Текст книги "Пылающие скалы"

– Зря вы не дождались меня, Василь Львович.

– От вашего личного присутствия так много зависит? – Кондырев поцокал языком. – Вы случайно не экстрасенс?

– При какой температуре вели процесс?

– Тысяча сто.

– Зачем так много? С первого раза…

– Мне показалось, что так будет оптимально.

– Жаль, Василь Львович, честное слово, жаль… Всё-таки у нас опыт, работали на самых разных режимах. Стоило бы прислушаться.

– Конечно, теперь вы начнёте валить на меня. Что ещё остаётся? Но я уверен, что дело тут не в режиме. Порочна сама конструкция, сам принцип. Над реактором нужно ещё биться и биться.

– Будем биться, Василь Львович.

– Вам легко говорить. “Фигаро здесь, Фигаро там”. Вильнули хвостиком, и назад в столицу.

– Если от этого зависит ваше спокойствие, буду сидеть до победного конца.

– Долго придётся сидеть.

– Сколько понадобится.

– Тут целый НИИ необходим, чтоб разобраться.

– Может, попробуем для начала своими силами?

– И откуда вы такой самонадеянный на мою голову?.. За реактор кто будет нести ответственность перед директором? Не вы же?

– Почему не я, Василь Львович? Разве мы не в тандеме? Считайте, что запороли реактор при моём непосредственном участии… Порфирий Кузьмич уже знает? – спросил он про директора.

– Ждал вас, – Кондырев высокомерно вскинул голову. – Теперь можно и докладывать со спокойной душой.

– Я бы на вашем месте не торопился. Давайте всё-таки сначала разберёмся. Попытка – не пытка.

– Пойдём поглядим, – согласился Василь Львович, слегка поостыв. – Купил барин собачку…

XXXIII

Поворотная стрела бережно опустила “Пайсис” на воду. Потом его медленно отбуксировали подальше от белого борта “Борея”, игравшего пятнами отражённого света. Пропуская редкие медлительные валы, оранжевый поплавок лениво вздымался и опадал, окружённый стаями суетливых чаек.

Надев спасательные жилеты, Светлана, Сергей Астахов и геотектоник Шахазизян спустились по веревочному трапу в шлюпку. Гребцы из палубной команды оттолкнулись от борта и дружно налегли на вёсла. Сергей привычно раскрутил накалившуюся баранку и, откинув тяжёлую крышку, проскользнул в люк. Карэн Шахазизян галантно предложил Светлане руку. Держась за канат ограждения, она бросила чайкам припасенные крошки.

Мелькание крыльев, оглушительное многоголосье, солнечный звон. А затем небо над ней сузилось в круглую диафрагму и погасло, проглоченное затвором, когда Шахазизян захлопнул за собой люк.

В просторной овальной рубке было светло. Струящийся из иллюминатора голубоватый рассеянный свет бледными зайчиками дрожал на панелях управления. Когда каждый из акванавтов занял своё кресло, Астахов включил электроснабжение и методично принялся проверять системы жизнеобеспечения и связи. Щёлкали контакты, вспыхивали рубиновые огоньки индикаторов, фосфорическим свечением наливались шкалы приборов. Их было не меньше, чем в кабине авиалайнера, и отработанные долгой тренировкой действия Астахова почти ничем не отличались от манипуляций пилота, готовящегося к взлёту.

Автономный подводный аппарат, способный погружаться на глубину до двух тысяч метров, был снабжен новейшей системой гидроакустической навигации, гидролокатором кругового обзора, эхолотом, приборами радио– и гидроакустической связи, забортными фото– и телекамерами, чувствительными гидрофизическими датчиками и, в довершение всего, парой механических рук. Чуткие металлические пальцы могли крушить подводные скалы, выламывая куски в центнер весом, и бережно извлекать из раковин жемчужные зёрна.

В задачу экипажа Астахова входило обследование рифтовой зоны, где в разломах коры рождалась новая каменная оболочка планеты. В точке, куда должен был опуститься “Пайсис”, подводная телекамера зафиксировала ложбину, сплошь заполненную шарами до двух метров в диаметре. Судя по размерам и гладкой поверхности, они резко отличались от обычных железомарганцевых конкреций. Манипулятор не смог бы сдвинуть с места подобное двадцатитонное ядро, но оставалась надежда отыскать в биллиардной россыпи шарик поменьше.

