Текст книги "Прекрасная пленница"

ГЛАВА XV

Сирокко больше не дул, и над белыми крышами и куполами арабского квартала снова сияло безоблачное голубое небо. Предвидя, что день будет знойный, Джованни решил выехать в Эль-Хатеру рано поутру; ему хотелось поскорее вернуться к своей работе. Ему писали о тех чудесах, которые каждый день неохотно уступала земля. Его должен был сопровождать Джузеппе, который, благодаря своим разнообразным талантам, мог быть одновременно шофером, поваром, лакеем и сотрудником-археологом. Джоконда дала Джованни письмо к мадам Перье, хозяйке одного из двух керуанских отелей, с которой она была в дружеских отношениях, и, несмотря на уверения Джованни, что его палатка защищает от дождя лучше любого отеля, взяла с него слово, что в плохую погоду он будет ночевать в городе. Джованни, в свою очередь, заручился обещанием, что они в скором времени навестят его в Керуане и осмотрят раскопки в Эль-Хатере.

После обеда – гость их уже уехал – Сицио Скарфи, оторвавшись от своей газеты, подозвал к себе Аннунциату, уже выходившую из комнаты вместе с сестрой.

– Погоди минутку! Мне надо поговорить с тобой!

– В чем дело? – спросила она, присаживаясь на ручку его кресла. – Ты снова будешь бранить меня, папа? Ты такой сердитый последнее время, что я просто не выношу тебя!

– Ах, котенок! Разве я плохо обращаюсь с тобой?

– Ты со мной никогда плохо не обращаешься, papa mio! И я крепко, крепко люблю тебя, – она обвила его шею руками.

– Мне нездоровится последнее время, я посоветуюсь с доктором. Но пока мне надо сказать тебе кое-что важное.

– Я знаю, что ты хочешь сказать.

– Ты не можешь знать, котенок.

– А вот знаю! Ты хочешь, чтобы я вышла замуж за Риккардо.

Дипломатический подход отца пропал даром.

– Я… хочу?

– Да. – Она вспыхнула.

– Дорогая! Дорогая! Как это пришло тебе в голову? Риккардо объяснился с тобой!

– Ни слова не говорил. Но я не слепа. Ты еще до его приезда решил, что он должен жениться на мне. О! И до чего я была сердита!

Отец нахмурился.

– Какой вздор ты болтаешь!

– Вовсе не вздор! Вы с Джокондой думали, что я ничего не понимаю. Ты решил, что к Риккардо перейдет дело, и я в придачу, вместе со счетными книгами и отчетами!..

– Замолчи! – сердито крикнул отец.

Она упрямо вскинула головкой.

– Почему бы Риккардо не жениться на Джоконде?

– Риккардо любит тебя.

– Риккардо любит меня? Ох! Я прекрасно знаю, как выглядит влюбленный! Не говори мне этого! Будто у меня нет глаз!

Сицио Скарфи покраснел.

– Аннунциата, что за речи! В мое время скромные молодые девушки…

– Времена меняются, папа! Риккардо не любит меня, и я не хочу переходить к нему заодно с обстановкой конторы.

Неожиданное сопротивление рассердило Сицио Скарфи, но он взял себя в руки и сказал спокойным тоном:

– Не будь дурочкой! Риккардо красив. Все девушки Туниса будут завидовать тебе. Вы привязаны друг к другу, а любовь в реальной жизни ни к чему.

Аннунциата молчала. Из-под опущенных черных ресниц выкатились две крупные слезы. Сицио Скарфи женских слез не выносил никогда.

– Если так – уходи! – с горечью крикнул он ей. – Оставь, оставь меня! Слышишь? Но когда-нибудь ты пожалеешь, что отказалась исполнить мою просьбу.

Она соскользнула с ручки кресла, испуганная его тоном.

– Уйди, – повторил он. – Все вы, женщины, одинаковы! Я ни от одной не видал ничего хорошего!

Аннунциата в ужасе смотрела на отца; она никогда не видала его таким. Она выбежала из комнаты, бросилась к Джоконде, упала ей на шею и зарыдала. Джоконда ласково гладила ее по голове и успокаивала, но ни о чем не расспрашивала. И Аннунциата впервые в жизни не поделилась с сестрой своим горем.

