Текст книги "Во славу Отечества! – 2. Лето долгожданных побед"

Вначале англичане в пылу боя не придавали значения этой странной неуязвимости, легко списывая ее на неопытность несчастного пилота или особую везучесть дирижабля. Их отрезвила гибель знаменитого аса британских истребителей сэра Хаксли, сбитого самим Цвишеном. На счету погибшего было двенадцать побед над врагом, и к неопытным летчикам он никак не относился. Понадобилась еще одна смерть, чтобы британцы окончательно удостоверились в непобедимости летающего монстра, своими пулеметами собиравшего кровавый урожай.

Убедившись, что враг отстал и более не преследует «Лотхен», командир немедленно выгнал наверх всех свободных людей, которые, подобно циркачам балансируя по натянутым стропам огромной сети, окружающей дирижабль, принялись энергично латать его простреленные бока. Всезнающий Берг в период обучения придавал огромное значение умению любого члена экипажа накладывать прорезиненную заплатку, от чего напрямую зависела их жизнь.

Вскоре показались белые скалы Дувра, возле которых Цвишену и его команде предстояло выдержать последний бой с английской авиацией. Стараясь уменьшить число столкновений с врагом, капитан приказал набрать максимальную высоту, не считаясь с затратами топлива. Это был полностью оправданный шаг, поскольку за проливом уже находилась своя территория. Кроме этого, по радио была спешно затребована помощь со стороны германской авиации, чьи самолеты по приказу Людендорфа уже сутки находились в полной боевой готовности.

Когда «Лотхен» наконец смогла перебраться через воды пролива, на ее счету был еще один вражеский аэроплан, рухнувший в море. Вид сбитого самолета так сильно потряс англичан, что они в большей мере имитировали атаку на дирижабль, чем атаковали его. Израненный, но вполне боеспособный дирижабль смог самостоятельно долететь до своей основной базы, без зазрения совести срезав угол, пролетая над нейтральной Голландией.

«Аннхен» повезло чуть меньше, на ее долю досталось гораздо больше истребителей противника, основательно потрепавших шкуру германского монстра. Спасаясь от преследования врага, Брандт сразу направился в воздушное пространство голландцев и тем самым сбросил со своего хвоста преследователей.

Как ни латали и ни облегчали немцы свой падающий корабль, но «Аннхен» коснулся земли почти на самой германо-голландской границе, не долетев до своей территории менее километра. Не желая быть интернированным, капитан приказал всему экипажу немедленно высадиться и, ухватившись за тросы, перетащить облегченный аппарат на землю рейха.

Голландские пограничники попытались протестовать против незаконного пересечения границы, однако пулеметы, наведенные Брандтом из кабины корабля, и его перекошенное от злобы лицо оказались лучшими аргументами в пограничном споре.

Так же успешно возвратились экипажи Берга и Крюгера, на чью долю выпала главная доля наград и славы. Вильгельм лично присутствовал при приземлении «Берты» и «Гретхен», благополучно пересекших море, так и не встретив по дороге английские самолеты. Выслушав доклад полковника о результатах налета, кайзер громогласно объявил Берга своим личным другом и немедленно прикрепил к его гимнастерке Железный крест первого класса.

Все остальные командиры боевых машин были награждены Железными крестами второго класса и личным дворянством, у кого его не было. Фон Цвишен, особенно понравившийся кайзеру своей удалью и храбростью, именным указом Вильгельма был произведен в оберст-лейтенанты.

Следуя уже сложившейся традиции, правитель рейха учредил особую медаль германским аэронавтам, которой были награждены все участники налета на Лондон. На ней был изображен грозный орел, мечущий из своих лап пучки молний.

Вся Германия ликовала от подвигов своих аэронавтов, тогда как Англия предавалась скорби. Сказать, что в стране царили горе и уныние, значит не сказать ничего. Все королевство было потрясено до глубины души столь дерзким по замыслу и чудовищным по исполнению налетом на флот и столицу «монстров Вильгельма», как сразу окрестили в народе дирижабли кайзера.

В Лондоне от артиллерийских и химических снарядов в первый день погибли и отравились 197 человек, еще 23 человека скончались от ранений на следующий день в военных и гражданских госпиталях. 534 человека были ранены или отравились ядовитыми парами в той или иной степени тяжести. Кроме этого, не менее 31 человека пострадали в результате возникшей давки в стенах парламента, причем более половины – со смертельным исходом.

