала. Самое главное, как можно скорее выбраться отсюда и найти Шарля-Луи. А для этого требуются смекалка и ловкость.

– Мне кажется, – медленно начала она, – что с тем молодым красавчиком мне было бы приятнее. – Она говорила чуть развязно, боясь переборщить. Чутье подсказывало ей, что надо действовать осмотрительно. Мадам Клод просияла.

– Я была уверена, что ты окажешься умницей. Тебе придется по вкусу эта работа. Что может быть лучше для женщины? Тебе платят за то, что мужчины обычно получают от нас бесплатно. Кроме того, ты научишься заставлять их вести себя так, как хочется тебе. Научишься получать удовольствие, и жить легко и праздно. Поработать несколько часов ночью, лежа на спине, куда проще, чем целыми днями гнуть спину в швейной мастерской.

– Я не умею шить.

– Вот видишь! Ты сделала разумный выбор, моя милая. Ты далеко пойдешь в нашем деле, увидишь, что я права.

Жизлен промолчала. Сделала правильный выбор? Она? При чем здесь выбор, если ее притащили силком в это проклятое место. Но она еще сумеет сделать выбор – никогда больше не будет она бессловесной жертвой.

Чтобы подготовиться к побегу, ей понадобилось два дня. Два дня терпеть новые посещения графа, два дня сносить изощренную жестокость, с которой он измывался над ее телом. Два дня выслушивать его лживые похвалы и восторженные вздохи. Два дня страдать от боли и унижения, считавшихся проявлениями любви.

Отпустив ее, граф сладострастно улыбнулся.

– Будь я проклят, если не увезу тебя с собой в Англию, – сказал он. – Ты покорила мое сердце, девочка, – протянув руку, он ущипнул ее за грудь, так что она едва удержалась, чтобы не вскрикнуть. – У меня есть друзья, которым наверняка понравится такая чудесная мышка, как ты. А я всегда ужасно любил подсматривать.

Он сел, чуть задыхаясь, к ней спиной, а она с отвращением смотрела на его гладкую белую дряблую кожу. Потом оглядела свое оскверненное тело, и ее решимость окрепла.

– Тебе ведь понравилось, правда? – не унимался он, беря свою одежду. – Ты пока еще немного сопротивляешься, но именно это мне всегда нравилось в проститутках. Я очень хорошо умею учить послушанию. Даже не вспомню, когда последний раз я был так доволен девкой.

Большая ваза была сделана из тяжелого, дешевого фаянса. Едва ли Жизлен удалось бы утихомирить его, если бы она воспользовалась изящным китайским фарфором из Сан Дут. Кошмарный звук, послышавшийся, когда она обрушила эту вазу на его голову, говорил о том, что она раскроила ему череп, и он беззвучно соскользнул на пол.

Жизлен не была уверена, что убила его. Выбравшись из постели, она оглядела его. Несмотря на чуть изумленное выражение лица, казалось, что он глубоко спит.

Жаль, она-то хотела его убить. Если бы у нее был нож, она бы с ним разделалась. Но сейчас ей оставалось только оставить на полу его обнаженное тело. Она задержалась лишь на секунду, чтобы выплеснуть ему на живот содержимое ночного горшка.

Ей нечего было надеть, кроме белоснежной ночной сорочки, которую граф с таким наслаждением недавно с нее содрал. Тогда, прихватив с собой его широченные штаны и рубашку, она залезла на подоконник. Она, которая смертельно боялась высоты, даже не заметила, что ей предстоит прыгать со второго этажа.

Упав, она подвернула ногу, но даже не вскрикнула. Не прошло и минуты, как, торопясь отыскать брата, Жизлен, прихрамывая, скрылась в темноте. В те недели, когда им с Шарлем-Луи пришлось проводить на улицах, они сторонились людей, опасаясь кому-то довериться. Единственным исключением был старьевщик, которого все называли Старым Скелетом. Он бродил по Парижу и таскал за собой тележку, покупая у одних и продавая другим ненужные вещи. Он был человеком без возраста. Говорили, что он принадлежит к гонимой расе иудеев и что его слезящиеся старческие глаза куда более зорки, чем глаза молодых. Он был добр к Шарлю-Луи, делился с ним куском хлеба, который не был лишним у него самого, предупреждал Жизлен, когда поблизости оказывалась толпа пьяных мародеров.