– Риккардо, – сказал в тот же день вечером Сицио Скарфи племяннику. – В нашем доме есть два несмышленыша. Ты утверждаешь, будто Аннунциата не любит тебя, Аннунциата утверждает, будто ты не любишь ее. Да и я хорош! Вместо того чтобы настоять на своем, согласился выждать… В отношении тебя это разницы не составит, я сделаю для тебя все то, что собирался сделать. Но, Риккардо, она стоит того, чтобы добиваться ее любви. Она вся в мать. Бывают женщины, с которыми нужно обращаться осторожно. Не повтори моей ошибки, Риккардо! Не повтори!

Риккардо стал с любопытством присматриваться к своей кузине. До сих пор он видел в ней лишь красивого живого ребенка. Ее поведение в данном вопросе побудило его взглянуть на нее другими глазами. Мало того, она стала обращаться с ним с большой холодностью и сдержанностью. Он не знал, чем объяснить себе ее явную враждебность.

Однажды он застал ее во втором patio. Она кормила хлебом двух оставшихся фламинго.

Она окликнула его почти по-старому и лукаво глянула на него. Риккардо опустился рядом с ней на каменную закраину фонтана.

– Ты давно не звала меня кормить фламинго, – заметил он.

– А требуются специальные приглашения – равнодушно отозвалась она, разом бросая фламинго весь оставшийся хлеб.

– Аннунциата, ты сердишься на меня? Чем я провинился?

Она уклонилась от ответа.

– Ты изменилась ко мне.

В глазах ее мелькнула улыбка.

– Папа просил тебя жениться на мне, – сказала она с напускной строгостью.

Захваченный врасплох, он не сразу нашелся.

– Я справлялся, не будет ли с его стороны возражений, – начал он, избегая ее взгляда.

– Незачем лгать мне, мы ведь держимся одинакового взгляда по этому вопросу, – остановила она его.

– Ничуть не бывало, – запротестовал он, задетый.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я хочу жениться на тебе.

– Не выдумывай! – Зеленоватые глаза негодующе вспыхнули. – Риккардо, я не ребенок и не дурочка.

– Я говорю правду, – настаивал он, уже сердито.

Она молча смотрела на него некоторое время, потом сказала медленно:

– Я ненавижу тебя, Риккардо.

– Это неважно, – холодно ответил он.

Она покраснела.

– Ненавижу и презираю! – выкрикнула она.

– Угодно тебе, в таком случае, чтобы я избавил тебя от своего присутствия?

Она молча кивнула головой. Он поднялся и ногой отбросил в сторону фламинго валявшийся кусок хлеба. Потом, повинуясь неожиданному импульсу, повернулся и, схватив девушку в свои объятия, крепко прижал ее к себе и припал губами к ее нежным губам. Она вырывалась, отталкивала его, но ничего не могла поделать, пока он не отпустил ее добровольно. Тогда, задыхаясь, красная, как крылья фламинго, она бросилась в дом, в свою комнату. Риккардо больше не видел ее в этот день.

На следующей неделе Сан-Калогеро снова появился в Тунисе. Он приехал по делам, но пришел к завтраку в знакомый дом на улице Медресе эс-Слимания. Он уже совсем не был похож на больного, загорел на солнце и на свежем воздухе. Он сообщил, что Эль-Хатера в расстоянии двадцати километров от Керуана и что там обнаружены при раскопках остатки древнего храма, отделанном редкой мозаикой, фундамент римского дома и другие интересные вещи.

– Скажите, – перебил его Сицио Скарфи, – что это за толки насчет волнений в Сфаксе и Керуане? Газеты замалчивают их, но я слышал, будто туда отправляют солдат на усиление гарнизона? Это показательно.

Сан-Калогеро пожал плечами:

– Трудно сказать, насколько это серьезно. Я лично держусь в стороне от политики, но люблю арабов. И я замечаю, что сейчас на юге очень сильное национальное самосознание. Легко ли фанатически настроенному народу видеть, как священный город Керуан – семь паломничеств в Керуан равносильны одному в Мекку – наводняется иностранцами, управляется иностранцами? А хуже всего поведение этих иностранцев в мечетях и на религиозных празднествах.

– Значит, серьезного нет ничего?

