Текст книги "Полуночная роза"

21

Жизлен не носила такой дорогой одежды больше десяти лет. Она стояла, притихнув, пока синьора Баньоли снимала с нее мерку, что-то закалывала и прилаживала, бормоча себе под нос непонятные ей слова. Николас сидел, развалясь в кресле, и наблюдал. Жизлен не знала, да и не хотела знать, как относится портниха к тому, что джентльмен наблюдает за ее занятиями. Скорее всего она привыкла к подобному. Она не могла не заметить, что на пальце у Жизлен нет обручального кольца, и наверняка пришла к определенным выводам, причем вполне справедливым.

Жизлен посмотрела на себя в зеркало и застыла. Слуги прибрали в гардеробной, которая находилась по соседству с хозяйской спальней, и она одевалась там, не желая воевать с Николасом. Ее платье было сшито из шелка глубокого, темно-розового цвета, низкий вырез открывал шею, а облегающий силуэт подчеркивал стройность фигуры. Платье не было вызывающим – оно было предназначено для молодой и красивой женщины. Она сама причесалась, удивляясь, что у нее это так ловко получается. На ней было великолепное кружевное белье, тончайшие шелковые чулки и изящные, сидевшие точно по ноге, туфли, расшитые драгоценными камнями. Она посмотрела на свое отражение, и когда из зеркала на нее взглянула очаровательная женщина, ей захотелось разрыдаться.

Это все был обман, сплошной обман. Где та девочка, что торговала своим телом, чтобы накормить брата? Где та девочка, что убила человека, который довел ее до подобного позора, где та, что сделала все, чтобы убить другого мужчину, которого она обвиняла в своих несчастьях? Где та женщина, что работала бок о бок с простыми людьми в Париже? Где повариха из английской усадьбы? Где подруга Элин? Где та, что лежала безмолвно и неподвижно рядом с Николасом Блэкторном?

Все они были, все они исчезли. У красавицы, которая глядела на нее сейчас, были нежные губы, ласковый взор и жаждущее любви сердце. И лишь надежда, что Николас не станет вглядываться в нее слишком пристально, давала ей силы.

Жизлен неторопливо и легко спустилась по ступенькам, чувствуя, что он наблюдает за ней, хотя в его глазах ничего не отражалось. Тонкий рот искривился в самодовольной ухмылке, и он с шутливой любезностью склонился над ее рукой.

– Вы поражаете меня, Мамзель, – пробормотал он. – Вам не хватает лишь драгоценностей, чтобы ваш наряд стал совершенным.

Она отняла у него руку.

– Я не надену ваших драгоценностей.

– Вы будете делать все, что я вам прикажу, – с удовольствием повторил он, поймав ее запястье, и ведя за собой. Ей оставалось лишь повиноваться, и молча ждать, пока он застегнет на ее тонкой шее колье из сверкающих бриллиантов. Когда-то отец сказал ей, что она всегда должна носить бриллианты. Судя по всему, Николас придерживался того же мнения.

– Вот теперь просто великолепно, ma mie, – сказал он, – боюсь, нам придется добираться по воде до дворца леди Брамли. Сделайте одолжение, постарайтесь не испачкать это чудесное платье.

Он хотел разозлить ее. Но ее злость куда-то исчезла, осталось только отчаяние. Она не ответила, и Николас взял ее под руку и вывел на прохладный ночной воздух.

Жизлен с трудом терпела шум и духоту переполненного зала. Короткая поездка в гондоле не доставила ей большого удовольствия, а громадная толпа ярко одетых людей, громко болтающих по-французски, подействовала на нее удручающе. Ее пальцы впились в рукав черного камзола ее кавалера, и она даже не замечала, с каким любопытством он за ней наблюдает. Она двигалась словно в тумане, вежливо и с достоинством отвечая, когда Николас ее кому-то представлял, старая привычка давала о себе знать. Прошло несколько часов, прежде чем она наконец перестала цепляться за него, глубоко вздохнула и решила, что вполне может это пережить. А потом она повернулась, когда Блэкторн что-то сказал ей, и взглянула прямо в глаза человека, которого она очень надеялась больше никогда не встретить.

