Текст книги "Полуночная роза"

20

Элин не была легкой, как перышко, но испуг мешал ей сопротивляться.

– Что ты делаешь? – воскликнула она, когда Тони усадил ее на высокую, широкую постель, воспоминание о которой не давало ему покоя с тех пор, как он увидел ее.

– Если ты не желаешь стать моей женой, оттого что твоя репутация на самом деле не погублена, значит, у меня не остается другого выхода, как только погубить ее. – Освободившись от камзола, Тони швырнул его в сторону. – И мне осточертело слушать, как ты сравниваешь меня с каким-то мифическим родственником, тогда как мои чувства к тебе никогда не были отеческими. Я мужчина, Элин. Мужчина, который желает тебя, и намерен заполучить.

– Тони! – только и смогла выговорить потрясенная Элин.

Ее золотистые волосы рассыпались по плечам. Он хотел поскорей зарыться в них, но мысль о том, что он совсем близок к тому, чтобы осуществить свое намерение, сделала его пальцы неловкими, и он с трудом развязал шейный платок.

Элин не отпрянула от него, когда он, сев на кровать, принялся снимать сапоги.

– Ты какой-то странный, Тони, – сказала она, вставая на колени возле него. Один сапог с шумом ударился об пол. – Ты же сам знаешь, что не намерен жениться на мне. Ты ведь считаешь меня сестрой. – Второй сапог последовал за первым, и Тони повернулся к ней.

– Так ты не понимаешь? – спросил он.

– Чего не понимаю?

– Какие чувства я к тебе испытываю? Иди сюда, Элин.

На этот раз она отползла, чтобы он не смог до нее дотянуться, но он ловко схватил ее за талию, и они оба упали на кровать.

– Тони, ты не…

– Нет, Элин, должен, – сказал он безжалостно. А потом его рот заставил ее замолчать, и он целовал ее так, как давно мечтал, – долго, сильно, напористо, надеясь, что заставит поверить.

Элин сдалась. Она лежала очень тихо, а он ласкал и дразнил ее, пока ее руки не сомкнулись вокруг его шеи, и она не поцеловала его в ответ, со всей пылкой неискушенностью, на которую была способна.

Он ужасно долго возился с ее одеждой, а потом со своей. Ее волнение нарастало с каждым разом, когда он предпринимал следующий шаг, – снял чулки с ее длинных ног, коснулся губами ее пышной, округлой груди, когда руки его скользнули ниже, к животу, бедрам. Но ему удавалось быстро успокоить ее, и они преодолевали очередное препятствие, пока, наконец, она не лежала у него в объятиях, охваченная желанием, закрыв глаза и учащенно дыша. Он склонился над ее белоснежными красивыми бедрами, чувствуя, что ее тело готово принять его.

– Я не хочу сделать тебе больно, любовь моя, – прошептал он ей на ухо, оттягивая то, что неминуемо должно было вот-вот случиться. Он покрывался потом, мышцы его дрожали от неимоверного напряжения, которое он испытывал, стараясь сдерживать себя.

Ее глаза широко открылись, когда она поняла, что он делает.

– Тони! – только и смогла сказать она, вскрикнув от боли.

– Не двигайся, – выдохнул он, прижимая ее к кровати.

Она послушалась, напоследок жалобно вскрикнув, и застыла под ним. Даже не двигаясь, а лишь ощущая под собой ее тело, ее нежный аромат, он ощущал крайнюю степень блаженства. Он вцепился руками в простыню, оттягивая последний миг и почувствовал, что способен еще собою владеть.

– Я не уверена, что мне это нравится, – послышался вдруг спокойный и трезвый голос Элин. – Если ты надеешься таким способом уговорить меня выйти за тебя замуж, то я думаю, ничего не получится.

Тони поднял голову, чтобы посмотреть на нее, Она показалась ему сердитой, волна желания угасла. Он не был намерен отступать.

– Элин, – сказал он добродушно, – заткнись. Выгнувшись, он плотнее прижался к ней, и она снова вскрикнула. Он надеялся, что не только от боли. Он снова попробовал ритмично двигаться, и руки его еще крепче вцепились в кровать.