– Думаю, кое-что серьезное за всем этим кроется. В Керуане главный штаб панисламизма, а это движение мощное, и руководят им люди с головой. В будущем с ним придется считаться в Северной Африке.

Сицио Скарфи и Риккардо внимательно прислушивались.

– Я не думала, что арабы такой серьезный народ, – шепнула Аннунциата.

Сан-Калогеро рассмеялся.

– Я люблю араба веселого, ленивого, проводящего время за кофе, за домино.

– О, они такие в Алжире, – улыбаясь, сказала Джоконда. – Здешние все мрачные и строгие.

– И все же я думаю, что взрыв произойдет на юге, где народ подвижный, веселый и увлекающийся. Но, надеюсь, произойдет не слишком скоро, когда наши раскопки уже закончатся. Когда же вы приедете ко мне?

ГЛАВА XVI

Периоды сильного нервного напряжения всегда сменяются периодами успокоения. Так человек, у которого определили порок сердца, вначале умирает каждый день, а спустя некоторое время начинает считать смерть чуть ли не приятным вымыслом. Так жители маленьких, из лавы выстроенных городков на склонах предательницы Этны уверяют себя, будто в их игре с пленным богом огня козыри у них на руках.

То же случилось с Сицио Скарфи. Поделившись своей тревогой с Риккардо, он сразу почувствовал облегчение. Если даже допустить, что Си-Измаил выдаст его, мафия, возможно, сочтет более выгодным для себя сохранить ему жизнь, с тем чтобы он откупался крупными суммами. Удивительнее всего было для него пока молчание Си-Измаила.

Несколько раз, возвращаясь вместе с дядей из конторы, Риккардо замечал, что за ними следили, но дяде об этом ничего не говорил.

Двадцать восьмого мая Аннунциате исполнилось семнадцать лет. Это была вместе с тем годовщина смерти ее матери, и Сицио с дочерьми поехал утром на кладбище отвезти венок на могилу Джованны. Он делал это каждый год. Сальваторе и Риккардо отправились одни в контору и встретились с остальными за завтраком. Девушки привезли с кладбища большие букеты полевых цветов; Сицио был менее угрюм, чем обыкновенно, и очень ласков с младшей дочерью. Перед этим он долго, с того самого дня, как она отказалась обручиться с Риккардо, подчеркивал свое недовольство ее поведением, что Джоконда считала несправедливым.

– Как могила? – спросил Сальваторе, шумно хлебая суп.

– Прекрасно! – ответила Аннунциата. – Мы застали уже там другой венок, очень красивый, бисерный, со словами «всегда твой».

– Кто бы мог прислать его? – обратился Сальваторе к отцу.

Сицио налил себе вина, – в честь Аннунциаты сегодня было подано вино получше.

– Мадам Тресали, должно быть, больше некому.

– Мадам Тресали! – воскликнул Риккардо. – Разве она в Тунисе?

– Да, я видал ее на днях: желтый парик, накрашена до ужаса. Лет семьдесят уже стукнуло, а изображает из себя молодую женщину и покорительницу сердец! Полоумная!

– Бедняжка! – мягко вырвалось у Джоконды.

– Она была другом mamma, – объяснила Аннунциата. – И была тогда красива, хотя не так красива и молода, как mamma, правда, papa mio?

Сицио пробурчал что-то.

– Papa caro, прошу не ворчать на меня. Сегодня день моего рождения, и ты должен быть любезен и предупредителен со мной. Посмотрим, во что выльется эта любезность?

– Вот как! Любезность должна, значит, выливаться в конкретную форму?

– Разумеется! В такой-то день! Правда, Риккардо?

– Вполне согласен, – подтвердил молодой человек. Сам он утром надел на тоненькое запястье кузины браслет. Они как будто помирились, но Аннунциата избегала оставаться с ним с глазу на глаз.

– Какую же форму ты предпочла бы? – спросил Сицио.

– Знаю: лучшие шоколадные конфеты, – заявил Сальваторе.

Она окинула его уничтожающим взглядом.

– Я уже не ребенок.

– Прогулку по туземному базару со всеми ее последствиями, – высказала предположение Джоконда.

– Казино, – ввернул Риккардо.

– Все вы плохие отгадчики. Я думала: не поведешь ли ты нас всех сегодня в «Театр Россини»? Идут «Паяцы» и «Дама с камелиями» с новым тенором. – Она приласкалась к отцу.

