Текст книги "Сумерки рая (сборник)"

Зачем ты, Яндекс

 
Зачем ты, Яндекс, все опять запомнил?
я не просил тебя запоминать,
я не хочу на чьей-нибудь ладони
Чужой свои дела считать.
 

И я стою в толпе людей

 
И я стою в толпе людей
как часть ее живая,
мы здесь вдали от новостей,
единственно внимая,
 
 
над нами хора льется песнь
печально-вековая,
нам хлеб дается этот днесь,
долгов не занимая.
 
 
Вот старичок, степенный сам,
с лучистыми глазами,
воздевши руки к небесам,
уж слился с небесами.
 
 
ему не нужно объяснять
и нам уже не нужно,
к кому вернемся мы опять,
пройдя путем окружным.
 
 
Звучит средь женщин и детей,
глазенки трущих сонно,
мотив певучий слов-теней
молитвы монотонной.
 
 
Здесь всяк стоит теперь народ —
и кто на всякий случай,
и тот, кто, свой спасая род,
стяжает дух могучий.
 
 
Кто ближе к небесам стоит?
Почем же знать мне это?
Упрямо лишь душа просит
простить и то и это…
 
 
И не с руки мне в этот час
пускаться в объяснения,
таинственно иконостас
способствует забвению.
 
 
стою, смотрю я сквозь него,
не веря объяснениям,
теперь держусь лишь одного —
хватило бы терпения.
 
 
Но льется, льется слов река,
кто входит, кто выходит,
хоть даже и издалека —
что не терял, находит.
 

История одной неистовой жизни

 
Наполнен
энергией
красного
секса,
хоть слова
такого
тогда не учили,
но рифмы
твои
мы запомнили с детства,
а ты
уж давно
поселился
в могиле.
 
 
могиле не той, что, землей зарастая,
чуть грустною нежностью светит,
а той, что во крови и лжи утопает —
в России никто ни за что не ответит.
 
 
зачем ты пришел в этот мир обреченный,
от ангела крыльев бесовская тень?
Наивною совестью облеченный,
ты ночь перепутал – подумал, что день?
 
 
Ковал ты кадры
советской
стране
назло
буржуазной
Европе
 
 
и окнами РОСТа явил ты вполне
размер нарастающей …бомбы.
 
 
женским обаянием пытаясь закрыться
революционно ориентирующейся проститутки,
хоть от ласки ее потом не умыться —
молодым и в пропасть летишь под прибаутки.
 
 
совесть под прямым углом зигзагами красными
думать не позволяет завитками безопасными,
зелеными яблоками не наешься досыта —
да ноги не несут в общее корыто…
 
 
вот такая судьба случилась,
а могла ли иная быть?
Но ведь все, что задумано, – получилось!
Новую планету открыть!
 
 
И мы ее изучаем теперь…
но вот странность – революции той давно уж закрыта дверь,
а голос твой все звучит и звучит,
поэзия совести не замолчит.
 
 
поэзия молодости без оговорок и апелляций,
выраженная языком слов и пролетарских анимаций,
и стиль этот даже стал модным вновь,
наверное, потому что в нем тоже говорит любовь,
 
 
наполненная молотами
и бицепсами нарисованными,
женщинами с грудями выпуклыми
(ни с кем не согласованными),
что-то в глубине каждого к этому тянется,
если про расстрелы не вспоминать —
вполне даже глянется.
 
 
но светит, светит сталинская улыбка хитрая,
кто на фотографиях видал —
зрелище самобытное!
и сказано было:
этот поэт – лучшее, что у нас (у них) есть —
а ведь Демьянов разных было
у него не перечесть!
 
 
А если кто ранее не слыхал,
то вождь и сам стишата по молодости писал,
и между прочим, в основном про любовь,
видимо, все мы грызем эту банальную морковь.
 
 
Но любовь без совести извращается,
и иначе у нее не получается,
а любовь вместе с совестью долго не живут —
лопнут слишком быстро и в вечность канут.
 
 
но не стала пугающая прямота
пыльным антиквариатом,
до сих пор слышится она трескучим раскатом,
выражаясь в гримасе пересохших губ,
но все-таки играющих на флейте
водосточных труб…
 
 
Какой ноктюрн сыграем мы, ребята?
Останется от нас хотя б блатняк?
И будет ли хоть кто-нибудь когда-то
про нас хоть что-то помнить, хоть пустяк?
 