Сами парламентарии по большей части не пострадали. В этот день не было заседания палаты общин, и основное число потерь в основном коснулось чиновников и служащих парламента. Из числа погибших депутатов стоило отметить лорда Керзона, сэра Хаксли и Джозефа Чемберлена, оказавшихся в этот день в стенах Вестминстера.

В казармах гвардии нашел свою смерть командир конных гвардейцев полковник сэр Артур Мюррей, а в стенах адмиралтейства погиб от удушья недавний командующий Гранд-Флита адмирал Джеллико, прибывший туда узнать о новом месте своей службы.

Во время обстрела Даунинг-стрит серьезно пострадал сам премьер и члены его кабинета, собравшиеся в это время в резиденции Ллойд-Джорджа на экстренное совещание. От немецких газов погибли лорд-казначей, военный министр, глава Скотланд-Ярда и вновь назначенный морской министр. Сильно пострадали министр иностранных дел, лорд-канцлер и сам премьер-министр. Ллойд-Джордж получил сильное отравление газом, отчего он рухнул прямо на мостовую и сильно разбил себе лицо о ее камни. Кроме этого, лорд основательно повредил правый коленный сустав и правое запястье. Если бы не храбрость военного адъютанта премьера капитана Майлса, успевшего вовремя надеть маску противогаза на распростертое тело и среди всеобщей паники вынести премьера в безопасное место, то в этот день империя лишилась бы своего старого льва.

Едва лорд пришел в себя, он незамедлительно продиктовал послание королю с просьбой об отставке, но тут выяснилось, что вручать его некому. Сам король Георг находился между жизнью и смертью от осколочного ранения груди, полученного при бомбежке Букингемского дворца. Стальной осколок на излете пробил грудную клетку Георга, вызвав сильное внутреннее кровотечение и небольшой пневмоторакс. При бомбежке погибли его жена королева Мария и трое сыновей: Джон, Генри и Георг. Уцелели только дочь Мария и юный герцог Йоркский Георг.

Во время бомбежки Сент-Джеймсского дворца серьезное ранение в спину получил принц Уэльский Эдвард, в результате чего у него отнялись ноги, и врачи сомневались, сможет ли он ходить вообще. Хаос и паралич, в одночасье охватившие Британию, грозили в самом скором времени если не перерасти в анархию, то, по крайней мере, нанести смертельный удар по международной репутации Англии, всегда славившейся своим умением хорошо держать любые удары врага.

И в этот трудный для страны момент появился человек, который стал тем непоколебимым ядром государственности, вокруг которого успешно сплотилось все английское общество. Это был Уинстон Черчилль, которого не было на том злосчастном заседании у премьера по причине его ранней отставки с поста морского министра. Не пострадав при воздушном налете, Черчилль прибыл к развалинам парламента, где лично помогал вытаскивать людей из-под развалин, после чего прямиком отправился в госпиталь навестить премьера.

Сильно страдавший от болей в теле и постоянной тошноты, Ллойд-Джордж то терял сознание, то приходил в себя, обводя мутным взглядом своих секретарей, столпившихся у его кровати с изуродованными от страха лицами. Старый британский лев страшно хотел только одного покоя, но давняя закалка слуги империи не давала ему впасть в забытье, не приведя государственные дела в некоторое подобие порядка.

Именно в этот момент, бесцеремонно оттеснив в сторону врачей и сиделок, ворвался в палату Черчилль, весь измазанный кирпичной и цементной пылью, но со взглядом бойца, готового биться до конца. Увидев его, раненый потянулся к незваному посетителю всем телом и задвигал губами, стараясь подобрать нужные слова к разговору. Шагнув к его изголовью, Черчилль твердо и решительно произнес:

– Вы, господин премьер-министр, желаете, чтобы я на время вашей болезни временно принял ваш пост, пока вы не подберете более подходящую кандидатуру, чем я, или сами не выздоровеете. Что же, я согласен, учитывая сильные потери вашего кабинета.

Премьер несколько секунд мучительно переваривал слова Уинстона, а затем слабо кивнул.

– Арченсон, немедленно составьте соответствующий протокол о моем временном назначении, – рыкнул Черчилль одному из секретарей лорда, возвращая его к деловой жизни. – Так как у господина премьер-министра ранена рука и он не может писать, его слова своей подписью подтвердят доктор и сиделки. Гудвин, немедленно выясните, кто из членов кабинета не пострадал от налета врага, и соберите их на шесть часов вечера в Вестминстере. Туда же пригласите начальника полиции, мэра Лондона, архиепископа Кентерберийского и начальника городского гарнизона генерала Стоуна. За работу, господа, за работу. К восьми часам мне нужно быть у короля и наследного принца с известием о положении в городе.

