Текст книги "Блудные братья"

– Надеюсь, что да, – сказал Носов. – Тот редкий случай, когда весь бардак, творящийся в вашем драгоценном мире, мне по нраву. Лучшей операции прикрытия и не изобрести! С точки зрения эхайнов захватить такой мир не составит большого труда, а спалить его к чертовой матери – дело чести любого воина… – Понтефракт скривился, как от приступа зубной боли, и полез в карман за сигарой. – Это, так сказать, пессимистический вариант. Нейтральный же состоит в том, что эхайн прибыл сюда из непонятных нам соображений, впрямую связанных с Кодексом Эхлидх. Например, он решил доказать себе – или второму лицу – проницаемость земной обороны. Поспорил с кем-нибудь… или в карты проиграл…

– Карточные игры среди эхайнов не распространены, – ввернул Блукхооп.

Носов долгих десять секунд молча таращился на перламутровую капсулу, в окошке которой хладнодушно мерцал огромный выпуклый глаз.

– Тогда в лото, – сказал он наконец. – Разве это принципиально?.. И доказал, беспрепятственно миновав все фильтры тритойских космопортов и явившись на концерт Озмы. В его глазах это унижает противника и свидетельствует о его отвратительной мягкотелой беспечности и боевой несостоятельности. То, что на Эльдорадо по определению нет никаких фильтров, для нормального эхайна никогда не будет понятно. Как это можно обойтись без удостоверений личности, виз и аусвайсов? Особенно в прифронтовом пространстве? Так мы воюем, едрена вошь, или нет?!

– Наполните же наши сердца и оптимизмом, – кротко попросил Понтефракт.

– Есть и оптимистический вариант. Эхайн прибыл в Тритою с единственной целью – послушать концерт Озмы.

– У-у… – тихонько взвыл Понтефракт.

Агбайаби саркастически улыбался.

– Вообще-то из слов Ахонги следовало нечто похожее, – с сомнением сказал Кратов. – Ему показалось, что эхайн испытывал громадное внутреннее напряжение.

– Господин Ахонга может верно интерпретировать внешние признаки эмоциональных проявлений эхайна? – спросил Понтефракт сварливо. – Он знает, как отличить эхайнский гнев от эхайнского спокойствия? Отвращение от блаженства?

– Вас потрясло бы сходство, – как всегда, загадочно промолвил Блукхооп.

– Ну, я тоже в это не верю, – заявил Носов. – С чего бы мне быть оптимистом, при моей-то информированности?.. Так что остается предположение третье.

– Ну же, не терзайте нас, – сказал Понтефракт страдальческим голосом.

– По сути, оно существует на стыке между первыми двумя. Эхайны действительно готовят вторжение. Эхайны действительно имеют здесь агентурную сеть. К тому же, они знают о существовании этого высокого собрания и располагают записями наших конфиденциальных бесед. Как известно, им даже удалось нечувствительно вживить «жучок» одному из нас в мышечную ткань.

– Что такое «жучок»? – спросил Грозоездник. – Речь идет о каком-то небольшом инсектоиде?

– Так на профессиональном жаргоне контрразведчиков называют медиатранслятор – миниатюрное следящее устройство, – разъяснил Носов.

– И что же, мы здесь беседуем, а этот эхайнский «жучок» за нами следит?!

– Мы его удалили и пытаемся использовать для передачи дезинформации. Надеюсь, он был единственным… – Носов замолчал, уперевшись остекленелым взором в капсулу Блукхоопа и о чем-то напряженно размышляя.

– Доктор Носов, – негромко окликнул его Агбайаби.

– Простите, – сказал тот, выходя из ступора. – На чем бишь я… Так вот: не ограничиваясь банальной разведывательной деятельностью, эхайны хотят нанести нам какой-то упреждающий парализующий удар. Унизить нас, указать нам на занимаемое нами место в галактической иерархии, потрясти нас невиданным кощунством, вселить в нас ужас и тем самым обезоружить перед лицом безжалостного противника. Продемонстрировать, что наши ценности не имеют для Эхайнора ни малейшего значения.

«Вы можете вообразить кого-то, способного на подобное святотатство?» – сразу вспомнил Кратов.