Когда все системы и механизмы были опробованы, Астахов получил с борта “Борея” согласие на погружение. Вскипев воздушными пузырьками, к стеклу прихлынула желтоватая на просвет муть. Но вскоре акриловая толща иллюминатора прояснела небесным сиянием, пронизанным стремительным мельканием крохотных льдинок. Это поразительно напоминало град при ясной погоде. “Пайсис” скользил в глубину, пробивая плотную толщу планктона. Движение аппарата почти не ощущалось, и поэтому казалось, что планктонный град сыплет снизу вверх. Прильнув на мгновение к освещённому овалу, уносились розоватые кальмарчики, крупные креветки, расходящиеся косяки рыб. Синева ощутимо угасала, наливаясь непроглядной густой тушью.

Астахов включил прожектора. Глухая чернильная мгла, где изредка вспыхивали холодные искры, вновь обрела лазурную прозрачность. Но электрические лучи впитывала непроницаемая завеса. Теряя накал в осязаемо жуткой близости, они расплывались бессильным бахромчатым ореолом, за которым ещё отчётливее проступал мрак. Даже самые ненастные ночи подлунного мира не знают кромешной такой беспросветности. Не ведома она и космической бездне, прошитой узором немигающих звёзд и туманностей.

Светлана не первый раз опускалась на дно, раздираемое конвульсиями обновляющейся тверди. Она знала, что и здесь, в спрессованном чудовищным давлением хладном мраке, трепещут эфемерные язычки живого всеохватного пламени.

– Выключите, пожалуйста, свет, – обратилась она к Астахову, следя за стрелкой глубиномера.

В аспидной безликости, погасившей окно, стали возникать мерцающие огоньки. Вначале далёкие и расплывчатые, они разгорались, выныривая чуть ли не из-под ног, и пропадали, как неразгаданные кометы.

Проявлялись причудливые существа, едва знакомые по цветным иллюстрациям и фотоснимкам. Вспыхивали, как на экране, то выпученные глаза, то кисточки над едва угадываемым профилем, а то и вовсе одни острозубые пасти, с пугающей чёткостью обрисованные во мгле. Какая-то большая плоская рыба была расцвечена рядами огненных точек, как дирижабль в ночи. Роями призывно мигающих светлячков шли рачки. Фосфорической аурой пульсировала медуза.

Стрелка обозначила полукилометровую глубину, а жизнь всё летела и летела метеорным дождём. Приманивала добычу. Отпугивала врагов. Непонятным мерцающим кодом искала любви. Уютно жужжали сервомоторчики, разматывая бумажную ленту. Заполненные тушью самописцы чертили контур ещё далёкого дна. Отстукивали температуру и плотность воды печатные рычажки потенциометров. Ловя скупые слова наблюдений, крутились валики магнитофонных кассет.

Количество светящихся существ резко пошло на убыль. Леденящее ощущение бесконечности помимо воли овладело людьми. Каждый переживал его по-своему. Светлана неподвижно застыла в кресле, всецело перенесясь сознанием в завораживающую мглу. Тускнела, словно навсегда отлетая, память, беспечально угасало ощущение собственного “я”, отдельного от времени и пространства.

Сергей Астахов опять врубил полный свет.

Погружение длилось уже около часа, но ощущение времени растворилось в окружающей бездне. К ней были прикованы мысли и чувства, обострённые до предела.

– Слева по курсу стена, – предупредил Шахазизян, не отрываясь от разграфленного на румбы экрана локатора, где зелёной стрелкой ходил вкруговую луч, рисуя дымный призрачный профиль.

– Знаю, – кивнул Сергей, сделав незначительную коррекцию. – Здесь и начинается подводный хребет, который открыли в позапрошлом году на “Витязе”. Мы немного пройдём вдоль гребня, чтоб опуститься между уступами.

– Высота уступов от шестисот сорока до семисот метров, – сказала Светлана, сверившись с донной картой.