Ищут

 
Женщины ищут в мужчинах любовь,
но на грубость наталкиваются вновь и вновь,
а они всё ищут и не понимают, почему
он не ценит принадлежность ему одному.
 
 
Вот и бросаются в страсти безбрежные,
холодные по сути, те, что должны быть нежные,
и идут на любые испытания,
лишь бы доказать неразделенной любви признания.
 
 
и опять грубость использования ее (необъяснимая,)
и вновь предложения неудобоваримые.
Когда же это кончится непонимание,
немое согласие против невнимания?
 
 
Может, это и удобно кому-то, но я против,
грубость убивает, не помянув и обратно не воротив.
Будущее – за женщинами за рулем:
может, и тихо поедем, но никого не собьем!
 
 
Мужчина тоже ищет, но не знает чего —
наверное, в женщине отразить себя одного.
но вот загадка – растворы не смешиваются,
поиск по жизни и вопли немые не уравновешиваются…
 
 
Выпей вина и расслабься, дружок,
дай молча себя вписать в этот кружок,
где ты не будешь больше печалиться ни о чем
и чудесно окажешься (временно) ни при чем!
 

Как давно уже я заявлял

 
Как давно уже я заявлял,
стихи невозможно слушать,
лучше их, окрыляясь, читать
(даже можно при этом кушать).
 
 
Это сразу легко понять,
слушая голос старых поэтов —
даже если рискнуть и начать,
можно много утратить на этом.
 
 
лишь глаза пробуждают мечту,
ту, что в буквах запрятана дивно.
И ушам не понять красоту,
без проверки поверив наивно.
 

Как хорошо

 
Как хорошо средь ночи, засыпая,
представить, как назавтра новый день,
рождаясь в стуке рельс, звонках трамвая
уже расставил сети перемен.
 
 
и будет все иначе, чем сегодня,
для всех, кто спит в полночный этот час,
и радостно закрутят хороводы,
всех вместе перемешивая нас.
 
 
Лишь в этом, думается мне, значенье утра,
я это знание пронес через года,
услышать сквозь тревожный сон нетрудно
то, что ведь, впрочем, не скрывалось никогда.
 
 
и если ты уже прошел полжизни,
полмира и его шальных забот,
ты все равно заметишь это мигом
с утра – все снова, не наоборот!
 

Малая Павловская

 
Когда белым укроет землю,
Видится все иначе,
Улицы прекрасному внемлют,
Наготу прикрыв и не плача,
 
 
Бороды отпустив
Водосточным трубам,
Лишь светом окон тепло открыв,
Замерзающим глазам и губам.
 
 
Жизнь собирается тогда внутри,
К пальцам холодом прекращаясь.
И зря ты душу меж ладоней не три,
Пусть остынет она, возвращаясь.
 

Когда ждешь ты один на один

 
Когда ждешь ты один на один,
Не один, но на пару с тревогой,
И с самим лишь собою един
И с своей непонятной дорогой,
 
 
С жизнью тепленькой ты на один,
Изнутри дерзко зрящей вокруг.
Но никто не стоит впереди,
И никто не оглянется вдруг.
 
 
Живет, конечно, и стадное чувство,
И можно вместе пойти погулять,
Но, пройдя немного, почуешь грустно,
Что опять ты один, и опять!
 
 
В этом и есть пружина жизни,
И все как один – один на один.
Но не каждый же день на этом киснуть,
Завтра есть то, что стоит впереди.
 
 
Выключив Сегодня, окажешься в Завтра
И Завтра не выключится никогда.
Именно этим живут космонавты,
Когда ноги запутались об провода.
 

Кошка и мышка

 
Когда играешь с мышкой ты,
наверное, думаешь, что кошкой
ты лапку тянешь к ней из темноты,
доверчивой и глупенькой немножко.
 
 
Когда играет с кошкой мышь,
она заранее знает роли,
и писк ее не слышен лишь
тому, кто не сличал пароли,
 
 
известные в игре на поддавки,
в которой мышь не знает пораженья,
и кошкиной хватающей руки
не спросит изменившегося мненья.
 
 
И поздно кошке петь теперь отбой,
в когтях уж трепетно забилось мышье сердце,
и кошка не владеет уж собой —
закрыта кошке выходная дверца.
 
 
кто кошка здесь, кто мышь – не разберешь!
но ясно, что попалась кошка эта,
и кто в кого вцепился, не поймешь —
вдруг кошка догола уже раздета,
 
 
теперь уж мышка кошкою урчит,
а кошка под когтями ее плачет,
и правда кошкина теперь уже молчит
под мышкиной законною удачей.
 