Только после этого, осознав, что власть находится в надежных руках, старый британский лев позволил себе потерять сознание.

Получив в свои руки бразды правления, Черчилль моментально развил бурную деятельность, и уже к вечеру следующего дня жители Лондона и остальные британцы узнали о первом заседании нового правительства, при этом весть о создании нового кабинета раньше жителей туманного Альбиона узнали главы союзников и командующий экспедиционным корпусом на континенте.

Все вечерние газеты напечатали пламенную речь нового премьера, обещавшего продолжить борьбу до победного конца, несмотря на все подлые ухищрения коварного врага. Помещенная на первую полосу, она наглядно демонстрировала несгибаемый британский дух и уверенность нации в окончательной победе.

Упражняясь в ораторском искусстве, Черчилль прекрасно понимал, что эйфория от красивых слов скоро пройдет и прагматичные англичане незамедлительно потребуют конкретных дел. Больше всего на свете премьер боялся скорого появление германского флота у берегов Темзы, поскольку все морские защитники столицы были уничтожены. Бомбардировка побережья с последующей высадкой десанта на британскую столицу – все это было вполне реальным делом, по крайней мере, сам бы Черчилль именно так и поступил, окажись он сейчас на месте кайзера Вильгельма.

Поэтому новоиспеченному премьеру просто очень необходима была помощь со стороны русского флота на Балтике. Его боевая активность против германских портов обязательно отвлекла бы немцев от Англии и дала бы столь важную для британцев передышку во времени. Черчилль буквально забросал телеграммами ставку Корнилова, моля о помощи со стороны доблестных союзников.

В ответ шли рассуждения о слабости русского флота и одновременно на встрече с Черчиллем русский посол поинтересовался, готова ли Британия закрепить на бумаге свое данное ранее согласие о переходе Черноморских проливов в полное подчинение России. Конечно, британское правительство никогда и не собиралось признавать права русских на захваченные ими Босфор и Дарданеллы, однако смертельная угроза высадки в Англию немецкого десанта под прикрытием флота и дирижаблей сделала премьера более сговорчивым.

Скрепя сердце Черчилль подписал предложенный русским послом документ, сварливо выговорив особый пункт договора, по которому подпись премьера имеет силу, если военная помощь будет оказана Англии в течение 24 часов с момента его подписания. Календарь на столе посла показывал 29 июня 1918 года.

Поздним вечером того же дня из Гельсингфорса вышла русская эскадра, возглавляемая капитаном первого ранга Михаилом Беренсом. Он держал свой флаг на линкоре «Петропавловск», вместе с которым в плавание отправились линкоры «Гангут» и «Севастополь». Из Таллина к ним присоединились крейсеры «Адмирал Макаров», «Баян» и «Рюрик» вместе с минным отрядом во главе с эсминцем «Новик» и четырьмя тральщиками. Кроме этого, эскадру сопровождал авиатранспорт «Республика» с двумя гидропланами на борту.

Основной целью выхода было нападение на Либаву, где, по данным разведки, находился отряд немецких тральщиков в составе шести кораблей. Они постоянно проводили траление акватории Данцигского залива и Куршской косы, серьезно снижая результат деятельности русских миноносцев, регулярно выставляющих мины перед Пиллау и Данцигом. Ранее обсуждая с Корниловым планы Балтфлота на этот год, контр-адмирал Щастный в числе первых боевых задач флота видел уничтожение этих кораблей противника.

Не желая повторять ошибки предшественников, Щастный хотел самым активным образом задействовать свои корабли, и в первую очередь – линкоры и крейсеры. Укомплектовав три линкора самыми лучшими кадрами из различных флотилий, адмирал вывел их на первое боевое крещение, назвав эту операцию «Походом аргонавтов».

Требование англичан о проведении срочной операции на Балтике пришлось как нельзя кстати, сам Щастный предлагал Корнилову провести набег на Либаву через неделю от названного Черчиллем срока при подписании меморандума о Черноморских проливах.