Она не знала его имени, знала только, что он – английский граф. Он постарел за те годы, что она его не видела, а видела она его лишь при тусклом свете свечи, ослепленная ненавистью и ужасом. Он лежал тогда на полу в заведенье мадам Клод без сознания. Она считала, что убила его.

И все же он не особенно изменился, – те же влажные, пухлые губы, дряблые щеки в красных прожилках, толстый нос. И глаза все такие же – водянистые, светлые, жадные.

– Это ваша маленькая подружка, Блэкторн? – промурлыкал он, подходя до того близко, что Жизлен ощутила запах его надушенного, разгоряченного тела.

Если бы она не была настолько растеряна, возможно, она бы заметила, как холодно держится с ним Николас.

– Мадемуазель де Лориньи, – произнес он неохотно, но любезно, – могу я представить вам графа Рэксома?

– Мы встречались, – охотно ответил Рэксом, облизывая толстые розовые губы.

Жизлен изо всех сил старалась сохранять спокойствие.

– Мсье, должно быть, ошибается, – сказала она голосом, дрогнувшим от боли, который выдал ее, если не всем, то Николасу.

– Чепуха, я никогда не забуду знакомого лица или тела, как в этом случае, – игриво ответил граф. – Но я не злопамятен. Я вспоминал вас очень часто. Не знал, что с вами случилось. Мадам Клод старалась подобрать вам замену, ни никто не мог сравниться с вами. Девственницы попадаются не так уж часто.

Николас что-то ответил ему тихо, но резко, и Жизлен ничего не поняла от волнения. Она повернулась и хотела убежать, но Николас, крепко схватив ее за руку, медленно повел через зал.

– Уж не собирались ли вы пуститься наутек, ma mie? – еле слышно проговорил он. – Я не думаю, что следует давать еще больше поводов для сплетен.

Ей было нечего ему ответить, трудно что-то объяснить. Она шла рядом с ним, плохо понимая, что делается вокруг, пока он медленно уводил ее из переполненного помещения, остановившись, чтобы попрощаться с хозяйкой.

Гондола медленно скользила по темной воде канала. Он молча сидел напротив нее, и впервые душевная боль оказалась сильней дурноты, Жизлен не могла ни о чем думать, ничего загадывать, не представляла, что произойдет в следующее мгновение, не говоря уж о последующих днях. Она пробовала понять, заставит ли его недавнее открытие отпустить ее, но ей не хотелось сейчас об этом думать, она не испытывала ни радости, ни огорчения. Она ощущала одну пустоту.

Все уже легли спать. Войдя в дом, они не увидели ни Трактирщика, ни других слуг.

– Поднимайтесь наверх, – сказал Николас, и это были первые слова, которые он произнес с тех пор, как они покинули званый вечер. – Я сейчас приду.

Ей хотелось броситься к его ногам, умоляя простить ее за то, в чем она не была виновата, за то, в чем был виноват он. И она с ужасом осознала, как далеко зашла ее нелепая любовь. Она повернулась, не сказав ни единого слова, и стала подниматься по ступенькам, гордо подняв голову и прямо держа спину.

Николас смотрел, как она уходит. Смотрел на ее узкую, прямую и такую изящную фигуру, обтянутую розовым шелком. Он вошел в темный салон, приблизился к окну и стал смотреть на посеребренный лунным светом канал. Ярость, охватившая его, была до того сильной, что ему казалось, она разорвет его на части. Ему хотелось убивать. Ему необходимо было остыть, прежде чем он коснется Жизлен.

Жизлен сидела в кресле, аккуратно сложив руки на коленях, когда он вошел. Она не обращала на него внимания, продолжая смотреть на пол, пока он не сунул стакана с бренди в ее холодные, как лед, руки.

Николас уже снял сапоги и камзол. Он отошел к окну, понимая, что его близость лишь усилит ее волнение, и, опершись о подоконник, стал за ней наблюдать.

– У мадам Клод? – тихо спросил он. Она вздрогнула, он заметил пробежавшую по телу судорогу, и ему ужасно захотелось подойти к ней, обнять, прижать к себе, и не отпускать, пока она не успокоится. Он не двинулся с места, боясь испугать ее, боясь дотронуться до нее. Боясь, что, если и в этот раз она скажет нет, он не послу-шается.