– Эхайны хотят убить Озму, – ровным голосом сказал Носов.

8.

Грозоездник с лязгом перебрал жвалами.

– Не понимаю, – признался он. – Этот отдельный человек, Озма, действительно много значит для вашей культуры?

– Наша Федерация состоит из разных этносов, – сказал Агбайаби. – Между некоторыми до сих пор сохраняются давние и глухие трения. Все же, у нас была бурная и кровавая история… Один мир может питать предубеждение к другому. Один народ может не доверять другому. Один человек может не любить другого. Озму – любят все. Размеры творческого вклада Озмы в нашу культуру оценит время. Но в настоящий момент она – то, чему поклоняются.

– Идол, – лаконично пояснил Кратов.

– А, так здесь присутствуют религиозные мотивы! – воспрял духом Грозоездник.

– Ни в коей мере, – возразил Агбайаби.

Арахноморф озадаченно умолк.

– Озма, – сказал Носов. – Подлинное имя – Ольга Флайшхаанс. Родилась в 115 году в местечке Сиринкс, планета Магия. Биографические сведения отрывочны и скупы, очевидно – она заботится об ореоле тайны вокруг своей персоны. В раннем детстве обнаружила удивительные музыкальные способности. Абсолютный слух, не по-детски сильный голос необычного тембра. Несомненное дарование в области композиции… Выступала с Большим академическим оркестром города Элуценс на гастролях, была услышана маэстро Ла Фьямма, оценена по достоинству и приглашена для продолжения образования на Земле. Где и провела восемь лет. Высшая школа вокального мастерства в Риме, стажировка в «Ла Скала», в Мадридском королевском театре… В пору взросления голос Озмы, тогда еще – Ольги Флайшхаанс, претерпел неизбежную мутацию, однако самым удивительным образом. Его диапазон увеличился на три октавы, и при определенных усилиях со стороны вокалистки в нем стали появляться мужские форманты. Я не специалист, но знатоки говорят, что такого голоса никогда не существовало ни на Земле, ни на Магии, ни где-либо в пределах Федерации… В возрасте двадцати двух лет Ольга Флайшхаанс начинает активную гастрольную деятельность, все более отходя от классического репертуара. Она экспериментирует в области авангардного джаза, но каноны и стандарты этого музыкального течения ее сковывают. Впрочем, ее старые записи, например, концерт с квартетом Фоззи Шепарда, неискушенного зрителя и по сю пору разят наповал. Ходят легенды, что после того, как Ольга исполнила «Литл Биг Блюз» на Нью-Орлеанском традиционном ночном сешне 138 года, его автор Гас Гилкрист разбил свою знаменитую гитару, покинул зал и на два года отказался от публичных выступлений, предаваясь чудовищному пьянству, разгулу и самоуничижению. Потому что юная и, что особенно унизительно для орлеанского джазового братства, белая певица даже не американского происхождения вскрыла своим голосом такие глубины в этом, скажем прямо, непростом для самого изощренного исполнителя произведении, о каких не подозревал сам его создатель. И какие при самом великом напряжении фантазии и голосовых связок никогда не смог бы воспроизвести, не говоря уже о том, чтобы превзойти…

– Я слышал эту легенду, – с воодушевлением подхватил Понтефракт. – Все кончилось, когда Ольга пришла в халупу Гилкриста, перебила все его бутылки, разогнала всех его баб, влепила самому маэстро пощечину, закатила феерическую истерику и потребовала, чтобы он не валял дурака. Трудно поверить, но это подействовало. Они провели вместе одну ночь, и присутствовавший при этом Фоззи Шепард сделал запись их пятичасового сешна, в котором и сам принял посильное участие. Пиратская запись ходит по рукам под названием «Ночной кошмар в Пайлоттауне». Зрелище впечатляющее: пьяный старик-негр в соломенной шляпе и шортах, с шестнадцатиструнной акустической гитарой в мозолистых лапах, роскошный мулат в сакраментальных белых штанах, белом же пиджаке и белом галстуке «кис-кис» за расстроенным музейным синтесингером и зареванная белая соплячка в джинсовом комбинезоне поют «Колд ин хэнд блюз»…

– Послушайте, Бруно, – нервно сказал Агбайаби. – Вы не могли бы мне достать эту запись? Хотя бы на время? Я и не знал, что она существует…

– Эльдорадо – планета пиратов, – с гордостью объявил Понтефракт, – и Тритоя – столица ее!