Выход эскадры удалось сохранить в полной секретности, и ее утреннее появление у Либавы было полной неожиданностью для врага. Вначале вперед был выслан один из гидропланов с «Республики», который обнаружил отсутствие на рейде Либавы немецких тральщиков, ради которых вся операция, собственно говоря, и затевалась.

Летчик немедленно сообщил о своем открытии Беренсу, вначале с помощью белой ракеты, а затем сбросив на флагман вымпел с запиской.

Отсутствие искомых тральщиков в Либаве несколько озадачило командира эскадры, но, имея приказ Щастного «пошуметь», Беренс решил не трогать Либаву и поискать боевую славу у берегов Данцига, куда, скорее всего, ушли корабли врага.

Приняв столь смелое решение, Беренс поднял на мачте сигнал об изменении курса эскадры и, не прибегая к радио, разъяснил новую боевую задачу кораблям при помощи семафора. Возможность направления эскадры в сторону Данцига ранее рассматривалась Щастным и Беренсом как запасной вариант этого похода, так как в нем была главная база подводных лодок, действующих на побережье Балтики.

Вновь развернув эскадру в походную колонну, Беренс приказал подняться в воздух второму самолету с «Республики», который представлял собой тяжелый бомбардировщик Сикорского типа «Илья Муромец», поставленный на поплавки.

Легко оторвавшись от воды, самолет полетел впереди движения эскадры, зорко высматривая немецкие подводные лодки, главную угрозу для линкоров. Однако, по иронии судьбы, подводная угроза в виде субмарины U-24, патрулирующей подходы к Данцигскому заливу, была ликвидирована не воздушным разведчиком, а непосредственно «Гангутом», идущим головным в кильватерном строе линкоров. «Гангут» буквально протаранил корпус подлодки своим мощным носом, когда та всплывала из морских глубин.

Этот инцидент на некоторое время задержал русскую эскадру, потратившую время на осмотр носа и корпуса линкора после столь удивительного столкновения с врагом. Вскоре выяснилось, что линкор не пострадал, и Беренс отдал приказ о возобновлении похода.

К Данцигу русские корабли подошли после полудня, и первыми, кто нанес удар по врагу, были гидропланы. Медленно и неторопливо подлетели они к данцигскому порту со стороны моря, ввергнув немцев, совершенно не ожидавших появления в своем глубоком тылу русских самолетов, в состояние шока.

Самолеты мирно прошлись над торговыми пароходами, заполнившими портовые причалы, и уверенно вышли к военной гавани, где было пришвартовано одиннадцать подводных лодок. Первыми по врагу ударили пулеметы «Ильи Муромца», уверенно выкашивая причал от сновавших по нему матросов. Бомбардировщик по-хозяйски прошелся до самого конца бетонного причала и стал разворачиваться для повторного захода.

Следующий за ним гидроплан снизился до максимально безопасной высоты, и перегнувшийся через борт второй летчик стал метать гранаты по немецким подлодкам. Четыре из шести гранат удачно упали на вражеские субмарины, причинив их корпусам существенные повреждения. Конечно, русские гранаты не могли потопить морских акул, как их прозвали моряки, но вывести из строя на время – это им вполне удалось.

Налет русских самолетов вызвал сильную панику среди немцев. Спасаясь от пулеметных очередей грозного аэроплана, они дружно бросились врассыпную, кто куда, позабыв обо всем на свете. Возвращаясь на второй заход на пришвартованные к пирсу подлодки, «Илья Муромец» уже не строчил, а произвел прицельное бомбометание. Его боевой запас был куда весомей гидроплана, и поэтому сброс его проводился с большей высоты.

Восемь мощных взрывов потрясли акваторию причала, подняв высокие столбы огня, дыма и воды. У двух субмарин были основательно разворочены стальные корпуса, и вода мощными струями врывалась в их темные недра. Еще одна подлодка лишилась своей боевой рубки, на ее месте зияла огромная воронка, из которой вырывались яркие языки пламени. Прошло несколько минут, и корпус лодки стали сотрясать взрывы, это рвались снаряды для трехдюймовой пушки, установленной на носу субмарины, и участь ее была решена.

Последней, кто пострадал от русской бомбежки, была красавица U-45, только что спущенная на воду и еще не успевшая совершить ни одного похода. От сильного гидравлического удара вылетели заклепки и разошлись швы, и, брошенная на произвол судьбы экипажем, подлодка медленно тонула, стоя у швартовой стенки.