– Я видела вас там, – произнесла Жизлен, и голос ее был далеким, словно из иного мира, – в ту ночь этот человек изнасиловал меня. Меня тащили наверх, но я слышала ваш голос. Вы были там.

– Вполне возможно, – он ответил ей спокойно и холодно. – Я вас не видел.

– Нет, видели. Вы спрашивали у мадам Клод, когда я буду свободна.

– Как вы туда попали?

– Меня привел один человек. Он нашел меня на улице, когда я залезла в карман пьяницы, и он привел меня туда и продал этой ужасной женщине, а она предложила меня знатному гостю. Кажется, вы называли его графом Рэксомом.

– У него отвратительная репутация.

– Он любит девственниц. И любит причинять боль.

– Как долго вы там оставались?

– Вполне достаточно.

– Сколько?

– Вы хотите узнать, насколько я развращена? Нравилось ли мне там? Научилась ли я каким-нибудь фокусам, которые могут прийтись вам по вкусу? – Голос ее срывался, она была близка к истерике.

– Нет, – ответил Блэкторн, не скрывая досады, – я должен знать, сколько мне заставить его страдать, перед тем как я убью его.

Она горько усмехнулась.

– Месть не поможет. Вам не кажется, что я, наконец, это хорошо усвоила? Почему вам захотелось его убить? Вы что, убьете всех мужчин, которым я продавала свое тело?

Николас сделал глоток бренди.

– Не исключено, – ответил он задумчиво, – если у меня хватит времени. А сколько их было?

Жизлен встала и подошла к нему.

– Я торговала собой на улицах Парижа, – тихо сказала она, – старый еврей находил для меня клиентов.

Он оглядел ее с головы до ног, а потом с пониманием кивнул.

– Звучит трагически, согласен, – сказал он, а потом голос его стал жестким. – Вы выжили, Жизлен. Вы делали то, что были вынуждены делать. Пустая трата времени – причитать и жалеть себя. Мне наплевать, скольких мужчин вы обслужили в парижских трущобах. Если вам это принесет облегчение, я готов поубивать их всех, я, только не убежден, что сумею всех отыскать. Мне это безразлично. Не безразлично вам. Вы презираете себя за то, что выжили, и я никак не пойму, почему.

– Потому что Шарля-Луи нет! – крикнула она.

Он помолчал.

– Ваш брат, – сказал он тихо. – Выделали это ради него, да?

– Не имеет значения, почему я это делала.

– Имеет. Если вы делали это ради кого-то кого вы любили, то с вашей стороны еще большая глупость презирать себя за это.

– Глупость, – повторила она голосом полным отчаяния и, отвернувшись от него, продолжила, – думать, что я смогу найти покой, кому-то довериться, полю… – она не смогла договорить, задохнувшись.

Схватив ее за руку, он повернул ее к себе.

– Вы не договорили, мадемуазель, – сказал он спокойно, – полюбить? – она попыталась вырваться, но он был слишком сильным. Он прижал ее к себе, без труда зажав ее запястья одной рукой, а второй приподнимая ее гневное, взволнованное лицо кверху, – так договаривайте, – повторил он хрипло.

– Это вас я хочу убить, – кричала она, плохо понимая смысл своих слов, – вы виноваты во всем…

– Ох, оставьте же это Жизлен, – не выдержал он, – алчность вашего отца принесла несчастье вашей семье. Я был глупым, самонадеянным мальчишкой, согласен. Но не я продал вас в публичный дом, не я изнасиловал и обесчестил вас. – Он грубо отшвырнул ее от себя, чувствуя, что теряет терпение. – Если вы уверены, что хотите меня убить, хватит болтать, убивайте!

Она сейчас почти ничего не соображала, дыхание ее стало прерывистым, взгляд безумным.

– Если бы я могла…

Достав нож из заднего кармана панталон, он вложил его в ее руку. Это был большой и очень острый нож, его стальное лезвие поблескивало при свете свечи.

– Вы хотите меня убить, – повторил он, разрывая на себе белоснежную рубашку и подставляя грудь под удар, – так давайте.