Кровать, огромная, дорогая кровать лучшего отеля в Вене, скрипела, под ними. Руки ее обвились вокруг его шеи и по легкой дрожи, которая побежала по ее телу, он начал чувствовать, что она отвечает ему. Тело ее приподнялось, она обвилась вокруг него, ногти вцепились ему в спину, но он не дал ей застонать, накрыв ее губы своими. Еще мгновение, и он перестал сдерживаться, а их тела и души слились в последней, блаженной судороге.

Тони расслабился, понимая, что он слишком! тяжелый, чтобы она могла выдержать целиком» его вес, но он был слишком утомлен, чтобы вести к себя благородно. Когда он пришел в себя настолько, что смог отпустить ее, она прижалась к нему еще» теснее, уткнулась мокрым от слез лицом ему в плечо.

– Не оставляй меня, – прошептала она очень смущенно. Он никогда не думал, что его Элин может быть такой робкой.

Он поднял голову, чтобы взглянуть на нее, но она отвернулась, явно растерянная.

– Сейчас надо подождать, – мягко проговорил он, и стал целовать ее веки, скулы, нос, стирая следы слез с ее бледной кожи. Он поцеловал уголок ее рта, нежно, дразняще, и она, наконец, повернувшись, поцеловала его в ответ, еще крепче сжимая в объятиях. На этот раз, когда он снова поднял голову и посмотрел на нее, она не отвернулась.

– Так лучше, – пробормотал он, зарываясь в ее волосы, – я убедил тебя?

– В чем? – спросила Элин слабым, чуть смущенным голосом.

– Что ты должна выйти за меня замуж. Она не желала сдаваться, он вынужден был это признать. Суровая морщина прорезала ее лоб.

– Только потому, что…

– И поэтому тоже. Я только что постарался, как мог, показать тебе, какова истинная причина, побуждающая меня на тебе жениться, но если тебе этого не достаточно, я буду более чем счастлив повторить все сначала.

– Сначала? – жалобно переспросила Элин, – не уверена, что смогу это вынести.

– У тебя будет время прийти в себя, – ответил Тони, целуя ее во влажное от пота плечо. – Не валяй дурака, Элин, если ты не выйдешь за меня, Кармайклу придется вызвать меня на дуэль, а я не представляю себе, как буду драться на дуэли с лучшим другом.

– Ах, значит, вот почему ты хочешь жениться на мне? – не унималась Элин. – Ну, кроме вот этого, – она смущенно показала на постель.

– Это, моя кошечка, называется заниматься любовью. Этому существует разумеется множество названий, и некоторые из них не слишком красивы, но когда это делаем мы с тобой, то несомненно занимаемся любовью. И именно поэтому мы поженимся. Не потому, что Кармайкл проткнет мне печенку. Не потому, что очередная леди Арбетнот испортит нам репутацию. И не потому, что то, чем мы занимались в постели, так уж восхитительно. Мы поженимся не потому, что я только что лишил тебя невинности, и не потому, что ты проявила ко мне благосклонность.

Наконец-то ему удалось заставить ее улыбнуться.

– Тогда почему же мы поженимся?

Ему захотелось возблагодарить небеса за то, что она, наконец, перестала отпираться.

– Потому, что я люблю тебя, моя радость. Полюбил задолго до того, как ты согласилась стать, невестой этого идиота-священника. Я просто всегда опаздываю.

– Мне надо было бы убить тебя, – сказала Элин твердо, не так уж обрадовавшись тому, что она услышала. – Представляешь, скольких неприятностей удалось бы нам избежать, если бы ты признался раньше.

– Верно, – согласился Тони, – но согласись, что решившись, я повел себя смело. Я предварительно договорился с англиканским священником, что он обвенчает нас, – добавил он, собирая свою одежду. – Мне жаль, что мы не можем подождать и обвенчаться в соборе Святого Павла в присутствии твоего брата, но, боюсь, раз мы уехали самовольно, это исключено.

Элин села, обернула вокруг себя простыню, и посмотрела на него с нескрываемым любопытством, Тони вдруг снова ощутил неуверенность. Повернувшись к ней, он спросил:

– Ты ведь станешь моей женой, правда? Ты же не до конца избавилась от чувства, которое испытывала ко мне восемь лет назад?

– Конечно, избавилась, – ответила Элин, и Тони замер от испуга. – Мое детское помешательство превратилось в самое настоящее безумие.

Он улыбнулся, откинулся назад, и, потянувшись к ней, поцеловал ее коротким, властным поцелуем.