– Итого у нас будет порядка тысячи восьмисот, – подсчитал Сергей. – В пределах оптимума.

– Только не отклонись далеко от шва рифтовой зоны, – напомнил ему Шахазизян. Его прежде всего интересовал узкий провал, дно которого было образовано из расплавленных горных пород. Застывая, они должны были раздвинуть ранее сформировавшиеся плиты. Чем ближе к продольной оси хребта опустится батискаф, тем моложе окажутся изверженные лавы.

“Приземление” прошло плавно, без ожидаемого толчка. Занесённое илом дно выглядело бугристым, словно изрытый кротовыми норами чернозём. Над округлыми кочками проклёвывались, исчезая при малейшем повороте луча, перистые венчики червей. Неровные следы зарывшихся в ил моллюсков слагались в загадочную клинопись. Глубоководная обесцвеченная акула показала одутловатое бледное брюхо и, взметнув облачко мути, растворилась, как тень.

Астахов приподнял батискаф и осторожно повёл его над самым дном, поминутно справляясь с показаниями приборов. Каменная россыпь открылась значительно раньше, чем ожидалось.

– Стоп, – тихо сказал Шахазизян, хватаясь за рычаги манипулятора.

Откатив несколько камней величиной с футбольный мяч, он ловко подхватил их стальными клешнями и опустил в грузовой отсек.

– Это не конкреции, – уверенно определила Светлана. – Скорее всего изверженные базальты. Поскребите немножко, – попросила она, указав на ближайшую к иллюминатору сферу.

Карэн Шахазизян круто развернул суставное сочленение и клацнул по гладкой поверхности. На матовой черни едва обозначилась морозная черточка.

– Практически нет осадочных отложений! – радостно удивилась Рунова. – Значит, они совсем молодые, эти шаровые лавы.

– Сколько им, как вы думаете? – спросил Шахазизян.

– Три, самое большее четыре тысячи лет… Наберите ещё образцов, Карэн Цолакович, и, главное, грунта.

– Молодец, Серёжа, вышел на самый шов! – похвалил Шахазизян, ловко орудуя механическими руками. – Теперь, если можно, давай под прямым утлом от хребта.

– На румбе, – покружив над россыпью, Астахов плавно развернул аппарат и со скоростью семь километров в час пошёл над норками донных аборигенов.

По знаку Руновой он то и дело останавливался, давая Шахазизяну возможность взять пробы. Мощность рыхлых отложений заметно увеличивалась. “Пайсис” словно двигался против стрелы времени, всё далее углубляясь в геологическое прошлое океана. Широкие трещины, занести которые не смог даже осаждавшийся миллионами лет ил, явно свидетельствовали о расползании плит в стороны от рифта.

– Смотри, как расширяется! – подивился Астахов. – Со страшной силой!

– Тут расширяется, а где-то должно сжиматься, – развёл руками Шахазизян. – Появление, понимаешь, под океанами молодой базальтовой коры обязательно вызовет сжатие и разрушение старой. Иначе бы наш земной шар раздувался, как мыльный пузырь.

– И такие зоны уже известны? – заинтересовалась Светлана, обычно далекая от тектонических проблем. – Где наблюдается сжатие?

– Конечно, – сказал Шахазизян. – Японский желоб, например. Там тихоокеанское дно неудержимо затягивается под Евразию. Разрушенные плиты базальта с колоссальной силой увлекаются под окраину материка, где плавятся, погружаясь в раскалённые недра. Такие процессы сопровождаются накоплением просто-таки невероятных тектонических напряжений, отчего и возникают землетрясения.

Настало время связи с “Бореем”. Астахов включил рацию и послал свои позывные. При передаче сообщения резко увеличилась нагрузка аккумуляторов и освещение приборов заметно потускнело. Вскоре пришёл ответ. База радовалась, что на “Пайсисе” всё благополучно, и желала экипажу успешного выполнения научной программы.

Пока автономное плавание в районе рифта протекало без заметных отступлений от первоначального плана, который, естественно, не мог предусмотреть неожиданностей.