Она в ужасе взглянула на нож, потом перевела взгляд на него.

– Давайте! – грохотал он, хватая ее за руку и заставляя нацелить на него острие.

Она закричала, стала вырываться и лезвие, скользнув по его телу, порезало ему плечо. Он почти не ощутил боли, только почувствовал, как сочится кровь из глубокого пореза. Он отпустил Жизлен, и она, отпрянув в ужасе смотрела на него, продолжая сжимать в руке окровавленный нож.

– Не получается, да? – спросил он, надвигаясь на нее. – У вас есть две возможности, Жизлен. Вам придется или убить меня, или полюбить. Решайте.

Николас смотрел, как ее пальцы снова сжимаются на рукоятке, не зная, на что она решится на этот раз. Он стоял напротив нее в пропитанной кровью рубашке и ждал.

– О Господи, – сказала Жизлен дрогнувшим голосом.

Нож со звоном ударился об пол, и она бросилась к нему в объятия.

Он поймал ее, и его охватило торжество. Шелковое платье трещало под его нетерпеливыми пальцами, он положил ее на постель, и сам опустился рядом, впопыхах сдирая с себя одежду. Она так давно не позволяла ему касаться себя, что ему казалось, он сходит с ума. Он поцеловал ее, она ему ответила, и он ощутил вкус слез на ее щеке. Ему хотелось зарыться в нее, утонуть в ее жаркой плоти. Она гладила его по голове, и прижимала к себе все теснее. Он целовал ее грудь, живот, бедра с той изощренностью, которую приобрел, когда спал с бесчисленными, безликими женщинами, встречи с которыми лишь предвосхитили этот миг, эту женщину, и то наслаждение, которое он хотел ей дать. Его кровь стекала на ее белую кожу, и это вызывало в нем какой-то дикарский восторг. Она пометила его, он пометил ее. И теперь они были связаны, соединены навек.

Он почувствовал, как напряглись ее руки, услышал как она застонала и поняв, что она приближается к высшей точке наслаждения, взял ее руки и прижав их к матрасу, замедлил свои движения, но по ее телу пробежала судорога, и потеряв способность собой управлять, он последовал за ней, Слыша, как она вскрикнула, растворяясь в блаженстве.

Когда Жизлен немного пришла в себя, она попыталась отвернуться от него, хотя он все еще не освободил ее от тяжести своего тела.

– Не мучай меня, Николас, – попросила она жалобно, – не унижай, позволь мне уйти, я умоляю тебя.

– Я думал, я сумел тебе объяснить, – ответил он терпеливо, целуя ее веки, – ты теперь никогда не оставишь меня. – Он откинул с ее лица мокрые от слез пряди, глядя с невыразимой нежностью.

– Не делай этого со мной, – взмолилась она, – ради всего святого, не будь добрым. Ты знаешь, кто я, кем я стала.

– Я знаю, кто ты, – согласился он спокойно. – Ты – очень опасная женщина. Страстная, смелая, решительная. Если бы я мог бросить тебя, любовь моя, я бы непременно так и поступил, но я не могу.

– Николас…

– Ш-шш, – сказал он, отпуская ее, поворачиваясь на бок и снова обнимая, – ш-шш. Успокойся, все эти слезы и причитания – пустая трата времени. Ты не в силах изменить прошлое, и месть тебе не поможет.

– Не будь добрым, – шептала Жизлен. – Ради Бога, Николас, ну не будь же добрым!

– Я никогда не бываю добрым, – ответил он, – ты могла давно в этом убедиться. Я люблю только себя, у меня нет чести, я распутный и злой. И тебе все это известно лучше, чем кому бы то ни было.

– Николас…

– И, чтобы доказать тебе это, я намерен снова заняться любовью, не обращая внимания на твое благородное раскаяние, и на те чувства, которые ты, возможно, сейчас испытываешь. Я хочу начать сначала и выяснить, чему ты научилась у тех сотен или тысяч мужчин, с которыми лежала на улицах Парижа, – сказал он, явно подразнивая ее.

– Не шути так, прошу тебя, – попросила Жизлен, пряча от него лицо, но, поскольку на этот раз она уткнулась ему в плечо, он был доволен. – Их было трое, – сказала она очень тихо.