Жизлен в свою очередь приносила ему вещицы, которые, как ей казалось, он смог бы продать, ничего не прося взамен. Загадочная дружба установилась между ними. Если кто-то и знал, где Шарль-Луи, то только он один.

Ей удалось отыскать их лишь к концу второго дня в самом ужасном из всех мест в городе.

Жизлен сознательно избегала пляс де ла Революсьон все то время, что они были в Париже. Каждый день она узнавала новые имена людей, которые были там обезглавлены. Она рыдала, когда умер король, а вслед за ним маленькая, глупая королева. Но в тот день она не могла туда не прийти. В тот день среди приговоренных к смерти оказались ее родители.

Она и сама не знала, что заставило ее приблизиться к этому пропитанному кровью месту. Возможно, родители предпочли бы встретить свою неминуемую смерть, думая, что она в безопасности, вдалеке от того кошмара, в который превратился Париж.

Но у нее не было выбора. Она просто должна была там находиться. Она не могла позволить им умереть в окружении свирепой черни, думая, что их некому даже оплакать.

Они не заметили ее, когда их везли в телеге под возгласы обезумевших от вида крови зевак. Они не заметили ее, поднимаясь на эшафот, и она была этому рада. У нее перехватило дыхание, когда опустился нож, но она не заплакала. Она разучилась плакать.

Она услышала крик, короткий, надрывный, внезапно оборвавшийся, и в заполнившей площадь толпе разглядела фигурку брата, вырывающегося из рук Старого Скелета.

Следующая жертва поднялась на эшафот, и никто не обратил внимания на этот крик. Ей не сразу удалось пробраться к ним, но, когда она обняла Шарля-Луи, он уже затих. С тех пор она ни разу не слышала, чтобы он произнес хоть слово.

Оба они, и она, и Старый Скелет, следили, чтобы мальчик был сыт и не мерз. Он ушел в себя, словно вновь вернувшись в младенчество, и с трудом сознавал даже насущные потребности организма. Жизлен ухитрилась выкроить несколько су, чтобы заплатить доктору, но тот только покачал головой, бессильный помочь ее брату. Испуг, сказал он, мог повлиять на мозг. Ребенку кажется, что он нашел безопасное место, где никто не причинит ему зла. И лишь Бог ведает, сбросит ли он с себя им же

Свитый кокон. Жизлен делала все, что было в ее силах, чтобы уберечь брата, – не отпускала от себя, пыталась хоть чем-то накормить, хотя это становилось все труднее и труднее, потому что приближалась зима. Однажды Старый Скелет явился к ней с предложением.

– Еды больше нет, – сказал он.

Жизлен горько усмехнулась.

– Что тут нового? Мы голодаем уже много дней.

– Были хоть крохи, которые ты скормила своему братцу. Сейчас уже ноябрь. Мальчик замерзнет на улице. Он часто забывает надеть пальто. Ему нужны башмаки, одеяло, нормальная пища. Как и тебе.

Жизлен притихла, начав догадываться о том, что он придумал. Она не рассказывала старику, где пробыла два дня в июле, но он был стар и мудр, как сама вечность, и не мог не понять.

Она стала злой и холодной в последние несколько месяцев. В сердце ее осталось место разве что для Шарля-Луи. Даже Старого Скелета она терпела с трудом. Но поскольку и ему были безразличны те, кто его окружал, они находили общий язык.

– Ты рассказываешь мне то, что я прекрасно знаю и без тебя. Что ты можешь мне посовето-вать? – спросила она спокойно.

– То, что само собой разумеется. У тебя есть возможность кое-что продать. Не многие богачи с улиц Парижа могут позволить себе не продавать того, что имеют.

– Заткнись, – прошипела она, бросив беспокойный взгляд на брата. Несмотря на тяжелую жизнь и плохую еду, он вырос. Его одежда стала ему мала и превратилась в лохмотья. Ему было уже тринадцать, но взгляд его оставался младенческим.

– Не бойся, Жизлен. Его уши слышат, но рассудок ничего не воспринимает. Он не узнает, если ты решишь продать себя, чтобы накормить и одеть его.

Наконец все было произнесено вслух. Вдруг она представила себе, что задыхающийся, потный англичанин снова измывается над ее телом.

– Нет! – закричала Жизлен, не в силах сдержать возмущения. Скелет лишь пожал плечами.

– Я забыл. У аристократов свои правила.