Первым предвестником их явился внезапный скачок забортной температуры и, как следствие, уменьшение веса аппарата по отношению к воде. Заметив, что дно отдаляется, Астахов поспешил уравновесить “Пайсис” и принялся методично выяснять причину. Тут-то и выяснилось, что термометр вместо обычных двух градусов выше нуля показывает целых восемь! Немыслимая температура на такой глубине.

– Где-то поблизости тепловой выброс, – сообразила Светлана. – Скорее возьмите пробу. Могут встретиться аномальные диатомеи.

– Вам не кажется, что прожектора несколько ослабели? – напряжённо всматриваясь в вырезанный световым конусом участок дна, спросил Шахазизян.

– Пожалуй, – неуверенно согласился Сергей. – Неужели аккумуляторы садятся?.. Нет, вроде норма, – облегчённо вздохнул он, посмотрев на качающиеся стрелки. До красного сектора было далеко. – Какие будут указания?

– Пройдём немного тем же курсом, – предложила Рунова.

Минут через десять температура возросла уже до двенадцати градусов, а дно перед иллюминатором ещё более потускнело.

– Может, твой амперметр врёт? – засомневался Шахазизян. – Или вольтметр?.. Как бы нам не застрять тут навечно.

– По инструкции я обязан всплыть в случае любого непредвиденного осложнения, – как бы рассуждая вслух, произнёс Сергей. – Но я уверен, что приборы в порядке. И термометры в том числе. Обидно уходить, не докопавшись. Как полагаете? – он повернулся к Светлане.

– А вдруг всё же аккумуляторы? – упрямо стоял на своём Шахазизян.

– До сих пор у нас не было оснований не доверять приборам, – рассудила Светлана. – Если аккумуляторы в порядке, то сила света могла уменьшиться только из-за прозрачности среды. Я правильно понимаю? Очевидно, мы угодили в мутные слои. Напрашивается единственный вывод. Где-то поблизости извергается лава. Отсюда и неуклонное повышение температуры.

– Или гейзер, – согласно кивнув, подсказал Шахазизян.

– Или грязевой гейзер, – заключила Светлана.

– Двадцать один градус. – Сергей озабоченно покачал головой. – Как бы там ни было, но я в кипяток не полезу. Будем всплывать. Мы и так пробыли под водой девять часов. – И, словно извиняясь, добавил: – Пробы возьмём с корабельного борта.

– Конечно. – Светлана понимала Сергея. С приближением к горячей зоне риск возрастал с непропорциональной быстротой. Но только там, в эпицентре перегретого, сжатого давлением океанской толщи пара, могли скрываться неизвестные науке формы жизни. Простейшие бактерии существовали повсюду: в кипящих серных источниках и антарктических льдах, в облаках и радиоактивных породах. Хотелось угадать, какие защитные устройства сотворила природа, чтобы защитить капельки протоплазмы от убийственного жара субкритической влаги, разъедающей золото и базальт.

Всплытие, занявшее около часа, напоминало фильм, который после просмотра зачем-то пустили наоборот. Вырвавшись из вечного мрака, экран иллюминатора незаметно просветлел, и вновь закружилась вьюга планктона. Только теперь снежинки и градины падали как положено – с высоты.

До поверхности оставалось всего ничего, когда Шахазизян вспомнил про чай и принялся отвинчивать стаканчик термоса. Светлана проворно раздала бутерброды с салями и сыром.

– Оказывается, я ужасно проголодалась! – призналась она, жадно набросившись на еду.

– А я? – потрясая термосом и жуя, еле выговорил Шахазизян.

– Я тоже, – смущённо признался Сергей. – И очень давно. Ещё там, у россыпи.

– И молчал! – возмутилась Светлана.

– Нет, это вы оба молчали, а я терпел.

– Настоящий мужчина! – одобрил Шахазизян. – Как вернёмся, приглашаю в мою каюту. Надо отметить.

– И копчёное мясо с перчиком? – с надеждой спросил Сергей, подбирая крошки.

– И мясо тебе найдём, – пообещал Шахазизян.

– Я, пожалуй, не откажусь от рюмки, – словно прислушиваясь к себе, сказала Светлана. – Мне даже очень хочется рюмочку коньяку! И спать! До безумия хочу спать.