Когда царит плохое настроение

 
Когда царит плохое настроение,
становишься ты в этот миг старей,
и необузданное нетерпение
задует сразу изо всех щелей.
 
 
беспечную и глупую веселость
назавтра сменит жгучий страх тревог,
чтоб головы поднять уже не смел ты,
а может быть, уже бы и не смог.
 
 
грусть порождается воспоминанием,
хотя вокруг так много новых лиц,
и хочется их охватить вниманием —
незваных женщин с поступью цариц,
 
 
мужчин с внимательным ревнивым взглядом,
детей зовущих в радостный эфир,
а более всего – тебя увидеть рядом
и наш оживший из вопросов мир,
 
 
трепещущих угольев жар неспешный,
производящий запахов настой,
вполоборота взгляд очей прелестный,
просящий робко свой вопрос простой.
 

Колыбельная

 
Громко лаяли собаки,
тихо мышка пол скребла.
– Знаешь, там окно во мраке.
– Да, я знаю, я нашла.
 
 
расскажи мне все сначала:
как мечтал ты обо мне,
как я слушала, молчала,
жмурясь наяву во сне,
 
 
как потом все это сбылось,
что-то вправду, что-то нет,
как все сбылось и открылось,
и на все пришел ответ,
 
 
как сначала лишь вопросы
взгляды прятали с укором,
заплелись вопросы в косу—
а распались вдруг узором,
 
 
а казалось, не смогла бы
я сама распутать сети,
оказалось, и не надо,
все устроено на свете!
 
 
Наперед ведь и не знаешь —
жизнь на ощупь познается,
только кажется – теряешь,
а потом само найдется!
 
 
Не загадывай напрасно,
верь, не бойся, лишь проси.
каждому найдется счастье
на бесхитростном пути…
 
 
уж в ночи умолкли звуки
только мышка пол скребет.
Заплелися наши руки,
вечность скрип не разовьет.
 

Концентрат любви, зачем нужна поэзия

 
Поэзия в банальном, узком смысле —
игра словесных пазлов в голове,
качанье слов на хлипком коромысле,
капелью импульсы рождая в тишине.
 
 
Здесь в каждой капельке содержится признанье
того, что было, и того, что ждешь,
в чужих глазах засветит узнаванье —
раз он нашел, то, значит, ты найдешь!
 
 
Чужой души глоток испив, смакуя,
ласкает нёбо концентрат любви —
в стихах он выражается, ликуя,
в стихах пульсация его крови.
 
 
Стихи – взаимное проникновение,
и не с чем глубину его сравнить.
как сводит в животе от наслаждения,
так между душами восторга тянет нить.
 
 
Но делают ошибки часто люди,
как руки судорожно ощупью впотьмах,
и видимо, так никогда не будет,
чтоб каждому почувствовать в руках
 
 
Живое сердце, этот странный орган,
что больше мучает, хоть радость и дарит,
а из каких противоречий соткан,
и самому себе не объяснит.
 

Крит

 
Из раздражающих вопросов на таможне,
очередей меж потных (пьяных) лиц,
вопросов – это можно иль не можно
вдруг вырастает южных теней лик
 
 
и запах теплый, что ворвался в двери,
смыл за собой неспешный самолетный гул
и сделал так, что сразу я поверил,
во что потом я верить не смогу.
 
 
Ведь это Крит – совсем такой, как прежде!
Хоть не бывал там прежде никогда.
Ведь этим южным запахом надежды
проникнешься хоть раз, но навсегда.
 
 
И вот немного нетерпения и муки,
чуть-чуть прочемоданной суеты —
и вот уже заботливые руки
снимают тень печали и тоски,
 
 
И шелест пальм и ветер придорожный
тебя ведут в огней ночную сень,
где смысл кажется таким глубоким,
но двигаться вдруг почему-то лень
 

Кто-то спит

 
Кто-то спит, стихов не пишет,
кто-то водку ночью пьет,
ну а мы друг друга слышим,
дорог нам наш хоровод.
 

Ленинград-Петербург, кружева

 
Ленинград-Петербург, кружева,
Белый с черным над всем – синева,
Серый с желтым, как будто и нет,
Не сказал, где на это ответ.
 
 
На открытке – три линии, свет,
Черных веток контрастный ответ.
Синий иней на них или нет?
Это тоже ответ или нет?
 
 
Или нет, может, вновь или нет?
Надоел тебе этот ответ?
Надоел этот милый ответ,
Петербург – это да или нет?
 