– Совсем не безумие, – сказал он. – Ты хочешь, чтобы я попробовал вернуть сюда мисс Биннерстоун?

– Но ведь она со своей сестрой.

– Не совсем. Я… э-ээ… приказал моему слуге задержать ее. Я хотел подстроить что-нибудь, чбы она, например, растянула ногу, но побоялся покалечить ее всерьез, и тогда велел Хиггинсу запереть ее в комнате, когда мы будем уезжать.

– Ты похитил мою компаньонку? – поразилась Элин.

– Боюсь, что да, – признался Тони, опасаясь навлечь на себя ее гнев.

– Наверное, ты действительно меня любишь, – сказала изумленно Элин и коснулась его лица. Это была ее первая ласка, и он чуть было не уложил ее снова в постель.

– Мы постараемся возместить ей ущерб, – сказал он.

– Ты оказался опасным человеком, – удовлетворенно вздохнула Элин.

– Ты обязательно исправишь меня, – ответил Тони, скромно потупив взор.

– Боюсь, мне не хватит на это целой жизни, – промурлыкала Элин, сползая вниз. Зови священника.

Венеция. Город, выстроенный на сваях посреди лагуны, добраться до которого можно только по воде. Жизлен, пожалуй, готова была лучше вернуться в Париж с его кошмарами, чем пережить еще один приступ морской болезни. На этот раз путешествие к ее великому счастью оказалось коротким, вода тихой, и когда они высадились на широкой площади, она не испытывала дурноты.

Она взглянула на высокого человека, который стоял рядом с ней. Дорога через континент в Италию была недолгой. Миновав Францию, они проехали через Ганновер, Баварию и Австрийскую империю. Они всегда ехали быстро, но в последнюю неделю Блэкторн приказывал гнать так, что оставалось лишь удивляться, почему они до сих пор живы.

Он приходил к ней на следующую ночь. Она лежала в постели, тихо, ожидая его, боясь и желая, чтобы он был рядом.

Она знала, что ей надо делать. Надо снова заставить тело себе повиноваться. Если ей больше не удается спастись, затаившись в глубине собственного сердца, то она должна хотя бы научиться скрывать от него ответные чувства. Она будет лежать неподвижно, сумеет сделать так, чтобы ее дыхание оставалось ровным, сожмет кулаки, чтобы не обнимать его. Она отвернется, чтобы он не смог целовать ее, и он не заставит ее ему отвечать. Она постарается обмануть его, показав, что осталась равнодушной к тому, что он сделал с ней. Она даже сумеет обмануть себя.

Он посмотрел на нее, и лицо его было мрачным и озабоченным.

– Попранная честь? – спросил он язвительно. – Что-то не похоже, чтобы вы жаждали моего возвращения. Поверьте, я способен доставить вам куда большее наслаждение, чем прошлой ночью.

Жизлен не ответила, сделала вид, что не слышит. Воспоминание о том, что ей доставили наслаждение его ласки, было непереносимым. – Вам нечего сказать мне, любовь моя? – не отступал он и, приблизившись к кровати, взяв ее за подбородок поднял ее лицо кверху. Наклонившись, он дотронулся губами до ее рта, ласково, едва касаясь, и сердце Жизлен болезненно сжалось. Он снова выпрямился, и в глазах его застыл вопрос.

– Как хотите, Жизлен. Вы можете приказать мне уйти.

Ее губы были влажными от его поцелуя. Кожа горячей и чувствительной, дыхание частым, и ей ужасно хотелось, запустив руки в его черные волосы, притянуть его к себе.

– Уходите, – произнесла она спокойно и отчетливо.

И он повернулся и ушел, не сказав больше ни слова. Она сидела в кровати, замерев, испытывая одновременно страх и изумление. Он – человек без чести. Почему же он вдруг послушался?

Больше он не приходил. Больше он до нее не дотрагивался. И на этот раз это не было перемирием. Это была настоящая битва, готовая ежеминутно взорваться вспышкой страстей. А Жизлен и сама не знала, ждет она этой минуты или боится ее.

Николас шел впереди нее по булыжной мостовой Венеции, оглядываясь по сторонам с усталым равнодушием. Она остановилась, решив не спешить за ним, а он повернулся и так холодно посмотрел на нее, что она готова была поверить, что стала ему безразлична.

– Вы желаете провести целый день на улице, Мамзель? – поинтересовался он, – а я думал, вас утомила дорога.