– Я стану убивать, – ответила она голосом, полным отчаянья, – стану сбивать с ног людей и отбирать у них кошельки. Я готова ограбить могилы своих близких. Но я не могу торговать собой на улицах. Я сойду с ума.

– Карманнику трудно прокормить и себя, не то что троих, – заметил старик. Жизлен не смогла сдержать усмешки.

– Ты хочешь прожить на то, что я заработаю проституцией?

– Но это естественно. Я буду находить клиентов и следить, чтобы тебе ничего не угрожало.

– Ты сможешь меня защитить? – она горько усмехнулась.

– Никто не сможет тебя защитить. Никто не сможет защитить никого из нас. Но я могу помочь. Однажды ты такое пережила – и не пытайся отпираться. Я слишком давно обитаю на улицах Парижа, чтобы не понять, где ты пропадала этим летом. Ты выжила, но не разбогатела. Теперь можешь попробовать еще раз за хорошую плату.

– Иди ты к черту, я не могу… – ее возмущенные крики внезапно прервал кашель Шарля-Луи.

– Он нуждается в теплом одеяле, – безжалостно повторял Скелет своим надтреснутым голосом. – Он нуждается в горячем супе и лекарстве. Иначе он умрет, умрет раньше тебя, он же много слабее. Ты что, хочешь это увидеть?

Жизлен задрожала. Было холодно, очень холод-но. Она вспомнила мадам Клод, вспомнила ее отвратительное, наглое лицо, тонкие простыни в ее заведении и ее грубых клиентов. Вспомнила о безумном старом графе, любителе наслаждаться страданиями. Вспомнила о Николасе Блэкторне, принявшем ее за одну из бесчисленных девок.

– Я не вернусь туда, – сердито сказала она.

– Тебе и не надо никуда возвращаться. Месье Поркэн, мясник, спрашивал у меня, не хочешь ли ты заработать немного денег. Ты сходишь к нему домой, а он тебе заплатит. – Если бы он говорил с ней сочувственно, по-доброму, она бы отказалась. Он же говорил об этом как о чем-то само собой разумеющемся. – Часок, а может, и меньше, Жизлен. Полежишь на спине, и подумаешь, как тебе лучше потратить несколько лишних франков. Ну неужели ты откажешься?

Она и сама не знала. А потом поняла, что не станет, не может отказаться. Если уж она выжила после того, как ее привязали и изнасиловали, то уж как-нибудь сумеет удовлетворить нехитрые потребности господина Поркэна. Он был не злой человек, – раз или два он давал ей мясные обрезки для брата, и глаза у него были грустные, а не жестокие. Она возьмет у него деньги и сумеет выжить.

Кончилось тем, что она пошла на это трижды. Два раза с господином Поркэном, когда голод хватал за горло, и у Шарля-Луи сквозь бледную кожу стали просвечивать кости. Она благословляла младенческую немоту, которая сковала его уста. Он не знал, чем она занимается ради него. Он не должен никогда узнать о позоре, который выбрала его сестра.

Третий раз стал последним, и она так и не узнала, считать ли и его грехом, легшим на ее душу, так как дело не дошло до конца. Собственно, это было не так уж и важно. Душу она давным-давно потеряла. Бога она потеряла немногим позже.

– Я не пойду, – сказала она Старому Скелету, когда он сказал ей, что кто-то еще нуждается в ее услугах, – господин Поркэн одно – он добрый, ничего не требует от меня и никогда не задерживает. Я не пойду к незнакомому…

– Поркэна сегодня забрали, – объяснил ей старик, слишком усталый, чтобы выказывать сочув-ствие. – Его выдал член районного комитета. С такими, как Поркэн, они долго не церемонятся. Мадам Гильотине нужна работа.

Жизлен выслушала его историю без особого сожаления, хотя и потеряла человека, который по-своему был к ней добр.

– Значит, ты уже нашел замену? – спросила она. Старый Скелет покачал головой.

– Я не при чем. Это человек, который выдал Поркэна. У него свои причины.

Жизлен почувствовала, как ее начинает понемногу охватывать страх.

– Какие?

– Магазин Поркэна приносит хороший доход… Он хотел его получить. А еще он хотел получить тебя.

Жизлен пожала плечами.

– Мне кажется, прибыльное дело куда заманчивее, – сказала она равнодушно. – Я не намерена брать на себя ответственность…

– Глупая аристократка! – сплюнул старик. – Это не шутки. Этот человек опасен. Он спрашивал о тебе. Ты не можешь отказаться.