Она так и не поднялась, сразу же завалившись на койку. Сквозь сладкую счастливую одурь слышала телефонные звонки, даже как будто бы стук в дверь, но не нашла ни сил, ни желания вырваться из обморочной власти оцепенения. Так и проспала всю ночь и половину следующего дня.

Вышла только к ужину, где под общий хохот проглотила две тарелки борща и три стакана компота, умяв невероятное – в её измерении – количество свежеиспечённого хлеба.

Было всё, как она хотела. Песчаный берег, казавшийся белым в свете огромной розово-жёлтой луны. Лёгкий бриз, вкрадчиво шелестевший в листве. Глуховатый рокот созревших кокосов. Лагуну пересекала залитая медовым глянцем дорожка, и голубое ровное дно, сохранившее извилистые рельефы последней волны, виделось далеко-далеко, до перевёрнутой пироги, где закруглялся остров.

Светлана незаметно покинула шумное место купания и, бездумно шлёпая по воде, ушла на другую сторону. Здесь было ещё чудесней, в тёмном приюте перепутавшихся теней. Море едва угадывалось жемчужным отсветом, просочившимся из таинственной глубины. Колючие заросли смыкались сплошной стеной. И ничего нельзя было различить в двух шагах.

Светлана решила, плюнув на страхи, искупаться в чём была, без осточертевшего гидрокостюма. Долго шла, с наслаждением ощущая бархатистое дно, а когда лёгкий всплеск омочил ей купальник, погрузила лицо, широко и жадно раскрыв глаза. Она ныряла и плавала и нежилась на спине, отдавшись убаюкивающему покачиванию прилива. Полежав на тёплом песке, она набрела на шалашик из пальмовых листьев и повалилась в их благоухающее шуршание. Таинственный шорох, слепые тени, подсыхающие крупинки коралла на исцарапанной спине.

Здесь её и нашёл Гончарук, дыша коньяком.

– Света! – Он сделал попытку обнять, но она выскользнула умело и ушла по прибою не обернувшись.

XXXIV

Из Комитета по делам изобретений и открытий в ИХТТ пришла бандероль с авторскими свидетельствами. Не без приятного волнения Кирилл взял сине-зелёный гербовый лист, чем-то похожий на облигацию старого образца. Он был прошит шёлковой лентой, концы которой скрепляла огненная розетка печати, и выглядел весьма торжественно. К свидетельству прилагались отпечатанные типографским способом описание – с формулой и чертежом установки – и табличка для записей о внедрении. По-видимому, ей предстояло ещё долго оставаться пустой. Судя по сложившейся обстановке, внедрением пока и не пахло. Малик второй месяц безвылазно сидел на заводе, но положение с реактором ничуть не улучшалось. Переход от лаборатории к крупномасштабному стенду требовал совершенно нового качества, предвосхитить которое не позволяла никакая теория. Оставался малопродуктивный, несмотря на безотказную простоту, метод “тыка”. Попробовать так, переставить эдак, ткнуть сюда, вынуть отсюда…

Кирилл не то чтобы охладел к изобретению, которое отныне находилось в полном распоряжении государства, но оно незаметно отступило для него на второй план. Появилась новая проблема, не менее значительная, а в чисто научном плане – куда более заманчивая. Корват как в воду глядел. К исходу третьего месяца своего ученичества Кирилл не только овладел необходимыми азами совершенно новых для него дисциплин, но и начал выдавать продукцию. Составленный им реферат по состоянию воды, нефти и газа в глубоких недрах органично соединил геологические представления с точными закономерностями физико-химии.

Доклад, с которым Кирилл выступил на расширенном семинаре, вызвал подлинную сенсацию. О Ланском, которого Игнатий Сергеевич упорно называл Лановым, заговорили в смежных организациях, причастных к разведке и добыче нефти. У него сразу появилась масса горячих приверженцев и тайных недоброжелателей.