– Ты хочешь в оперу? Охотно! Сколько нас? Пятеро? Надо взять ложу побольше!

– О, нет! Не ложу – кресла, лучше видно, – поправила Аннунциата.

«Театр Россини» был переполнен, когда они пробрались на свои места. Галереи были битком набиты сицилийцами, из тех, что победней; но в ложах и креслах были представлены все нации, были даже арабы в тюрбанах и плащах.

– Все ложи заняты, – заметила Аннунциата, глядя в бинокль. – Вот синьора де Анжелос с Грацией! А вот и мадам Тресали, о которой мы говорили сегодня, – в той ложе – старуха в желтом парике!

Риккардо посмотрел по указанному направлению и увидел женщину, о которой много слышал. Притирания не могли уже скрыть морщин, глаза часто моргали. Так вот подруга его тетки! Знаменитая интриганка, которая вершила судьбы страны! Сейчас в ней было что-то жалкое; в душе Риккардо шевельнулось сострадание.

– Вы знакомы с ней? – спросил Риккардо.

– Она присылала нам раньше драже и шелковые чулки. Но сейчас память изменяет ей, и она, случается, не узнает нас. Недавно как-то она остановила меня на улице и сказала: «Джованна, дорогая, вы все еще грустите? Пройдет время, он вернется к вам». Она, верно, приняла меня за маму. Папа говорит, что у меня волосы и глаза мамины. А вот английский консул с женой и синьор Валентин, самый богатый в Тунисе сицилиец – вот он смотрит на нас.

Заиграл оркестр. Аннунциата нагнулась вперед, и белизна ее шеи красиво оттенила золотистый цвет великолепных волос, изящно уложенных на голове.

Риккардо гордился ею: в театре не было девушки красивее ее.

Джоконда сильно теряла при ней.

Поднялся занавес. Вскоре появилась в своей разукрашенной лентами повозке смеющаяся Коломбина, молоденькая дива, выступающая в последний раз перед своим возвращением в Милан. Ее появление было встречено бурей оваций и целым дождем букетов.

Сицио по временам наклонялся к Риккардо, отделенному от него Аннунциатой, и шептал похвалы тенору.

– Хорошо спето… святой боже! Ну и горло же у человека… Браво, брависсимо!

Раз как-то Риккардо случайно коснулся обнаженной руки кузины и с удивлением увидел, что краска залила ей лицо, хотя смотрела она, не отрываясь, на сцену.

У Риккардо сердце забилось сильней. Ее близость начинала действовать на него.

– Сейчас будет сцена, когда паяц закалывает ее, – со вздохом шепнула Аннунциата. – Я закрою глаза, я не могу этого видеть! Какая жестокость! – Длинные ресницы легли на нежные щечки.

На сцене драма приближалась к концу. Обезумевший супруг изливал свои жалобы на неверную жену.

– Прекрасно, – сказал Сицио Скарфи. – Прекрасно. Марини сегодня в голосе.

Вопль Коломбины покрыл оркестр.

– Прекрасно, – повторил Сицио, вытирая глаза. – Чувственно, нежно!.. – Голос его оборвался на странном клокотании, и он, раскинув руки, повалился навзничь…

Второй вопль, ужасней первого, пронесся по темному залу, девичий голос:

– Кто-то заколол папу! Кто-то убил папу!

Поднялось общее смятение. Женщины истерически взвизгивали, мужчины взволнованно кричали. Певцы умолкли и тревожно всматривались в темный зал.

– Свет! Свет!

– Что случилось?

– Горит? Где горит?

– Кто упал в обморок?

– На кого напали?

– Убийство!

– Святой боже!

– Пожар! Пожар! Выпустите нас!

– Держите убийцу!

Занавес опустили. Дали свет. Мужчины и женщины в панике толкались в дверях. Сицио Скарфи лежал головой на спинке предыдущего ряда кресел, а у ног его медленно разрасталась лужа крови.

Аннунциата безудержно рыдала; Джоконда и Риккардо хлопотали около раненого.

– Это мужчина, который сидел впереди, я видела, как он вдруг обернулся, – сквозь слезы говорила Аннунциата.

– Каков он из себя? – Сотни голосов засыпали ее вопросами.