– По-видимому, это был один из последних джазовых экзерсисов Ольги Флайшхаанс, – сказал Носов. – Со 140 года она выступает в жанре, который с большой натяжкой можно назвать «популярной музыкой». Ее дебют состоялся на ежегодном фестивале в Вудстоке, где она с огромным блеском исполнила программу собственных сочинений в стиле, близком к «пауэр-болт», но таковым не являвшемся хотя бы потому, что в поношение традиций Вудстока Ольга пела на родной латыни, точнее – на новолате, магиотском диалекте. Ее не отпускали со сцены три часа, у нее кончился репертуар, в отчаянии она спела вначале «Hey Jude», а потом без перехода «Miserere», но и это не помогло. Тогда она в совершенной оторопи исполнила «The Way Old Friends Do»[10]10
  «Hey Jude», слова и музыка – Пол Маккартни, группа «Битлз» (1968 г.). «The Way Old Friends Do» («Как поступают старые друзья»), слова и музыка – Бенни Андерсон, Бьерн Ульвеус, группа «Абба» (1980 г.).


[Закрыть]…

– Это такая старенькая, простенькая в мелодическом плане вещица с глубоким латентным драйвом, – жмурясь от удовольствия, сказал Агбайаби. Кратов покосился на него с изумлением: он и представить не мог, что этот старец увлекался чем-либо еще, помимо ксенологии.

– …Но Озма этот драйв пробудила и усилила во стократ, – ухмыльнулся Носов, – так что весь Вудсток единым духом рухнул на колени и не вставал еще битый час, требуя продолжения. И лишь приезд легендарных «Морайа Майнз» спас положение.

– Истинно, – подтвердил Понтефракт. – Попники так ее и называли: «Бич Божий», «Внезапная смерть»… Если на фестивале или концерте появлялась Ольга Флайшхаанс, остальные участники могли убираться восвояси – никто их и слушать не станет, с их чепуховой музыкой и ничтожными голосами.

– Серьезные специалисты полагают, что именно благодаря феномену Озмы современная массовая культура пришла в беспрецедентный упадок, – продолжал Носов. – Между тем как классическая музыка и в определенной степени музыкальный авангард переживают настоящий бум… Так или иначе, в 141 году Ольга Флайшхаанс приняла сценический псевдоним «Озма», собрала собственную концертную труппу из единомышленников и с непреходящим успехом гастролирует по Галактике. Большинство исполняемых композиций – ее собственного сочинения. С ней сотрудничают выдающиеся аранжировщики современности – Ла Гуардиа, Деллафемина, Белоцерковер. Хотя и ее аранжировки отмечены бесспорным талантом. Возьмем, к примеру, ту же «Cantilena candida»…

– Что означает ее псевдоним? – спросил Грозоездник.

– «Губы ее были алы, глаза сияли, как алмазы, – едва заметно улыбаясь, сказал Агбайаби. – По плечам струились золотистые кудри»[11]11
  Л. Ф. Баум. Страна Оз. Пер. с английского Т. Венедиктовой.


[Закрыть]…

– Он взят из старинной детской книги о волшебной стране, – объяснил Понтефракт. – Страна называлась Оз, а правила ею прекрасная принцесса Озма. И жили там самые невообразимые существа. Совсем как в нашей Галактике.

– Вы хотите сказать, что эта певица полагает себя властительницей Галактики? – уточнил Грозоездник.

– В определенном смысле так оно и есть, – хмыкнул Понтефракт. – Во всяком случае, ни одна из планет Федерации не возьмется это оспаривать…

– Даже Амрита, – осклабился Агбайаби, – что, подобно киплинговской кошке, «гуляет сама по себе». Озма завоевала их единственным концертом собственных интерпретаций Ригведы в стиле «рага-стрим».

– Но мы даже не воспринимаем большую часть вашего акустического спектра! – возмущенно заломил передние конечности арахноморф.