 
Лед, чугун, синева, серый свет,
И опять – это да или нет?
Не сойти бы с ума в этот век,
Ты от века такой и навек.
 

Люблю я вечерне-ночную пору

 
Люблю я вечерне-ночную пору,
когда уже страсти утихли,
и крики дневные в глухую нору
забились, и съежились вихри.
 
 
Лишь тикают часики тихо в ночи,
и тускло от чайника светит,
что собрано за день – за час расточи,
а ночь тишиною ответит.
 
 
Ты с ней, с тишиной, говори не спеша,
пока сам себя не услышишь,
ты нежно смотри на нее, чуть дыша,
как будто совсем уж не дышишь.
 
 
Я в эти часы ничего не боюсь —
что было, уже отгремело,
а то, куда завтра опять устремлюсь,
в реальность пока не созрело.
 
 
За поздним закатом зажжется рассвет,
но то будет завтра, быть может,
обманчивый «да» и спасительный «нет»
еще на немного отложит…
 

люблю я создавать, неважно что

 
Люблю я создавать, неважно что,
хотя бы только чувствие уюта,
лишь только не играть бы мне в лото,
где в никуда устроена каюта.
 
 
Поэтому я покупаю нить —
неважно, сколько стоит, но цветную,
и молотком по пальцам стоит шить
мою лишь ткань, единственно такую.
 
 
Дешевые я вещи покупал,
едва лишь только денежки случались,
и красотой обманчивой позвал,
когда правдивая давно кончалась.
 
 
И вот я понял – дело не в цене!
Она не может с красотой сравниться!
Простое, сложное – все наравне,
когда уж дней уходит вереница.
 
 
Стою я очередь за мишурой —
едой, посудой, простынями,
и счастлив я, пока покой
пребудет над моими днями.
 
 
не каждый это может спеть —
кого-то жизнь скрутила в падлу!
Ведь захотеть, но не иметь —
уметь с улыбкой это надо.
 

Меня ты чай звала попить

 
Меня ты чай звала попить,
а я уж думал, что не нужен
тебе мой голос и делить
себя не станешь – не разбужен,
 
 
или заснул уже тот зов,
что нес тебя ко мне взаимно
глазами оброненных слов,
красноречиво так и оттого наивно.
 
 
а оказалось – нет! И чай
предлогом стал твоим случайным,
попыткой как бы так нечаянной
признаться как бы невзначай.
 
 
О радость! Больше и не надо!
Так, значит, ты была моей,
когда я видел лишь преграды
вокруг стыдливости твоей.
 
 
Чего тогда я опасался?
Откладывая на потом,
мечты лишь пальчиком касался,
слов не найдя немевшим ртом…
 
 
Вот и сейчас, все так же тихо
я уклонился от игры,
кивнул с улыбкой, извинился —
и отложил все до поры…
 

Мои стихи

 
Мои стихи, быть может, не совсем стихи,
поэтому и не всегда они родятся,
всего лишь мыслей зарифмованной строки
способность на экране появляться.
 

Мужской журнал

 
Извращены, пресыщены мы нашим веком,
всего полно, вот он и не стоит —
извечный стержень, что нас человеком,
мужчиной делает, пока огнем горит.
 
 
Почуяв только удовлетворение
желанное, далекое, увы,
одним лишь запахом знакомым наслаждения
он щупает голодные умы.
 
 
Ему неведомы приличья изначально,
он хочет видеть только свой предмет,
и опускается и никнет он печально,
не встретив вожделению ответ.
 
 
Но научился век технологичный
формировать потребности товар —
вставал досель под голос мелодичный,
теперь не лечит обнаженности кошмар.
 
 
Конечно, нынче век мужчин – не спорю,
младенцы знают, где у ней губа,
но тот, кто драме этой жадно вторит,
любви уж не познает никогда.
 
 
А ведь она не в бедрах и не в грудях,
она в желанье слиться каждый час,
поманит тело, но и не разбудит
мечты желанной проявления в нас.
 
 
Схвати ты женщину голодными руками,
не зная даже имени ее, —
останется лишь холод после с вами
и ощущение такое, ё-моё…
 

Мы живем

 
Конечно, мы братья и сестры,
живущие все на одной земле,
но больше, чем братского, в нас животного,
слепо бродящего во мгле.
 
 
Каждый об этом, похоже, знает,
хотя и понимает, быть может, не вполне,
эх, далеко еще тянуться до рая!
А хорошо бы попасть туда и тебе, и мне!
 