– А разве вы не хотите нанять карету? Блэкторн усмехнулся.

– В Венеции нет лошадей, нет экипажей на колесах. Если вы желаете, чтобы вас отвезли в Палаццо Верди, то вам придется воспользоваться лодкой.

– Только не лодка! – взмолилась Жизлен, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. – Вы хотите сказать, что иного способа передвигаться по этому городу нет?

– По воде, любовь моя. Или пешком.

– Мне нужны новые туфли.

– Вы привыкнете плавать по каналам, и вас не будет выворачивать наизнанку.

– Есть вещи, которые нам не подвластны, милорд, – ответила она скромно. – А что такое Палаццо Верди?

– Дворец моего друга, чьи карманы настолько пусты, что он готов поверить моим сомнительным кредитам.

– Дворец? – поразилась Жизлен.

– Венецианские дворцы гораздо более скромны, чем английские или французские, – небрежно ответил Николас. – Кроме того, я, как ни как, английский дворянин, и это накладывает на меня определенные обязательства.

Ворча что-то себе под нос, к ним подошел Трактирщик.

– Вам придется раздобыть денег Блэкторн, – сказал он. Эта прогулка по Европе не пошла на пользу нашим карманам. Лучше бы мы поехали прямо Париж.

Как всегда, Николаса ничуть не удивило то, что слуга говорит с ним на равных.

– Дама отказывалась ехать в Париж, – ответил он.

Трактирщик странно на нее посмотрел. После первой ночи, которую они провели на континенте, когда Николас пришел к ней в комнату, отношение к ней Трактирщика изменилось. Он не смотрел на нее, старался заговаривать только тогда, когда это было необходимо, держался по возможности в стороне. Жизлен не могла понять, в чем причина. Возможно, он ревновал, – хоть это, конечно, и выглядело странно, но она знала, что слуги часто бывают собственниками, – или чувствовал себя перед ней виноватым.

Виноват был только Николас, хоть он и не желал в этом признаться. Она посмотрела на него при ярком свете итальянского солнца, на его сильное тело, красивое лицо, язвительную улыбку, и подумала о том, сколько еще ей предстоит терпеть.

Он оказался прав. Палаццо Верди оказалось более чем скромным. Сырой полуразрушенный дом был куда хуже людской в Энсли-Холле, ему было далеко даже до незамысловатого уюта «Красного петуха». Немногочисленные слуги говорили только по-итальянски, были бедно одеты и нерасторопны и беспорядок вокруг был невообразимый.

Жизлен не приходилось оказываться в подобной грязи с тех пор, как она покинула улицы Парижа.

Она вошла вслед за Николасом в салон, и он остановился, оглядывая пыль и плесень.

– Похоже, де Бруни не слишком заботится о чистоте, – сказал он небрежно, и, повернувшись к Жизлен, добавил, – я ухожу.

Ее очень удивило, что он счел необходимым ее предупредить, и она, не удержавшись, спросила:

– Вы вернетесь к ночи?

– Могу ли я тешить себя надеждой, что вы передумали, и позволите мне разделить с вами постель? – поинтересовался он насмешливо.

– Нет, – ответила она.

– Ну, что ж, я полагаю, сегодня ночью у меня найдется другое занятие. Я должен пополнить наш быстро тающий капитал, как верно заметил Трак, а самый надежный способ сделать это – посетить игорный дом.

– А если вы проиграете?

– Дорогая, я никогда не проигрываю.

– Вы что, передергиваете карту? – Жизлен сказала это намеренно, чтобы вывести его из терпения.

Глаза Блэкторна сузились, но он не показал ей, что его чувства задеты.

– Нет, – спокойно сказал он, – я просто очень хорошо играю. – Он еще раз осмотрелся вокруг с явным неудовольствием. – Сделайте, что вы найдете нужным, чтобы вам было тут удобней. Трак поможет вам, потому что здешние слуги, кажется, не способны понять ни одного английского слова. – Он подошел к ней и взял ее за подбородок, – и не вздумайте убежать, ma petite, – я пока еще не собираюсь вас отпускать.

Жизлен вдруг неприятно поразилась, подумав, что она и не собирается бежать. Она сказала себе, что просто хочет усыпить его бдительность. Здесь, в Венеции, где у него столько возможностей развлечься, он наверняка оставит ее в покое, и у нее будет время все как следует обдумать.