Блукхооп сверкнул выпученным лукавым глазом в своем узилище.

– Это шутка, коллега, – сказал он. – Маленький розыгрыш в человеческом духе. Юмор гуманоидов. Юмор вы обязаны понимать по своему общественному статусу…

Грозоездник просвистел что-то невразумительное и, по всей видимости, непереводимое. Блукхооп, однако же, понял.

– Вы слишком строги к ним, друг мой, – промолвил он. – В конце концов, все юные расы амбициозны и непочтительны…

– Я могу закончить? – осведомился Носов. Никто не проронил ни звука. – Итак, Озма в настоящее время находится на планете Эльдорадо, в городе Тритоя, куда прибыла с родной Магии и откуда вскорости направится на Тайкун. Ей двадцать восемь лет, и она все еще набирает высоту своего феерического таланта. У нее нет друзей и нет человека, с которым она делит ложе. У нее прекрасное здоровье и, по нашим сведениям, естественная сексуальная ориентация, но творчество отнимает все время и сжигает все силы… В круг привязанностей Озмы входят лишь самые близкие родственники и домашние животные. К последним можно причислить трехгодовалую дымчатую кошку Дороти, что прибилась к труппе во время предыдущих гастролей Озмы в Тритое.

Понтефракт приосанился.

– Это предмет гордости Магистрата, – заявил он.

– Озма обожает менять внешность. Сейчас это отнюдь не растрепанная соломенноволосая девчонка в джинсах периода «Ночного кошмара» и Вудстока и не знойная чернокудрая магиотка, как в прошлом году. Вот как она выглядит сегодня. – Носов проделал легкое мановение зажатым в руке пультом, и на свободном пространстве в центре помещения возникла застывшая женская фигура.

«Губы ее были алы, глаза сияли, как алмазы…»

Нет, ничего королевского в Озме, пожалуй, не было. В облегающем длинном платье из безыскусной и даже грубой на вид белой ткани, с просторными рукавами и высоким стоячим воротником, она выглядела скорее фрейлиной на пикнике. Копна жестких волос живого соломенного цвета была умело уложена таким образом, чтобы казаться в полном беспорядке и в то же время не вызывать раздражения. Лицо и кисти рук были насыщенно-смуглыми, что могло быть в равной степени и результатом долгих прогулок под палящим солнцем, и незатейливым макияжем. На этом легком шоколадном фоне контрастно-алым пятном выделялись полные губы, сообщавшие круглому скуластому личику несколько наивное выражение, и широко расставленные прозрачно-зеленые глаза. «Господи, – подумал Кратов, – да ведь она дурнушка!» Это ничего не меняло. Это нельзя было сравнить ни с чем и ни с кем, ни с одной из прекраснейших женщин, что встречались ему на жизненном пути. Ни с агрессивной, тропической красотой Рашиды Зоравицы, ни с морозным очарованием Идменк… Первый взгляд на Озму заставлял оцепенеть на месте. Второй – валил с ног. В ее простоватом лице, в ясном взгляде было столько царственной силы, что ей не нужно было даже открывать рта, чтобы завоевать народы и планеты. Достаточно было просто стоять молча перед тысячами потрясенных глаз. Но Озма при этом пела.

– Это действительно… Озма, – пробормотал Кратов.

– Не говорите, что никогда не видели ее воочию, – тихонько сказал Понтефракт, склонившись к нему.

– Только на афишах, что расклеены по всему городу, – печально сказал Кратов. – Теперь-то я вижу, что у вас за художники.

– Дерьмо художники, – охотно согласился Понтефракт. – У меня странное ощущение. Будто бы вы хотите признаться, что никогда не слушали ее голоса.

– Боюсь, что так…

– Нет! – Понтефракт в ужасе отстранился от него. – Этого быть не может! Вы с ума сошли! Родиться и жить в лучшем из миров и не слушать Озму?! Чем же, кот дери, вы занимались почти сорок лет своей жизни?

– Видите ли, – осторожно промолвил Кратов. – Я вообще не питаю устойчивых пристрастий в музыке. Мне в детстве на ухо наступил медведь…

Прислушивавшийся к их словопрениям Грозоездник встрепенулся.