Переворотив книжные груды, Кирилл, к великому удивлению, обнаружил, что Корват, а вместе с ним и другие упускают совершенно очевидные вещи. Рассуждая о поверхностном натяжении, затрудняющем движение жидкости в пористых средах, они проглядели температуру. Не приняли во внимание простейшую зависимость, известную ещё с восемнадцатого века! В критических условиях поверхностное натяжение падает до нуля. Если взять чистую воду, то на глубинах свыше десяти километров она не будет встречать никаких препятствий при просачивании сквозь пласты. О нефтях уже и говорить не приходится. Их критические параметры были существенно ниже.

Кирилл выписал соответствующие дифференциальные уравнения и вычертил график, на котором падающие к нулевой черте прямые наглядно отображали процесс.

– Идиотская ситуация! – воскликнула Лебедева, едва взглянув на чертёж. – Столько лет толочь воду в ступе!

– Именно воду, – тонко улыбнулся Кирилл.

– Особенно обидно, что подобный ляпсус существует только в теории. На нефтепромыслах отлично знают, что отдача горячих пластов всегда выше. И смешно не знать! Как-то не соотносили одно с другим. Не обрадуется Игнатий Сергеевич.

– Почему? – удивился Кирилл. – По-моему, наоборот! Снят некий почти мистический фактор, и можно ясными глазами смотреть на существо дела. Теперь совершенно очевидно, что главное значение приобретает растворимость.

– Я с вами полностью согласна. – Анастасия Михайловна виновато отвела взгляд. – С научной стороны не может быть двух мнений. Но есть и другая – человеческая, и тут я право не знаю, как быть. Видите ли, Кира, – ничего что я вас так называю? – Игнатий Сергеевич где-то заклинился на порах и капиллярах. Собственно, только этим и можно объяснить ваше триумфальное восхождение. Надеюсь, вы понимаете? Одним словом, требуется максимальная деликатность.

– В чём? – сразу насторожился Кирилл.

– В подходе к шефу. Здесь не так просто, как вам кажется. Во всех учебниках Игнатия Сергеевича указанный фактор выдвинут на передний план. Каково ему будет узнать, что ларчик давным-давно открыт? Наконец, этим немедленно воспользуются противники. Ох, как они обыграют! Вы себе даже не представляете.

– Извините, Анастасия Михайловна, но тут именно тот случай, когда любая дипломатия становится аморальной. Дважды два всегда четыре, – привел он излюбленный довод, – и Земля вращается вокруг Солнца. К счастью, теперь не нужно идти на костёр, отстаивая подобные откровения. Игнатий Сергеевич в своём деле бог, и если он чего-то недоглядел по части точных наук, то я не вижу трагедии. В общей картине это лишь штрих, не более. Вполне уместно его уточнить.

– Но умно и деликатно!

– Никаких возражений. Ведь будет гораздо лучше, если мы сами внесём поправку. Иначе, того и гляди, какой-нибудь школьник подскажет. Удара следует ждать с любой стороны. Те же геохимики, которые занимаются гидротермами, могут вмешаться. И чего это вы, братцы-нефтяники, скажут, ковыряетесь вокруг выеденного яйца? Отмалчиваться, по-моему, просто глупо.

– Так вопрос и не стоит. – Лебедева с явным неудовольствием принялась теребить камею на вырезе платья. Главного Ланской так и не понял. Они говорили с ним на разных языках.

– Вы сами ему скажете или лучше мне? – спросил он напрямую, интуитивно заражаясь её сомнениями.

– Надо хорошенько подумать. С сугубо рациональной точки зрения, действительно, нет повода для терзаний. Вся беда в том, что Игнатий Сергеевич не совсем обычный человек, притом очень больной и по-детски впечатлительный. Никогда не знаешь, как он прореагирует. Скажу вам честно, Кира, я просто боюсь. Он может разволноваться, и тогда не оберёшься беды. Два инфаркта – не шутка. Будем смотреть правде в лицо. – Анастасия Михайловна скатала миллиметровку с графиком в трубочку. – Вы его высекли. И не только его. За дело и совершенно заслуженно, но ведь высекли?

– Неужели такой пустяк?.. – Кирилл, наконец, уяснил ситуацию.

– Тем обиднее! – воскликнула она чуть не со слёзами. – Вы уж не обижайтесь на нас, потому что при нормальных обстоятельствах ничего, кроме благодарности, не заслуживаете. Вы, конечно, не ожидали такого приёма? Сознавайтесь.