– Было темно, я не видела, я перед тем сидела с закрытыми глазами. – Она была близка к обмороку.

Доктор предложил свои услуги и с трудом пробрался к печальной группе.

Джоконда, бледная как полотно, поддерживала голову отца и машинально вытирала платком, уже совсем мокрым, выступавшую на груди кровь. Риккардо расстегнул раненому рубаху.

Зал медленно пустел. Появились два полицейских. На всякий случай они немедленно арестовали ни в чем неповинного француза, которому затем с трудом удалось доказать, что он сидел кресел на десять дальше. Риккардо уступил свое место доктору, который и оказал первую помощь.

– Умер он? – глухим голосом спросила Джоконда доктора.

– Нет еще… пока, – деловым тоном ответил тот. – Кинжал отклонился, ударившись о запонку, и попал не в сердце, а в легкое, по-видимому. Его надо как можно скорей увезти отсюда.

Сальваторе побежал за носилками.

Операция не привела ни к каким результатам. Кровотечение продолжалось. Спустя четверть часа после того, как его уложили в кровать, Сицио Скарфи пришел в сознание. Он не в силах был говорить, но обводил комнату глазами, как будто ища кого-то.

– Что ты хочешь, папа? – спросила, нагнувшись к нему, Джоконда.

Но он искал глазами Аннунциату. Она подошла, захлебываясь слезами.

Он попытался заговорить. По глазам его было видно, какое страшное он делает усилие. Наконец, собрав последние силы, он хрипло, но внятно произнес:

– Ты… Риккардо…

Продолжать он не мог: кровь хлынула у него изо рта.

Риккардо понял: он быстро подошел к Аннунциате и взял в свои руки ее холодную, бессильно опущенную руку. В глазах умирающего мелькнуло что-то вроде улыбки. Потом они сомкнулись.

Возлюбленный Джованны был отомщен.

Часть III
ТАЙНА ПРОРОКА

ГЛАВА I

Сицио Скарфи похоронили на другой день. Полиции не удалось обнаружить убийцу, да она и не старалась: было очевидно, что тут снова замешана мафия, а в таком случае на сицилийцев как на свидетелей рассчитывать не приходилось.

Джоконда была ошеломлена ударом и почти не плакала. Аннунциата, в первые дни совсем убитая горем, понемногу начала приходить в себя. Она не возражала, когда Риккардо предложил довести до всеобщего сведения об их помолвке. Впрочем, он не делал никаких попыток к сближению, рассчитывая на то, что время возьмет свое. Пока же он лишь старался избавить обеих девушек от хлопот и забот, связанных с происшедшей драмой.

Сальваторе в эти дни выказал себя в более выгодном свете: предоставив Риккардо руководить приведением в порядок дел отца, он со своей стороны старался по возможности облегчить ему эту задачу. Многое надо было вырешить, определить. Согласно воле покойного, выраженной в его завещании, Риккардо был объявлен управляющим всем делом. Сальваторе не протестовал: он не имел ни малейшего желания всецело посвящать себя делам.

Сан-Калогеро приезжал на похороны и вскоре после своего возвращения в Эль-Хатеру написал Джоконде, прося ее приехать вместе с Аннунциатой, Риккардо и Сальваторе в Керуан, чтобы освежиться и развлечься. Одновременно прислала письмо с соболезнованиями и приглашениями и мадам Перье, хозяйка отеля «Сплендид» в Керуане.

Риккардо уговаривал Джоконду принять приглашение. Его очень беспокоило ее здоровье, она сильно изменилась после пережитых потрясений. Аннунциата тоже упрашивала сестру уехать на время из Туниса. Джоконда уступила, наконец, но с тем, чтобы Риккардо сопровождал их и пробыл в Керуане по крайней мере неделю. Он согласился. Контора могла обойтись без него несколько дней, а Сальваторе, не имевший ни малейшего желания расставаться хотя бы на несколько дней с Тунисом, брался держать его в курсе всех событий.

Решено было, что они отправятся в пятницу, в автомобиле Сан-Калогеро. В четверг Джованни приехал за ними, и на другой день Сальваторе, с некоторым чувством облегчения, проводил всю компанию.