– Вы найдете меня здесь, когда вернетесь, – ответила она, желая, чтобы он не прикасался к ней.

Желая, чтобы он прикоснулся к ней своими красивыми губами.

Он не целовал ее с тех пор, как она приказала ему уйти. Но Николас Блэкторн был не из тех, кто подчиняется. Если бы он хотел ее поцеловать, его бы ничего не остановило.

На мгновение ей показалось, что его длинные пальцы сейчас приласкают ее. На мгновение ей показалось, что сожаление и страсть затаились в его темных глазах. Но он резко повернулся и ушел.

Она стояла одна посреди комнаты и старалась собраться с мыслями. Вокруг пахло плесенью и рыбой, и ей не хотелось так жить. Расправив плечи, Жизлен отправилась в холл и застала там Трака, который кричал на слуг.

– Убрать, – говорил он громко и медленно, вы должны убрать.

– Они не придурки и не глухие, – попыталась успокоить его Жизлен, разглядывая трех женщин и двоих мужчин, из которых состоял обслуживающий персонал Бруни. Все они были плохо одеты, неряшливы, явно недовольны вторжением в дом иностранцев, и искренне не понимали, чего от них хочет Трактирщик. – Они не понимают по-английски, – добавила она.

– Чертовы иноземцы, – выругался Трактирщик.

– Мне кажется, это мы иноземцы, – сказала Жизлен. Она повернулась к старшей из женщин, решив по тому, как та выглядела и вела себя, что это экономка. – Послушайте, – обратилась она к ней на беглом итальянском, которому обучила ее когда-то гувернантка. – Этот дом позорит не только всех вас, но и вообще жителей Венеции. Неужели вам хочется, чтобы его светлость, вернувшись в Англию, рассказывал, что ваш город населен свиньями, которые валяются в собственном навозе?

Один из мужчин двинулся к ней, и в его темных глазах сверкнул гнев, но женщина движением руки заставила его остановиться.

– А почему мы должны убирать для таких, как вы? – спросила она, и ее итальянский показался Жизлен более плавным и красивым, чем ее собственный.

– Только для того, чтобы вы сами могли гордиться собой, вот и все, – твердо сказала она. – Если вашему хозяину все безразлично, то нам – нет. Если вы не сможете привести этот дом в порядок, то мы найдем людей, у которых это получится.

– Вы не сможете выставить нас на улицу, – с горячностью ответил младший из мужчин.

– Я смогу выбросить вас в канал, если захочу, – мрачно ответила Жизлен. – Решайте сами. Я бы хотела, чтобы вы начали с салона, вымыли пол, выкинули мусор. Потом уберете кухню, и нам понадобятся, – она чуть замялась, – три спальни. Одна для господина Трактирщика, другая для господина Блэкторна и третья – для меня. Все должно быть готово к вечеру. Вам понятно?

– Три спальни, синьора? – черные глаза экономки глядели на нее с сочувствием. – Тогда, может быть, лучше две пососедству?

Если женщина надеялась, что Жизлен покраснеет, то она просто не знала, с кем имеет дело…

– Я уверена, что его светлость господин Блэкторн сумеет меня найти, если пожелает, – сказала она резко. – Может быть, все же начать с кухни? Я проголодалась, но я не смогу взять в рот еду, приготовленную в доме, где царит такой беспорядок. Отведите-ка меня туда. – И она принялась закатывать широкие рукава платья.

Вероятно, она удивила экономку.

– Мы начнем..? – переспросила она. – Может, я чего не поняла?

– Вы все правильно поняли. Мы будем работать вместе. Я привыкла к труду и презираю лень. На кухню, синьора.

– Меня зовут Луиза, синьора, – сказала женщина, с трудом оправившись от удивления. – Сюда, пожалуйста.

Жизлен пошла за Луизой, другие слуги последовали за ними, а замыкал процессию изумленный Трактирщик.

– Закрой рот, Трак, – ласково сказала Жизлен, – иначе подцепишь какую-нибудь опасную болезнь, здесь отравленный воздух. Пойди поищи рынок и принеси нам каких-нибудь продуктов.

– Но я не знаю ни слова по-итальянски, Мамзель, – возразил Трактирщик, потрясенный тем, что она говорит на этом языке.

– У тебя есть деньги и этого достаточно, – и Жизлен смело шагнула в чрево сырого, старого дома, который лишь в насмешку можно было назвать дворцом.