 
Индустрия животное наше оберткой цветной прикрыла —
глянец, унитаз, комфорт во всем,
за улыбкой и помадой не видно рыла,
быть может, и жадного, но и веселого притом.
 
 
Любовь братская на жалость порой пробивает,
иногда просто улыбкой дарит,
когда же это случится – никто точно не знает,
хотя многое об этом вокруг говорит…
 

На часах одиннадцать

 
На часах одиннадцать,
Пятница страстная,
Крест уже поставлен,
Он уже на нем.
 
 
И души смятение
Чутко прерывая,
Птичий гомон щедрый
За солнечным окном.
 
 
Отразись, мгновение,
Разрешись, раздумье,
Тяжкие сомнения
В уши не стучат.
 
 
Правда светит ясно
Сквозь камни преткновения.
Не найти вам лучшую —
Вот они кричат.
 

Навстречу солнцу и лыжне

 
Навстречу солнцу и лыжне,
среди снегов безбрежных,
легко тебе, и даже мне
не вспомнить грусти прежней.
 
 
Одни лишь кручи впереди —
их чувствуешь ногами,
на них быстрей вперед лети —
нет страха между нами!
 
 
Один азарт, веселый гон —
скорей, еще быстрее!
Трескучий сосен перезвон
морозом кожу греет.
 
 
И друг за другом мы гуськом,
дыша одним дыханием,
вдруг ощущаем перелом
в глубоком подсознании.
 
 
Его не выскажешь стихом,
лишь окриком гортанным,
клубясь морозным воздухом
и радостью спонтанной.
 

Не все так просто

 
Не все так просто, ведь табак
Микробов, детка, убивает,
А коньячок, да и вино
Тугие мысли развевают
 
 
Про первое читал я сам,
Второе испытал на деле.
И вот совет теперь я дам,
Не прятаться же в самом деле!
 
 
Себе я смолоду все прописал —
Потом когда-нибудь отброшу!
Но как-то вот не перестал
Тащить в себе я эту ношу.
 
 
Быть может, от избытка чувств
Второе, первое спасает
А может, сети перегруз
Оно, как фаза ноль, снимает…
 
 
Привычка властвовать собой
Уводит бег от чаши этой,
А может, тихая любовь
У печки нашей недогретой.
 

Невский экспресс

 
Стучат колеса сердцу в такт,
тревожа свет вагонный,
здесь все неправда, все не так,
за дверью мир бездонный.
 
 
Из темноты метет метель
на белые завалы,
а поезд мчит меня к тебе
сквозь времени провалы.
 
 
Качаясь, фонари, как встарь,
пронизывают светом
пространства темноты алтарь,
не находя ответа.
 
 
Я полусплю-полуживу,
оставил на перроне
я время, пульс и суету —
их нет теперь в вагоне.
 
 
Из ниоткуда в никуда
мы мчим по расписанию,
здесь только чай и провода
достойны созерцания.
 
 
Здесь нет людей, одни места,
заполненные вяло,
здесь нет любви, одни глаза
опущены устало.
 
 
Вообще здесь нету ничего,
все ясно без вопросов,
лишь каждый хочет одного —
выжить среди торосов.
 
 
Из темноты опять метет
на снежные завалы,
и я пока лечу к тебе
сквозь времени провалы.
 

Нужна такая

 
Нужна такая, чтоб всегда с тобой
глаза в глаза за жизнью гнаться
и пониманья звук немой
помог душе не напрягаться.
 

О женщинах

 
О женщинах написано немало,
хотя зачем? Ведь ясно всем давно,
что что бы там такого ни звучало,
на ум мужской приходит лишь одно.
 
 
Наверное, можно в этом признаваться
и заплестись в таинственную нить,
хоть и не хочет – ждет она, чтоб сдаться,
кусочек вечности собой еще продлить.
 
 
Я вас любил, любовь еще, быть может,
угасла, не угасла – все равно!
ей это не вредит и не поможет—
она уже все поняла давно.
 
 
Ей трудно без тебя, с тобой – труднее,
ей без тебя опасно, но легко,
как быть тебе в такой простой затее,
особенно когда ты далеко?
 
 
Отдать большой поклон мобильной связи:
Слова соврут, но голос – никогда!
Не управляется душа с собой в экстазе.
Ты не вини ее, хотя бы, лишь, тогда…
 

Обиды

 
Купил кусочек мыла я и смылил его весь,
остался лишь обмылочек печальный,
и вот смотрю я на него в молчании —
мне с ним обиды легче перенесть.
 