– Простите, – вмешался он. – Но как такое могло произойти? По моим сведениям, медведь – это крупный реликтовый хищник. Даже если допустить, что он сохранился на одной из планет вашей Федерации, то соприкосновение одной из его конечностей с органом слуха, да еще расположенным в столь уязвимом месте, как черепная коробка, неизбежно привело бы если не к гибели жертвы, то к тяжким увечьям!

– Это иносказание, коллега, – с некоторым раздражением пояснил ему Блукхооп. – Фигура речи! Вы должны это знать, вы специалист. К тому же медведи еще не вымерли, и это вы также должны знать…

– Доктор Кратов, – сказал Понтефракт. – Друг мой! Не наговаривайте на себя. Я сам слышал, как вы мурлыкали после первых двух литров пива. Вы в состоянии воспроизвести услышанную мелодию, а значит – старина медведь обошел вашу колыбельку стороной. Вам нужно побывать на концерте Озмы, дабы вы поняли, что потеряли. И преисполнились раскаяния.

– Долгое время музыкальная культура Федерации пребывала в застое, – сказал Агбайаби. – Считалось, что исполнительское мастерство достигло совершенства, и потому красота и выразительность голоса большого значения не имеют. Все внимание уделялось тексту, мелодии и аранжировке. Это подлежало оценке и восхищению. Голос стал всего лишь одним из инструментов в партитуре. Тем более что ничего не стоило синтезировать любой голос на усмотрение композитора… Но появилась Озма, и все вернулось на свои места. Людям, в общем-то, безразлично, какие слова и на какую музыку она поет. Им хочется слушать ее голос.

– Справедливости ради заметим, – ввернул Понтефракт, – что и слова и музыка также не обманывают ничьих ожиданий.

– Самые неискушенные упиваются ее голосом, – согласился Агбайаби. – Более наторелые в состоянии оценить гармонию. Полиглоты вкусят блаженства от стихов. А те, кому на орган слуха наступил реликтовый хищник, благоволят насладиться обликом божественной Озмы.

– Но, как правило, потрясенный зритель подвержен комплексному воздействию сразу нескольких факторов! – воскликнул Понтефракт.

– Благодарю вас, коллеги, – произнес Носов. – Теперь доктор Грозоездник и доктор Блукхооп наверняка составили представление о том, что значит для человеческой цивилизации скромная по галактическим меркам персона Озмы.

Грозоездник все еще выглядел озадаченным.

– Это не так просто понять, – пояснил он. – У нас не существует искусства звукоизвлечения. Видимо, это связано с анатомическими особенностями нашей расы. Мы можем восхищаться простотой и логикой математических построений. Мы ищем гармонию в изящно выведенных доказательствах физических теорий и химических формулах. Но я увидел ваш энтузиазм и принимаю ваши слова на веру.

– Нам непросто понять ваш страх утратить отдельного члена своего сообщества, – сказал Блукхооп. – Вас так много, вы такие одинаковые. Что значит одно человеческое существо, когда остается человечество? Эта потеря будет немедленно и сторицей возмещена – у вас нет проблем с рождаемостью. Но вы все еще ставите общественную значимость отдельного индивидуума в зависимость от его личностных характеристик. Вы, как и тысячи лет назад, храните приверженность иерархической, клановой структуре общества. Только нынче градация происходит не по имущественным и сословным признакам, а по объективной, а чаще – мнимой существенности вклада в культуру или науку. Ну что ж… Если утраченный член и впрямь обладал некими выдающимися характеристиками – что мешает искусственно промоделировать и воспроизвести их в ближайшем же потомстве? И даже если такое невозможно – ведь сохранятся его труды, записи… хотя бы тот же «Ночной кошмар в Пайлоттауне». Разве этого недостаточно?

– Мы не хотели бы, чтобы все ограничилось записями, – сдержанно заметил Агбайаби. – Мы хотели бы, чтобы за тем, что уже есть, следовало что-то еще. И как можно дольше.