Джоконда была бледна, с темными кругами под глазами. Джованни с тревогой присматривался к ней. Но по мере того, как они продвигались вперед по извилистой старой дороге паломников, лицо ее прояснялось. Мелькали мимо зеленые поля, волы и тощие верблюды, бок о бок впряженные в плуги; белые и приземистые, с плоскими крышами, деревенские домишки, минареты, врезывающиеся в синеву неба, бесконечные заросли цветов. В полдень они сделали привал у группы маленьких деревьев, сучковатых от старости.

Завтрак под открытым небом прошел весело. Сан-Калогеро и Риккардо нарезали целый сноп желтых ромашек и гладиолусов и заткнули его в развилину дерева, под которым они устроились. Несколько пастухов-арабов, пасущих поблизости свои стада, подошли и, опершись на свои посохи, смотрели на них, а получив кое-что из еды, по привычке, не переводя дух, воздали хвалу Аллаху и прокляли неверных. У одного из них была в руках тростниковая дудка с пятью клапанами, и он играл на ней одну из тех пастушеских мелодий, у которых, как у вечности, нет ни начала, ни конца. Они разглядывали автомобиль как исчадие ада, а когда он снялся с места и унесся в облаке пыли и нефтяных паров, снова воздали хвалу Аллаху и осыпали проклятиями неверных.

Зеленые поля вскоре остались позади. Местность становилась все более и более голой, высохшей. В дикой наготе холмов было что-то пугающее. Голая земля, лишь кое-где поросшая серым кустарником, пылала, как раскаленная, – страстная, но не радующаяся страсти, – как женщина, которая, в пылких объятиях одного, полузакрыв сухие, воспаленные глаза, думает о другом. Такой Африки Риккардо еще не видал, и она производила на него удручающее впечатление, будто было в ней что-то лично ему враждебное.

Холмы, поросшие кустарником, сменились скудными пастбищами, на которых местами чернели палатки бедуинов или стада верблюдов, казавшихся посреди этой необозримой равнины не больше насекомых. И все время бежала навстречу им однообразная белая дорога. Они все невольно притихли. Широкие горизонты действуют подавляюще. С каждой милей на юг они приближались к пустыне.

Небольшая порча машины задержала их на два часа на этой безбрежной равнине, где, несмотря на зной, ветер был свежий, напоенный запахом трав. Уже смеркалось, когда они приехали в Керуан, и усталые девушки запомнили лишь высокие белые стены, тускло освещенные улицы, запруженные толпой арабов, и группу домов французского типа. Вся компания пообедала под материнским присмотром м-м Перье и в обществе трех туристов-немцев, которые делились впечатлениями о мечети, осмотренной ими в этот день, и разглядывали двух девушек-сицилиек почти как достопримечательности, отмеченные путеводителем.

После обеда Сан-Калогеро отправился в Эль-Хатеру, а Риккардо, по примеру своих кузин, рано улегся спать. Окно в своей комнате он оставил открытым и до поздней ночи слышал сквозь сон звук барабана – нескольких барабанов, по которым били то с ожесточением, то тихо, то монотонно. Впрочем, барабаны не помешали ему уснуть глубоким сном.

Поднял его на следующее утро энергичный стук в дверь. Это был Джованни.

– Я приехал за вами в автомобиле. Вчера нам необычайно посчастливилось на раскопках! И надо же, чтобы это случилось в мое отсутствие! Пейте скорей кофе. Джоконда и Аннунциата уже готовы.

Риккардо зевнул и соскочил с кровати. Взволнованный приятель крепко потряс ему руку.

– Вы счастливчик! Не каждому случается видеть нечто подобное!

Четверть часа спустя они уже катили в автомобиле по направлению к Эль-Хатере. Миновали жалкие в этой чуждой им обстановке изгнания французские дома, оставили позади город, белыми минаретами, куполами и зубчатыми стенами напоминавший город из «Тысячи и одной ночи». Свернули с большой дороги на боковую, песчаную и, медленно продвигаясь вперед, через полчаса подъехали к небольшой плантации финиковых пальм. Отсюда было видно место работ, с двумя палатками и деревянным бараком. Джоконда, уже успевшая заразиться энтузиазмом Джованни, была разочарована. Аннунциата крикнула:

– Да это какая-то сорная яма, где же храм и дом?