– Три сотни? – уточнил он, и его ловкие пальцы стали поглаживать ее узкую гладкую спину, чувствуя, как становится под ними теплой и живой ее кожа.

– Трое мужчин. Вернее, два с половиной.

Он остановился на секунду, стараясь удержаться от смеха.

– Как же тебе удалось обслужить двоих мужчин и еще половину? Мне что-то трудно разобраться в подобной арифметике. Только не думай, что ты обязана мне объяснять, я же сказал тебе, это не имеет никакого значения, сколько их было. Мне просто любопытно. – Его руки опустились ниже, к ее маленьким круглым ягодицам, и он прижал ее к себе ближе.

– Первым был граф, – прошептала Жизлен, – потом мсье Поркэн, мясник. Но потом Мальвивэ захотел, чтобы я… – голос ее дрогнул, но она не заплакала, а, взглянув на него, закончила, – я убила его.

– Ты всегда была кровожадной девочкой, – сказал он добродушно, и ловко закинул на свое возбужденное тело ее ногу, – и почему же ты убила этого… как ты его называешь? Мальвивэ?

– Это тот самый человек, который продал меня мадам Клод, – честно ответила она.

– Да, в таком случае, пожалуй, он заслуживал этого больше, чем я, – согласился Николас, прижимая ее к себе все теснее, пока не почувствовал, что снова возбужден и желает ее. – Ты использовала яд?

– Я не понимаю, – закричала она, хватая его за плечи, – как ты можешь над этим смеяться?

– Разве ты до сих пор не поняла, мой ангел, что всегда можно либо плакать, либо смеяться? – он вытер ее мокрое лицо, – я просто думал, что сегодня ты уже наплакалась вволю, – и он снова овладел ею, повернувшись на спину, и легко поднимая ее на себя.

Она удивилась, и заколебавшись попробовала освободиться от него. Ему стало очевидно, что ее порочное прошлое было лишь мимолетным эпизодом, и он с наслаждением подумал, что ему еще многому предстоит ее научить.

– Николас! – испуганно взмолилась она. Сделав над собой усилие, он улыбнулся.

– Мне кажется, ты все выдумала. Ты действительно провела последние десять лет в монастыре. Будь храброй, моя девочка. Тебе еще это понравится, – его пальцы сжали ее бедра, поскольку она все пыталась вырваться. – Пожалуйста, – попросил он.

Он еще никогда не просил ни о чем ни одну женщину. И Жизлен отчего-то об этом догадалась. Она закрыла глаза, и руки ее сильнее вцепились в его плечи, но она больше не пыталась освободиться от него.

Жизлен была прилежной ученицей, и преодолев застенчивость, она, обливаясь потом и содрогаясь от страсти, училась получать и доставлять удовольствие. И на этот раз их блаженные стоны, слившись, разнеслись над тихой водой канала.

Она застыла возле него – маленький комок удовлетворенной женской плоти, и он обнял ее, чувствуя, как на него накатывает сонная усталость. Рана у него на плече ныла, но он и не подумал обратить на нее внимание. Это была совсем небольшая расплата за то, чтобы получить Жизлен. Если бы понадобилось, он бы не задумываясь, позволил ей отрубить себе руку, лишь бы насладиться мгновениями, которые они только что пережили.

Она была до того маленькая, до того страстная, до того сильная, и ужасно беззащитная. Он никогда прежде не встречал подобных женщин. Он нуждался в ней, он, который никогда прежде не нуждался ни в одной живой душе. Он не допустит, чтобы кто-то снова причинил ей зло. Он сам заставил ее страдать, и искупит вину, оградив ее от тех, кому захочется снова причинить ей боль.

Он немного подождал и убедился, что она спит так глубоко, что ее не может ничего разбудить. Он тоже хотел спать, хотел зарыться в нее и вдыхать ее аромат.

Но ему предстояло дело поважнее, и его нельзя было отложить. Венеция ничем не отличалась от тех городов, куда съезжались люди со всего света. Игорные дома были открыты здесь до утра, а игра длилась порой до завтрака. Он останавливался трижды, прежде чем нашел, наконец, графа Рэксома, глубоко погруженного в игру в фараона в одном из лучших заведений.