– Ничто не длится вечно. Позвольте вам напомнить этот трюизм. Иногда бывает разумно остановиться на вершине, вместо того, чтобы неожиданно для всех, в том числе и для себя, вдруг сорваться в пропасть… – в окошке перламутровой капсулы трепыхнулась тонкая пелерина и пропала. – Впрочем, все это – праздные рассуждения на отвлеченную тему. Вы не желаете ни малейшего разрыва целостности, и это ваше право. Мы можем не понимать его, но мы обязаны принять его.

– И помочь вам не допустить потери, – прибавил Грозоездник.

– Бруно, – обратился Носов. – Я знаю, что это не совсем укладывается в рамки местных законов. Но вы должны допустить моих людей на очередной концерт Озмы. И на все последующие, кстати. И дать им свободу действий.

– Это будет непросто, – задумчиво произнес Понтефракт. – Озма пробудет в Тритое двадцать семь дней…

– Полагаю, вы не ждете, что толпы громил в защитной броне станут разгуливать между рядов, бряцая боевыми фограторами, – с легким сарказмом сказал Носов.

– Не жду, – согласился Понтефракт, продолжая сохранять озабоченный вид. – Я знаю, что вы не заметны неискушенному глазу.

– Искушенному – тоже, – веско промолвил Носов.

Интерлюдия. Земля

– Вам повезло, – проговорил Грегор серьезно. – Это надо было уметь: провести в лесу час с небольшим и нарваться на укус «жан-лок-ванг»! Я вам завидую.

– Я не могу понять, когда ты начинаешь шутить, – сказал Кратов.

– Чтобы не рехнуться от забот, я шучу беспрестанно, – с печалью в голосе пояснил Грегор. Он вдруг хихикнул: – Мне повезло, что я микробиолог. Никому в голову не придет пригнать ко мне в лабораторию стадо всех моих мутантов в назидание…

– Ты не знаешь, что там с ними стряслось? – спросил Кратов. – Почему они оказались в лесу, а не… умерли, как предполагалось?

Грегор отрицательно покачал головой:

– Не знаю. Учителя разбираются.

– И зачем Майрону понадобилось изгонять с Фермы единорога? Ведь это один из немногих абсолютно удачных бионтов.

– Потому что Майрон – кабан! – с неожиданным ожесточением заявил Грегор, глядя в сторону.

– Кабан?!

– Угу. Свиной самец. Такое животное, которое обычно берут за щетину и тычут клыкастым рылом в… землю, пока оно не поймет.

– Что поймет? – озадаченно смеясь, спросил Кратов.

– Что оно – кабан… Так я пойду?

– Беги, милый. Спасибо, что навестил. И… не бей Риссу.

– С этого дня она занимается кухней, – зловеще произнес Грегор.

– Как ты полагаешь, что от этого пострадает больше – ее свобода или ваши желудки? – усмехнулся Кратов.

Лицо Грегора сразу же сделалось чрезвычайно озабоченным.

Светило незлое утреннее солнышко. Медлительно перепихивал с места на место напитанные влагой и растительными запахами воздушные массы легкий ветерок. Сдержанно шебуршали над изгородью большими овальными листьями пыльно-серые деревья (поначалу Кратов счел их фикусами-переростками, но это оказалась «ка-он», местная разновидность каштана; чуть позже Кендра Хименес показала ему настоящий тропический фикус – это была махина почти в три обхвата, при виде которой смешно было и вспоминать о традиционной кадке, символе средневекового мещанства!). Кратов сидел на скамье под навесом и немного отстраненно взирал на обычную всеобщую суету. Отпаниковав и проревевшись после ночных приключений и рассветного пришествия монстров, Ферма продолжала жить своей малопонятной и многообещающей жизнью. Хотя и нельзя было отрицать, что он внес в нее свою лепту дополнительных забот…

В своем загоне буянил Дракон: ему хотелось на волю, в ледяные струи ближайшей речушки и к несуществующей подруге. Майрон, похоже, о нем позабыл, сейчас у него была другая головная боль (что, впрочем, его никак не оправдывало): стадо «смоляных бычков» всех мастей и размеров, да в придачу Конек-горбунок, плод разнузданной хэллоуинской фантазии…

Важно прошествовала феноменальная сеньорита Мерседес Мартинес Солер, не упустив, однако же, одарить ослепительной коралловой улыбкой Кратова, польщенного вниманием столь значительной особы. Избавившись от кулинарных хлопот, она явно наслаждалась независимостью и отнюдь не спешила к своим ручным растениям.