В час ночи она впервые с тех пор, как они высадились на континент, улыбнулась. Хотя дом еще не был убран целиком, самый большой салон и спальни имели вполне приличный Вид. Кухня оказалась в лучшем состоянии, чем жилые помещения, что, впрочем, не показалось странным Жизлен. Она догадалась, что нерадивость слуг объяснялась скорее нежеланием работать у хозяина-иностранца, а не врожденной ленью.

Тем не менее она здорово потрудилась бок о бок с ними – скребла, мыла, подметала, и, когда Трактирщик вернулся с двумя корзинами, полными до верху хлеба, фруктов, риса и рыбы, она заставила работать и его, не обращая внимания на его сетования.

Жизлен очень устала. Тело ее ныло, зато душа наслаждалась, когда они, усевшись все вместе вокруг чистого стола, ели незамысловатую еду, которую приготовила она вместе с Луизой.

Тем временем молодой слуга, Гвидо, который был прежде так враждебно настроен, ната-скал для нее наверх горячей воды, чтобы она могла принять ванну, а одна из служанок дала ей чистые простыни. Жизлен завоевала их расположение. Если бы дело дошло до войны между нею и иностранцем, который платил им жалованье, они бы сейчас наверняка встали на ее защиту.

Ванна была полна восхитительной горячей воды. Она как следует оттерла свое тело, несколько раз вымыла голову. Белая ночная сорочка была сшита из толстого полотна, мягкого от бесчисленных стирок, и доставала до самого пола. Забравшись в чистую узкую постель, которую приготовили для нее в маленькой комнате, находившейся в передней части дома, Жизлен ощутила наслаждение.

Для Николаса приготовили комнату хозяина. Его одежду выстирали и повесили сушиться, сырой полог сняли с кровати, вытрясли и проветрили на воздухе, полы вымели и вымыли. Но и безупречно чистый, дворец выглядел обветшалым и мрачным. Подходящее жилье для британского распутника.

Хотя она очень устала, сон пришел к ней не сразу. Утомленная тяжелой работой и горячей ванной, Жизлен все же не могла успокоиться, | что-то мешало ей. И уже начав засыпать, она вдруг с ужасом осознала, что ей не хватает Николаса.

Когда она проснулась, свет в комнате был тусклым и чуть зеленоватым. У нее не было часов, и она могла лишь догадываться, что время близится к полудню и что она не одна в маленькой комнате, которую выбрала для себя.

Жизлен открыла глаза. На единственном стуле, который был в комнате, сидел Николас. Он вытянул ноги и чувствовал себя непринужденно. Он был одет в черное с головы до ног, длинные спутанные волосы падали ему на лицо.

Она не ожидала от него благодарности за то, что дом приведен в порядок, и, слава Богу, не получила ее. Он просто смотрел на нее, и напряжение постепенно нарастало.

– Да, – произнес он наконец, и она не стала притворяться, что не поняла его.

Он встал, подошел к ней и протянув руку, дотронулся до простой ночной сорочки.

– Где вы это взяли?

– Мне одолжила ее одна из служанок.

– Вам больше не придется надевать то, что носят слуги. Сегодня придет портниха и снимет с вас мерку.

– Я не приму от вас ничего.

Блэкторн наклонился над ней, и с трудом сдерживая откровенную ярость, прошипел:

– Вы примите от меня все, что я захочу. Одежду, пищу, драгоценности. Точно так же, как приняли мое тело.

– Вы не оставили мне выбора.

– Вот именно. Помните об этом, прошу вас, – выпрямившись, он отошел, и Жизлен представила себе, что он может сейчас чувствовать. – Мы приглашены к маркизе Брамли сегодня вечером, и примем приглашение.

– Вы возьмете с собой пленницу? – съязвила Жизлен, не желая признавать поражения.

Его улыбка в утреннем свете показалась ей еще более холодной, чем прежде.

– Я возьму с собой послушную любовницу в красивом платье и драгоценностях. У меня была удачная ночь.

Жизлен смотрела, как он уходит. Она не хотела получить от него красивую одежду. Она не хотела его драгоценностей. Она не хотела быть его содержанкой.

Но было то, чего она очень хотела, что-то, чего он не мог ей дать, ибо у него этого просто не было, – способности любить.

И с ее стороны было величайшей глупостью этого желать.