– Не ожидал, – подтвердил Кирилл. – Не скрою.

– Вот видите! Как говорится, вместо спасибо… Но мне бы очень хотелось, чтобы между нами не осталось и тени недопонимания. Поэтому я была с вами вполне откровенна.

– Я понимаю…

– Давайте поступим следующим образом, – приняла решение Лебедева. – Составьте обоснованную записку, с формулами, с этим рисунком и так далее. Сделаете?

– Нет ничего проще.

– И сами идите к шефу. Лучше всего в институт, потому что у него там очередная запарка и на кафедре он почти не бывает.

– Как скажете, Анастасия Михайловна.

– Но до тех пор никому ни слова! Договорились?

– Вы чего-то ещё опасаетесь?

– Всего, Кира. – Лебедева доверительно наклонилась к нему. – Фаворская, например, дорого бы дала за ваш график. Особенно после того, как вы задели её на семинаре.

– Я? Задел? – удивился он, силясь припомнить. – У меня и в мыслях не было.

– Было зато в таблицах. Показав температурные пределы существования углеводородов, вы прямо-таки фундамент выбили из-под её построений.

– Почему?

– Мадам полагает, что основные компоненты нефти сформировались в вулканах.

– Бред какой-то! Выгорят, как дважды два.

– Опять дважды два! – с ноткой торжества усмехнулась Анастасия Михайловна. – В чужом монастыре, где не совсем твёрдо усвоили таблицу умножения, следует держаться осторожнее.

– Молчать в тряпочку?

– Вовсе нет. А вот взвешивать каждое слово я вам настоятельно рекомендую. У Игнатия Сергеевича, несмотря на весь его авторитет, сложное положение. Люди, скажем прямо не совсем чистоплотные, зорко следят за каждым его шагом… Ваше появление, между прочим, не прошло незамеченным.

– И что же вы предлагаете? – спросил неприятно поражённый Кирилл.

– Ровным счётом ничего. По-моему, мы обо всём с вами договорились, – заключила Лебедева с располагающей улыбкой. – Впредь будьте осмотрительнее, Кира, я желаю вам только добра.

Записку Кирилл подготовил, подкрепив каждое положение ссылкой на авторитетный источник. Он даже нашёл подходящее место в корватовском учебнике, словно и впрямь действовал в развитие его положений. Строго говоря, так оно и выходило, потому что Игнатий Сергеевич настоятельно призывал к исследованию капиллярных сил физико-химическими методами.

Однако в “бараке”, куда он сразу же поехал, забрав с машинки отпечатанный экземпляр, его ожидала неприятная новость. За столом Корвата, углубившись в бумаги, сидел Северьянов.

– Вы, простите, по какому вопросу? – спросил он, бросив неузнающий взгляд.

– Я к Игнатию Сергеевичу, – почему-то вдруг оробел Ланской. – Он будет сегодня?

– К сожалению, нет, – Дмитрий Васильевич отвёл омрачённое лицо. – Игнатий Сергеевич болен.

– Что-нибудь серьёзное? – вырвалось у Кирилла.

– Боюсь, что да. Его увезли в больницу с острым приступом стенокардии. А вы, собственно, кто?

– Моя фамилия Ланской. Мы ещё были у вас вместе с Анастасией Михайловной и Ларисой Антоновной Постор. Помните, Дмитрий Васильевич? – Кириллу было неприятно напоминать о себе.

– Ах да, конечно! – Северьянов выключил мешавшую смотреть вдаль лампу. – Я давно собирался с вами поговорить. Присаживайтесь, пожалуйста.

Кирилл без особой охоты придвинул стул.

– Игнатий Сергеевич очень хорошо о вас отзывался, – начал Северьянов издалека. – Лично для меня это имеет большое значение. Поэтому скажу вам всё как есть, чтобы с самого начала была полная ясность. Согласны?

– Конечно, – кивнул Кирилл, ничего хорошего от такого начала не ожидая.