Третий заход на цель русского богатыря отправил на дно еще одну подлодку кайзера. Корме этого, были серьезно повреждены рули у соседней субмарины, сорвано с креплений орудие и сильно разбит от удара о пирс корпус третьей.

Наведя погром, словно слон в посудной лавке, русский бомбардировщик еще раз прошелся пулеметами по затаившимся от его гнева морякам и величаво удалился, обстреляв по дороге одну из немецких береговых батарей.

Столь ужасной наглости доблестные воины рейха никак не могли снести, и вскоре из порта вышли четыре эсминца вместе с легким крейсером «Дортмунд» с приказом коменданта порта капитана цур зее Крафта догнать и уничтожить русский авиатранспорт и все русские корабли сопровождения. Вскоре их взорам предстали три русских миноносца, спешно уходящих в открытое море.

Командир крейсера капитан-лейтенант Шольц незамедлительно бросился в погоню за врагом, горя благородным гневом. Казалось, что все козыри были у него в руках и ничто не могло удержать тевтонский меч правосудия от справедливой мести.

Какова же была неожиданность для немецких кораблей, когда вместо легкой добычи они столкнулись с броненосными русскими крейсерами «Адмирал Макаров», «Баян» и «Рюрик», которые открыли по ним интенсивный огонь из своих тяжелых орудий.

Итог этой встречи был печален: получив 16 попаданий 8-дюймовых и 10-дюймовых снарядов, «Дортмунд» сначала загорелся, потерял ход и был добит миной, пущенной с русского миноносца, который вместе с другими кораблями храбро прикрывал крейсеры во время их атаки германскими эсминцами.

Огонь миноносцев поддержал крейсер «Баян», вовремя перенеся свой огонь с вражеского крейсера на приближающиеся эсминцы. Меткий выстрел из носового орудия крейсера буквально развалил нос одного из кораблей противника, и тот стал стремительно тонуть. После этого случая германские эсминцы стали спешно разворачиваться, в результате чего попадание получили еще два корабля. Используя свою быстроходность, они попытались скорее уйти из-под русского огня, и это им почти удалось. Но судьба в виде мины, ранее выставленной русским миноносцем, вынесла свой суровый вердикт экипажу одного из немецких кораблей. Мощный взрыв высоко в небо взметнул огромный столб воды вперемешку с кусками обшивки корабля.

Только два эсминца благополучно вернулись в порт под защиту береговых батарей, повергнув население в новый приступ страха и паники, который усилился повторным появлением над Данцигом самолетов противника. На этот раз они уже не бомбили причал подлодок, а обрушили свой смертоносный груз на сам порт.

«Илья Муромец» долго кружил над многочисленными портовыми сооружениями, выискивая достойную добычу в виде строительных стапелей подводных лодок. Сброшенные вниз фосфорные бомбы вперемешку с обычными бомбами вызвали большой пожар, который с необычайной быстротой перекидывался на соседние здания.

Ему вторил другой огненный собрат, появившийся в районе портовых складов, на которые свой зажигательный груз сбросил второй гидроплан. Весь порт был освещен яркими багровыми сполохами и черными клубами дыма, представляя собой жуткую картину на фоне заходящего солнца.

Наблюдавший его издали капитан Беренс размышлял. Он мог за оставшееся время тральщиками расчистить в прибрежных водах безопасный фарватер для своей эскадры и, подавив береговые батареи огнем линкоров, затем полностью уничтожить порт со всеми портовыми заводами. Все это Беренс смог бы спокойно сделать, имея некоторую временную фору перед немецкими линкорами Сушона, стоящими сейчас в Киле.

За разрушение Данцига с его морскими заводами Беренсу все были бы благодарны, и в первую очередь англичане, несущие огромные потери на море от действия кайзеровских подлодок. Однако командир эскадры решил удвоить ставки и попытаться сыграть по-крупному. Он ограничился лишь повторной бомбежкой со стороны моря, еще дальше засовывая свой меч в осиное гнездо германского рейха.

Комендант порта усиленно бомбардировал кричащими телеграммами Берлин и Штральзунд, взывая о помощи против русских крейсеров и авиации. Контр-адмирал Гопман, командир эскадры легких крейсеров в Штральзунде, первым откликнулся на крики соседа, отправив в Данциг все свои силы – крейсеры «Кельн», «Майнц» и «Кольберг».