Совсем низко, почти задевая верхушки молодой самшитовой поросли, пронеслись на скейтах амазонки во главе с чемпионкой Розалиндой. Сорванные встречными потоками воздуха «ноны» трепыхались за спинами на манер тормозных парашютов.

Проплелся незнакомый, самого печального вида вундеркинд, а за ним на почтительном расстоянии неуклюже протопали Кинг-Конг и Годзилла. Земля подрагивала от их тяжкой поступи. Чудища следовали на реабилитационные процедуры, что энтузиазма их мрачному облику не добавляло. Вслед им кто-то невидимый тоненько напевал по-русски:

 
По улицам ходила
Здоровая Годзилла,
Она, она
Голодная была.
 

В тенечке под фикусом пили пиво и с некоторой опаской взирали на эту странноватую компанию спасатели в расстегнутых до пупа оранжевых комбинезонах, напрасно прибывшие с континента. Мимо них в обратном направлении, сияя пугающей беззубой ухмылкой, проскакала и сгинула в казуариновой аллее уже покончившая с процедурами мантикора.

На крылечке биохимической лаборатории увлеченно беседовали учитель Ольгерд Бжешчот и безымянный круглоухий зверь. Последний обещал породить особенно много вопросов. Никто не сознавался в его сотворении, а сам ушастик упорно не желал указать своего создателя. А может быть, просто не знал. Между тем, по словам Тонга, именно он был самым сложным и многообещающим из всех бионтов. У него была тонкая, высокоорганизованная психика. Он воспринимал эмо-фон и, в свою очередь, мог направленно транслировать собственные эмоции, а также аккумулировать и ретранслировать чужие (чем еще недавно и занимался, пытаясь изгнать Кратова из леса). Он едва ли не способен был читать мысли – то есть обладал свойством, которое никому из известных ученых до сих пор не удалось формализовать, а тем паче искусственно воспроизвести. Однако же некто неназванный все это сумел, воспроизвел и теперь не желал чистосердечно сознаться в великом открытии!.. На счет ушастика строились фантастические предположения. Например: что его придумал и вырастил отсутствующий Большой Виктор (эта гипотеза расценивалась как самая нежизненная: Большого Виктора уважали и ценили, а малыши так и вовсе души в нем не чаяли, но однозначно признавалось то неоспоримое обстоятельство, что звезд с неба он не хватал). Что ушастик был бионтом второго поколения, то бишь естественным потомком каких-нибудь старых бионтов, о которых вообще никто не подозревал или не помнил – ведь Ферма существовала уже лет пятьдесят (хотя бионтами, как представляется, здесь стали заниматься совсем недавно). Что ушастый тайно прибыл сюда с какого-то другого детского острова, например – на самодельном плоту. Что Ферма время от времени неведомым и противоправным образом используется для каких-то тайных, никому не известных научных проектов, к которым дети не имеют никакого касательства, и что если вдруг обнаружатся иные свидетельства означенного свинства, то кое-кому придется открутить башку. И что феноменом круглоухого в первую очередь и займется специальная комиссия, каковая начнет здесь работать с завтрашнего дня, во всем разберется и раздаст всем сестрам по серьгам.

В сторонке грустная, не выспавшаяся, но все равно очаровательная Кендра Хименес сидела на травке, вытянув красивые загорелые ноги, и тихонько тренькала на укулеле. Спасатели бросали в ее сторону жаркие взгляды, увы – недостаточно жаркие и потому бесследно таявшие, не достигая цели, в прогретом воздухе.

Приблизился учитель Тонг, стеснительно присел напротив. Бесчисленные морщины делали его лицо непроницаемым.

– Я слышал, вы уже улетаете, – сказал он.

– Угу, – кивнул Кратов. – Жду, когда мне пригонят гравитр с континента. Боюсь, что дальнюю дорогу на «Коралловый берег» пешком я пока не осилю. Между прочим, что это за зверь такой – «жан-лок-ванг»?