 
Обиды в жизни жизнью станут сами.
Да, знаю, многие лелеют их свой век,
но я живу без них под небесами,
обиженный с кусочком мыла человек.
 

Одуванчиковый рай

 
Смыло радостью сомнение,
зелень льется через край —
мая чудное видение,
одуванчиковый рай!
 
 
Вот и вновь его встречаем
на поляне средь цветов
здесь свиданье назначает
солнца луч из облаков.
 
 
Сколько раз еще придется
встретить майскую зарю?
О, теперь уж точно знаю,
чем дышал всю жизнь свою.
 
 
Радость запахом сирени
разлилась по облакам,
как полуденные тени
не развесишь по рукам,
 
 
так и жизни не поймаешь
отражение и след,
в мае маяться не станешь,
хочешь этого иль нет.
 
 
Май тринадцатого года,
ты как раньше или нет?
Прожужжи мне с небосвода
пчелкой правильный совет.
 
 
Разбуди от тени серой,
чтоб заснуть в мечте твоей,
легким сделай дух и тело,
чтобы и в пропасть веселей.
 

Оставь себе

 
Из всех грехов оставь себе любовь —
я не о той, что к ближнему печется,
а той, которая зовет все вновь и вновь
и с древних пор страстным грехом зовется.
 
 
Ее не обмануть, не растворить,
хоть снадобий придумано немало,
природы голосом умеет говорить
так убедительно, что вновь начнешь сначала,
 
 
однажды уж пройдя весь этот путь
невольными упрямыми глазами,
немногие смогли с него свернуть,
хоть и бывает он умытым лишь слезами.
 
 
За что же ноша нам такая вот дана?
ужели только тяга к размноженью,
когда гормонами застелены глаза,
толкая от безумства к наслажденью?
 
 
И посмотреть – кругом глаза горят,
везде, где только ходят люди,
хотя открыто и не говорят,
но каждый сам в себе о том рассудит,
 
 
чего хотел бы он, но не имел,
чего она бы так желала ненасытно,
и почему ты вдруг опять сомлел,
увидев то, о чем мечтал годами скрытно.
 
 
Не верю тем, кто этим не болел,
ведь все одной питаемся мы пищей,
и воздухом мы дышим наравне,
и одинаково и видим мы, и слышим.
 
 
В любви мы тоже одинаково слабы,
калечит не любовь, а пресыщение.
так как же выбраться из этой ворожбы?
Иль продолжать скрывать свое сомнение?
 
 
Не призываю я, конечно, ни к чему,
нельзя пустить катиться под откосы
ни нравственность, ни веру, ни молву,
чем заплетаются противоречья косы.
 
 
и где та грань, которая любовь
и грех между собою разделяет?
У каждого своя она и вновь
решительность к сомненьям прибавляет.
 
 
Не надо ни пугать и ни травить,
не надо и клонить к свободе нравов,
лишь уваженье человечности привить,
чтоб меньше было нам глотать отравы.
 

Папа работал, шуметь запрещал

 
«Папа работал, шуметь запрещал» —
видно, он днем писал, не по ночам.
как это здорово, рифмы кайму
запеленать не себе одному!
 
 
Но, скажем честно, сегодня прошел
век поэтический, но не ушел
в душах поэзии сладкий гормон
и теребит, без сомнения, он
 
 
в юных сердцах – неумолчный мотив,
в душах испытанных – аперитив,
в нас остальных – незаметный излом,
тот, что готовит веков перелом,
 
 
тот, что стучит революцией в грудь,
и ведь уже ничего не вернуть!
Тот, что скучает по чистой реке,
верной-текущей – внутри-вдалеке.
 

Поэт в России

 
Поэт в России даже не поэт,
сама Россия больше не Россия,
и никого об этом не спросили,
и не с кого потребовать ответ.
 
 
Лишь все легонько руку приложили,
ведь надо было как то выживать —
крестами полотенца вышивать,
когда пасьянсами нам судьбы разложили.
 
 
И вот мы выживали, даже жили,
как нам казалося порою иногда,
и проносились мимо поезда,
а мы им шпалы с песней уложили.
 
 
Нас больше не обманешь, это факт,
как обмануть, кто ни во что не верит?
Не отдавать себя за просто так,
хоть это трудно – лезть в открыты двери.
 
 
А что такое это «просто так»?
Поди-ка, откажися от зарплаты?!
И шпала вновь осталася в руках,
к которым приросла уже лопата.