Они покинули свою базу рано утром и вскоре столкнулись с тремя русскими крейсерами и группой миноносцев, медленно идущими строем между островом Борхольм и побережьем Померании. Такую медлительность Гопман объяснил малой скоростью авианесущего транспорта, который, по мнению адмирала, противник собирался применить против базы его крейсеров в Штральзунде.

Помня трагическую судьбу «Дортмунда», капитан эскадры коммодор Бользен счел за лучшее отвернуть от врага и разумно дождаться прибытия кораблей Сушона, которые должны были прибыть через час-полтора. И хотя это были старые дредноуты, их десятидюймовый калибр мог сильно надрать задницу зарвавшимся русским свиньям.

Этого от Сушона потребовал сам кайзер, едва только тревожные телеграммы из Данцига легли на его рабочий стол в Шарлоттенбурге. Еще пребывая в радужной эйфории от недавних побед над британцами, Вильгельм расценил вылазку русских кораблей как личное оскорбление и желал немедленной сатисфакции.

Следуя приказу кайзера, вице-адмирал Сушон вывел в море почти всю свою эскадру, оставив в Киле только «Шлезнен», у которого были проблемы с машинами, и линкор проходил текущий ремонт. Гордым строем, рассекая ночные воды Балтики, шли на восток «Ганновер», «Гессен», «Шлезвиг-Гольштейн» и «Дойчланд», на котором держал свой флаг Сушон. У адмирала также были личные счеты с русскими, рискнувшими высунуться из своей норы и осмелившимися показать зубы. Он страстно желал отомстить им за свое трехлетнее безрезультатное сидение на Босфоре и недавнюю неудачу при Моонзунде.

Получив радиограмму от Гопмана, Сушон приказал ему идти на сближение с собственной эскадрой, не вступая в контакт с противником. Не прошло и сорока минут, как противник обозначил свое присутствие появлением в небе самолета-разведчика. Гидроплан пролетел сбоку от немецкой эскадры, внимательно пересчитав число линкоров и эсминцев, сопровождавших главные силы адмирала, и, сделав разворот, быстро удалился восвояси.

В это же время дозорные заметили в море дымы, которые оказались крейсерами Гопмана, идущими на сближение с Сушоном. Адмирал приказал им построиться в кильватерную колонну и следовать справа от линкоров. Едва Гопман осуществил этот маневр, как дозорные заметили дымы русских крейсеров, которые, предупрежденные гидропланом, заканчивали разворот на 180 градусов и спешно устремлялись на восток. Противник был еще вне зоны обстрела, но Сушон твердо знал, что обязательно догонит их.

– Собаки, – мрачно бросил Сушон, стоя на капитанском мостике и наблюдая в бинокль за убегающим противником. – На что они рассчитывали, напав на Данциг?

– Видимо, не принимали в расчет мобильность вашей эскадры, экселенц, – льстиво произнес кто-то из адмиральской свиты, толпившейся за его спиной.

– Глупцы, жалкие ничтожные глупцы. Теперь они полностью заплатят своими жалкими жизнями за это заблуждение.

Увлекшись преследованием, никто не обратил внимания, что вновь зависший над германской эскадрой русский гидроплан неожиданно стал покачивать своими крыльями, явно сигналя своим крейсерам. Результатом этих сигналов стало изменение курса русской эскадры, которая неожиданно стала двигаться на северо-восток, словно пытаясь скрыться за Борнхольмом, берега которого расположились слева по курсу Сушона.

Эти действия вызвали кривую усмешку на лице адмирала. Не отрывая взгляда от окуляра бинокля, он приказал:

– Продолжить преследование врага.

– Русские корабли в зоне поражения, – радостно доложил дальномерщик, и адмирал не замедлил ответить:

– Открыть огонь по врагу!

Прошла минута, и стальные творения господина Круппа приятно для адмиральского уха ахнули в сторону русских крейсеров. Сушон и весь его штаб с радостью взирали, как немецкие комендоры все ближе и ближе клали свои снаряды к бортам кораблей противника. Русские пытались ответить, но что значили их задние шестидюймовки против мощи германских линкоров! Вся объединенная эскадра, словно свора собак, устремилась в погоню за русским зайцем, строго повторяя все его движения.

Сушон собирался вновь взглянуть в бинокль, как неожиданно сильный удар сбил его с ног, и адмирал полетел вперед, при этом сильно ударившись телом об ограждение мостика.

– Что это?! – испуганно пискнул адмирал, распростершись на полу у ног офицеров своего штаба, суетившихся над ним.