– Могу! Я могу выбирать!

– Он найдет тебя. Он влиятельный человек, и становится влиятельней с каждым днем. Он – один из вождей нового общества. Умеет нанести удар в спину, найти слабое место. Он сумел занять высокое положение в революционном правительстве. Его не остановишь.

– Я не…

– Пойдешь. Ты пойдешь к нему и будешь делать все, что он прикажет. Если ты откажешься, Шарль-Луи умрет.

– Откуда он мог узнать о нас, обо мне, о Шарле-Луи?

– Ты заметна, Жизлен. Хоть ты и прячешься в тень, люди знают об аристократке и ее брате. Ты слишком красива даже в лохмотьях, чтобы оставаться незамеченной. А цель этого человека – знать все. Не думай, что ты сможешь защитить Шарля-Луи. От него нельзя никого защитить. Самое большее, на что ты можешь надеяться, это удовлетворить его желание.

Она еще раз взглянула на Шарля-Луи. Его глаза были закрыты, спутанные волосы падали на истощенное лицо, худая грудь с усилием приподнималась. Он слышал каждое слово. Ей оставалось лишь надеяться, что Старый Скелет прав и что он ничего не понимает.

– Когда? – спросила она, понимая, что у нее нет выбора. – Где?

– В доме Поркэна. Он уже стал хозяином. Не верь, если он притворится великодушным. Это волк, который ради своего удовольствия, готов перегрызть горло любому. Будь осторожна.

– И кто же этот волк? – спросила она устало.

– Его зовут Жан-Люк Мальвивэ.

Жизлен не сразу поняла, где она находится. Она лежала на шотландском лугу, над ее головой светило солнце, сладкий запах цветов щекотал ей ноздри. Земля под ней была твердой, но не тверже мостовых Парижа, солнце теплым, а небо удивительно голубым. Темные, зловонные городские улицы давно исчезли. Ноги ее больше никогда не будет во Франции.

Кажется, впервые она обрадовалась тому, что они с Николасом заключили перемирие. Если бы ей не была дорога ее честь, она бы уже сбежала, была бы далеко от него. Но она дала слово и намеревалась сдержать его. Кроме того, этот день мира, покоя, и солнечного света возвратил ей то, что она давным-давно утратила.

Жизлен села и с наслаждением огляделась вокруг. Она не слишком часто задумывалась о будущем – жизнь это просто путь, по которому надо двигаться день за днем, и роптать столь же бессмысленно, как и надеяться. И все же, если ветры судьбы будут к ней благосклонны, она бы хотела жить в деревне. Где-нибудь вдали от городского зловония и людей, там, где растут деревья и цветы, поют птицы, пахнет мокрой землей и бегут быстрые ручьи.

Ей нравилось это место. Голубовато-багряные горы вдали, вековые деревья, каменистая почва. Она никогда прежде не бывала в таком краю – уединенном и мирном. Пожалуй, здесь она могла бы чувствовать себя счастливой.

Жизлен сомневалась, что найдет сейчас какие-нибудь ягоды, но неторопливо поднялась. Волосы ее высохли и спутались, и ей захотелось обрезать их только что наточенным ножом, который дал ей Николас. Она не смогла этого сделать. Жертвам мадам Гильотины волосы обрезали заранее, чтобы они не мешали работе ножа. Каждый раз, когда ей хотелось подстричь свои локоны, она начинала ощущать холод металла на шее.

Ягод не было, зато были цветы. Она нагнулась, вдохнула аромат и только собиралась сорвать нежное растение, как услышала знакомый, выводящий ее из терпения голос.

– Самая настоящая пастораль, Жизлен, – произнес Блэкторн. – Мария-Антуанетта в роли пастушки. Если бы я знал, что вы столь падки до деревенских радостей, мы бы сделали остановку раньше.

Жизлен замерла, но запах цветов был слишком раздражающим, и она, медленно выпрямившись, взглянула на него и спросила:

– Как ваш улов?

Это был вежливый вопрос, но он не ответил, а покачал головой и приблизился к ней.

– Пока никак, – ответил он.

Она отскочила, когда он подошел к ней совсем близко.

– Вы дали слово, что не будете до меня дотрагиваться, – сказала она, не замечая, что голос выдает ее испуг. На его лице снова появилась коварная ухмылка.

– Ну что вам ответить, моя милая, я, как всегда, солгал.