– Тут у нас произошли некоторые события, – Северьянов поморщился, как от зубной боли. – Собственно, вам вовсе не обязательно знать подробности. Подобные истории никому не делают чести. Даже рассказывать противно – невольно сам обмараешься… Короче говоря, Игнатий Сергеевич, человек очень впечатлительный, с обострённым, я бы даже сказал немножечко старомодным, чувством порядочности, написал заявление об отставке.

– Так, – с оборвавшимся сердцем вымолвил Кирилл.

– Министерство сперва воспротивилось, но вы знаете Корвата, он и слушать ничего не захотел. Насилу уговорили его остаться научным руководителем на общественных началах. Оно бы ещё ничего, если бы не этот приступ… Не уберегли мы Игнатия Сергеевича! – Северьянов разжал собранные в кулак пальцы.

– И как же теперь?

– Будем молиться на медицину! Но даже если всё, стучу по дереву, чтоб не сглазить, обойдётся, Игнатий Сергеевич не скоро приступит к работе. Поэтому надо думать, как жить дальше. Для этого я вас и пригласил, – сказал Дмитрий Васильевич, позабыв, очевидно, что Ланской пришёл по собственному почину. Кирилл не стал уточнять. Он вообще мало чем интересовался, кроме собственных увлечений, и плохо представлял себе, какую роль играет Северьянов в институтской иерархии. Очевидно, важную, напрашивался вывод, иначе бы он вряд ли сидел в директорском кабинете.

Последние сомнения на сей счет рассеял сам Дмитрий Васильевич.

– Мне поручено принять институт, – объяснил он, слегка дрогнув голосом. – Не скажу, что я безумно рад, но нас, как говорится, не спрашивают. Тем более что Игнатий Сергеевич одобрил решение. Не знаю, как сумею управиться с такой махиной. Страшно даже подумать. Однако глаза боятся, а руки делают. Будем продолжать работу, дорогой товарищ Ланской. Она у нас с вами важная, и, в случае чего, по головке нас не погладят. В любом качестве – здесь ли, там ли – монгольская тема остаётся за мной. И я серьёзно рассчитываю на вашу помощь.

– Буду рад, если сумею.

– Должны суметь. Глядите, что у нас получается, – он порывисто обернулся к висевшей за спиной карте. – Сколько разведочных скважин, и ни одна, подчеркиваю, не дала пока промышленного газа. Вы хоть знаете, во что обходится скважина?

– Примерно догадываюсь.

– То-то и оно! До несколько миллионов рублей. Мы обязаны оправдать оказанное нам доверие. Вас, кажется, Кириллом зовут? Какие будут соображения, Кирилл?

– Извините, Дмитрий Васильевич, но я не совсем в курсе.

– Знаю. – Северьянов задумчиво уставился в облупившийся потолок. – Но вы же помогаете Анастасии Михайловне в изучении красноцветов?

– С физико-химической стороны. Я совершенно не представляю себе, где это можно применить.

– По вашему мнению, процесс реален? При невысоких температурах?

– Вполне. Это доказано теоретически и экспериментально.

– А в природе?

– Раньше я думал, что и в природе. Однако теперь появились сомнения. К сожалению, я был абсолютно стерилен в геологическом отношении и не учёл химического воздействия воды, а в природных условиях от него никуда не денешься.

– Поточнее, пожалуйста, – напрягся Северьянов, стараясь уловить главное.

– В реакциях восстановления вода резко сдвигает равновесие влево.

– И что это значит?

– Реакция попросту не идёт, – пожал плечами Кирилл, дивясь тому, как это люди не помнят школьной химии.

– Не идёт совсем? – Дмитрий Васильевич сделал нажим на последнем слове.

– Практически. Какие-то крохи, конечно, могут прореагировать.

– Но за миллионы лет из крох вырастают горы!

– С такой точки зрения я не рассматривал, – виновато потупился Кирилл, коря себя за узость кругозора. Только теперь он окончательно понял, что геологи, абстрагируясь от второстепенных мелочей, гораздо шире смотрели на мир. В применении к Земле, вообще к мирозданию такой их подход был во многом правилен.

– Подумайте в этом направлении, – сказал Северьянов. – Причём в пожарном порядке. В природе много чего происходит.