Никто не успел ничего сказать, как новый удар, вновь потрясший корпус «Дойчланд», превратил человеческие тела в большую кучу. Были слышны истошные крики:

– Русские мины! Русские мины!

Да, это действительно были русские мины, недавно выставленные миноносцами Беренса, на которые, используя сигналы с разведчика, крейсеры своим ловким маневром отступления завели главные силы Сушона. При этом завели не на край минного поля, куда первоначально шла германская эскадра, а в самую середину минной позиции, с таким расчетом, чтобы в ловушку попало как можно больше вражеских кораблей, и их расчет полностью оправдался.

Летевший вперед на всех парах флагман Сушона сначала угодил на один минный букет, а затем, уже двигаясь по инерции, наехал на второй. Два мощных взрыва основательно разворотили всю носовую часть корабля, проверив на прочность славные изделия мастеров кайзера. К огромному счастью для экипажа «Дойчланда», при взрыве не произошла детонация боезапаса корабля, что очень часто бывало на этой войне. Линкор только сильно осел на нос и накренился на правый борт.

Идущий вслед «Гессен», увидев подрыв флагмана, стал спешно маневрировать и, в свою очередь, тоже наскочил на рога мин, терпеливо поджидавших свою добычу. Взрыв прогремел под левой скулой корабля, его сильно тряхнуло, но особая конструкция немецких кораблей, обеспечивающая им живучесть при подводных пробоинах, не подвела и на этот раз. «Гессен» только основательно осел на нос, дал слабый задний ход и стал осторожно выбираться из смертельной ловушки, боясь задеть винтом новую мину.

Концевые линкоры «Ганновер» и «Шлезвиг-Гольштейн» сумели вовремя распознать опасность, застопорить машины и дать задний ход, благодаря чему спасли свои днища от неприятных встреч.

В одну минуту ровный кильватерный строй германских линкоров сломался, и они сгрудились толпой вблизи подорвавшихся кораблей. Все непрерывно семафорили флагману, запрашивая о его состоянии и ожидая дальнейших приказов. В поднявшейся суматохе все забыли о наблюдении за морем и за это жестоко поплатились.

Решившись на схватку с врагом, Беренс не ограничился лишь одним минным полем, выставленным на пути немецкой эскадры. В рукаве у капитана был еще один козырь в виде английских подводных лодок, затаившихся вблизи западной оконечности Борнхольма. Уходя в поход, Беренс потребовал от союзников в свое подчинение части британских подлодок, базирующихся в Кронштадте. Всю первую часть похода англичане выполняли функции сторожевого охранения, прикрывая русскую эскадру с запада на случай внезапного появления противника, теперь же им отводилась роль засады, и союзники не подвели.

Пропустив линкоры Сушона мимо себя, субмарины спокойно подошли сзади и, словно на учениях, произвели залпы из носовых аппаратов. Главной жертвой нападения бриттов стал «Гессен», только что благополучно сошедший с минного поля. Две вражеские торпеды попали в кормовую часть линкора, вызвав опасный крен судна на левый бок. «Гессен» моментально просел, приняв в свой трюм большое количество морской воды, и от быстрого опрокидывания линкор спасло своевременное затопление экипажем отсеков на противоположной стороне. Однако самое худшее для «Гессена» заключалось в повреждении его винта и рулей, моментально превратившем корабль в полного калеку.

Два других корабля Сушона, «Ганновер» и «Шлезвиг-Гольштейн», отделались одиночными попаданиями английских торпед, поразивших их стальные бока и не причинивших им серьезных повреждений. На «Шлезвиге» была затоплена правая угольная яма, тогда как «Ганновер» стал зарываться носом, что существенно снизило его скорость.

Ринувшиеся на защиту своих кораблей эсминцы не позволили англичанам произвести повторные пуски без риска быть уничтоженными ответным огнем. Сделав свое черное дело, они поспешили уйти, посчитав, что полностью выполнили перед русскими свой союзнический долг. Горя жаждой мести, немцы яростно палили по подлодкам из всех орудий, но без особого успеха.

Еще не успели команды линкоров остыть после атаки с тыла, как в действие вступили главные силы русской эскадры, о чем громким голосом известил впередсмотрящий «Дойчланда»:

– Новые дымы противника прямо по курсу.

– Что, возвращаются русские крейсеры? – прокричал Сушон, который из-за обильного кровотечения из разбитых лба и брови не мог самостоятельно смотреть на море.