– Банановая змея, – пояснил Тонг. – Небольшая, но вполне ядовитая. Должно быть, вы энергично размахивали руками там, в чаще, чего делать никак не следовало бы, и ненароком ее задели. Все же это девственные леса Индокитая. Вы легко отделались – у вашего организма прекрасно налаженные защитные механизмы.

– Это комплимент? Спасибо. Теперь буду хвастаться и укусом, и организмом…

– И вам тоже спасибо, – негромко пропел Тонг.

– Мне-то за что?!

– Во-первых, вы нашли Риссу.

– Допустим, она пришла сама, когда наш ушастый гуру довел до сведения единорога, что всем пора возвращаться, – Кратов огляделся. – Кстати, где она?

– Какое-то время будет нелегко оттянуть ее от единорога даже за уши, – улыбнулся Тонг. – Отрядить Риссу на кухню было ошибкой Грегора. Надеюсь, он успеет ее исправить до обеденного времени… Во-вторых, вы предупредили возможное… гм… несчастье и даже указали, как его избежать. Чем всецело подтвердили свою репутацию компаса и лекарства в одной упаковке.

– Я не слишком доверяю легко наступившим хэппи-эндам…

– А как же они должны наступать?! Время потоков крови, огненных смерчей и орудийной канонады, хвала Создателю, прошло… Мы слишком сильно отпустили поводья, и наши гениальные дети понеслись вскачь. Давно известно: дети – самые жестокие существа под солнцем и луной. Ибо не ведают, что творят. Мы должны учить их осознанию и состраданию. Плохо, если это нам не удается… Строить живое существо, как игрушечную крепость из кубиков, – занятие увлекательное. Особенно если гнать от себя мысль об их страданиях.

– Вы же сами закладывали бионтам программу самоуничтожения, – напомнил Кратов.

– Это была ошибка. Она могла привести к большой беде.

– Но Майрон же попытался ее исправить!

– Майрон оказался достаточно умен, чтобы внести коррективы в ментальные программы, – покачал головой Тонг. – Строптивые или бракованные бионты не умирали. Они вынуждены были уходить и прятаться. Реакция отторжения. Их отбрасывало от детей, как от силового поля… – он на мгновение погрузился в свои мысли. – И от всех нас, учителей, увы – тоже отбрасывало. К счастью, вы оказались настолько большим, что никакие программы на вас не отреагировали.

– Тот редкий случай, когда я благословляю свой рост, – заметил Кратов. – Не пойму только, чего это Майрон так ополчился на единорога.

– Ему хотелось сделать больно Риссе, – невесело улыбаясь, промолвил Тонг. – Он решил, что она слишком независима… от него. Ему хотелось, чтобы она все время вертелась где-нибудь неподалеку, как другие девочки. Чтобы с восхищением заглядывала ему в рот, восторгалась, какой он умный, и с готовностью принимала его знаки внимания. Но, увы, Майрон с его гипертрофированным интеллектом Риссе уже не интересен…

– Какое-то время парня ждет нелегкая жизнь, – задумчиво сказал Кратов, припомнив рассуждения Грегора о клыках и щетине.

– И в-третьих, – сказал Тонг. – Я благодарен вам за доверие. Вы оказались достаточно мудры, чтобы предоставить нам возможность самим исправлять наши ошибки. У вас было моральное право собрать всех детей и прочесть им суровую нотацию. Но вы поступили иначе.

– Точнее, я не поступил никак, – поправил Кратов. – Это не совсем в моем стиле, но… из меня неважный учитель. Должно быть, я не настолько взрослый сеньор, чтобы не бояться детей.

* * *

Гравитр прилетел к полудню. В кабине сидел мощный подросток, которого все называли Большим Виктором. По всей видимости, он уже был в курсе последних событий, отчего имел комично перепуганный вид. Его немедля облепила малышня и повлекла на правеж к учителям. Быть может, тайне происхождения круглоухого бионта суждено было раскрыться.

Кратов подхватил свою сумку. Слава богу, его никто не провожал, кроме, разве что, Сэра Генри – так на скорую руку окрестили баскервильского пса, приладив ему на морду круглые черные очки-консервы, чтобы уберечь от яркого дневного света гипертрофированные больные глаза.