Она не смягчилась и тогда, когда ей показали несколько обломков колонн и остатки фундамента римского дома, по которым ясно видно было расположение комнат; сохранились и приспособления для отопления и части мозаичного пола. Все это было слегка присыпано землей в ожидании того дня, когда, в разобранном виде, будет отправлено в музей в Тунис.

– Почему именно туда? – спросил Риккардо.

– Потому что этим Си-Измаил обусловил свое участие, в половинных размерах, в расходах по раскопкам, – ответил Сан-Калогеро, быстро проходя дальше.

Он хотел показать своим гостям кое-что поинтересней.

Он окликнул десятника-араба с умным лицом и волосами цвета песка, и тот повел их вверх по холму, к тому месту, где произведены были последние раскопки. Там перед ними действительно открылся скелет храма, с двойным рядом колонн, со ступенями, вытертыми ногами богомольцев две тысячи лет тому назад. Было что-то от вечности в этих молчаливых камнях, снова из недр земли выглянувших на свет божий: вокруг них кружились, жужжа, дикие африканские пчелы, прямые потомки тех пчел, что две тысячи лет тому назад кружились над цветами, украшавшими жертвенные асгари.

– Не это ли ваше великое последнее открытие? – спросила Джоконда.

– Нет, над этим мы работали неделями. Наша ценнейшая находка лежит там, – он указал влево.

Они направились туда. Несколько взволнованных рабочих стояли подле целого сооружения, с блоками и воротом.

По предложению Сан-Калогеро, Джоконда заглянула в яму и увидела какой-то обломок мрамора, наполовину закрытый мешками и перевязанный.

По данному знаку, ворот был приведен в движение. Посетители с удивлением смотрели, с каким трудом вытаскивается на поверхность земли сравнительно небольшой кусок мрамора. Солнце потоками заливало вспотевших арабов-рабочих, натянутые веревки, свежевзрытую землю. Наконец веревки ослабели, и тяжелая ноша легла на песок. Лицо Сан-Калогеро все засияло, как у мистика, которому является видение.

Арабы возбужденно перебрасывались словами и славословили Аллаха.

– Откройте! Откройте ее! – крикнул кто-то.

Один из арабов, с помощью Сан-Калогеро, перерезал веревки и отбросил мешки. Перед ними лежала белая, слегка стилизованная фигура обнаженной женщины. Плоские груди, на лбу старомодные кольца. Ноги и одна рука были отбиты. Другая рука прижимала к груди рыбу и голубку. На губах змеилась улыбка, мягкая, слегка презрительная, загадочная. Риккардо вдруг пришло в голову, что у Мабруки, когда она улыбается под вуалью, должно быть, такое же выражение.

Сан-Калогеро нежно, словно лаская, счищал землю с висков статуи, с ее груди, бедер.

Риккардо не мог отделаться от впечатления, что есть какая-то связь между этой фигурой и Мабрукой. Он взглянул на Джоконду. Она нагнулась вперед, полураскрыв в волнении рот, и глаза ее горели. Одна Аннунциата стояла в стороне. Взгляд ее был устремлен не на мраморную фигуру, а на Риккардо. Он встретился с ней глазами и вдруг вспомнил когда-то сказанные ею слова: «Ведь это-то и пленяет мужчину… скрытое, спрятанное…»

– Вы упомянули о том, что Си-Измаил предложил перевезти мозаику? – спросил Риккардо Джованни за завтраком.

– Да, он принимает на свой счет перевозку всего того, что можно будет перевезти. Это делает ему честь. Впрочем, раскопки и начались-то три-четыре года тому назад благодаря ему, он дал очень ценные указания отцу Дюпре, который руководит раскопками. Си-Измаил необычайно просвещенный и редкого ума человек.

Аннунциата вдруг вставила:

– Я видела его сегодня утром вблизи отеля, когда вставала в шесть часов, чтобы открыть окно.

– Вы, несомненно, ошиблись, – возразил Джованни, – мне доподлинно известно, что он в Тунисе.

– А я убеждена, что не ошиблась. У него такие удивительные глаза.

– Возможно, что он приехал посмотреть раскопки, – высказал предположение Риккардо.

– В таком случае он предупредил бы отца Дюпре или меня, тем более что мы как раз отправляем ему транспорт глиняных вещей и мелких мозаичных плит, которые я не показывал вам.

– Когда отправляете? – спросил Риккардо.