Граф, вероятно, почувствовал, что над ним нависла чья-то высокая фигура. Он поднял глаза, и Николас увидел, что он не пьян. Это не имело значения, – пьяному или трезвому ему предстояло умереть. Независимо от того, каковы будут условия его светлости, дуэль с Николасом Блэкторном могла иметь только один финал. Он просто доставит больше удовольствия обществу, если окажется трезвым.

– Вы, Блэкторн? – спросил граф, поднимая голову, – и в глазах его мелькнула злоба, – я надеялся, что еще увижу вас. Меня интересует ваша маленькая подружка. У нас с ней незаконченное дельце, понимаете? Что если мы сыграем на нее? В пикет? Можем играть хоть ночь, хоть неделю. Победитель забирает все.

– Я намерен убить вас, Рэксом, – произнес Николас мягким, вежливым тоном.

– Не дурите, старина. Люди не убивают друг друга из-за девки. Я почувствовал, что вы недовольны, когда узнал девчонку, но у меня всегда была отличная память. Пошли приятель, выпьем вместе… – он протянул Николасу хрустальный стакан, но взгляд его стал беспокойным.

Николас взял стакан своей сильной белой рукой.

– Вы совершенно правы, благородные люди не дерутся из-за шлюх, но поскольку дама, о которой идет речь, моя невеста, то я думаю, вы согласитесь, что здесь иной случай.

Рэксом был искренне изумлен.

– Неужели, старина, я, вероятно, ошибся. Примите мои извинения…

– Это недостаточно, – сказал Николас, и выплеснул содержимое стакана ему в лицо.

В комнате стало тихо. Рэксом вытащил из рукава обшитый кружевом носовой платок и вытер лицо. Он побледнел, и не случайно. Он не мог извиниться еще раз, тем более после оскорбления, свидетелями которого оказались все присутствующие. Посмотрев на Николаса, он понял, что умрет.

– Я принимаю ваш вызов, – произнес он, и голос его едва слышно дрогнул.

Николас рассчитывал быстро и безжалостно с ним разделаться и вернуться в объятия Жизлен до того, как она поймет, что его нет рядом. Он сделал все что мог, чтобы утомить ее, а ее собственное волнение добавилось к этому, поэтому он был почти уверен, что она проспит долго. Он потерял счет своим дуэлям, иногда он дрался из-за сущих пустяков, ему мог не понравиться чей-то камзол или голос. «Причина, по которой он убил Джейсона Харгроува, была сродни этим. Никто из тех, с кем он дрался, ни один из тех, кого он убил, не заслуживали этого в отличие от милорда Рэксома.

Но в этом-то и было все дело. Ненависть ослепляла его. Гнев сделал слабым. Ярость переполняла его. В Венеции относились к подобным историям легко. Если два английских джентльмена желают решить вопрос чести здесь и сейчас, столы убирают с дороги, выбирают секундантов и приступают к делу.

То, что схватка решилась в его пользу, не приносило Николасу удовлетворения. Даже почти потеряв рассудок от бешенства, он не получил ни единой царапины. Он дрался, как одержимый, и его умение владеть шпагой, и прежде весьма искусное, стало сверхъестественным.

Но Рэксом не желал умереть легко. Это продолжалось чертовски долго, все кругом было в крови, проклятый трус в конце концов заплакал, и все ужаснулись, увидев его слезы.

– Чертовски дурной тон, – пробормотал, когда наконец все было кончено, Хоптон, приятель Блэкторна, который предложил быть его секундантом. – Он был негодяй, и мы все это знали, но вот уж не думал, что благородным мстителем будете вы, Блэкторн.

– Приятно, не правда ли? – глухо спросил Николас, глядя на кровь у себя на руках.

Его секундант снова глянул на тело Рэксома и содрогнулся.

– Не особенно, – сказал он, – смерть никогда не бывает приятной, даже если покойный ее заслуживал.

– Да, – согласился Николас, – не бывает. – И вышел навстречу венецианскому рассвету с окровавленными руками и окровавленной душой, в надежде получить отпущение грехов.