– Вагоны придут из Туниса к вечеру. Завтра утром их нагрузят, и специальный локомотив увезет.

Риккардо задумался.

– Вагоны придут из Туниса?

– Да.

– В какое время, как вы полагаете?

– Может быть, уже пришли.

– Он присылал вагоны и раньше?

– Неоднократно.

– Товарные вагоны или платформы?

Джованни с удивлением воззрился на него.

– Не помню, право… как будто платформы.

После завтрака Риккардо заявил Джованни:

– Я пройду на станцию, посмотрю – не пришли ли вагоны?

– Вы ничего не увидите: груз наш заделан в циновки и сложен в сарае. Завтра его перенесут в вагоны.

– Меня интересует не груз, а вагоны.

Сан-Калогеро был озадачен.

– Вы не в своем уме, мой милый Риккардо.

Риккардо расхохотался.

– Возможно. Но если вы не торопитесь вернуться в Эль-Хатеру, не пройдетесь ли вы со мной на станцию?

– Пожалуй.

Они быстро дошли до станции. Она была безлюдна – палящее полуденное солнце жгло немилосердно. На запасном пути стояли четыре платформы. В тени одной из них спал араб, который вскочил на ноги, как только его окликнул Сан-Калогеро.

– Мир тебе! Ты что здесь делаешь? – спросил его Джованни по-арабски.

– Стерегу вагоны.

– Нет надобности стеречь пустые платформы.

– Си-Измаил прислал кое-что кади Керуана, сиди. Я жду, чтобы эти вещи забрали.

– Ах да! Припоминаю. Си-Измаил писал мне.

– Отошлите этого человека, – сказал вполголоса Риккардо по-итальянски. – Мне нужно осмотреть вещи, присланные Си-Измаилом кади, у меня есть к тому серьезные основания.

– Я не могу отослать его. Он исполняет свою обязанность. Это не мое дело.

– Скажите, что я таможенный чиновник.

– Он, вероятно, знает его.

– А вы попробуйте.

Джованни сказал по-арабски:

– Это сиди из таможни. Покажи ему вещи.

Лицо араба приняло испуганное и вместе с тем угрюмое выражение.

– Там нет ничего такого, что надо было бы оплачивать, – сказал он.

Сан-Калогеро рассмеялся.

– Мой дорогой Риккардо, незачем нарываться на неприятности. Это может испортить мои отношения с Си-Измаилом. Какое вам или мне дело до того, что он посылает кади?

– Возможно, что это имеет ко мне прямое отношение.

– Я не стану вмешиваться, пока не узнаю ваших оснований.

– Основания есть, но я не могу открыть их. Найдите, ради самого неба, способ узнать, что это за груз.

– Если дело серьезное, можно прибегнуть к помощи полиции.

Риккардо подумал немного. Нет, огласки не нужно, это могло бы повредить фирме. Обращение к полиции – крайнее средство.

– Нет, полицию вмешивать не надо.

Сан-Калогеро пожал плечами.

– В таком случае, я не вижу возможности…

Но тут небо, очевидно, вмешалось, потому что араб, с видом все более и более перепуганным прислушивавшийся к их разговору, вдруг подобрал свои одежды и помчался через пути, вверх по пыльной дороге, помчался так стремительно, словно за ним гналась нечистая сила.

Риккардо не стал терять времени: вскочил на колесо и взобрался на первую платформу. Она была пуста. На второй стояли два ящика. Риккардо попробовал было вскрыть их, но они не подливались.

– Будет вам сумасшествовать, Риккардо, – крикнул ему Джованни.

Риккардо приподнял голову, красный и растрепанный.

– Если кто-нибудь придет, вы сделаете вид, что никакого письма от Си-Измаила не получали, и, естественно, найдя какие-то ящики в присланных вам вагонах, пожелали узнать – что в них. Позовите-ка носильщика. Будем действовать так, как будто не сомневаемся в своем праве.

Но носильщиков на станции не было: единственный поезд прошел час назад. В это время на дороге показался араб-рабочий с киркой на плечах. Он с полной готовностью направился к ним. В Керуане с работой дело обстояло плохо. Однако, увидев платформы, он заколебался: потом объявил, что он вернется, что у него есть другое дело, и исчез вместе со своей киркой. Джованни вышел из себя.